уже был выкидыш, я не могу... не могу больше рисковать! Понимаете?! – голос ее сорвался. Сама она
находилась на грани истерики. – Я не могу больше рисковать... Не могу, - шептала она, как
заклинание. А Николай, смотрел на нее, долго, пристально, кажется, даже не удивившись, а потом прижал ее к
себе. - Ну, что ты, что ты? – похлопывая ее по спине, пробормотал Николай. – Все образуется, не плачь
ты. - Я так не хотела вас подвести, - прорыдала Лена. – Я не хотела, но так получилось. Я несколько дней
назад узнала!.. Понимаете?.. Я думала, что справлюсь, что смогу, но... но... – и вновь заплакала в
кулачок. - Да ладно тебе, не реви! – воскликнул Николай, отшатнувшись от девушки. – Не ты первая, не ты
последняя, чего реветь-то?!
Но я вас подвела... – хмыкнув носом, пробормотала Лена.
Ну и ладно, - махнул он рукой. – Придумаем что-нибудь... А ты пока это... возвращайся за
прилавок, я Тамарке скажу, чтобы она товар принимала, - окинул ее быстрым взглядом. - Слезы утри
и не реви больше!
Всхлипнув, Лена кивнула, а Николай, задумчиво качая головой, удалился, громко стукая сапогами.
Лена вытерла слезы, хотя так и не смогла избавиться от предательских красных пятен, выступивших
на лице, и вернулась к работе. Как теперь быть?.. Ее теперь уволят за непригодностью? Или она сама
уйдет, чтобы не мешаться? А как дальше жить? Платить за жилье, питаться, да и зима уже через пару
дней! Что ей делать?..
Одной!?
Но увольнять ее никто не собирался, о чем Николай Иванович поспешил сообщить на следующий
день. Более того, он ее несказанно удивил, заведя разговор, которого она от него никак не ждала.
Слушай, Лена, - начал Николай с ходу, как только ее увидел, - а пойдешь в столовую работать?
Правда, в городе она, эта столовая, - почесав подбородок, сказал он, - там завод у нас есть, вот при
нем столовая. Им повар нужен был, вроде. Там дочка моя работает... Пойдешь? Ты ж у нас повар по
специальности? А?
Лена уставилась на него. Ее не увольняют?.. Или хотят, чтобы она сама ушла таким образом?..
Я... я, конечно, пойду... – пробормотала она. – А вы меня выгоняете?.. – едва разлепила губы она.
Мужчина, казалось, удивился, уставившись на нее широко раскрытыми глазами.
Нет, конечно! Ты хороший работник, и нравишься ты мне, - почесав подбородок, признался он. –
Но ты же сама сказала, что не можешь больше на меня работать... – он запнулся. – Ну, в положении и
все такое...
Лена смущенно отвела взгляд. Почему-то под его взглядом ей становилось неловко.
А если я с Тамарой договорюсь? – проговорила девушка. – И она согласится одна товар принимать?
– она посмотрела ему в глаза. – Тогда можно я останусь?
Хм... Ну, если так... – задумчиво выговорил он. – Мне-то даже лучше, и искать никого не надо и
тебя уже знают здесь. Только что Тамара скажет? – поморщился он. – Она баба с характером, сама
же знаешь!
Я поговорю с ней, можно? – осторожно проговорила Лена, зная, что Тамара не откажет.
А Николай, сделавший акцент на этом разрешении, которое она у него спрашивала, вдруг
разозлился. - А почему ты у меня спрашиваешь? - нахмурился он, поджимая губы и начиная пятиться. – Говори,
если хочешь, я-то тут причем?! Я ни причем, сами с этим разбирайтесь!..
Лена лишь улыбнулась сквозь слезы. Она-то понимала причем, отлично понимала.
Она видела те отношения, что развилась между ее подругой и начальником. Они вздорили, ругались,
бросали друг на друга негодующие взгляды, но стоило им остаться одним... что-то начинало
искриться, проскальзывая змейкой в маленьком пространстве на расстоянии вытянутой руки, когда
они стояли рядом.
И сколько бы они не пытались это скрывать, вуалируя чувства под масками равнодушия и
беспечности, скрыть очевидное было очень сложно. И Лена видела и легкие прикосновения, и жар
глаз, и шептание губ. Что-то было между ними. Что-то сильное, чему они не хотели сдаваться,
уступая и смиряясь. Оба чересчур упертые, упрямые, чтобы сдаваться! Но рано ли, поздно плотина
не выдержит и прорвется, и хлынет поток.
Но Лена не хотела вмешиваться в их жизнь, она слишком сильно была поглощена своей, такой
трудной, непонятной, наверное, неправильной и удручающей.
Перед ней по-прежнему стояло много вопросов, и ни на один она не могла найти однозначного
ответа. Как быть? Рассказывать ли Максиму о том, что он станет отцом? Но какой реакции ждать на свои
слова? Не осудит ли он, не обвинит ли, как девять лет назад?.. И как пережить новый удар судьбы,
разговор с ним, а, может быть, и встречу? Как?! Или не рассказывать ни о чем?.. Но это неправильно,
это нечестно. Он отец, пусть и не хотел малыша, он должен знать!.. Или не должен?.. Что это решит
для них? Может быть, она вовсе ему не нужна? Может, он уже подал на развод, отпустил ее, нашел
себе новую жену?.. И если она сейчас скажет ему, что беременна, это все разрушит...
Но, с другой стороны, как она может промолчать?! Будет осуждать себя, винить, корить – опять?!
Нет. Душераздирающие внутренние стоны рвали ее сердце в клочья. Она терялась, падала, не находила...
Ее терзали противоречия и нелогичности, несовпадения и прошлые ошибки. Оборачиваясь назад, она
видела все, словно со стороны, а потому боялась совершить новые. Она боялась сделать все не так,
как нужно, боялась опять ошибиться, а потом... потом вновь, как и девять лет назад, расплачиваться
за них!
Нужно было сделать правильный выбор. Но сейчас все было слишком субъективно, слишком часто
она еще вспоминала, не забыв, слишком часто болело сердце, слишком часто она была... не собой.
С решением этой проблемы неожиданно помогла Тамара. Ее персональный ангел-хранитель.
Казалось, она видит и замечает все, даже то, что другие заметить или увидеть были не в состоянии.
Думаешь, сказать ему или нет? – будто читая ее мысли, поинтересовалась она у Лены, застав.
Лена удивленно вскинула на нее покрасневшие глаза. Тут же потупилась, смущенно покраснев.
Да я же вижу, - без злобы проговорила подруга. - Я ж такое тоже пережила, у самой вон дочка без
отца растет. Я-то своему сказала тогда, а что толку? – Тамара равнодушно и как-то беспечно пожала
плечами. – А ему-то что? Что было, что не было. Лишние проблемы на голову. А я тогда и решила,
что сама буду воспитывать, - она нахмурилась. – Только сложно это. Да и неправильно. У ребенка
отец должен быть в равной степени, как и мать. Не дело это, когда девка, а уж тем более, пацан без
отца растет! Не дело. Я тогда своему сказала, так он рукой помахал и только открытки на дни
рождения и присылал, пока и про них не забыл... – она замолчала, а потом вдруг спросила: - А твой
что? Так же отреагирует?
Даже, наверное, хуже...
Он не хотел детей, - тихо проговорила девушка.
Нуу, не хотел, - протянула женщина, - а, может, он из тех, кто их боится просто? Вон, как у Динки,
я тебе не рассказывала? – и Лена отрицательно покачала головой. - У Динки муж был... то есть как
был, он у нее и сейчас есть. Сын у них сейчас растет и дочка, - поведала Тамара. – Муж ее, Вовка,
такой весь из себя гусак, главарь, лидер, и все у него ладится, и все получается. А детей не хотел, -
заявила Тамара. - А Динка хотела, очень хотела. Ну, мало ли что он не хочет, подумала она. Не хочет
– заставим, как говорится! – рассмеялась Тамара. – Ну, вот она забеременела, без спроса мужа,
думала, что тот привыкнет, смирится, да и все образуется у них. Ан нет, не образовалось. Вовка-то
как узнал о том, что папашкой станет, так чуть ее со свету не сжил. И грозил, и ругался, и
предательницей называл, и лгуньей. Даже аборт предложил делать, - поморщилась женщина. – А
Динка ни в какую! Какой аборт, ей уже за тридцатник тогда было! Она отказалась, а Вовка от нее и
смотался, - присвистнула Тамара. – Ну, Динка попереживала, погрустила, на развод даже подала, а
когда сына-то родила... Вовка к ней с цветами, прости, помилуй, был не прав. Но Динка у нас баба
умная и гордая, она сразу не сдалась. Пришлось Вовке ее поуламывать. Ну, ничего, сдалась. Кто
перед ним устоит? – хихикнула она. – Вот сына теперь растят, а через два года она ему еще и
девчонку подарила, так тот рад, себя не помнит. А когда-то детей не хотел! – хлопнула она глазами. -
Так что, если есть возможность, нужно сообщить. А то момент упустишь и все... Поезда, они,
знаешь, не всегда на место отправления возвращаются. В одну сторону, да и все. Ищи ветра в поле.
Лена долго думала над словами подруги. Слишком много сути было в них, правды, истинности. Но и
страх будто сковал ее поперек так, что не вырваться, скрутил прутьями и удерживал в своих тисках.
Сообщить Максиму о малыше. Но как?.. Какие слова подобрать? Что он скажет? Как отреагирует?
Да и как заговорить? После почти двух месяцев глухого молчания?!
Сообщить новость и просто... исчезнуть? Ведь она была еще не готова к тому, чтобы вернуться –
нет! И к тому, чтобы просто встретиться с ним, тоже была не готова. А он будет настаивать, умолять,
просить... А ей останется только сдаться? Вернуться лишь для того, чтобы потом сломаться?! Погибнуть
окончательно? Нет. Не сейчас. Она еще не сильна духом, не выросла, не окрепла, слабая и
безвольная. Выращенная в парнике орхидея еще не готова была встретиться с холодом морозных
зим. Но и молчание было неправильным решением проблемы. Он должен был знать, Тамара права. Не
только она должна принимать решение, но и он тоже. Она должна хотя бы сказать ему, чтобы он был
осведомлен. Ей необязательно с ним видеться, встречаться, долго разговаривать или слушать его
уговоры вернуться или же упреки и новые обвинения. Она может просто позвонить ему, сказать
новость и... исчезнуть вновь.
Подло, неправильно, мерзко? Но не ему рассуждать о подлости и мерзости в ее сторону!
И она решилась. Неожиданно, спонтанно, твердо. Дрожащими руками набрала его номер.
Сердце разрывалось от собственного биения в такт каждому короткому гудку телефона.
Поднял не сразу, а она дрожала, стискивая зубы и глубоко вдыхая теплый воздух, пропитанный
испугом и ожиданием.
Да? – голос, от которого ее всегда бросало в дрожь. Она не слышала его почти два месяца!.. Такой
знакомый, родной, но вместе с тем... будто чужой, какой-то отстраненный, не свой...
А она молчала. Заранее заготовленные слова вдруг ушли, оставив место одинокой немой пустоте.
Вам что заниматься нечем?! – рычит Максим в трубку, не сдерживаясь. А у нее сильнее стучит
сердце. Злится. Она до сих пор помнит, как он злится... И, как дышит, тоже помнит, и как говорит...
Дрожит все, даже душа, надорванная и брошенная к ногам.
Максим... – выдавила из себя она, наконец, и, тяжело вздохнула, - это я... Лена.
Он так и не узнал, где она. Воркутов не давал ответов. Почти два месяца без нее. Пятьдесят два дня
без нее, превратившиеся в вереницу слившихся в одно вечное монотонное мгновение минут и
секунд. Немое, мрачное давление на его психику и нервы от потерянности, неизбежности рока,
бессмысленности своего существования и желтой болезни в его душе. Без права переиграть,
повторить или удержаться на плаву.
Без права начать мечтать или просто подумать о том, что все еще может... повториться или стать
иным. Когда Воркутов, после почти двух месяцев поисков сказал, что круг сужается, Максиму показалось,
что это был его круг, и сужался он вокруг него, именно его завербовывая в свой капкан, в свои сети и
путы. - Надежды нет? – сухими губами, ощущая горечь на языке, спросил он детектива.
Есть. Но очень слабая, - ответил тот. – Продолжать поиски?
Да, - коротко и лаконично.
Это потребует дополнительных затрат...
Хорошо. Я оплачу, - перебил Максим, заглядывая мужчине в глаза. – Если вы обещаете, что
найдете ее.
Прямой пристальный взгляд впился в него уколом острой боли.
Найду.
Максим коротко кивнул, отворачиваясь к окну. Значит, так тому и быть.
Как долго еще продлится его персональная пытка? Как много времени отвел ему некто свыше, чтобы
понять, принять, смириться, вытерпеть... и не сойти с ума?.. Есть ли у него хоть малый, хоть
ничтожный шанс на то, что у них с Леной есть будущее? Расплывчатое, неопределенное, не
выстроенное и не понятое еще ими двоими, но есть?.. Каков шанс на то, что она простит его, а он
простит сам себя?..
Время способно было расставить все по своим местам. Но время сейчас играло не за него, а против.
Он почти с ума сходил от неизвестности, потерянности, едкой безнадежности. Он не находил себе
места в квартире, он часами разъезжал по городу, не желая возвращаться в пустую одиночную
камеру с личным надзирателем.
Воспоминаниями и размышлениями.Они сводили его с ума, делали почти безумным.
Как он мог допустить, чтобы это случилось с ними? Этот разрыв, крах, полное уничтожение?
А делал ли он хоть что-то для того, чтобы сохранить то, что между ними было?!
Боже, какое глубокое, острое, убивающее чувство безысходности и неотвратимости! Наверное,
именно в такие моменты люди и сходят с ума, наедине со своими самотерзаниями, тревогами и
мыслями, никем не понятыми и не принятыми, никем не выслушанные и просто забытые. В такие
минуты понимаешь, что у тишины есть звук, а у безвкусия – пряный, но острый вкус металла, и все
это монотонно давит на тебя.
Если бы он чуть раньше заметил, чуть раньше осознал, увидел, понял... Если бы он чуть раньше
заставил себя прислушаться к голосу разума, совести, собственного сердца, которое всегда знало
гораздо больше, чем он сам! Все могло бы быть иначе. Могло бы быть!.. Но не стало...
Почему он был таким слепцом, таким идиотом?! Может, это болезнь?.. Отклонение от нормы ведь и
есть ненормальность, а он - абсолютно точно ненормален. И теперь пропитан заболеванием до
кончика пальца.
Как ему теперь жить без нее? Мир без нее превратился в какой-то сплошной комок, клубок нервов,
боли, невозможности и запятнанной совести. Все казалось блеклым, безжизненным, пустым и просто
не нежным. Зачем ему нужен был этот мир без нее?! А как он важничал, гордо вскинув подбородок,
заявлял, что может без нее обойтись! Как гордился своей выдержкой, силой воли, демонстрируя всем
лавровый венок!
Кому теперь нужен твой венок, твои победы, выдержка и сила воли? Без нее – ты можешь ответить,
что все это для тебя значит? Так ли много, как ты думал?.. Совершенное ничто.
Он не знал, что ему делать. Он не знал, как жить дальше. Единственное, что он хотел сейчас – найти
Лену, узнать, как она, где, что с ней. Хотя бы эти элементарные вещи. Кажется, ему было бы
достаточно просто услышать ее голос, чтобы вновь стать счастливым.
В его голове все смешалось, будто распоролись швы, выпустив изнутри все спрятанные там чувства.
Он не представлял, что будет делать, когда ее найдет, он не заглядывал так далеко. Он лишь ощущал
в себе потребность узнать, что с ней. Поговорить с ней? А если она не захочет с ним разговаривать?!
Он не знал, что будет делать, если она вдруг окажется рядом. Извиняться? Глупо. Оправдываться?
Бессмысленно. Просить прощения и покаяния? Поверит ли?.. Но знал, что больше ее не отпустит. И
не допустит, чтобы она захотела от него уйти. Он надеялся, он верил, что у него все получится.
Ради нее.
Какой он видел свою дальнейшую жизнь?.. Как сложно думать об этом, когда
еенет рядом. Ведь он не видел своей жизни без нее. Она рядом - это было неизменным,
основополагающим, а все остальное - ложь, фальшь, мишура, шелуха. Главное, чтобы она была с
ним, а потом... потом он просто начнет жить сначала.
Любил ли он ее? Любил. Признался ли себе в этом? Признался. Смирился ли с любовью? Смирился.
Но поверит ли она ему после того, что пережила по его вине? Он сомневался в этом. Наверное, такое
не прощают. Не тому, кто убивал тебя на протяжении девяти лет, а потом выстрелил контрольным в
голову. Как он пришел к тому, что любит ее? Очень просто, ему никогда могло бы показаться, что все может
быть настолько просто. Когда начинаешь заглядывать в себя, искать причины, выуживать на
поверхность ошибки, недочеты, неправильности и нелогичности, как это делал Максим, ты
находишь внутри себя то, что там было всегда. Молчало, таилось, пряталось, пылилось, не
показывалось, испуганное, зажатое, маленькое, смирившееся со своей ненадобностью и, казалось,
ненужностью. А теперь, найденное тобой, будто обретшее новое дыхание, получившее новую жизнь,
новый толчок к развитию, вспорхнувшее к небу.
Любовь к Лене всегда была в нем. Она просто не раскрывалась, таилась, завуалированная за масками
лжи, лицемерия, презрения, обмана и фальши, почти уничтоженная, превращенная в ничто, но все
еще еле дышащая, живая, хоть и едва разлепившая губы, чтобы заявить о себе робким, но твердым
голоском. И он пал перед ней на колени. Перед этой любовью – непонятой, загубленной, не принятой им,
забытой, разбитой, попранной, ущемленной в правах и изломанной болью и прошлыми обидами.
Он открыл ей поток свежего воздуха. И она, воспарив к небесам, воспылала в нем, возрожденная, как
феникс, из пепла, загубленная, но не убитая, не порабощенная, а лишь затравленная непониманием.
Он не учился любить, но любовь горела в нем, такая, какой была, какой родилась. И он любил
теперь, открыто, цельно, всей своей сущностью любил, всем своим существом. И не боялся больше
признаваться себе и всему окружающему миру в том, что любит. Не считая это больше падением или
слабостью. Это было признанием силы, воли, победы. Над самим собой и своими предрассудками.
И, как жаль, что для того, чтобы понять это, признаться в этом даже себе – в первую очередь, себе! –
ему пришлось пройти такой тернистый и болезненный путь. К озарению, возрождению,
восстановлению. Почему для того, что понять, как тебе дорог человек, тебе нужно его потерять?! Почему нельзя
осознать всего раньше, почему нужно сотворить преступление, пойти на крайности, совершить
ошибку, одну за другой, лишь для того, чтобы понять обыденную истину!?
Как нелогичен, несправедлив и жесток этот мир! Особенно, если вернуть потерянное тебе не
удается... На работе Максим был извергом, это заметила и секретарша, и Петя, и партнеры. Он не срывал ни на
ком свою злость, он был сдержан, хладнокровен, жестко апатичен и цинично меркантилен. Цеплялся
к каждой мелочи, на все обращал внимание, держался открыто отстраненно и рассудочно, поражая
хлестким спокойствием и пустотой взгляда.
Ты будто робот, - сказал ему как-то Петя. – С тех пор как Лена ушла...
Хочешь уволиться? – сухо перебил его Максим. – Заявление мне на стол. Буду отчислять тебе
дивиденды каждый месяц, так что в накладе не останешься.
Ты что? – уставился на него друг. – Совсем свихнулся?
А на что похоже? – пронзил его тот ледяным взглядом.
Тебе честно? – грубо спрашивает Петр. – Или приукрасить?
Как есть.
Я искренне хочу, чтобы Лена нашлась, - помолчав, сказал мужчина.
Потому что не хочешь дивиденды каждый месяц? – иронично поинтересовался Максим.
Потому что хочу, чтобы ледяная глыба, которая сейчас сидит в кресле, вернула мне друга!
Но ледяная глыба друга ему не вернула. Ледяная глыба не могла изменить реальное положение
вещей. А оно было таковым, что только лед и сталь голоса, взгляда, действия его и спасала. Иначе он
бы давно умер.
Он уже почти не надеялся на то, что что-то может измениться, а потом... потом Лена позвонила сама.
Он сидел в своем кабинете, изучая принесенные Мариной документы, он уже замотал бедную
девушку, и, когда зазвонил мобильный телефон, привычно, не глядя на дисплей, нажал «Принять
вызов». Ему не ответили сразу. Будто издевались. А у него уже давно было не то настроение, чтобы шутить.
И тогда... ему ответили
ееголосом.
Он подумал, что ослышался. Нет, не может быть... Ему кажется. Он, наверное, все же сошел с ума.
Но, отрицая любые возможности того, что ее голос ему кажется, он слышит подтверждение этого.
И ему кажется, что мир мгновенно из черно-белого превратился в разноцветный, вспыхнув
миллионами различных красок и цветов. В глазах появились косые полосы, а в ушах – шум из
жужжащих звуков.
Он молчит. Долго. Не зная, что сказать. Чувствуя, что с языка не рвутся слова, те самые слова,
которые он мечтал ей сказать. Извиниться, умолять, просить прощения, обещать... Сейчас, вместо
них – тишина.
А потом его вдруг прорывает. Он пытается сказать хоть-то.
Лена?! – почти кричит, срывается на крик против воли, хотя и обещал себе, что будет сдержаннее с
ней. Он учился этому, черт побери! - Лена... это ты?.. – пытается совладать с голосом он. – Ты?..
А она дышит в трубку, тоже, будто не может произнести ни слова. Как ему приятно слышать ее
дыхание. - Да, это я.
И его сердце начинает биться где-то в горле. Ладони, вспотев, начинают болеть. Он вскакивает с
кресла. Так много нужно сказать, но из горла вырывается лишь учащенное дыхание и шипящий хрип.
Где ты?.. – выдыхает он, а потом признается. – Я искал тебя... Как ты? Что с тобой?!
Он желает получить ответы на свои вопросы, но Лена сдержанно молчит. И он понимает: не имеет
он права требовать от нее. Не заслужил, потерял это право, которого когда-то был удостоен. Уже не
для него.
Она продолжает молчать, и только что-то шипит в телефоне, и он боится, что связь оборвется. Но
тоже молчит, опасаясь давить на нее, отпугнуть. Хотя рвется, бьется изнутри его боль, просьба,
мольба!.. А Лена, тяжело вздохнув, отвечает:
Со мной все хорошо, - ему кажется, что это звучит очень сдержанно и отстраненно.
Изменилась...
Эти слова давят ему на нервы, режут вены, пуская кровь, а в горле вместо тысячи заветных слов –
вновь лишь застывший на губах стон и сиплый хрип.
Ему кажется, он умирает в это самое мгновение. А Лена продолжает...
Максим, - как-то иначе звучит теперь его имя в ее устах. Или ему кажется? - Я подумала, что
должна сказать тебе... – молчит, а ему кажется, что мир сейчас расколется надвое, и один из осколков
убьет его, распоров грудь. И убивает, почти... -
Я беременна.
Эти слова оглушают. В прямом смысле. Он больше ничего не слышит.
Она, кажется, говорит что-то еще? Или ему кажется, что говорит? Может, он все это себе придумал?
А мир продолжает кружиться вокруг него под безумные, нарастающие с каждый минутой звуки
вальса. - Что?.. – хрипит его голос, такой чужой и неизвестный.
Она клеймит его словами вновь и вновь.
У меня... то есть,
у нас, - тут же поправляется она, и он дрожит, - будет ребенок.
Он замечает ее оговорку, только ее и замечает среди других сказанных ею слов. И это возрождает в
его сердце надежду. Она еще не выбросила его из своей жизни! Она сказала «у нас»... И он
чувствует, как что-то большое, сильное накрывает его с головой. Наверное, счастье, окрыленное,
наивысшее... А потом...
Беременна. Она беременна.
Лена беременна. Ему приходится не один раз повторить это про себя, чтобы осознать смысл того,
что это означает.
У нее будет ребенок. Ребенок от него.
И он начинает понимать, что такое ступор из слов. И совсем не то ему нужно было бы сказать, но...
Как мне... найти тебя? – спросил он, чувствуя, что голос дрожит, но ничего не в силах с этим
поделать. Она молчит чуть больше, чем он рассчитывал, а потом ударяет его словами.
Не нужно меня искать, я не вернусь, - запнувшись, заявила: - Я просто подумала, что должна...
И что-то в нем не выдерживает. Он гневается, он злится, он в бешенстве. Маска холодной
сдержанности падает, и он выходит из себя.
Сообщить мне эту новость и вновь исчезнуть?! - взорвался он. И тут же пожалел о вспышке, а Лена
замерла. – Прости... – выдавил он тихо. – Прости, что сорвался... Я просто… возмущен твоим
решением!.. - А я, - тихо проговорила она, но голос ее звучит настолько твердо, что отдается в его ушах гонгом, -
я возмущена твоим!
И он понимает, что ему нечего ей возразить. Она ударила по больному, как бил он все эти годы.
Так вот какая она, эта боль, что съедает тебя изнутри, когда любимый человек режет тебя словами!?
Мне нужно идти, - проговорила она вдруг, и он даже не успевает возмутиться – как, уже, так
быстро?! – Я телефон одолжила, чтобы тебе позвонить... Я подумала, что ты должен знать. Ведь это
и твой ребенок...
Прости меня! – вырывается гортанный всхлип из глубин его души.
Не ищи меня, - сказала она вместо ответа. – Я не могу сейчас... – запнулась, помолчала. – Не
сейчас! - Лена, - пробормотал он, чувствуя, что нить, что связала их, вот-вот разорвется. И не желая ее
обрывать. - Прощай, Максим, - произносит она решительно.
Лена! – звал он ее, а она не могла заставить себя повесить трубку. – Лена, пожалуйста!.. Да что же
это?! Не уходи вновь, не исчезай!.. Скажи, где ты! Я приеду за тобой. У нас все теперь будет иначе...
Не будет, - тихо, но уверенно проговорила она. – Прощай...
Нет! – выкрикнул он. – Нет, Лена!.. Лена, пожалуйста!..
Но она уже отключилась. Не услышав, не дослушав, устав слушать его.
Он стал отчаянно нажимать на кнопки, выискивая нужный номер. Перезвонил.
Лена!..
Но на том конце – чужой, посторонний, не свой и не родной женский голос.
Вы ошиблись номером, - и резкий сбой сигнала.
Он пробует еще раз, и еще, и еще, и еще... До тех пор, пока монотонный голос в телефоне не
сообщает ему о том, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети. Связь
окончательно прерывается.
Он падает, в прямом смысле, падает в кресло, схватившись за волосы и потянув те на себя. Не
больно. Ничего уже не больно, после того, что он испытал сейчас. Она была так близко, но вместе с
тем так далеко.
Своя чужая женщина...
Он не верил, что услышал ее голос. Снова, казалось, через столетия, услышал, как он звучит. Когда-
то ему казалось, что просто услышать ее голос, ему будет достаточно? Нет. Недостаточно. Ему
нужно больше, гораздо больше! Видеть, слышать, ощущать ее. Знать, что она принадлежит ему...
Нет. Так неправильно! По-прежнему знать, что она
любитего. И этого, казалось, ему будет достаточно, чтобы быть счастливым.
Она позвонила, она сама ему позвонила! А он уже думал, что никогда больше... не услышит... ее...
И вдруг, будто гром среди ясного неба, -
она позвонила не просто так. Для того чтобы сообщить ему... кое-что. Сообщить и исчезнуть.
Снова. Новость, сенсацию, то, о чем он и подумать не мог. Потому что боялся, потому что не
представлял, что это возможно для него. После того, первого раза...
Он тогда едва привык к этой мысли – стать отцом. По-настоящему стать отцом, а не просто
поставить имя в паспорте в колонке детей. Воспитывать, обучать, следить за тем, как растет, как
плачет, как смеется, как сердится, как радуется... Как бежит к тебе навстречу, когда ты приходишь с
работы и хныкает, если ты не хочешь утром взять его с собой. И везде, где бы ты не был, - он. Твой
ребенок, твой малыш. Повсюду. В мыслях, в действиях, в поступках, в словах... Везде, где есть ты,
теперь есть и он. Потому что он – это ты.
Как можно было смириться с этим?
Он станет отцом. По-настоящему, не в шутку. Как тогда, девять лет назад... чуть было не стал.
Но как умерить пыл, как вынуть страх из сердца и из души? Как признаться себе, что ты... боишься?!
Ему – тому, кто всегда был лидером, а значит, чурался этих злобных чувств!? Как... полюбить? И не
просто сказать, что любишь, слова – ничего не значат, а
действительнолюбить.
Сколько нужно времени на то, что принять, чтобы смириться, чтобы порадоваться?..
Ему понадобилось почти две недели, чтобы успокоиться и свыкнуться с одной лишь мыслью, что у
него будет малыш. Как тогда, девять лет назад, чуть не стало... А от воспоминаний опять
становилось горько. Не больно, нет, боли не было, но горечь, грусть, печаль – остались и жили в нем
все это время, подпитывая страх. Страх о том, что когда-нибудь это может повториться. Причем
боязнь именно того, что это может повториться так, как и девять лет назад. И будет больно, грустно,
горько, обидно. И страшно!..
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |