он простил их ей?! Перешагнуть через себя и сделать вид, что ничего не было, просто закрыть на все
глаза? Разве имела она право решать за него?! Когда планировала все это, когда обманывала, когда, уверяя
в своей любви и преданности, слепо действовала, нарушая все запреты и стирая грани допустимого?
Разве имела она право от него чего-то требовать?! Сейчас, когда он смирился, сделал так, как она и
хотела, - женился на ней, признал факт отцовства, остался с ней. Разве имела она право требовать от
него что-то еще, кроме того, на что он сам готов был подписаться?!
Но она и не требовала. Это он,
сам, посмотрел на нее иными глазами.
В ней зрел его ребенок. Рос, развивался, креп, с каждым днем осознание того факта, что вскоре на
свет появится его плоть и кровь, терзало мозг, нажимая на какие-то неизвестные ему нервные
окончания. Егоребенок. Не чужой малыш, которого он мог увидеть на детской площадке, когда ехал домой. И
не мальчик из соседнего подъезда, который, упав и испачкавшись, плакал, боясь быть за это
наказанным. Егомалыш.
И это все меняло. Для него это все рушило. Весь прежний уклад, всю прежнюю жизнь. Это рушило
все. Он не хотел этого. Он даже не задумывался о том, что когда-нибудь станет этого хотеть. С этим
нужно было мириться, подстраиваться, привыкать. И он думал, что на это уйдут даже не месяцы, но
годы! Потому что сломанное остается сломанным до тех пор, пока ты сам не захочешь возвести на
месте руин новое.
Но он, сам того не осознавая,
ужестал воспринимать это ни в чем не повинное существо, которое Лена носила под сердцем, как
своего. Родного человечка. Прошел не год, не два, но всего пару месяцев.
Как это произошло? Как так получилось, что он посмотрел на все... иначе, под другим углом?
Он не знал, он не мог осознать, поймать тот момент, когда все изменилось, но однажды он просто
стал смотреть на все иначе... Стал дольше, чем было положено, поглаживать ее округлившийся
живот, впитывая своими ладонями теплоту и нежность. Стал чаще находиться рядом с ней, искоса
поглядывая на то, как она перебирает пальцами листы книги, которую читает, или как, думая, что он
не видит, нашептывает своему малышу какую-то забавную детскую песенку, которую, очевидно, ей
рассказала бабушка. Или как легко, невольно поглаживает свой живот, словно успокаивая и лаская
того, кто в нем находился.
И это вызывало в нем бурю чувств и эмоций. Это был взрыв нелогичностей, ураган ощущений,
страха. Он стал привыкать. Действительно, стал привыкать к тому, что через несколько месяцев станет
отцом. Подумать только, - отцом! Когда-то он посмеялся бы над одной лишь мыслью об этом, а
сейчас настолько реально все предстало перед ним, что он уже не мог от всего отнекиваться,
уходить, убегать, не принимать.
Но он убегал, еще пытался бороться с собой, с теми чувствами, что резали его ножом,
противоречивыми и обжигающими чувствами, которым он не мог дать названия. Он боялся их, они
были незнакомы ему, неведомы. Как он мог подумать о том, что еще не появившееся на свет
маленькое существо заставить его... чувствовать?! Все казалось ему предельно точным и ясным,
понятным и устроенным, логичным. Но...
Когда они поженились, он не подал виду, что что-то между ними изменилось. Он помнил, как бы ни
старался забыть, о том, что было сделано для того, чтобы эта свадьба состоялась. Да, он не сказал
Лене ни слова, но видел, знал, что она ощущает его презрение, а сам уже и не мог его утаить в себе.
Не мог смириться, хотя и понимал, что нужно. Он стремился к прощению, но не мог переступить
через себя.
Разве можно было быть настолько радикально противоположным?! Он ненавидел и любил, он не мог
простить, но мирился, он принимал, как данность, но убегал от себя. Запутавшийся, потерявшийся в
себе. Иногда он ловил себя на мысли, что было бы лучше, для него, для Лены, если бы этого ребенка и не
было вовсе в их жизни. Не было предательства, лжи, обмана, духовной измены... Был бы он, была бы
она. Возможно, были бы и
онив будущем. Но не было бы трагедии, беды, пропасти, что разверзлась между ними
непроходимой бездной. На целые девять лет глухого, леденящего душу молчания и неспособности
не только поговорить, но признать свои ошибки, разорвать обиду, подавить злость и разочарование.
Простить. Мог ли их примирить ребенок? Тот самый, который и развел их по разные стороны этой жизни? Мог
ли он справиться с этой непростой задачей? Наверное, мог. Он уже стал справляться с этим. Против
воли Максима, без признаков какого-либо вмешательства во все Лены. Он должен был родиться
победителем. Той войны, в которой еще до его рождения запутавшиеся родители оказались по
разные стороны баррикад.
И в день, когда случилась трагедия, что-то оборвалось, надломилось, треснуло, разбилось. Навсегда.
На девять лет.
И Максиму хотелось взвыть от боли, захрипеть от досады, кашляя своей болью и безысходностью.
Как странно устроен человек, еще вчера он думает о том, как хорошо было бы все изменить, а когда,
словно выполняя его желание, или же желая над ним посмеяться, судьбы выполняет задуманное, он
плачет, он корчится от боли, он молит Бога вернуть все назад. В ту прежнюю жизнь, в которой не
было ничего из того, что он хотел бы иметь, но в ту жизнь, в которой, как оказывается, было все.
Максим не понимал себя. Он не пытался разобраться, на тот момент это казалось ему лишь
странным, непонятым, нелогичным и противоестественным. Потом, много позже, годы спустя, он
задумался о том, как на самом деле странно все было. Но тогда он просто переживал свою так и не
выплаканную боль. Один.
Сегодня, пару часов назад ты думаешь, ты знаешь, ты уверен, что у тебя будет ребенок. Сын,
дочка… ты не знаешь, но тебе все равно, потому что ты знаешь, что будет так. И вот мгновение,
секунда или даже доля этой секунды, и вот... все рушится, как замок из песка. И ты теряешь все.
Резко, неожиданно... навсегда.
Казалось бы, ты должен радоваться ощущению полной свободы? Ведь то, что раньше перекрывало
тебе кислород, ушло, исчезло, умерло!? Ты должен радоваться, но вместо этого устраиваешь
поминки своей несостоявшейся прежней жизни, которая у тебя могла бы быть, не будь на то воля
обстоятельства. И мысли жужжащим роем насилуют мозг, разрывая его на части, рвутся, бесятся,
шумят, выталкивают из тебя все иные, посторонние и чужие ощущения, заполняя сознание
единственной картинкой той жизни, которая еще пару часов назад казалась реальной, а спустя миг,
оказалась погребенной под грудами воспоминаний.
И это кажется таким же далеким насколько и близким. Какие-то доли секунд, когда у тебя есть все, и
ты мнишь себя Богом, и вдруг в одно мгновение ты лишаешься всего, что имеешь.
А потом словно волны огненных эмоций, накатывая электрическим током, пронзают суть твоего
бытия, проникая под кожу, и давят, жгут, выжигают... Ту истину, ту жизнь, что тебя ожидает.
Другуюжизнь, иную, постороннюю и словно бы
чужую. Ту жизнь, которую в течение нескольких месяцев смирения и непонимания
нерисовало картинками твое воображение. Ту жизнь, которая
небыла
твоей. Ей не было места в твоем мире. И ты ее не хочешь, не желаешь, отталкиваешь, убегаешь.
Снова. И Максим тоже убегал. Когда услышал роковые слова, почувствовал, что словно бы воздух выбили
из легких, обжигая внутренности кислотой, прожигая те до основания, вызывая жгучую боль.
Что?.. – он помнил, что мог пробормотать лишь это. Может быть, говорил что-то еще, он не знал.
Губы казались ему настолько сухими и недвижимыми, что он сомневался, что с них могло слететь
хотя бы еще одно слово.
Кровотечение... Ребенка спасти не удалось... Выкидыш...
И все закружилось, завертелось, заплясало перед ним. Больничный коридор, множество дверей, лицо
врача, какое-то бледное и морщинистое. Смешалось, посерело, превратилось в мутную бледную
дымку, завесу, пелену, туманную невесомость, которая никак не казалась правдой.
Ложь. Еще одна ложь! Не может быть правдой, не может, черт побери! Ведь как же?.. Как?..
Я заказал коляску... - пробормотал мужчина тихо, скорее сам себе, чем к кому-то конкретно
обращаясь. И на выдохе слабо и безучастно: -
Плохая примета...
И, тяжело вздохнув, прислонился к стене, слушая, что сердце начинает стучать резче, и закрыв глаза.
Устал. Устал так сильно, так неистово, словно все силы выкачали из него, морально истощили
организм. А Лена... она сказала, что у них должен был быть сын, малыш. И он, никогда не желавший ребенка,
не устававший напоминать об этом ни ей, ни себе, вдруг взбесился. Накричал на нее, сорвался,
вышел из себя.
Было больно. Он никогда не думал, что может быть настолько больно. Но было. Резало и рвало,
дробило и кромсало, выворачивало наизнанку и пронзало желчью. И эта боль распространилась на
многие годы.
Если их жизнь до трагедии была похожа на череду логических закономерностей, перетекающих из
одного дня в другой, то после того, как Лену перевели на домашнее лечение, их жизнь превратилась
в кошмар. Они почти не разговаривали друг с другом, не общались, замкнулись каждый в своей беде,
своей потере и боли, поглощенные чем угодно, но только не друг другом. Отдались, раскололись
надвое, умерли.
Он не хотел замечать то, что с ней произошло, или же действительно не заметил перемен?.. Задавая
себе этот вопрос потом, Максим понимал, что уделял ей слишком мало внимания. Ему следовало
раньше предпринять все, что было сделано тогда, когда они уже подошли к роковой черте, за
которой находился, ожидая их в свои горячие объятья, ад. Но тогда он не видел дальше своего носа.
Он был близорук и эгоцентричен и не слышал стучавшуюся в их дом катастрофу.
Лене прописали антидепрессанты. Сильнодействующие препараты, чтобы она смогла справиться с
потерей ребенка. Она сильнее Максима переживала все, он наблюдал за тем, что она изменилась.
Ходила в городской парк, молчала, на вопросы отвечала односложно и порой говорила что-то
невпопад. Она словно потерялась в другом измерении, растворилась в той жизни, которой у нее не
было, но которую она себе представляла. Это потом Максим, вспоминая, акцентировал внимание на
том, что она порой, забываясь, поглаживала свой живот, разговаривая с ним и напевая ему песенки.
А тогда... он ничего не видел.
Мне кажется, что вашей жене следует придерживаться строгого курса лечения, - глядя на Лену,
говорил ее врач. – Я беспокоюсь за нее. Многие женщины переносят такую потерю более спокойно,
но ваша жена... она словно потеряла смысл жизни, - бросил быстрый, но внимательный взгляд в
сторону застывшей в кресле Лены и, повернувшись к Максиму, заглянул тому в глаза. - Я думаю,
вам стоит с ней поговорить, поддержать ее. Возможно, она не чувствует вашей поддержки и поэтому
находится в таком состоянии?
Нахмурившись, Максим поджал губы. Тяжело вздохнув, спросил:
Что я могу для нее сделать?
Просто будьте рядом, иного, думаю, и не потребуется. Вдвоем вы должны будете справиться с этой
бедой. Только вместе, - на выходе он вдруг остановился и с неохотой проговорил: - И, кстати, боюсь,
что если ее состояние не улучшится, мне придется выписать ей более действующие лекарства. А это
всегда риск зависимости, - он в упор посмотрел на Максима. – Надеюсь, вы это понимаете?
Он кивнул тогда, согласился, но на самом деле не понимал ничего. И в этом была его еще одна
ошибка. Лене действительно пришлось выписать другие таблетки, и он думал, что это все изменило.
Ему казалось, что ей стало лучше. Он
действительнотак думал. Потом, осознавая то, что произошло, пытаясь понять, как же он
подобное допустил, Максим додумался, что просто не усмотрел за ней, что зациклился на себе, на ее
проблемы не обращая внимания. Он лелеял свою ущемленную гордость, свою боль и обиду,
закрывая глаза на ее боль, которая по силе была мощнее и сокрушительнее, чем его.
У него был шанс разорвать тот замкнутый круг, который сковал их кольцом недоговоренностей,
обид, разочарований и боли. У него был шанс все изменить, исправить содеянное, отпустить ее,
освободить от объятий пустоты и зависимости, уйти самому и задышать полной грудью.
И в тот роковой день, когда все навсегда для них изменилось, он принял решение.
Лена приняла решение тоже, он просто еще не знал, какое.
Сам же он думал о том, что так больше продолжаться не может. Их больше ничто не связывало.
Ничто. Любовь, искаженная и преданная ложью? Нет, он перестал в нее верить. Иллюзия семейного
счастья? Но у них никогда и не было семьи. Ребенок, когда-то сведший их в круг ада? Но и его
больше не было.
И единственным выходом из ситуации ему казался уход. Ему нужно было отпустить освободить,
уйти. Направляясь к отцу, он хотел услышать слова если не поддержки, то хотя бы принятия его решения.
Но наткнулся вновь на стену разочарованного молчания вначале, озадаченности и апатии после и
свирепого, злого негодования в итоге разговора.
Пап, - начал Максим решительно, - я хочу подать на развод. Так больше не может продолжаться...
Что, прости?.. – тот приподнялся со стула, с неверием уставившись на сына. – Я не расслышал...
Ты все услышал! - раздраженно выдохнул Максим, нервно продвигаясь по комнате. - Я хочу подать
на развод. И это решение менять не стану, - остановился, взглянув отцу в глаза, повторил: - Не стану!
Острый взгляд из-под сведенных к переносице бровей, тяжелый, тугой.
Ты здоров? – сухо поинтересовался Александр Колесников. – Мне кажется, что...
Вполне, - отрезал Максим, засунув руки в карманы брюк. - Наша с Леной семья... - он чертыхнулся
в голос, - это и не семья вовсе. Мы просто существуем рядом, под одной крышей, в одном
пространстве, но оба замкнуты на чем-то своем, - вздохнул. – Это не может так продолжаться. Мы
простой сойдем с ума.
Ты не можешь ее бросить сейчас! – воскликнул отец, поднимаясь с кресла. - Ты должен...
Должен?! – резко откликнулся Максим, поворачиваясь к отцу и нависая над ним. – Я ничего
никому не должен! – по словам выговорил он сквозь зубы. – Я уже однажды сделал то, что должен
был, и что с того?!
Ты поступил так, как нужно было поступить, - уверенно заявил отец, понимая, куда клонит
Максим. - И кому от этого стало легче?! – вскричал мужчина. – Кому? Лене?! Мне?! Ребенку, которого уже
нет!? Александр опешил, ошарашенно глядя на сына, словно того не узнавая.
Ты сошел с ума, - выдохнул он, - причем здесь малыш?.. Он ни в чем не виноват!..
Максим зло выругался, запустил пятерней в волосы и потянул те на себя, поморщился.
Я знаю, я знаю, - выдохнул он сухими губами. – Но если бы не он... Если бы не Лена...
А ты? – грубо высказал Колесников-старший. –
Тычто сделал для того, чтобы не допустить этого?!
Что – я? – уставился Максим на отца. – Я оказался лишь пешкой в чужой игре без правил. Я не
хотел, никогда не хотел того, где оказался! – он резко повернулся к отцу. – Это ты вынудил меня,
ты!.. - Пусть так, - сокрушенно согласился тот. - Но ты не можешь сейчас уйти! - настойчиво заявил он. -
Не можешь, ясно?! Ты о Лене подумай, если тебе плевать на все остальное. Как она справится одна с
этой трагедией?! Ты понимаешь, что она с ума сойдет от горя! Она потеряла ребенка, сын, и если ты
уйдешь... - Я тоже потерял ребенка! – грубо отрезал Максим, повернувшись к отцу полубоком. – Почему же
никто не думает о том, как плохо мне? Потому что я мужик и не плачу?! Так правильно, так
положено... Бл**, а если мне так же больно, черт возьми?! Но моей боли просто никто не видит!
Кому и что я должен теперь?!
Ошарашенно глядя на сына, Александр мог лишь повторить:
Ты не можешь ее оставить сейчас. Я боюсь за нее, она не вынесет этого... Она сломается...
Я развожусь с Леной, - твердо и решительно заявил Максим, поворачиваясь к отцу. – Все, я решил!
Максима невозможно было переубедить, как не старался этого сделать Александр, как не пыталась
уговорить его не спешить мать. Он все для себя уже решил.
Но он не знал, что судьба вынесла свой вердикт гораздо раньше, чем это сделал он.
Он стал волноваться, когда Лена не ответила на его звонок. На один, на другой, на третий...
Сбрасывала.
Дома ее не оказалось, обзванивая подруг, убедился, что и у них Лены нет. И тогда он вспомнил.
Парк!
Он твердо был уверен в то, что поступает правильно, когда ехал туда за Леной, он знал, что
поговорит с ней, объяснит, она должна будет его понять, она не глупа, и видит, во что превратилась
их жизнь. Так продолжаться не может, не должно, им необходимо разойтись, разорвать круг,
растянуть пружину, вырваться из плена оков, перешагнуть пропасть.
Они стали чужими, этого скрывать не стоит, их ничто больше не связывает, а существовать и дальше
по одной крышей просто не имеет смысла. Нужно смириться, нужно расстаться... Это единственно
верно. Но когда он увидел ее сидящей на снегу, полураздетой, растрепанной, заплаканной... он едва не
сошел с ума от страха. За нее. Что-то вмиг перевернулось в нем, сердце бешено заколотилось в
виски, участилось дыхание, стало тяжелым, грубым, сиплым. И, казалось, что он сам умирает там, в
этом парке на снегу.
Она звала его.
Своего малыша. Билась и брыкалась, плакала навзрыд, кричала и звала малыша. Она не слышала
Максима, заглатывала одну таблетку за другой, ругалась и плакала, рыдала и кричала.
И страх в нем смешался со злостью. Как она смеет думать о смерти? Когда она – жива!?
И он сказал ей то, что должен был сказать в тот момент. То, что она хотела, то, что ей
нужно былоот него услышать в тот момент.
Я люблю тебя... - едва не задохнулся от этих слов, она комком горечи застряли в горле. - Все будет
хорошо... Все будет хорошо...
И она успокоилась, замерла, застыла. Поверила.
Но хорошо так и не стало. Ни тогда, ни через пять лет, ни через девять. Хорошо так и не стало. Все
лишь бежало по одной окружности, бессмысленно, нелепо, монотонно, продвигаясь не к центру, но к
точке невозврата. Невозврата в то прошлое, где он еще мог ей пообещать и выполнить обещание, и
где она – еще любила и могла ему все простить.
Ушло. Забылось. Растворилось, будто не было ничего. Не было его. Не было ее. Ничего больше не
было. Осталась только та самая окружность, которую нужно было разорвать в клочья, но ни у одного из
них так и не хватило силы сделать это до того, когда все еще можно было изменить.
глава
«Только будь, пожалуйста, сильнее всякой лжи,
Только будь, пожалуйста, сильнее всякой боли,
В жизни всякие, поверь, есть рубежи,
Только будь… такой как есть — сама собою.»
Владимир Шляпошников
Деревня, в которую направлялась Лена, была небольшой и, хотя находилась на окраине, почти на
отшибе около мелководной речушки, была довольно-таки цельным населенным пунктом. По
крайней мере, так считали местные жители, которых насчитывалось, по самым лестным подсчетам,
не более полутысячи человек. В таких деревнях обычно все друг друга знали, находясь в близком
или дальнем родстве, а потому скрыть факт пребывания в поселке новичка не удалось бы и при
желании. Это было делом получаса, не более, и новость о том, что в деревне появилась чужачка,
облетит всю округу в считанные минуты.
Татьяна предупредила об этом девушку еще в поезде, когда они, миновав лесную полосу, усеянную
багряно-желтой завесой листвы, поравнялись с вагонами, стоящими на путях депо, и медленно под
гулкое рычание и стук колес подползли к бледно-серому зданию вокзала.
Выглянув в окно, Лена глубоко вздохнула, втягивая в себя воздух и ощущая, как сжимает грудь.
Что ее здесь ждет? Чужая, немноголюдная деревенька, затерявшаяся на карте России. Здесь она
навсегда останется чужой. Правильно ли она поступила, решив уехать? Может быть, стоит бросить
все, вернуться?..
Ты моя! И моей останешься!..
Уйди от него. Он не достоин тебя! Я все для тебя сделаю, только останься со мной!..
Он никогда тебя не любил...
Я тебя никуда не отпускаю! Не отпускаю, я сказал!..
Вздрогнув от пронзивших ее, будто электрическим зарядом, воспоминаний, Лена решительно
поднялась со своего места и вслед за своей новой знакомой двинулась к выходу из вагона. Она
сделает это. Выиграет. Выживет. Справится. И никто, никогда не сможет заставить ее, принудить...
Никогда!.. Деревенька встречала ее незнакомой толпой спешащих куда-то людей и мрачной надвигающейся
тьмой. Сойдя с поезда на холодный и мрачный перрон, приветствовавшей ее туманной дымкой,
погрузившей худенькую фигуру в свою влагу и серость, Лена, передернув плечами, огляделась по
сторонам. Куда теперь идти? Незнакомые люди, лица, станция, город...
Сглотнув, девушка передернула плечами, словно сбрасывая с себя оцепенение и скованность.
Эй, Лена, - услышала она позади себя знакомый голос Татьяны и обернулась. Та спешила к ней,
сжимая в руках большую сумку, доверху заваленную яблоками. - Ты хоть знаешь, куда идти-то?
Знает ли она? Лена отрицательно покачала головой.
Если быона знала. Но все сейчас представлялось ей мрачным и монотонным, а перед взором –
горящие глаза хищника на смуглом лице, спешащего к ней.
Ее жизнь так изменилась, перечеркнув прошлое, которого у нее когда-то было. Все, все пропало,
кануло в Лету, растворилось, ушло. Вся былая жизнь. Девять лет, или даже больше растворились в
зияющей мгле.
А впереди – неизвестность, пустота, одиночество, неопределенность.
Без него. Без него!..
Боюсь, что я не знаю, куда мне идти, - проговорила Лена, наклонив голову набок.
Так я и знала, - покачала женщина головой, тяжело вздохнув. - Вот что мне с тобой делать? -
развела она руками, оглядывая девушку с ног до головы. – Эх, ладно. Пошли, хоть на автобус тебя
посажу. Смиренно кивнув, Лена поспешила за своей новой знакомой с улыбкой на губах. И все-таки ей
повезло. На остановке они стояли не долго, автобус, ожидавший пассажиров поезда, распахнул перед ними
свои двери, и толпа прибывших, сметая все на своем пути, рванула в салон, занимая свободные места
и держась за поручни, чтобы не упасть. Лена заняла место в задней части транспорта и, сжимая
дрожащими руками ручку своей дорожной сумки, слушала, как отчаянно стучит ее сердце, отдаваясь
в висках острой болью.
Ты держись, держись, - кивнула ей Татьяна, когда девушка, пропуская пассажиров, отошла в
сторону. – А то свалишься еще. Дороги у нас почти нет, одни ямы да кочки. А сейчас осень, так
вообще бездорожье...
Лена хотела что-то сказать, но внезапно навалившиеся на нее люди, загородили Татьяну от ее
взгляда. Тряслись они так около сорока минут. Лена не считала, да и не могла считать, но ей казалось, что
время тянулось, как нуга, медленно и вязко, оседая на ее плечах свинцовой тяжестью.
Вот, - сказала Татьяна, едва они вышли из автобуса. – Пойдешь по этому адресу, - она протянула
Лене белый скомканный листок. - Там, правда, можешь не найти, но, думаю, должна разобраться, -
бросила на Лену колкий взгляд. - Ну, если что, спросишь, тебе там укажут. Я бы тебе сама показала,
но в другой стороне живу, а тащиться туда с сумкой, сама понимаешь... Так вот, пойдешь по этому
адресу, увидишь большое здание, магазин. Там он у нас один продуктовый, так что увидеть должна.
Зайдешь, спросишь Николая Ивановича, он хоть мужик строгий и грубоватый немного, но
справедливый, - бросив на Лену, сцепившую руки и взволнованно смотревшую на нее, короткий
взгляд, Татьяна добавила: - Возьмет он тебя. Главное, чтобы санкнижка была.
У меня есть, - охотно повторила Лена и улыбнулась.
Ну, это хорошо. Покажешь ему, думаю, что он тебя в два счета определит. Только ты это... не
сбегай никуда, - с подозрением сощурившись, заявила женщина. - Если не справишься, лучше сразу
ему скажи. А то он у нас мужик вспыльчивый, орать как начнет, так и рот хоть не открывай. Ну, -
посмотрела она на нее. – Поняла? Найдешь?
Я попробую, - улыбаясь, проговорила Лена, взяв листок в руки и глядя на плясавшие перед нею
буквы. Татьяна что-то пробормотала себе под нос, но девушка слов не разобрала.
Ну, а с жильем уж сама как-нибудь, - развела руками она. - И так я с тобой завозилась, - ворчливо
отозвалась женщина. - У Иваныча спроси, он, может, что и подыщет тебе. Ладно, Лена, пойду я, и,
надеюсь, еще увидимся, - и, подхватив сумку, неспешно тронулась в противоположную сторону.
Лена еще некоторое время смотрела ей вслед, а потом и сама двинулась в нужном направлении.
Минут через пятнадцать пути девушка почувствовала, что стал накрапывать мелкий, противный
дождь, заползая холодом в воротничок ее пальто, но Лена, удерживая в руках дорожную сумку,
которая сильно натирала ладони, стиснув зубы, шла вперед. Уговаривала сердце не стучать так
громко, сильно, не дрожать ладони, терпеть, терпеть. Она справится. И назад не вернется... Не туда,
где ее ждала новая боль и обида.
Нет, нет, она не будет об этом думать. Не станет вновь и вновь мыслями возвращаться в тот день и
час, когда все рухнуло окончательно, когда ее любовь убила в ней себя, собственноручно занеся
кинжал и делая решающий удар прямо в сердце. Когда она, истекая болью и предательством, еще
просила, молила о пощаде, хотела, ждала, верила... во что-то. Но как всегда, ошибалась. Предатель
превратился в хищника, жаждавшего крови и плоти. Убивая в ней надежду, веру, мечту, любовь...
Все живое в ней убивая.
Нет! Сильно зажмурившись, Лена остановилась и тяжело задышала. Она не будет об этом думать!
Нет. Больно, очень больно. Четыре дня ничего не изменили, и поиски оправданий тоже закончились
ничем. Он виноват, он - виновен. И этого ему простить она уже не могла.
Продвигаясь вперед и оглядываясь по сторонам, Лена отметила то, как на нее смотрели люди,
внезапно заканчивая свои дела, какими взглядами ее провожали, как шептались за спиной, обсуждая
чужачку, но девушка делала вид, что не обращает ни на что внимания. Она сможет привыкнуть и к
этому. Сможет. Человек и не к такому привыкает. Будет сложно, очень сложно, никто и не спорит,
но она справится с этим.
Закрывая глаза на внимательно-оценивающие взгляды, пробегавшие, и по ее дорогому пальто, и по
сапожкам на невысоком каблучке, и по большой дорожной сумке, которую она едва волочила за
собой, Лена вдруг наткнулась глазами на здание, которое искала. Она почему-то сразу его отметила.
Магазин.
И решительно двинулась туда, застыв напротив холодящей душу таблички на двери «Закрыто».
Стиснув зубы, затащила сумку по ступенькам и остановилась у двери, вглядываясь в стекло в
надежде увидеть там фигуры продавца или даже самого хозяина. А потом вдруг слегка налегла на
дверь и заметила, что та открыта. Неуверенно протиснулась внутрь, вглядываясь в полутьму
помещения. - Э, здравствуйте! – проговорила Лена. – Есть кто-нибудь?
Откуда-то со стороны послышался грубоватый мужской голос.
Кого там еще принесло?! Я никого не жду!
Лена вздрогнула и повела плечами, словно сбрасывая с себя страх и неуверенность.
Эээ, а я ищу Николая Ивановича, - проговорила девушка, делая несколько шагов вперед.
Здесь я! – громко выругался мужской голос, и Лена попятилась. – Кому там я еще понадобился?!
Лена сделала шаг назад, но, взяв себя в руки, замерла, вздернув подбородок.
Эээ, меня зовут Лена, - сказала она, глядя в темноту и стараясь выхватить из нее мужской силуэт. –
Мне сказали... то есть, я слышала, что вам требуется продавец?..
Мужчина появился из соседнего складского помещения неожиданно, вырос невысокой черной
тенью, облаченный в потрепанный свитер и синие джинсы и воззрился на Лену, сведя брови.
Так-так, - поцокав языком, проговорил он, подходя к ней. – Кто это там такое обо мне говорит?
Лена смущенно застыла.
Слухи... – пробормотала она. – Так... вам нужен продавец?
Он осмотрел ее с ног до головы. Быстрый взгляд, равнодушный.
А кого ты предлагаешь? Себя, что ли? – и как-то хищно улыбнулся. – Так ты что-то больно худая
для работы. Тут, знаешь ли, и товар принять надо, и грузчику подсобить, если что, да и вообще...
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |