Я бы справилась, - проговорила она уверенно, глядя в глубоко посаженные карие глаза.
Да ладно тебе! – отмахнулся тот. - Справилась бы она. Кому ты сказки рассказываешь?
Лена сглотнула подступивший к горлу ком и посмотрела на него. Невысокий, наверное, с нее ростом,
не щупленький, но казавшийся худым, с поседевшими светлыми волосами, постриженными почти
под ноль. Узкая линия губ, нос с горбинкой, очевидно, когда-то сломанный, грубый квадратный
подбородок, хмурый взгляд и морщинки в уголках глаз. На вид лет пятьдесят-пятьдесят пять.
Настроен весьма не дружелюбно, о чем красноречиво свидетельствовали сведенные к переносице
брови и наморщенный лоб.
Ты откуда вообще? – спохватился мужчина, позволяя Лене себя рассмотреть. - Не видел тебя
раньше. - Приехала вот к вам... в гости, - проговорила девушка, сцепив руки.
Ко мне? - рассмеялся мужчина. - Вот уж славно, вот уж спасибо. Но не надо, как-нибудь переживу
сию честь.
Я... – покраснев, выдавила из себя Лена, - я... просто к вам в деревню приехала. Не к вам лично...
Городская же, небось? Чего ты у нас тут забыла? – ощетинившись, воззрился на нее тот. – Вот
вечно так, поприезжают тут разные городские, устроятся на работу, а потом ищи свищи ветра в поле!
– проворчал он.
Я не уеду...
Да как же? – вновь отмахнулся от нее Николай Иванович. – Знаем мы вас.
Лена опустила глаза. Отступать она была не намерена, но и настаивать на своем было непривычно.
Мне просто... работа очень нужна, - выговорила она тихо. – У меня здесь нету никого, и...
Вот с этого и надо было начинать! – резко перебил ее мужчина, делая к ней резкий быстрый шаг и
замирая всего в шаге, оглядывая ее с ног до головы. - И что ты умеешь? В магазине хоть работала
когда? – Лена покачала головой, а мужчина нахмурился. – Ясно. А санкнижка есть?
Да, есть, - и, потянувшись к сумке, хотела ту достать из кармана. – Показать?..
Потом, - махнул он. – Я тебя еще не принял никуда. Ты кем работала раньше?
Кондитером.
Кондитер!? – изумленно выдохнул хозяин, присвистнув. – Ничего себе!.. И что же тебя к нам
принесло? Лена молчала, упрямо поджав губы.
Хм... – задумчиво выдохнул мужчина. – И что же мне с тобой,
кондитером, в магазине делать?!
Лена продолжала молчать. А его взгляд вдруг упал на дорожную сумку, стоящую в стороне.
А это что? Твое, что ли? – указал он на ее вещи.
Мое.
И куда ты сейчас? У кого остановилась? – мрачнея все сильнее, спросил он.
Ни у кого. Нету у меня здесь никого.
Вот же бабы! – выругался Николай Иванович. - А какого... лешего ты сюда приехала, если и жить
тебе здесь негде?! Куда ты пойти собиралась?
Я думала, что кто-то, может, домик сдает...
Домик сдает, - передернул ее мужчина. – Да уж... И что мне с тобой делать? А вдруг ты мошенница
какая? Или аферистка? Что же, мне поверить тебе на слово?
Лена пожала плечами, не отвечая.
Мда, видимо, придется на слово верить, - недовольно пробормотал он. – Давай санкнижку,
погляжу.
Дрожащими руками Лена достала книжку и показала ему. Он смотрел ее долго, листал, хмурился.
Что же ты и месяца на новом месте не проработала? – спросил он с подозрением. – Выгнали?
Нет, сама ушла, - поджав губы, пробормотала она, глядя сквозь него.
Из таких места сами не уходят! – с видом знатока заявил Николай Иванович. – И что ты у нас в
деревне забыла? Чего тебя принесло из города в нашу глухомань? – сощурившись, он вновь ее
осмотрел. - Надо было, вот и принесло! – отрезала Лена, сама себе удивившись, но, тем не менее, продолжала. -
Не хотите брать на работу, так и скажите, зачем же время тратить и мое, и ваше?! - закончив свою
тираду, девушка сглотнула, не ожидая от себя подобного взрыва эмоций, и уставилась на хозяина
магазина. - Вон даже как? – задумчиво ухмыльнулся он и улыбнулся. – Ну, ладно, раз так, - бросив на нее еще
один быстрый взгляд, коротко кивнул. – Оставайся, завтра оформимся.
Вы берете меня на работу?.. – изумленно выдохнула девушка. – Правда?
Кривда! – передернул он ее. – Нет, блин, шучу. Правда, конечно! Что за бабы, что за народ!
Сердце заколотилось в груди, громко, радостно, от счастья.
Спасибо, - проговорила Лена, улыбнувшись. – А мне... мне когда приходить?
А куда ты сейчас? – вместо ответа спросил ее мужчина. - Ты же сказала, тебе идти некуда.
Лена пожала плечами.
Наверное, до города придется добираться, чтобы там комнату снять...
А завтра с утра в деревню? - хмыкнул. - Не успеешь. Автобус у нас последний до города в шесть
вечера уходит, а уже половина седьмого, - поджав губы, заявил Николай. - Мда... Что за бабы! Что за
народ! - вновь выругался он, а потом, после минутного молчания, спросил: - Здесь спать будешь? Не
побрезгуешь? - посмотрел он на Лену выжидающе. - А то вы, городские, такие, что где вам не
предложи, все не нравится.
Я бы... я была бы вам благодарна, - проговорила Лена, озираясь по сторонам.
Ладно, оставайся, коли не шутишь, - махнул он рукой. - В бытовке будешь спать, там диван у нас
стоит старый, вон, как знал, что еще сгодится, не выбросил! Завтра сменщица придет, Тамарка, ты с
ней познакомишься. До чего же сварливая баба! - себе под нос пробормотал мужчина. - Ну да
ладно... Мы в восемь открываемся, но я буду к семи, - предупредил он. – Надеюсь, ты не проспишь,
мне тут лежебоки не нужны! - и вновь косой взгляд в ее сторону. - Проснешься? - и, получив он
девушки утвердительный ответ, что-то проворчал под нос. - Мне еще дела там надо поделать, а то
как Нинка ушла, так все на мою голову свалилось, а ты иди... вон туда, - махнул он в сторону
неосвещенной коморки. - Вещи там свои можешь пока поставить, а как найдешь жилье, съедешь. Не
брезгуешь? - повернулся он к Лене. - Нет? Ну, тогда ладно, - и Лена молча проследила за тем, как
Николай скрылся в другой комнате, оставляя Лену одну.
Оглядевшись по сторонам, она вздохнула. На мгновение прикрыла глаза, чтобы осознать
произошедшее. Вот она какая - ее новая жизнь. Но зато - ее, никому не принадлежащая. Только ее, и она сама будет
ею распоряжаться. И никогда, никому не позволит больше... Никогда!..
Только вот мысли вновь и вновь возвращали ее в прошлое. К нему!.. И сердце болело еще сильнее,
чем прежде, надрываясь, стучало, кровоточило, сочилось обидой. Но все равно рвалось
к нему,предателю, обидчику, хищнику, безумцу, чужому мужчине, которого она, как оказалось,
не знала вовсе.
Любовь всей ее жизни, ее мучитель. Сердец звало его к себе, привыкшее прощать, мириться, терпеть.
Лена приказывала ему молчать, не биться, успокоиться, забыть. И у нее почти получилось. Почти...
Как всегда. Но не до конца... И никогда уже не будет - до конца. Эта боль в ее душе останется
навсегда. Ночь была беспокойной и напряженной, закутанной в саван мрачных жужжащих мыслей,
разъедающих ее мозг. Лена почти не спала, ворочаясь с боку на бок с открытыми глазами, и глядя в
потолок на мелькавшие на белой штукатурке темные круги. В коморке, куда ее определил Николай
Иванович, было темно, и если бы не лунный свет, пробивавшийся сквозь маленькое окошко под
потолком, комнатку покрыла бы беспросветная тьма. Лампы не было, а электропроводку здесь так и
не провели, как объяснил девушке хозяин, поэтому ей пришлось все делать на ощупь. Диванчик, на
котором она спала, был жестким и очень неудобным, подушка маленькой и растрепанной, но
жаловаться на это Лена никогда не подумала бы. Она искренне, от всего сердца была благодарна
этому ворчливому, грубоватому мужчине со светлой душой, который не прогнал ее прочь, не
выставил на улицу, отвел место для ночлега и принял на работу.
Глядя в его прищуренные в подозрительном, внимательном, все подмечающем прищуре глаза, Лена
уже тогда поняла, что, каким бы грубым, может быть, невежественным, и даже мнительным не
казался Николай Иванович, человеком он был хорошим. Кто бы на его месте принял незнакомку,
чужачку, горожанку под свое «крыло»? Пусть на время, пусть, очевидно, пожалев ее, но кто
осмелился бы на подобное? Можно ли ей было рассчитывать на подобную милость не только с его,
но и с чьей-то другой стороны? А он уступил.
Но думала она в эту ночь вовсе не о нем. Безграничная благодарность к этому мужчине, какой бы
сильной она не была, не могла затмить в Лене иные, более сильные, почти испепеляющие ее дотла
чувства. Как ни старалась она подавить их в себе, так и не смогла.
Отвернувшись к стенке и свернувшись калачиком, поджав под себя ноги, девушка сильно
зажмурилась, до боли в переносице, стиснула зубы, чтобы не закричать, сдерживая рвущийся из нее
отчаянный крик. Прикусила губу, до боли, до крови, и только когда соленая струйка коснулась
языка, зачарованно слизнула ее языком и тихонько застонала, вздрагивая всем телом. Как безумное,
стучало в груди сердце, билось о золотую клетку безнадежной, непонятой любви, выстроенную
девять лет назад. И молотила в виски кровь.
Как же было больно. От воспоминаний, блеклыми обрывками, мельчайшими осколками,
врывавшимися в ее мысли. Они не оставляли ее в покое, преследовали, били, колотили ногами,
разрывали на части и вырывали из груди горящее сердце, бросая его к ногам, истерзанное и никому
не нужное.
Застонав в голос, и дрожащим кулаком зажав рот, чтобы не зарыдать, Лена зажмурилась сильнее.
Как он мог? Как посмел? Почему -
почему?!- так поступил с ней?! Неужели она в чем-то была повинна?
Она считала себя перед ним виноватой, да. Тогда, давно, девять лет назад, словно бы в той другой,
чужой жизни она мнила себя виноватой и всю оставшуюся до этого момента жизнь искала
прощения. Не находила, каждый раз натыкаясь на ледяную стену молчания, равнодушия, застывшего
в глазах обвинения. Он будто никогда не давал ей и шанса на то, чтобы ей можно было попытаться
себя оправдать! Никогда. Или она просто не замечала этого? Молчала, терпела, сносила обиды и
презрение в синих глазах, забывая о том, что одно лишь слово, единственная попытка что-то
изменить, исправить, могла бы им помочь.
Так значит, в
этомона виновата перед ним? В том, что не попыталась, не решилась, не смогла?..
А он? Что делал он все эти годы? Пытался ли, как не делала этого она? Решался, делал шаг
навстречу? Или так же, как и она, убегал в прошлое, прячась в нем под одеялом из былых ошибок и
заблуждений?! И имел ли он право сейчас обвинять одну лишь ее в том, что их жизнь рухнула? Не просто ломалась,
рассыпаясь на части песочным замком, но рухнула. Давно уже оказалась под обломками сожалений
и обид!
За это он наказывал ее сейчас? За то, что она так же, как и он, оказалась неспособной спасти то, что
еще жило в них, что еще искрилось, поблескивало еле-еле под слоем пыли и свинцом прежних
ошибок?! Но как он посмел... как смог решиться на подобное? Уничтожил карой без вины виноватую
женщину!? Она никогда и подумать не могла, что от него можно ожидать подобного. Никогда за эти годы он не
поднимал на нее руку. Даже выходя из себя, он держал под контролем свои чувства, не
разбрасываясь ими направо и налево. Холодая сдержанность, равно как и горящая невозмутимость,
приводили ее в ужас.
Но в день, когда он сорвался... Она поняла, осознала, приняла, как данность, что совершенно его не
знала. Чем он дышит, чем живет, что скрывает за маской, надетой на лицо для того, чтобы скрыть
истину. И в тот день она так же поняла, что не сможет находиться рядом с этим незнакомцем. Чужой
мужчина, посторонний, безликая оболочка из противоречий, скрывающая в себе клочок оголенных
нервов. И когда ему дали выход, он убил самое дорогое, что у него было. Неосознанно, глупо,
бесконтрольно, слепо убил.
Болезненным узлом связало внутренности, задрожало в груди сердце, ладони стали холодными,
почти ледяными, и девушка, сжав их в кулаки, свернулась комочком в углу, чтобы согреться.
Воспоминания обдавали арктическим холодом, от которого невозможно было спастись. Нигде.
Роковой день, горящий в душе огнем невыплаканных слез. Последующие четыре, обжигающие
тихой правдой, которая резала и кромсала, выворачивая ее наизнанку, выжигая на ее теле очередной
рубец зла.
Она никогда не думала, что Максим сможет дойти до этого. Перешагнуть черту, перейти грань, пасть
в бездну из непрощения и невозможности вернуть все на круги своя! Но вырвавшийся из клетки
зверь был агрессивен, дик и неуправляем. Он жаждал крови, расплаты, отмщения. Он был взбешен и
почти безумен, его ревность убивала в ней все прощения, которые заранее приготовило ее сердце. Он
раздавил их. Шаг... И все уже решено. Жребий брошен, Рубикон перейден, и осталось только
сожалеть о том, что они сделать так и не успели. Уничтожали, кляли, убивали, проклинали и
ненавидели. Но не смогли – просто любить. Так и не смогли простить, понять, принять, сменить
презрение и жалость на нежность и страсть. Упустили шанс.
И сейчас расплачивались за это. Она - здесь, свернувшись калачиком на жестком диване, в далекой,
затерявшейся где-то на карте деревеньке, подавленная, измотанная, раненая в сердце, уничтоженная
своей любовью. И он... Где он сейчас? Что с ним?.. Нет! Ее это больше не касается. У нее теперь
новая жизнь, без боли и слез, без круговерти потерь и разочарований, без горьких потерянностей,
невыполненных обещаний и всепрощений. Новая жизнь... без него. Потому что в тот день, когда
любимый превратился во врага, показал ей иное лицо, которого она никогда не видела; когда
переступил черту, став зверем и дикарем, растоптав ее любовь, надежду, веру; когда перечеркнул все
то, что было, пусть и с оттенками горечи, в их жизни, она, наконец, осознала, что так больше
продолжаться не может. Не теперь. Никогда больше.
Лена знала, что он злится из-за того, что она общается с Андреем, будь его воля, он бы вычеркнул
Порошина из ее жизни, из воспоминаний, но чтобы дойти до подобной дерзости, наглости,
предательства!.. Она никогда и подумать не смела, что Андрей... друг, станет точкой разрыва, точкой невозврата,
смерти. Это было преступление. Это было убийство. Это было тем, чего она никогда не смогла бы ему
простить. Она так и не могла в это поверить, с трудом все осознавала в течение нескольких дней. Четыре дня
боли, страха, осознания, безграничного терпения, которое с каждым мгновением все ближе
подводило ее к краю.
Первые минуты после насилия она помнила плохо. Слышала, как стучало в груди сердце, как билась
в висках кровь, ощущала дрожь пальцев рук и ног, они словно онемели, ничего не видела перед
собой. Всего на мгновение, но в голове мелькнула мысль – а не умерла ли она? Но нет, она жила.
Словно назло, вопреки, несмотря ни на что. Продолжала жить теперь и с этой болью в сердце. Болью
от предательства.
Как завороженная, она поднялась с постели, глядя в одинокую пустоту, и ничего не видя перед
собой. А когда Максим попытался дотронуться до нее, прижаться к ней вновь, притянуть к себе... она
словно сошла с ума в одно мгновение. Билась дикой кошкой, вырывалась, будто безумная, кричала и
сжималась. А когда заперлась от мужа в ванной комнате, думала, что разлетится на части. Прямо
тогда, в ту самую минуту, мгновенно и на осколки, на части, на мельчайшие частички мироздания.
Ее крошило, трясло, терзало, ломало и изматывало, но она продолжала дышать.
Да, она продолжала дышать этой болью внутри себя, которая пронзила ее сердце острием ножа.
А он так и не коснулся ее больше в тот день. Он пытался достучаться до нее, звал, умолял открыть
дверь и поговорить. Но она, сначала молчащая, вымотанная, растоптанная и измученная, потом
закричала, едва ли не завыла волчицей на чужака, ворвавшегося в ее маленький мир, где она сходила
с ума и медленно умирала на обломках собственной сломанной судьбы.
А через четыре дня она убежала от него, никому ничего не сказав, не посоветовавшись, не рассказав
о произошедшей трагедии. Собрала вещи, деньги, сама собралась по кусочкам, разбросанным на
ветру, и отправилась в новую жизнь. Где не было его.
И сейчас, истерзанная, раненая птица, вырвавшаяся из золотой клетки, кроме боли и потерянности,
она ощущала что-то еще. Ноющее, сковывающее, неприятное и вязкое... чувство разлуки. С
надеждой. С мечтой. С обреченной любовью. Которая всегда –
всегда!– воплощалась в нем одном.
И вдруг в зияющей темноте, в звонкой тишине, разрываемой лишь ее собственным частым
дыханием, Лена услышала...
это. Собственное имя. Кричащее, надрывающееся, хрипящее, стон, мольба, просьба, зов.
Дернувшись, девушка стремительно распахнула глаза и приподнялась на своем ложе. Огляделась,
чувствуя, как тревожно сильно, быстро забилось ее сердце. Сглотнув, осторожно сползла с дивана и
медленно, нерасторопно подошла к окошку, застывшему над потолком.
Посмотрела вверх, на луну, именно в этот момент поравнявшуюся с ней и словно заглянувшую в
душу. Сердце забилось еще сильнее, словно захваченное в плен хронометра. Монотонно, размеренно,
остро. - Где ты?.. – прошептала она, коснувшись ставшими вмиг горячими пальцами холода оголенной
стены. Как завороженная, смотрит на светящийся серебристый шаг, повисший над небом, почти не дышит.
А в висках вновь и вновь, как удары молота, стучит... ее имя.
Лена. Снова и снова, раз за разом. Не переставая.
Ле-е-ена-а-а!!! - еще один раз, последний, громко, яростно, с болью, из последних сил.
Его голос...
И от этого звука она вздрагивает, отскакивает от стены, с колотящимся во всем теле нервной дрожью
сердцем смотрит вверх. Беззвучность и немая пустота окутывают, словно шалью. Она замирает лишь
на мгновение, чтобы через краткий миг сорваться с места и кинуться на диван, забиться в угол,
укрыться одеялом с головой, дышать часто-часто, умолять сердце не стучать так громко, просить
память не играть с нею больше. И не спать. Почти до самого утра.
Эта ночь была особенно темной, почти черной, безлунной. Небо, заволоченное тяжелыми
свинцовыми тучами с самого утра, так и не разгладилось, оставаясь все таким же мрачным и серым,
что и прежде.
Засунув руки в карманы брюк, Максим, едва держась на ногах от выпитого в этот день спиртного,
облокотившись о дверной косяк, чтобы не упасть, смотрел в окно. Дождь колотился о стекло, бился,
рвался внутрь, вынуждал спустить стихию в тепло комнаты. Пустой, одинокой комнаты.
Какая пугающая пустота. Какое звенящее одиночество. Какая горящая огнем боль, сжавшая его
сердце. Какая бессмысленная жизнь. Стала теперь. Без нее.
Пошатываясь, сжимая дрожавшими, почти онемевшими пальцами бутылку, мужчина подошел к
окну. - Где ты?.. – прошептал он пьяным, но отчетливым шепотом. - Где?..
Что-то сдавило в этот миг его грудь, сжимало тисками, холодило ладони, обездвиживало конечности.
Нарывал и гноился внутри него невысказанный вслух ее ответ.
Наклонившись к полу, он задышал отчаяннее, более рвано, учащенно, словно бы ему не хватало
воздуха. Стиснув зубы, выругался пьяным матом и прислонился горячим лбом к подоконнику, сжав его
рукой. - Где ты?.. – вновь повторил он, с трудом поднимаясь на ноги и вглядываясь в жужжащую за окном
тьму. Мрачная, безлюдная ночь отвечала ему немым молчанием и волчьим завыванием ветра.
Вся жизнь перевернулась вверх дном. Сам он ее перевернул? Или кто-то сделал это за него?
Мозг отказывался подчиняться ему, не разыскивал под грудой пережитых лет причины, не строил
следствия, не выискивал ошибки и не планировал, как можно их исправить.
Не сейчас, когда все внутри него разрывается от дикого желания узнать, что с ней. Где она...
Голова кружилась. От выпитого алкоголя, который он машинально, скорее автоматически, по
инерции, загонял в себя остаток дня, налегая на бутылку с новой силой. Он никогда так много не
пил. Последний раз, наверное, пять лет назад, когда сделал еще один шаг в пропасть, встав на путь
разрушения себя. И ее тоже.
А сегодня... не сдержался снова. Напился. Но сейчас, как много лет назад, он не чувствовал
облегчения. Наоборот, вся сила вины, предательства, раскаяния и глухого отчаяния открыто
предстала перед ним.
Вся тяжесть содеянного давила на него, прессовала, топтала и убивала. Как он убивал
еевсе эти годы.
Он не верил, что она ушла. Очень долгое время не верил. А потом, оказавшись один в пустой
квартире, наедине со своими рокочущими в голове мыслями, разъедавшими его кислотой, вдруг
понял, осознал.
Ушла. От него ушла. Сбежала, ничего не сказав, никого не предупредив. Прокляла его. Не простила.
Ле-е-ена-а-а!!! - закричал он, срывая голос, сильно, громко, с отчаянием в голосе. - Ле-е-ена-а-а!.. –
почувствовав собственное бессилие, прислонился спиной к стене и медленно скатился по ней вниз,
опускаясь на колени и зажимая горящие огнем щеки холодом ладоней и стеклом бутылки.
Голос сорвался, сбилось дыхание, сердцебиение будто замерло. Он задыхался, сознание помутилось.
Лена!.. – надрывно повторил он, не поднимая глаз. – Вернись...
И в глухой тишине комнаты, зачарованно слушавшие собственное мерное, монотонное тиканье,
часы, на мгновение замерли, прислушиваясь к одному-единственному слову, которое сорвалось с его
губ в ту ночь:
Прости...
Но часы не могли ему помочь. И повернуть время вспять тоже не могли.
Пришел черед платить за прошлые ошибки, искупая свою вину, ища оправдания и вымаливая
прощение. Но Максим не был уверен в том, что у него есть время на то, чтобы сделать это.
Утро было мрачным и пасмурным, что совсем ее не смутило. Началось оно с дождя, пронзительного,
резкого, громко стучащего в маленькое окошко ее коморки. Она слышала и завывание ветра, и
рокочущий звук дождевых капель, рвущихся внутрь, и шелест листвы, бьющейся в стекло с
грозными порывами ветра.
Коморка была мрачной, казалось, полностью погруженной в сырость и серость октября, совсем
пустой и одинокой, не выдавшей собой присутствия в ней постороннего человека.
Лена проснулась с острым чувством беспокойства, которое будто щупальцами вцепилось в нее и не
отпускало, но с ощущением необъяснимой внутренней силы, способности здраво мыслить и
воспринимать окружающий мир. Будто что-то... отпустило, ушло, растворилось, исчезло. Нет, не до
конца, но словно бы сдерживалось, не давило, не мучило, не било вновь и вновь стрелами в
обнаженную грудь.
Лена думала, будет хуже. После почти бессонной ночи, наполненной тихими воспоминаниями,
которые хотелось забыть, выбросить из памяти, растоптать, уничтожить, она думала, что не сможет
избавиться от чувства пустоты и разъедающей боли. Смогла. Оказывается, она сильная, раз выжила
даже сейчас, в этом проявлении собственного безумия.
Обрывками томились в ней воспоминания того, что произошло, когда она еще была там, с ним, где-
то далеко, в той, другой жизни, но было не больно, грустно и обидно, да, но боль не тяжелила ее
сердце. Будто отступила, расползлась, рассыпалась, решила оставить ее в покое. Сжалилась над ней.
Предательство Максима, казавшееся невыносимым вчера, когда мозг разрывался от воспоминаний и
ощущений, словно она возвратилась вновь в тот день и час, в свою квартиру, оставленная наедине со
своим личным зверем, сейчас... ушло. Какое странное чувство облегчения, надежды, веры разлилось
внутри нее горячим теплом. И сердце не рвалось на куски, будто отпущенное, свободно
взметнувшееся ввысь, на небо.
Лена не могла объяснить, что случилось. Откуда это невозможное, невероятное чувство свободы?
Ведь еще вчера она так переживала! Она пыталась спрятаться в самой себе, не вспоминать, чтобы не
тревожить душу невыносимостью и болью, она убегала все дни после того, как Максим над ней
надругался, она считала, что так ей будет легче со всем справиться. Ведь именно мысли о том, что
произошло, жгли ее, а она так устала от ран! Она будто приказала мозгу заблокировать память.
Поставила запрет на возврат в прошлое, потому что знала, что ничего, кроме боли, ее там не ждет.
Но вчера... она расслабилась, она забылась, она уступила. Слишком много всего накопилось в ней,
это требовало выхода, всплеска эмоций, взрыва. И равнодушное ледяное молчание ее бытия, ее
существования вчера красочно вспыхнуло и взорвалось в ней потоком неконтролируемых эмоций и
чувств. Она вспоминала все по деталям, будто по крупицам собирая все, что произошло. Не хотела, но
сознание против ее воли выхватывало из памяти именно те часы, те мгновения, которые стали в
результате роковыми, изменившими все, и поделившими ее жизнь на «до» и «после». Мгновения
предательства, боли, разоблачения, обмана, отчуждения и острого ледяного равнодушия и
безразличия ко всему. Ко всему. Даже к тому, кто все это с ней совершил.
Как странно, но даже после того, что он сделал, Лена Максима не ненавидела. Она просто его не
простила. Сказала себе, что подобное не прощают, никто – и не она тоже, а потому, спрятавшись под
саван своих мыслей и рухнувших надежд, испытывала к нему лишь... отчуждение, разочарование,
обиду. Боль. Да, боль тоже была, она ее резала и кромсала. От предательства. От невозможности
даже представить, что подобное могло произойти с ней. С ними. Что он смог, осмелился поднять на
нее руку. Он ее предал, вот что он сделал. Не тогда предал, когда изменял ей в течение пяти лет, и не
тогда, когда все годы брака молчаливо лелеял в себе свою боль и винил в том, в чем она не была
одна виноватой. И не тогда был виноват, когда помогал ей себя разрушать, превращая в ничто,
убивая в ней все живое и светлое, обрубая на корню малейшие попытки спастись не только самой, но
спасти и его тоже, спасти хоть что-то из того, что еще не было сожжено и попрано. Но он не
позволил ей ничего исправить. Он ее предал.
Наверное, именно в такие моменты понимаешь, что такое
истинное предательство.
Измены, прежняя боль, сокрушительная обида, горькое разочарование и целенаправленное
уничтожение уже не кажутся предательством вообще. Это лишь прелюдия. Мишура, ложь, фальшь,
мелочь в сравнении с тем, что ей еще приходится пережить. И это ты уже не в состоянии вынести,
пережить, простить. Ты уже не можешь с этим смириться, это принять, на это закрыть глаза. Потому
что подобное не прощается.
Да, ты его не ненавидишь, ты по-прежнему, как мазохистка, снова и снова убеждаешься в том, что
даже за это ты не можешь его ненавидеть. Но и отношения подобного к себе больше не потерпишь.
Хватит. Натерпелась, настрадалась. Пора отпустить прошлое. Отпустить себя, позволить себе стать
свободной и взлететь. Пора начать все сначала. Одной. Без него. Да, да – без него. С ним ты
задыхаешься, будто жадно хватаешь ртом воздух, но не чувствуешь насыщения. Это убивает тебя.
Он убивает тебя. И ты убегаешь. Туда, где его не будет. Где не будет болеть, кровоточить, гноиться,
разрушаться и умирать. Там, где ты не заставишь себя простить и принять. Там, где ты изменишься
по-настоящему. Просто перевернешь свой маленький рациональный мир вверх дном и начнешь жить
так, как можешь, как умеешь. Но без него. Забыв о том, что он когда-то был тебе воздухом, центром
твоего мироздания, эпицентром твоей сути.
И тогда ты начинаешь отпускать прошлое. Просто выбрасываешь из памяти, переворачиваешь
страницу в книге судьбы и начинаешь жить так, как хочешь ты, а не так, как тебе наказал жить он.
Без него будет трудно, кто же спорит? Но с ним – еще тяжелее. Ей нужно, ей необходимо пройти
этот путь самой, от начала и до конца. Чтобы очиститься, чтобы выздороветь, чтобы возродиться из
пепла, чтобы потом, спустя время, она смогла осознать: а сможет ли она без него?
И тем толчком, возобладавшим эффектом взорвавшейся бомбы стала прошедшая почти бессонная
ночь. И его голос в ночной тишине, в мрачной темноте и пустом одиночестве.
Ей казалось, что она сошла с ума. Вчера. Когда услышала этот голос. Даже не голос, а скорее – зов.
Зов о помощи, мольба, призыв. Страстный, хриплый, надрывающий голос... зверя, хищника.
Ее мужа. Резкий, обессиленный, скованный болью и гортанным стоном безнадежности. Он звал
ее. Он просил, он умолял.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |