Министерство образования Российской Федерации 13 страница

С точки зрения референтного отношения фиктивные операци­онные модели отличаются тем, что не имеют соответствующего конкретного объекта и, строго говоря, не являются собственно науч­ными моделями (поскольку особенность последних именно в том, что в определенной области свойств они могут использоваться вмес­то объекта), а относятся к интеллигибельным объектам, представ­ляют собой идеальные конструктивные образования, концептуализи­рующие познание юридической действительности.

Например, невозможно указать в реальности на объект, соот­ветствующий составу правонарушения. Не случайно по поводу сос­тава правонарушения в правоведении идут оживленные дискуссии именно по поводу правомерности включения в него тех или иных элементов. Основанием данных дискуссий, на наш взгляд, является попытка отнестись к составу правонарушения не фиктивно - идеаль­но, а объектно. Анализируя различные точки зрения по этому поводу, А.Ф.Черданцев совершенно справедливо замечает, что состав пра­вонарушения следует рассматривать «как определенный идеальный объект, созданный силой абстракции, как мысленную модель, а не реальное явление и не понятие, отражающее это явление»^[187]. Здесь важно подчеркнуть именно конструктивную природу таких моделей, в силу чего они уже не могут рассматриваться в рамках отношения отображения. Конструкция, на наш взгляд, соотносится с действи­тельностью более сложно, чем модель. Так, например, конструкция может задавать объектно не существующую сорганизацию элемен­тов, а путем идеализирующих допущений создавать объекты ин­теллигибельного типа, существующие только в рамках соответст­вующего научного предмета. Другими словами, если рассматривать состав правонарушения как модель, - то модель, по сути дела, сконструированую в предмете юриспруденции и в этом смысле яв­ляющуюся именно фиктивно-операционной, а не отображающей ре­альный юридический объект. Отсюда и понятие истинности в ре­ферентном плане к подобным моделям неприменимо^[188].

Существенную сложность для классической истинностной оценки теоретических представлений юриспруденции представляет проблема влияния ценностно-целевых структур общества. Уже го­ворилось об особой роли «ценностного» аспекта познания права, показывающего, что в юридической науке мы имеем дело с истин­ностью, научной объективностью, которую невозможно ограничить однозначным соответствием знания действительности. Значение ценностных установок и идеалов общества сегодня отмечается и для естественных наук (как социокультурный контекст), и, особенно, для социального познания^[189]. Однако для юриспруденции, рассмат­ривающей право как социальный регулятор, как форму организации общества, осознание собственной ценностно-смысловой природы и ее влияния на характер правового знания, приобретает особое зна­чение^[190]. Изменение ценностных систем общества принципиально влияет на смену парадигм любой социальной науки. Но для юрис­пруденции это обстоятельство еще усиливается спецификой ее объекта. Дело в том, что господствующие в данном обществе цен­ности не просто влияют на самоопределение юриста в рамках ис­следовательской позиции, но и напрямую выражаются в действую­щем позитивном праве. В этом смысле, для юриста ценности выс­тупают не только как общепризнанные «предпочтения», но и как предельные нормативные основания регулирования общественных отношений. Зафиксированные как юридические декларации и пра­вовые принципы данного общества, социальные ценности способны являться основанием конкретных юридических решений и обеспе­чиваться всей системой юридических средств, государственного принуждения. Таким образом, можно считать, что отношение к пра­вовым ценностям как фундаментальным критериям правовых оце­нок призвано обеспечивать воспроизводство позитивного права во всей его культурной полноте.

Факт значимости общесоциальных (общечеловеческих) ценнос­тей для юридической науки специально отмечает А.Ф.Черданцев. «Эти ценности, - пишет он, - находят выражение прежде всего в принципах организации и деятельности государственного аппарата, принципах права, в формировании которых значительная роль при­надлежит науке. Имеются в виду прежде всего такие ценности, как демократия, справедливость, общественный порядок, права и свободы личности и т.п.»^[191]. Справедливо и замечание, касающееся неизбежной идеологизации правоведения: «Коль скоро государство и право в своем функционировании ориентированы идеологически на определенную систему ценностей и принципов, то мимо этого не может пройти и юридическая наука, и прежде всего теория госу­дарства и права. Она поэтому неизбежно склоняется на сторону той или иной идеологии, что дает основание приписывать этой наукеидеологическую функцию»^[192]. Вот только утверждение, приписы­вающее юридической науке идеологическую функцию, несколько смущает.

Представляется, что для понимания значения ценностных ас­пектов правопознания точнее считать, что теория государства и права находится в рамках принятых в данном обществе ценностей, прежде всего не в плане официальной идеологии, а в плане социокуль­турного контекста познания государства и права. Разумеется, в лю­бом реальном обществе имеют место те или иные ценностные до­минанты, обусловленные его культурой, особенностями историчес­кого развития. В этом смысле можно сказать, что юриспруденция, в силу даже предметной связи с действующим государством и пра­вом, в определенной степени неизбежно идеологизирована. Однако это вряд ли позволяет наделять юридическую науку идеологической функцией. Разумеется, те или иные положения юриспруденции, осо­бенно - теории государства и права, могут идеологизироваться по­литическими элитами, иными социальными группами, но это не зна­чит, что юридическая наука идеологична по своей природе. Идеоло­гизировать можно положения любой теории, как это было с теорией происхождения видов Дарвина, экономической теорией Маркса, мо­делью солнечной системы Птолемея и постулатами Аристотеля. Причем последние не просто идеологизировались, а, как известно, были канонизированы. Вопрос политической идеологизации право­ведения - это, в частности, вопрос научной позиции правоведов. Кроме того, современное состояние юридической науки, особенно в связи с развивающимся сравнительным правоведением, позволяет если не исключить, то по крайней мере минимизировать влияние партийных (в смысле Гегеля) идеологий на правоведение.

На идеологизированность общей теории права, обращает внимание и С.С.Алексеев: «Можно, пожалуй, без преувеличения констатировать, - пи­шет он, - что правоведение в его общетеоретических подразделениях - об­щей теории права, социологии, логике права, а также в философских разра­ботках-оказалось одной из наиболее идеологизированных областей знания». Алексеев С.С. Право. С. 402.

Тем не менее, как отмечалось, ценностный план юриспруденции, в том числе и в рамках идеологии, не может быть исключен из оценки тех или иных теоретических юридических положений, что заставляет корректировать представления о соответствии теоре­тической конструкции и юридической реальности. «Вне определен­ного идеологического подхода, - пишет С.С.Алексеев, - мировоз­зренческие взгляды не могут получить достаточного общественного признания и, тем более, должной практической реализации. Так что в практической жизни наука и идеология тесно переплетены, вза­имопроникают. Это и объясняет то обстоятельство, что философия, иные отрасли знаний в определенных своих сторонах и проявлениях выступают также и в качестве идеологии (и это требует, чтобы в любой науке достаточно точно и строго те или иные положения виделись и оценивались в качестве «идеологических»)»^[193]. Оправ­данность такого требования сомнения не вызывает. Проблема толь­ко в том, что идеологизированные ценности нередко выступают в качестве оснований обозначения предмета юридического исследо­вания^[194]. Например, то, что в сегодняшней отечественной теории государства и права рассматривается как собственно предметы научного исследования: демократия, права человека, справедли­вость и т.д., по сути - идеологизируемые ценности, работа с ко­торыми по нормам науки, в рамках референтного идеала истины, практически невозможна. Не случайно концепции прав человека, правового государства актуализированы отечественной наукой только в силу смены ценностных идеологических ориентации об­щества и государственной политики. Таким образом, строго говоря, идеологическая нейтральность в познания права возможна только при выходе за рамки правового содержания исследований, т.е. в области логики и методо-логии правоведения.

Одной из особенностей гуманитарного, социального знания, в отличие от естественно-научного, принято считать его диалогич-ность^[195]. Разумеется, диалог как «мыслительная коммуникация»присущ науке изначально. Данное обстоятельство отмечалось еще скептиками. В частности, Секст Эмпирик писал: «Мы занимаемся изучением природы не для того, чтобы высказываться с твердой уверенностью относительно какой-либо догмы, определяемой изу­чением природы, но ради того, чтобы иметь возможность противо­поставить всякому положению равносильное»⁷". Однако в естест­венных науках такая «диалогичность» служит концептуальной и со­держательной полифонии, но не создает новых смыслов. Это обус­ловлено, как представляется, двумя обстоятельствами.

Первое-доминирование субъект-объектной гносеологической схемы, трактующей познавательное отношение только как отно­шение исследователь - объект исследования и, главное, экспери­ментальная проверка продуцируемого знания. В гуманитарных об­ластях значение экспериментальной деятельности минимизирова­но в силу невозможности многократного воспроизведения условий эксперимента, культурно-исторической обусловленности процессов, невозможности достигнуть необходимой формализации и т.п.^[196] Кро­ме того, в социальной области любые действия экспериментального типа возможны только через формирование некоторых социальных программ и проектов, которые, в отличие от естественно-научных областей, неизбежно начинают менять как объект исследования, так и самого исследователя.

Второе - язык науки. Естественные науки работают в так на­зываемых «строгих» языках, характер которых минимизирует воз­можности вариативного прочтения того или иного текста. Это, фак­тически, снимает в естественных науках проблему создания новых смыслов в рамках одной теории. Разумеется, например, некоторые уравнения, описывающие какой-либо сложный физический процесс, могут получить в теоретических иследованиях и иные физические интерпретации. Однако, при этом, не создается новых смыслов с точки зрения их собственного содержания.

⁷⁴ Секст Эмпирик. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1976. С. 211.

В отличие от этого, гуманитарные науки пользуются, главным образом, нестрогими языками, построенными на базе естественного языка. А это предполагает не только различные содержательные истолкования одного текста, но и возникновение новых смыслов, например, в зависимости от социокультурного контекста, не «зак­ладываемых» его автором^[197]. С определенной долей условности можно сказать, что исследователь в гуманитарных областях имеет дело с объектом как идеями, мыслями, представлениями других исследователей. «Мысли о мыслях, переживания переживаний, -писал М.М.Бахтин, - слова о словах, тексты о текстах. В этом основное отличие наших (гуманитарных) дисциплин от естествен­ных (о природе), хотя абсолютных, непроницаемых границ и здесь нет»^[198]. Таким образом, в социальных науках диалогичность явля­ется не просто чертой, а их сущностной характеристикой.

Для юриспруденции, помимо простейших выводов о необходи­мости в процессе научной работы осуществлять контекстуальную реконструкцию позиций оппонентов и сторонников, сказанное зна­чимо и в содержательном плане. Это касается, в том числе, истин­ностной оценки универсальных положений юриспруденции, сформи­ровавшихся в процессе ее развития как основополагающие, прин­ципиальные идеи. Такие положения, по сути, являются сформули­рованными основаниями той или иной научной правовой традиции, поэтому задача оценки их как истинных или ложных, в референтном плане, приобретает характер методологической трудности. В ис­следовательской практике эта трудность преодолевается, в основ­ном, путем указания на положения такого рода как «устоявшееся в науке мнение», «общепризнанность» «отсутствие в литературе воз­ражений» и т.п., что, по сути, может рассматриваться как опреде­ленная конвенция научного юридического сообщества⁷⁸. При этом подобные конвенционально обоснованные идеи не теряют статуса научных, поскольку, с одной стороны, выражают определенный ис­следовательский опыт, а с другой - их научная ценность заключа­ется не в том, насколько точно они отражают некоторую действи­тельность, а в эвристических возможностях при исследовании ак­туальной проблематики⁷⁹. Это особенно важно для юридической науки именно в силу распространенности в ней моделей и конструк­ций подобного рода и, очевидно, должно рассматриваться в качестве одной из ее принципиальных характеристик и фундаментальных труд­ностей.

Трудностей, например, потому, что в качестве особого аспекта диалогичности юридического знания может рассматриваться «вклю­ченность» в научный оборот юриспруденции понятий и конструкций других наук. Осуществляя работу с разнопредметными понятиями, юрист неизбежно должен соотносить их не только в рамках собст­венных исследовательских задач, но и для обеспечения надежности результатов исследования, в плане «логик» их собственных пред­метов, т.е. строить определенный «диалог логик». Подобное соот­несение инициирует и специфика юриспруденции, заключающаяся, как показывалось ранее, в стремлении формировать свой предмет в максимальном приближении к реальности в философском смысле. Такое «приближение» требует известных компенсаций теоретичес­кой редукции исследуемых явлений, в том числе и путем их «поли­предметного схватывания». Можно сказать, что в процессе такой работы юрист вынужден диалогически «включать в себя» (в свою исследовательскую деятельность)»⁸⁰ и «философа», и «психолога», и «социолога», и «естественника». Это совсем не просто, причем не только в силу необходимости теоретического отношения к соот­ветствующим понятиям и представлениям, но и потому, что эффек­тивная диалогичность такого рода может осуществляться только при наличии у юриста некоторой методологической позиции, позво­ляющей объединять разнопредметные представления в рамках сво­их идеальных конструкций. В противном случае, ожидать сущест­венного эвристического эффекта от привлечения в юридические ис-следования представлений иных научных областей очень сложно⁸¹. Возможности же правоведения по созданию таких теоре­тических, методологических конструкций напрямую зависят от уровня исследованности философских проблем права и правоведе­ния, освоения современного метанаучного инструментария познания, разработки собственных исследовательских средств, т.е. от обес­печения эффективного диалога, в рамках как юридической науки, так и всей системы наук.

Таким образом, изложенное состояние теоретических иссле­дований проблем истины и рассмотренные трудности в определении ее критериев для юридических исследований позволяют высказать предположение, что в гносеологическом плане, перспективы иссле­дований могут быть, в значительной степени, сопряжены с разра­боткой проблем познания права, развитием методологии юридичес­кой науки.

Глава четвертая Метод и методологический подход в правоведении

О

тмечается, что в процессе научного познания права актуализируется исключительно разнообразный арсенал исследовательских средств. Во всяком случае, в литературе, как правило, приводится весьма впечатляющий открытый список инс­трументов (подходов, приемов, способов, методов и т.п.) правопоз-нания от метода «восхождения от абстрактного к конкретному», до логических операций и анкетирования^[199].

С разнообразием привлекаемого правоведением исследова­тельского инструментария иногда связывается и многоаспектность, многосторонность изучения права, которая может рассматриваться, в том числе, и как свидетельство теоретической зрелости правове­дения^[200]. Обращая внимание на «множественность теоретических образований в рамках общей теории права» и принимая его относи­тельно современного состояния правоведения, В.А.Козлов в то же время видит «необходимость единой теоретико-методологической основы таких исследований, необходимость синтеза научных нап­равлений в целостной теоретической системе»^[201], как в большей сте­пени соответствующих теоретической состоятельности правоведе­ния. По мнению автора, «история развития правовой науки свиде­тельствует, что эта необходимость всегда реализуется в той или иной парадигмальной форме, как это было еще недавно с установ­лением нормативной концепции права, когда был достигнут относи­тельный синтез различных подходов к пониманию права»^[202]. Прин-

ципиальные смыслы данных утверждений, находясь в рамках об­щеметодологических представлений о науке^[203], «работают» в отно­шении различных «школ» права. Однако насколько возможно единство теоретико-методологического подхода и его реализация в форме парадигмы, единой для правовой науки в целом, - является вопросом. Проблематичность достижения такого состояния для се­годняшней науки права уже обсуждалась^[204]. Можно, правда, предпо­ложить, что это свойственно только современному этапу развития правоведения, вслед за которым оно придет к единству своей тео­ретико-методологической основы и синтезирующей большинство из существующих подходов и парадигме. Предположение вполне мыслимое теоретически, но не очень подтверждающееся историей юридической мысли. Во всяком случае, исключая советский период, такое состояние правовой науки в глаза не бросается^[205]. В частности, оценивая состояние правоведения, сложившееся к началу XX века, Б.А.Кистяковский писал: «Ни в какой другой науке нет столько про­тиворечащих друг другу теорий, как в науке о праве. При первом знакомстве с нею получается такое впечатление, как будто она толь­ко и состоит из теорий, взаимно исключающих друг друга. Самые основные вопросы о существе и неотъемлемых свойствах права решаются различными представителями науки о праве совершенно различно. Спор между теоретиками права возникает уже в начале научного познания права; даже более, именно по поводу исходного вопроса - к какой области явлений принадлежит право - начи­нается непримиримое разделение направлений и школ в интересу­ющей нас науке. Достаточно вспомнить наиболее существенные ответы на этот последний вопрос, чтобы сразу получить яркое предс­тавление о том, в каком неопределенном положении находится эта сфера научного знания»^[206]. Оценка, надо признать, вполне подходящая и для современного правоведения. Отсюда, логично считать, что отсутствие парадигмы, синтезирующей большинство из существу­ющих теоретических подходов к праву, не является особенностью только современного состояния юридической науки^[207].

В связи со сказанным, учитывая движение современного пра­воведения к философско-методологическому плюрализму, возника­ют неясности в определенных аспектах метода юридической науки. Прежде всего это касается возможности отнестись к множествен­ности применяемых современным правоведением исследова-тель-ских средств как единому методу правовой науки, имеющему ха­рактер интегрированного свода правил «технологии» научного поз­нания права, «органически целостного образования»^[208].

Уже достаточно давно в юридической литературе, с теми или иными вариациями, складывается представление о едином, сложно организованном процессе правопознания^[209]. С учетом ранее сказан­ного, данный сложный процесс можно структурировать как фило­софское познание права, научное исследование права и юридико-догматическое (духовно-практическое) освоение права. В данном системном представлении, всестороннее знаниевое приближение к реальности достигается, главным образом, в процессе философского осмысления социальной действительности путем построения соот­ветствующих философских картин мира и за счет организованного опыта юридической практики. Однако возможности определенной

«компенсации», неизбежной в правоведении теоретической редукции права существуют и при его научном исследовании. В рамках пред­мета юридической науки это осуществляется, как это показывалось, за счет его сложной организованности, конструирования предмета исследования с привлечением понятий и категорий иных наук. В аспекте метода юриспруденции это может быть представлено как привлечение исследовательских средств других наук, прежде всего, путем широкого обращения к различным исследовательским под­ходам. Отсюда, на наш взгляд, изучение используемых в юриди­ческой науке подходов к исследованию права может рассматри­ваться как одно из ключевых направлений юридической методоло­гии. Для пояснения данного тезиса необходимо, прежде всего, уточ­нить сегодняшнее понимание подхода в юридическом исследовании, соотнести его с методом юридической науки, юридического иссле­дования.

Говоря о методах правоведения, юристы, с той или иной сте­пенью определенности, различают используемые в юриспруденции методы^илософского; общенаучного и-частнонаучного уровня (ти­па)^[210]. К первому уровню принято относить взятые в методологи­ческой функции философские категории и понятия (историческое и логическое, конкретное и абстрактное и т.д.)^[211] и систему мировоз­зренчески обусловленных принципов познания'VJC общенаучным методам относят те, которые используются большинством наук (ло­гики разного рода) и к- частнонаучным - методы, действующие в рамках одной или нескольких близких наук (в юриспруденции это, например, метод сравнительного правоведения, технико-юридичес­кий метод)^[212].

Вместе с тем, при обсуждении методологических проблем юри­дической науки термины «метод», «подход», «способ исследования» и т.п. далеко не всегда различаются как по содержанию, так и в плане методологических смыслов^[213]. Для задач данного исследова­ния важно обратиться только к вопросу соотношения метода и под­хода в юридическом исследовании. За рамками интерпретаций об­щеметодологических конструкций, высказывания юристов по этому поводу имеют, в основном, констатирующий характер, без специ­ального обращения к их основаниям. Приходится признать, что эта область юридической методологии остается в значительной мере обойденной вниманием исследователей. К числу немногих попыток устранить существующий пробел следует отнести замечания по этому поводу, сделанные Радомиром Лукичем. Однако, обратив ос­новное внимание на раскрытие метода познания права, автор каса­ется способа только в связи с определением понятия метода^[214].

Значительно дальше и интереснее продвинулся в этом направ­лении В.А.Козлов, точка зрения которого требует уже содержатель­ного обсуждения. Выделяя инструментальный аспект методологии правопознания и опираясь на философско-методологические разра­ботки данного вопроса, автор, правда, без особого разворачивания, довольно решительно разводит метод, способ и подход в познании права^[215]. При этом, к сожаленито, достаточная для обсуждения оп­ределенность наблюдается только при различении метода и подхода. В отношении способа правопознания позицию автора не только слож­но интерпретировать, но и непросто уяснить, поскольку она, по сути, обозначена одной фразой: «В отличие от метода, это скорее сти­хийное, духовно-практическое средство познания, которое не имеет ни строгого обоснования, ни определенной последовательности ис­следовательских процедур, ни четко выраженного целевого назна­чения»'⁹. Воспроизведенное высказывание позволяет довольно уве­ренно утверждать, что.способ познания противопоставляется ис­следователем методу, поскольку представлен через ряд отрицаний черт, присущих последнему. Некоторое основание для догадки об

авторском понимании способа дает только упоминание о том, что «это скорее стихийное, духовно-практическое средство познания»²⁰. Учитывая, что духовно-практическое познание соотносится, как пра­вило, с практической деятельностью в той или иной сфере, можно с определенными допущениями предположить, что автор связывает способ познания со сферой юридической практики. Тогда допустимо говорить, например, о юридическом, политическом, экономическом и т.п. способах познания, как освоении социальной действительности в практике соответствующих сфер общества. В принципе, таким образом понимаемое правовое освоение действительности имеет определенную перспективу и эвристическую ценность, если учи­тывать ряд ограничений и следствий. Прежде всего, важно не рас­пространять на такое освоение правила научного познания и статус их результатов. В отношении результатов, при практическом освое­нии точнее говорить о получении не знания, асоциального правового опыта. Значимость социального опыта в той или иной сфере жизни общества несомненна. Однако, в отличие от знания, опыт не может быть отделен от конкретной социальной действительности и в этом смысле для юридической деятельности является не конструктив­ным элементом, а имманентно нормативным, т.е. имеющим цен­ность и значимость только в рамках конкретной социальности и ис­торической ситуации. Другое дело, что путем формализации, кате­горизации, парадигмизации и др. методологических процедур опыт может переводиться в форму знания, приобретать формальный нор­мативный статус и реализоваться в законодательстве, практических юридических методиках и разработках. Таким образом, не принци­пиальное в содержании правопознания, в методологическом плане, данное уточнение представляется важным не только для различения научного метода познания и практического способа освоения права, но и для обозначения рамок методологических рамок при теорети­ческом исследовании правовой проблематики.

В связи со сказанным, определенной осторожности требуют некоторые теоретические следствия такого понимания способа пра­вопознания. В частности, по мнению В.А.Козлова, право, по содер­жанию, можно рассматривать «как своего рода систему эмпири­ческого знания об объекте правового регулирования, знания, опи­сывающего объект, но не содержащего объяснения»²¹. Об ъясн ение, по мысли автора, - это прерогатива правовой науки²². С последним замечанием исследователя трудно не согласиться. Действительно, объяснение и предсказание поведения объекта - прерогатива науки, однако в методологической литературе и описание объекта, как пра­вило, связывается с наукой, научной деятельностью, ибо это, в том числе, и вопрос языка описания. В частности, Г.Х.фон Вригт отме­чает, что в научном исследовании можно выделить два аспекта: «Один заключается в установлении и открытии фактов, другой - в построении гипотез и теорий. Эти два аспекта научной деятельности именуются иногда описательной и теоретической наукой»²³. При этом автор справедливо обращает внимание на трудности в строгом различении данных аспектов, поскольку описание фактов не всегда концептуально отделимо от теории²⁴. В связи с этим, мнение В.А.Козлова справедливо только при условии помещения права в рамки какой-либо теоретической научной системы. Именно это и подчеркивает автор утверждением: «Как фрагмент знания об объекте, право входит в структуру юридической науки, образуя необходимый компонент ее эмпирической основы»²⁵. Такая реши­тельность делает честь исследователю с точки зрения последова­тельности в отстаивании позиции, однако, на наш взгляд, не усиливает содержательной стороны концепции, как минимум, по следующим соображениям.

Прежде всего, здесь усматривается противоречие реализуемо­му в работе плодотворному и методологически оправданному раз­личению объекта и предмета юридической науки. Производя такое разграничение, В.А.Козлов весьма корректно замечает: «Сама пра­вовая действительность как таковая не входит в систему науки. Она включается в систему научного знания, выражается сознанием человека (в форме теорий, научных законов, фактов, идей и т.д.)»²⁶. Нетрудно заметить, что определенное противоречие данного выс­казывания и вышеприведенного снимается или при отказе признать за правом статуса социальной действительности, или при отношении к правовой действительности как системе научного знания в форме теорий, идей, научных законов и т.д. И то, и другое допущение вряд

² См.: Там же.

³ Фон Вригт Г.Х. Указ. соч. С.41.

⁴ См.: там же.

⁵ Козлов В.А. Указ. соч. С. 19.

⁶ Там же. С. 15.

ли можно признать правомерным, поскольку в этом случае, как ми­нимум, страдает авторская схема различения объекта и предмета науки. Это же касается и высказываемого автором отношения к праву как своеобразной гносеологической модели «действительных связей и отношений»^[216].

Дата добавления: 2015-08-29