о том, что ей придется перебираться из коморки в город, чтобы там снять комнатку, потому что
оставаться здесь зимой не представлялось возможным. Но проблема решилась сама собой. Точнее, с
участием ее начальника.
Очень многое изменилось, когда Николай Иванович, нашел для нее домик для жилья.
Слушай-ка, Лена, - сказал ей как-то Николай Иванович, - поди-ка сюда. Тебе ж дом нужен был, да?
Лена удивленно посмотрела на него, вытирая руки о фартук. Поправила съехавший на лоб чепец.
Да, нужен, - тихо сказала она. – Мне бы хоть маленький, любой!.. – она уже почти не верила в то,
что сможет обосноваться в деревне, и собиралась в выходной день ехать на поиски жилья в город.
Да знаю я, что любой, - задумчиво покачал он головой и, потирая подбородок, сказал: - Думал я об
этом. Ты ж в кладовке-то замерзнешь, зима скоро, а у нас там что, только обогреватель? – покачал он
головой. - Я ж тебя со свету сживать не собираюсь, - он улыбнулся, не грубо, но смешливо, - пока, -
добавил он скоро.
Лена улыбнулась ему в ответ, но промолчала. Такой у него был юмор, она привыкла, хоть и не сразу.
Так вот, - вмиг став серьезным, продолжил мужчина, - поговорил я с женщиной одной насчет тебя.
Ниной Викторовной звать, - строго сказал он, глядя на Лену снизу вверх. - У нее тут дом стоит,
пустует, она сама в город перебралась, к дочке младшей, там и больница рядом, а у нее с почками
что-то. А дом-то и остался тут, он хоть маленький, но зато кирпичный и с водопроводом, что у нас,
сама понимаешь, редкость, - мужчина покачал головой. - Это ей сын организовал, он у нее в Москве
шишка какая-то влиятельная.
Лена изумленно смотрела на Николая, не зная, что сказать. И как благодарить, какие слова подобрать
для того, чтобы объяснить, как сильно она признательна. Она не знала.
А я... не помешаю? – не веря своему счастью, проронила она, с надеждой глядя на начальника.
Да кому ты там помешаешь? – отмахнулся тот. – Там же не живет никто.
Сглотнув внезапно подступивший к горлу ком, Лена улыбнулась.
Я с Нинкой поговорил, - продолжил Николай, - она мне разрешила действовать от своего имени.
Сказала только, - оглядев Лену с ног до головы, промычал мужчина, - чтобы девка была нормальная.
Ну, ты, как я погляжу, вроде, нормальная... так что, жить можно.
А когда?.. Когда я смогу переехать? – не сдерживая радости, спросила девушка.
Да хоть сегодня, - каркнул Николай. – Зайдешь ко мне после работы, я тебе ключи отдам и
провожу. - Спасибо вам, - пробормотала Лена, готова я в тот же миг расплакаться от счастья и броситься ему
на шею. – Спасибо большое, вы мне очень помогли...
Да ладно тебе, - сдвинув брови, выдавил из себя Николай, поднимаясь с ящика, на котором сидел. –
Ничего я такого и не сделал. Дом даже не мой, чтобы тебе меня благодарить! Как Нинка приедет
сюда, вот ее и поблагодаришь. А меня-то зачем? Я-то что? я постороннее лицо, - он отбросил в урну
сигарету и скривился. – Вот еще, благодарить меня! – усмехнулся мужчина и, выходя, бросил: -
Зайди, не забудь!
Лена не успела ему ничего сказать, он уже скрылся за дверью.
А когда она вернулась за прилавок, Тамара уже, улыбаясь, в чем состоял их разговор.
Что это, Ленк, - покосилась на нее Тамара, - Иваныч тебе домик организовал?
Да, - проговорила девушка, - организовал.
Это он может, - поддакнула женщина, - его тут каждая собака знает. Что он ни попросит, все на
помощь бегут, если что надо.
А ты не бежишь? – осторожно спросила Лена, глядя на нее с подозрением.
Она уже давно заметила, что между Тамарой и Николаем установились какие-то странные
отношения. Они вроде бы и не любили друг друга, язвили постоянно, огрызались, но... что-то
проскальзывало между ними, какая-то искра, огонек. И в том, как он смотрел на нее, даже в том, как
он ей грозил уволить, а она колко отвечала, что пусть только попробует, и хохотала без устали, было
нечто... романтичное.
А мне-то что бежать? – смутившись, проронила Тамара с гордо вскинутым подбородком. – Ну, его!
Да нет, про себя подумала Лена, не «ну». И она пообещала себе выяснить, что между ними не так.
Домик, в который она переехала, Лене очень понравился. Да и как он мог не понравиться? После
темной и маленькой магазинной бытовки этот маленький домик в одну комнатку казался Лене
шикарным. Одна большая комната, кухня, комната поменьше, ванная и туалет совместные. Очень мило, тихо,
уютно, а, главное, спокойно. Она ощутила это спокойствие сразу же, как только вошла. Оно повеяло
на нее теплым воздухом затопленной печки. Несмотря на то, что в доме было проведено отопление,
Нина Викторовна, как объяснил девушке Николай, печку ломать не стала. И Лена искренне
порадовалась этому.
Умиротворение, тепло, спокойствие... Это был почти рай для нее! Ее личный, персональный рай.
Я отопление включил, - заявил Николай, - потом покажу тебе, как им пользоваться, не знаешь,
небось.
Лена не знала, а потому с благодарностью приняла помощь начальника.
А, оставшись одна, поняла, как мало надо человеку для счастья. Если бы только его настоящее не
омрачало прошлое, от которого сбежать, как она не пыталась, было невозможно.
И она осознавала это с каждым новым днем, прожитым в деревне. Она сравнивала эти дни с теми,
что проводила в городе, с Максимом. И понимала, насколько эти две ее жизни отличаются друг от
друга! Она уже почти привыкла к тому, как сложилась ее жизнь. Вдали от городской суеты и
неугомонности, гула и грохота не просто дышалось, но даже думалось иначе. И Лена заметила за
собой, что вспоминает о том, что с ней произошло... иначе глядя на все. Нет, не стоит питать
иллюзий и надеяться на то, что она забыла, что простила, что смирилась, что готова была кинуть
назад, лишь бы избавить себя от этой непростой, непривычной, немного нелогичной, совершенно
иной для нее жизни. Но здесь она ощущала себя живой. Да, именно здесь она жила. По-настоящему
раскрывалась, как человек, как личность. Она и это стала замечать за собой. Никто не давил на нее,
не прессовал, все будто находились рядом сторонними наблюдателями, следившими за тем, как она
справляется. И она справлялась.
Она даже на себя стала смотреть иначе. А той прежней Лене дивилась. Какой же ненастоящей,
неживой она была. Казалось, только здесь она смогла найти себя. Нет, конечно, дело было не в том,
что ее призвание состояло в том, чтобы стоять за прилавком магазина, помогать грузчикам,
принимать товар, оставаться на пересчет или ревизию, изматывая не только глаза, но и нервы, когда
обнаруживалась недостача, нет. Но она обретала себя в том, что стала сама принимать решения, сама
отвечать за свои слова и поступки, сама говорить «да» и «нет», не ожидая осуждения и не вздрагивая
от малейшего прикосновения к своей руке. Она стала быть, стала жить, стала собой. Точнее, еще не
стала... становилась, она целенаправленно шла к тому, чтобы обрести себя в полной мере. Ничто не
меняется сразу, всему нужно свое время. И Лена знала, что на то, чтобы найти себя в этом
сумасшедшем, унизившем и наказавшем ее мире, ей придется пройти не одно испытание,
перешагнуть через прежнюю себя не один раз, а постоянно придется перешагивать. Это был словно
бег с препятствиями. Бег к новой жизни с высокими барьерами, выстроенными каменной стеной на
ее пути из воспоминаний, ошибок, сожалений, обид и печалей.
Она приказала себе не сдаваться. В тот день, когда услышала чей-то трепещущий, режущий
гортанный крик, она поклялась себе, что не сдастся, не остановится на полпути. Что-то в тот миг
переменилось. Нет, она не менялась. Эта была все та же Лена. Но Лена... словно решившая что-то
для себя.
Нет возврата в прошлое. Нет прежней жизни. Нет прежней ее. Точка невозврата пройдена, назад
пути нет и не будет. В то прошлое, которое она оставила позади себя, она не вернется. Этой, новой
Лене, которой она стремилась стать, вырасти до нее, не нужна такая жизнь. В новой жизни – она
хозяйка судьбы.
За тот почти месяц, что она находилась в деревне, она чувствовала в себе перемены. Наверное,
окружающим они не казались откровенными, для них она была все той же хрупкой, ранимой
маленькой женщиной, совершившей неимоверную глупость и переехавшую из города в их
глухомань. Но они не понимали, они не знали всей правды.
Всем было известно, что она ушла от мужа. По какой причине жители сошлись на этом, Лена не
знала, но Тамара ей как-то объяснила, что люди такое чувствуют, а деревенские, у которых каждый
день это битва не только с самим собой, но и с человеком, живущим по соседству. Они все друг о
друге знали.
Ты им только фразу скажи, - усмехалась Тамара, - а они за тебя уже продолжат.
Сначала Лена удивлялась, а потом привыкла. Здесь не было фальши. Здесь люди были откровенны и
чисты. Они говорили, что думают, в лицо, а не шептались за спиной, тебе в глаза ядовито улыбаясь и
скрывая за улыбкой кинжал. Конечно, у них были недостатки, как и у всех, но девушке они казались
настолько искренними, что в сравнение с городскими жителями они не шли.
Она будто заряжалась их энергией. Они были сильными, все – были сильными, духом, телом,
чувствами. И она тоже становилась сильной рядом с ними.
Тамара ей помогала, очень, особенно вначале, а потом стала отходить на задний план.
Лена, наверное, могла не без уверенности сказать, что они подружились, притянувшись друг к другу,
как две противоположности. Тамара была сильной женщиной. Лена узнала, что она развелась с
мужем лет десять назад, а теперь одна растила дочь Катю, которая порой забегала в магазин,
рассказать матери об оценках и просто поделиться новостями. Жили они вчетвером, с родителями
Тамары, в большом доме, который отстроил ее отец, а мужа после развода Тамара больше не видела,
он уехал из их деревни, сначала в другой поселок, потом в город на заработки. Нашел там, наверное,
кого-то, а потому и пропал. Лет пять как она о нем ничего не слышала, и признавалась, что не особо
желает что-то узнавать. Они разошлись.
Она часто наседала на Лену, спрашивая у той и выведывая, почему она променяла город на деревню.
Но Лена никогда не сдавалась. До того дня, когда все изменилось. Окончательно изменилось.
Вот ты чего от мужика своего сбежала? – допытывалась Тамара. – Бил тебя?
Лена обычно качала головой или пожимала плечами, не желая отвечать. И в этот раз тоже.
Да ладно тебе, - отмахивалась подруга, - все бабы одинаковые. Сначала терпят, терпят, а потом
раз… и все, перестают терпеть. У меня ж так же было, - призналась она. – Мой меня лупил, не
сильно, правда, но лупил. Так я ему в ответ однажды как лупанула, он чуть через окно не выпал, -
рассмеялась Тамара. - Не ожидают мужики от нас такого, понимаешь? Особенно, если я пять лет,
пока с ним жила, ему позволяла себя лупить. Привычка вторая натура, слышала такое? – взглянула
она на Лену. – Привыкают они к тому, что мы сдачи дать не можем, а все терпим, терпим, терпим...
А вот я думаю иногда, если бы я тогда ему сказала, пусть только попробует меня двинуть еще раз,
конкретно так сказала, с чувством, что бы тогда было? – он задумчиво покачала головой. – Жила бы
я с ним сейчас? Я же любому мужику могла по роже съездить, - откровенно призналась женщина, - а
своему не могла. Словно руки отнимались. Сильная я была? Вроде бы, да. А со своим... эх... все как-
то не то. Ведь, когда замуж выходила, то я его любила. А сейчас? Люблю?.. – Тамара нахмурилась. –
Не, не люблю, наверное. Странная вообще это штука, любовь. Ты согласна?..
Лена ошарашенно смотрела на нее.
Да, - сглотнув, задумчиво пробормотала она. – Да...
А что было бы, если бы она не терпела все эти годы?
Девять лет. Если бы возмутилась, воспротивилась, начала протестовать? Если бы не молчала,
стала кричать в попытке достучаться до него, обвиняла и его тоже в том, что произошло? Если бы
она хоть попробовала не упиваться своей болью, а вытянуть его на разговор? Им-то, может быть, и
нужно-то было – просто поговорить!? По душам, открыто, откровенно, начистоту, не скрываясь и не
шифруясь. Высказать все свои недовольства, банально взять листок и написать, кто и в чем был не
прав, чтобы... проанализировать, понять, вникнуть в суть, осознать. Неужели можно было не
доводить все до крайней точки разрушения? Неужели можно было все исправить и не вгонять друг
друга в тот ад, который медленно, но губительно воздействовал на них, разрушая их?!
Неужели именно тогда она совершила ошибку?.. Роковую ошибку, изменившую все и
перечеркнувшую все ее мечты и надежды на счастливое будущее?! Вот эта... незначительность?!
Ее... молчание!?
Лена, изумленно уставившись в пол, вдруг почувствовала головокружение и легкий подступ
тошноты к горлу, желудок скрутило узлом, в ноги подкосились. Как-то тяжело дышать, и дурно,
дурно... В голове звенит, виски пульсируют от избытка крови, а перед глазами казавшаяся зловещей
темная вуаль.
Лена перегнулась пополам, наклонившись вниз всем телом. Сразу вспомнила, что она сегодня съела.
На завтрак отварила себе кашу, запила чаем. Отчего же сейчас создается ощущение, что ее теперь
вывернет от всего съеденного?! Как же плохо-то...
Эй, Ленка, ты чего? - подскочила к ней тут же Тамара. - Плохо, что ли? Голова кружится? Живот
болит? - Да как-то... нехорошо мне, - пробормотала Лена, поднимая на ее извиняющийся взгляд.
Та-ак, - протянула женщина, усаживая подругу на стул. – Ты что ела сегодня?
Кашу варила, - проговорила та, ощущая, как от одного лишь упоминания об этом, у нее перед
глазами стали вырисовываться кровавые круги. - А еще чай пила... - тошнота подкрадывалась
незаметно, накатывая на нее волнами. – Отравилась, может? – проговорила Лена заплетающимся
языком. - Кашей?! – возмущенно воскликнула Тамара, глядя на подругу.
Лена промолчала, понимая нелепость этого предположения.
Эй, девчат, а вы где все? – послышался у дверей мужской басистый голос. – Куда подевались-то?
Закрыто у нас! – рявкнула Тамара, бросив раздраженный взгляд в сторону двери.
Случилось, что ли, что? – послышалось в ответ любопытствующее восклицание. – Может,
помочь?.. - Без тебя справимся, Семеныч! – крикнула Тамара в ответ. – Вот же, не отвяжется теперь, -
посмотрела на Лену, тяжело вздохнув. – Пойду-ка обслужу его, ты тут пока посиди, может, отойдет?
Лена нашла в себе силы кивнуть, а Тамара, чертыхаясь себе под нос, скрылась.
Ну, и чего тебе? – грубовато поинтересовалась она. – Сигарет? Хлеба? Пуд соли?!
Тамарка, Тамарка, - защищаясь, выдавил мужчина, - ты чего?..
Ничего, - огрызнулась она. – Давай говори, чего тебе надо! Настроение у меня плохое, что не
видишь?! Лена с трудом растянула губы в улыбке. Тамара есть Тамара. Сильная женщина, немного грубоватая,
но добрая, никогда не бросающая слова на ветер. Жесткая и, наверное, бескомпромиссная, но
отчаянная и верная. Многие ее считали резкой, да и Лене она такой поначалу казалась. Но это был
золотой души человек, которому просто не досталось когда-то больше тепла, чем он того
заслуживал. Тамара очень помогала ей, когда Лена начинала работать в магазине. И именно тогда, наверное, они
сдружились. Грубость и бескомпромиссность не смогла устоять перед ранимостью и хрупкостью.
Работа не всегда была тяжелой, скорее, муторной и трудоемкой. И в первый день отстоять на ногах
весь день для Лены оказалось не совсем посильной задачей. Казалось бы, ну кто может прийти в их
магазин в такой маленькой деревушке, как эта? Но нет, приходили. Сначала Лена подумала, что
всему виной она – чужачка, горожанка, незнакомка, на которую просто грех не взглянуть одним
глазком. Даже Тамарка смотрела на нее косо и, щурясь, словно говоря, что посетители пришли к ним
по ее душу. И Лена, всем улыбаясь и всех приветствуя, вскоре поняла, как сильно у нее болят ноги. В
тот день ей повезло сидеть всего пару раз, потому что каждые пять минут кто-то да забегал за какой-
нибудь мелочью.
Работа ее спасала, даже, наверное, не работа, сколько общение. С Тамарой, с ворчливым Николаем, с
покупателями, которые, к ее удивлению, уже через несколько дней стали ласково называть ее
«Леночка». Лена отметила, что здесь отношение к людям было совсем иным.
Ну, Леночка, мне буханочку хлеба, как всегда, - говорили они, - да сахарку сегодня.
А соль-то у вас закончилась, Леночка. Надо бы заказать...
А вот эти конфеты я что-то не видела, как они, Леночка? А-то надо бы купить, попробовать...
И маслица мне, маслица, Леночка. А-то решила рыбу жарить, мой карасей поймал, на мою голову, а
масла-то и нету! Думаю, ну, у девчонок наших будет, пойду, схожу, все равно ведь недалеко!..
И Лена радовалась, она была счастлива, она жила полной жизнью, той, о которой и мечтать не смела.
Она справлялась. На работе, в окружении людей, которых почти уже считала своими друзьями. Они
давали ей понять, что она нужна. Что она хоть немного, самую малость, но любима! И этого ей
хватало. А дома, когда она переехала к Нине Викторовне, было тяжело. Она боялась возвращаться туда,
несмотря на то, что дом ей очень нравился. Она боялась одиноких ночей и рвущих надвое мыслей.
Они кружились в ней, давили, раздражали своим жужжанием, но не переставали ее мучить.
Она вновь и вновь возвращалась в прошлое. Туда, на месяц назад, когда все рухнуло. Она не могла
об этом не думать. Она не искала ему оправданий, их невозможно было найти. Он взбесился, он
обезумел, вот что она о нем тогда узнала. Это была его обратная сторона, а она была не готова
видеть это в нем. На место апатии и разочарованию пришло какое-то дикое равнодушие, а потом –
грубое и жестокое откровение, что все к этому и шло. И невольно в мысли врывались обрывочные
воспоминания того, что девять лет назад, там, где был исток зла. Всего того, что потом медленно и
целенаправленно стало уничтожать их.
Этого нельзя было исправить, изменить, переиграть, вернуться в тот момент, когда еще можно было
что-то сделать. Взрыв все равно произошел бы рано или поздно. Бомба замедленного действия
неминуемо должна была взорваться, уничтожая все то, что было между ними.
Она была виновата в этом или он? Оба!
Она провоцировала его своим поведением, безграничным терпением, когда он ждал от нее протеста,
молчанием, когда ей нужно было кричать. А он провоцировал ее изменами, обвинениями и болью.
Как все просто. Как все страшно... просто. До боли, до сорванного дыхания, до изнеможения.
Какая обыденная истина, черт побери! Всего пара слов, действий, движений, касаний, и не было бы
ада! Ведь не все было так плохо. Она думала еще, что можно все исправить… Все еще может быть,
если… но молчаливое согласие, что все так, как должно быть, убивало ее, и его тоже убивало.
Молчание… почему они молчали?! Ведь если бы поговорили, нашли в себе силы... Но они
предпочли оставить все, как есть.
Первый год их совместной жизни сменялся вторым, а второй третьим… Они ждали перемен, они
хотели их и, возможно, к ним стремились, но так и не смогли что-либо изменить… Четвертый год,
пятый... Потом пришла привычка... Зависимость друг от друга... И стало поздно разговаривать.
Если сначала было больно, - вспоминать о том, что было, анализировать, ворошить прошлое, - то
потом стало уже стыдно, неловко.
Не нужно, лишнее.Привыкли, смирились, устоялись. Застыли, обездвиженные, почти мертвые.
Два безумца, два глупца!
Им нужно было просто поговорить, но они не сделали и это. Вместо этого он хотел избавиться от
боли в объятьях других женщин, доказать себе и Лене, что не любит ее, что ему не может быть
больно, что он справится и без нее... Но... Всегда, словно в доказательство своей лжи самому себе,
возвращался к ней...
А она терпела его измены и прощала... Молчаливо сносила все его предательства, одно за другим.
Идиотка! Она тогда была не права, как же она была не права! От нее требовалась лишь малость,
чуть-чуть действия, лишнего слова, поступка, выражения своих мыслей, а не накручивания и немого
согласия с тем, что происходило. Разрушение, крах, погибель. Из-за нее?.. Нет. Разве одна она во
всем виновата? Разве она лелеяла в себе обиду и боль, разве она кидалась неслышимыми
обвинениями и проклятьями, разве она защищала свою независимость, боясь признаться себе в том,
что на этот раз – проиграла, влюбилась!?
Но она – молчала, когда нужно было говорить, терпела, когда нужно было закатить скандал, сносила
обиды, когда нужно было бить словами и поступками. Она тоже виновата. Аморфная и недвижимая,
будто скованная по рукам и ногам цепями, неживая, инертная. А Максиму нужен был взрыв. Он
влюбился в живость. Ведь тогда, девять лет назад, в самом начале пути, она знала, она чувствовала,
что он любит. Да, он никогда в этом не признавался, но она ощущала в нем эту любовь. И он бы
признался, он бы сказал, если бы она все тогда не разрушила своей ложью, и если бы он не
уничтожил в себе собственную вину.
А сейчас... они расстались. Они распались. На атомы, нейроны, на миллиарды пылинок и частичек.
Он – где-то там, один, дышит, живет, работает. Вспоминает ли о ней? Сходит ли с ума от чувства
вины? А она – здесь, тоже одна, дышит тем же воздухом, живет, работает. Не ненавидит, но и простить не
может, просто не имеет права. Еще не готова. Вспоминает о нем, о них каждый день. Сходит с ума от
боли. Она уже почти привыкла. Нет, она, конечно же, себя обманывала, она ничуть не привыкла. Без него,
как и с ним, было трудно. И очень тяжело поначалу, особенно, когда она жила в коморке в магазине
и холодными одинокими ночами в полутьме сводила себя с ума мыслями и воспоминаниями. Потом
стало еще сложнее, наедине со своими мыслями, ощущениями, откровениями и порывами. Это
калечило ее, но вместе с тем, вырывая из нее, измученной и распятой, истину, правду,
очистительную ошибку.
Как смело, как больно, но вместе с тем, как действенно было это очищение! Оставаясь собой, она
будто становилась иной, новым человеком. Той же самой Леной, на первый взгляд, но той
потерявшейся в себе Леной, которую убили, похоронили в боли и вине, необоснованно, грубо, не
давая права жить.
И сейчас эта Лена будто возрождалась, постепенно, медленно, нерешительно, но поднималась с
колен. Иногда она винила себя в том, что скрылась из города, никому ничего не сказав. Она должна была
сообщить о том, где находится, хоть кому-нибудь! Но так и не смогла заявить о себе.
Она знала, что Максим начнет искать ее. А она не готова была к тому, чтобы встретиться с ним
лицом к лицу. Она не окрепла еще, не оправилась, не выросла настолько, чтобы суметь
противостоять ему. Еще нет.
Какой она видела свою дальнейшую жизнь?.. Этот вопрос пугал ее, когда она, оставаясь одна,
боялась думать. Она не могла ответить однозначно. Сейчас – еще не была готова. Но была уверена,
что сможет, - со временем. Время расставит все на свои места, поможет ей понять, принять и
признать себя.
И, если это сможет сделать и Максим, может быть, у них еще будет общее будущее?..
Но она обычно отгоняла от себя подобные мысли. Пустые мысли сейчас, ненужные, бесполезные...
Не сейчас, еще слишком рано. Потом, она подумает об этом потом, а сейчас она просто еще не
готова. Сидя за небольшим круглым столом напротив окна, Лена, читавшая до этого момента книгу, вдруг,
будто почувствовав что-то, как толчок, как удар в грудь, подняла глаза и застыла.
Снег. Легкий, воздушный, почти невесомый. Кружился в свете последних солнечных лучиков
уходящей осени и, искрясь и переливаясь, медленно и неспешно, почти вальяжно, ложился на
промерзлую землю.
Лена улыбнулась, искренне, живо, с чувством, а потом, сама не зная почему, рассмеялась. Зажав рот
ладошкой, как маленький ребенок, она наклонилась на локтях вперед, всматриваясь в снежную
завесу. Какая легкость, какая свежесть, какое... странное чувство. И сердце будто стучит громче, отчетливее,
яростнее и вместе с тем спокойнее. Будто ничто его больше не тревожит, будто этот снег, чистый,
легкий, благородный, принес с собой долгожданный покой, умиротворение и таинственную
святость. Вселявшую в нее надежду на то, что все у нее будет хорошо.
Вот, наконец, и пришла долгожданная зима. Несмотря на то, что календарь уныло показывал ему
едва перевалившее за середину ноябрьское число, Максим считал, что зима с этого дня завладеет
городом и не пустит больше осень в границы своей власти. Навалившись серо-белым пятном на
город, на крыши домов, лавочки и скверы, заполонив собою городские улицы и парковые аллеи,
надев на макушки деревьев свой привычный головной убор, снег, будто доказывал свое
превосходство над всем миром. Свою незыблемость и несокрушимость. Унылый, вязкий, холодный
и беспечно равнодушный серо-белый городской снег.
Максим поежился, и привычно бросил взгляд на настенные часы. За окном уже было темно, только
снег, выхваченный из темноты неярким светом ламп, горящих в его кабинете и отбрасывавших свое
сияние на стекло, неторопливо кружился в наступающей тьме, укутывая в город в пальто из колких
снежинок. Уныло глядя на погруженный в вечерние сумерки город, Максим, засунув руки в карманы брюк,
хмурился. Лицо его было задумчивым и усталым, глаза, привычно сощурившись, покраснели от
работы. Когда он в последний раз нормально высыпался или отдыхал? Когда его это волновало в последний
раз? Сухие губы дрогнули и изогнулись в неком подобии улыбки, когда снежинки, прилипая к влажному
стеклу, стали медленно сползать вниз, превращаясь в сгусток причудливого узора.
Задумчиво переведя взгляд на кружившийся за окном снег, мужчина приподнял голову вверх.
Интересно, у неесейчас такая же зима, как и у него? И думает ли она об этом дне, как о начале зимы?
Интересно, как
онатам?.. Где-то там, где нет его? Где быть его не может?.. Вспоминает ли о нем? Или забыла?
Нет, нет, забыть не могла! То, что между ними было, забыть невозможно. Наверное, она его клянет
последними словами, презирает, винит... ненавидит!? Такое ничтожество, как он, можно лишь
ненавидеть. Сглотнув, мужчина стиснул зубы и нахмурился. Сколько раз он уже обвинил себя в том, что
сотворит?! Он сбился со счета, этому не стоило веси подсчет. И это не забывается. Он не забыл. Ни
на мгновение.
Увидев в стекле собственное отражение, сейчас, на фоне мрачной вечерней тьмы казавшееся
особенно отчетливым и демоническим, Максим поморщился, скривился и стремительно повернулся
к стеклу спиной. Тяжело задышал, прикрыв глаза, ощущая, как забилось в груди сердце, ударяясь в
виски потоком крови.
Тяжелыми шагами подошел к столу и сел в кресло, повернувшись к окну спиной.
За почти месяц, что прошел с момента ее исчезновения, Максим так и не узнал ничего о том, где
Лена могла скрываться. Даже возможного местонахождения он не знал. И сходил с ума от
неизвестности. Воркутов делал свою работу хорошо, он был в этом уверен, вот только результатов он не наблюдал.
И это бесило. Как она могла скрыться так быстро? И исчезнуть так неожиданно? Будто в воду
канула. Когда тогда, в октябре, Максим позвонил ему, детектив согласился встретиться без расспросов.
Кого-то опять нужно проверить? – сухо поинтересовался он, увидев Максима.
Они встретились на том же самом месте, что и прежде, и Максим приподнялся мужчине навстречу.
Не совсем, - ответил он сдержанно. – Моя жена пропала. Я прошу вас найти ее.
Вы обращались в милицию?
Я не думаю, что это стоит выносить в общественность, - откомментировал он. – Я прошу
васнайти ее.
Воркутов, отстраненно огляделся по сторонам, а потом, нахмурившись, спросил, не глядя на него:
Исчезновение вашей жены как-то связано с теми фотографиями, что я вам передал?
Максим с силой втянул в себя воздух.
Думаю, что самое непосредственное.
Понятно, - сухо и образно ответил детектив.
Что-то едкое и острое давило на него сверху, будто обвинение. Еще одно, со стороны чужого
человека!.. - Так вы возьметесь за это дело? – настойчиво допрашивал его Максим.
Почему вы выбрали меня? – напрямик спросил тот. – Потому что я хорошо выполнил свою
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |