Никакой любви, конечно. Никаких особых чувств. Притяжение, как к человеку, и постоянное желание трахаться, от которого в последние два года избавиться было просто невозможно. Это все, что Морис имел в виду. Как выразить это словами, чтобы реплика была не слишком длинной, но не слишком короткой, чтобы не показаться опять шуточной, он не знал, просто понятия не имел.
Он не был параноиком, как Николас, ему, на самом деле, плевать было, даже если бы через какое-то время Пит сам сморозил что-то, типа «ты сам пристал ко мне, потому что педик». В самом деле, после обиды на Бедетти из-за ошибки на озере с Остином Мориса мало что могло задеть. Он пропсиховался, успокоился и осознал, что это все – совсем не то, что стоило бы его жизни и даже страданий.
Неужели его заденет хамство какого-то Уиллсона? Нет, что за глупости.
Да он, Морис Грэйсли, мог бы и просто продолжать всю эту чушь с Питом, продолжать искать мотивы и поводы заговорить, подойти, прикоснуться. Ему не лень, у него полно идей и энергии, он чувствовал себя способным на все, да и отказы Пита воспринимал, как пустой звук, на самом деле. Вплоть до прошлой ночи, но это не то чтобы считалось.
Подумаешь, что Уиллсон скажет потом. Потом будет потом, а если они перепихнутся хоть раз, никакие отмазки Пита адекватно звучать уже не будут. Нет, Мориса вся эта белиберда с официальными предложениями не волновала, в любви он Питу признаваться точно не собирался. Простая химия не требовала никаких бумажных контрактов с мелким шрифтом.
Дело было в самом Питере. Он воспринимать это все так же легко был неспособен, судя по реакции ночью, и Морис отлично понимал, почему. Все люди разные, и если он мог бы продолжать кувыркаться с Остином чисто от скуки и утешения ради, не испытывая особого желания общаться с ним вне всего этого, то Пит, наверное, не мог.
Если бы Остин не испортил все своим дурацким характером, чисто «постельные отношения» у них сохранить получилось бы. Но Морис не жалел, что этого не случилось, потому что Пит был уж точно приятнее, чем Дэнли. С ним можно было даже поговорить о чем-нибудь, не будучи вынужденным принимать точку зрения или убираться со своим мнением подальше.
Пит был весь такой «в себе», неуловимый, как блоха, готовый сбежать в любой момент, причем, оставшись равнодушным к происходящему, а не победителем и не проигравшим. Он наживается на всем, что ему предоставлено, пока может и если хочет. Когда перестает хотеть, сразу об этом говорит. Когда теряет возможность наживаться, спокойно пожимает плечами и существует автономно, не то чтобы поджидая следующую жертву и уж точно не охотясь за ней, но цепляясь сразу же, как только она появляется на горизонте.
Что нужно было сказать подобному человеку, чтобы предложить ему встречаться без особого пафоса, без красивой мишуры вокруг всего этого и излишней слащавости? Точно не то, что у Мориса было в голове. Питу точно нельзя говорить напрямую о том, что ничего «серьезного» в этих отношениях Грэйсли заранее не хочет. Пит откажется во второй раз, и он станет последним.
«Он легко воспринимает обломы, но в дерьмо, которое ему не нравится заранее, ввязываться точно не будет. И вряд ли его воодушевит что-то, типа «эй, давай трахаться и болтать о кино, но если ты начнешь грузить меня, сразу пошлю». Значит, нужно что-то краткое, но перспективное. Честное, но не слишком развернутое. Он не тупой, но он тот еще шизик. Эм… «Мне интересно слушать всю ту чушь, которую ты несешь, и иногда она мне даже кажется вполне логичной. Но я нифига не могу поделать с тем, что не отказался бы тебя помацать. Да, наверное, я извращенец, но твоя тощая жопа меня заводит. И я знаю, что ты не педик, но если так получилось вчера, то почему не получится сегодня? Не знаю, чем это все закончится, но потому и предлагаю, что мне реально хочется торчать с тобой все свободное время и иметь возможность…» А вот тут я его поцелую, если, конечно, его к этому моменту не перекосит от ужаса, или он не сбежит. Идеально», - закончил Морис придумывать речь, захлопнул книгу, которую просто листал, даже не зная, о чем она, поставил ее на место и тряхнул волосами, разворачиваясь к коридору.
Если Пит не шел к нему, он сам должен был пойти и получить Пита.
Глава 56
Рождество в Паддингтоне обычно больше напоминало празднование Дня Дураков. Оставались на зимние каникулы в академии только те, кто не мог уехать домой по причине тотальной занятости родителей. Старшеклассники же могли уехать в любом случае, даже если особого общения с родственниками им в рождественские праздники не грозило.
Оставались либо самые конфликтные, либо самые замкнутые, либо те, у кого были свои мотивы провести каникулы в окружении одноклассников.
Анна осталась тоже, даже несмотря на то, что могла на время праздников уехать в город, предоставив наблюдение за учениками оставшимся завучам. Наблюдать за старшим курсом было куда интереснее, особенно, учитывая, что подарки они дарили не только с целью сделать друг другу приятно.
Сложно придумать подарок в таком месте, где у каждого есть абсолютно все, а если нет, то может тут же появиться – по заказу из какого-нибудь каталога, доставленное с курьером из города. Сложно, но не сказать, чтобы совсем невозможно.
Огромная елка в гостиной первого этажа была живой, и пахло от нее настолько сильно, что запах смешивался с запахом мандариновой кожуры и конфет, поглощаемых младшеклассниками в невероятных количествах. Особенно это радовало Пита, который этим запахом чуть ли не жил, а в Рождество получал двойное удовольствие. Под огромной елкой лежали подарки, разложенные еще поздно ночью завучами, и все знали, что прошлым вечером, во время не самого бурного застолья, к академии подъезжали одна за другой машины с личными водителями семей каждого из учеников, оставшихся на каникулы.
Шелестели цветные упаковки, шуршали пакеты, раздавались повизгивания, разбавляемые смехом. Бедетти, Грэйсли, Уиллсон, Дэнли и Макмиррен со старостой расселись практически за елкой, на диване и двух креслах, свалив на журнальный столик все подарки, найденные в общей куче по прицепленным открыткам.
- Так, ладно. Не знаю, от кого это, но точно не от предков, поэтому убью, если там какое-нибудь дерьмо. Потому что это точно кто-то из вас, уроды, - Николас с сомнением взял внушительных размеров пакет и закрыл глаза, сунул в него руку.
Смотрели на него в этот момент все, не торопясь разворачивать свои.
Пальцы наткнулись на что-то мягкое и почти пушистое, так что паника перед подарком в незнакомой упаковке сразу отступила. Мать обычно засовывала их в черные пакеты с золотой ленточкой, а этот оказался в серебристом и без ленточки.
На свет появился и предстал взглядам огромный, длинный и широкий шарф настолько белоснежного цвета, что прикасаться было обидно из страха испачкать.
- Вау. И кто же это мог подарить… - сострил, не удержавшись, Морис.
- Да уж, действительно, не ты же, - Олли незамедлительно ответил, не глядя на него, но скривив такую рожу, что Нил передернулся.
- Моя очередь, - Грэйсли подвинул к себе все подарки и начал с длинной, узкой, почти плоской коробки.
Никто, кроме Николаса, сатанинской улыбки на лице старосты не заметил, потому что Олли смотрел на него горящими глазами и просто предвкушал.
Морис со скептическим взглядом вытащил на свет красиво уложенную петлю из грубой веревки. Несмотря на тот факт, что это была типичная петля висельника, куплена она была явно в тематическом магазине, а не исполнена шальными ручками самого старосты.
- Потрясающе, - он вдруг осклабился. – Всегда о такой мечтал.
Улыбка с лица Олли пропала, и Николас незаметно, двумя пальцами подвинул к нему по стеклянному столику небольшой пакет.
Староста схватил его, и это еще ненадолго отсрочило для Нила страшный момент. Он вообще не представлял, что ему могли подарить в этом году, потому что друзей никогда особых не было, а родители обещали отправить подарки только через два дня, потому что заработались и забыли их купить.
Что ему вообще могли подарить те, кто остался в Паддингтоне на каникулы?
Ничего хорошего, явно. Ну, разве что, Морис, но он вряд ли озаботился подарком для новенького, да и чувство юмора у него то еще. Мало ли, что там.
Сам Грэйсли просто опешил, потеряв дар речи, когда увидел бархатную коробочку, на которую староста таращился, не в силах поверить.
- Я даже знаю, от кого она, - в этот раз не выдержал Пит, набивший полный рот дольками мандарина, хотя его тощие руки уже покрылись едва заметными красными пятнами из-за аллергии.
Олли вынул из коробочки золотую цепочку, которая была явно слишком короткой, чтобы носить ее на шее. Скорее, это был браслет, и он уж очень был похож на тот, что носил Бедетти обычно на вечеринках, которые в академии устраивались.
- А потом он патлы отрастит опять, покрасится, начнет ходить в качалку и носить шмотки в обтяжку, - добавил Морис, и они чуть ли не синхронно, паскудно захихикали, только Пит еще и хрюкал, как обычно.
- В отличие от тебя, я не люблю подражать, - Олли окрысился и браслет сразу надел, не глядя на Николаса, подпихнул к нему так же пальцами упаковку еще меньше, и Морис застонал, увидев очередную коробочку с «бархатной» обивкой.
- Да бросьте вы, ну… в самом деле. Смотреть противно.
- Хочешь, глаза выколю? – Олли на него уставился, глаза, как раз, вытаращив и приподняв верхнюю губу. Морис его передразнил, но отвернулся и сунул Питу в руки сразу же коробку и пакет, так что Уиллсон запихал в рот остатки очередного мандарина и с набитым ртом принялся рвать обертку на коробке.
Несколько книг из той серии, которую читали, наверное, только девочки-подростки, настольная игра из карточек с гробами, костями и прочей жутью, а в пакете – большая розовая толстовка с заячьими ушами на капюшоне.
Будь это подарком кому угодно, кроме Пита, все бы умерли от смеха, но учитывая, что это все досталось именно Питу, даже Остин подумал, что лучше подарка ему придумать не смог бы никто.
Грэйсли всегда был жутко внимательным. И в этот раз он тоже выпендрился, подарив именно то, от чего отказаться не смог бы каждый, кому повезло.
Бедетти менял серьгу в ухе на ту, которую достал из бархатной коробочки, довольный, как последний подонок, а из самого большого пакета вытащил серый плащ, на который пускал слюни еще летом, но о котором забыл по той причине, что для плащей было еще рано, а расхотеть его к нужному сезону он боялся. Он всегда переставал хотеть то, что купил задолго до нужного момента, и оно в итоге валялось без дела.
Морис подгадал нужный момент, определенно, именно тот, что надо. В ответ же он получил тяжелые ботинки, и соревноваться они могли только с кожаной курткой, которую кто-то завернул в красную упаковку.
Трудно было даже догадаться, кто это мог сделать, но на Пита взгляд Грэйсли упал сразу.
Остин с Николасом скептически хмыкнули, обнаружив среди подарков то, что могли подарить друг другу только они. Две почти идентичных бутылки портвейна и внушительные коробки с презервативами – чисто ради шутки, но лично Остин уверен был, что в шутках всегда есть только доля шутки.
Олли в ответ на это только поморщился, подавляя желание ударить своим подарком Остину по лицу. Это была книга. Как всегда. Чтобы жизнь Остину не казалась слишком уж сладкой.
Сам староста обнаружил среди своих подарков еще и ужасно узкие штаны, в происхождении которых здорово сомневался, поглядывая то на Николаса, то на Пита, который в таких сам обычно ходил, то вообще на Грэйсли, с которого сталось бы выбрать что-то такое… черное и блестящее.
- Книга, - Остин с тоской смотрел на толстый том, точно зная, от кого он, да и гадать было необязательно – староста выглядел слишком удовлетворенным. В лицо ему Остин бросил свой подарок, вытащив из пакета. Шелковая ткань бордовой рубашки ласково погладила по лицу и соскользнула на колени, а потом – на пол.
Олли такое не носил, и они оба это знали, так что с подарками были квиты.
- На тебе, радуйся, - он бросил Питу что-то, и тот еле успел поймать уточку для ванны, так что сам же захрюкал от смеха.
Нил наконец рискнул прикоснуться к своим подаркам, которые остались слишком уж очевидно лежать на столе, отличаясь от остальных, развернутых.
Это были коллекционные выпуски журналов с порно, ставших классикой, диски с порно, женское бюстье с кружевами, книга «Потеря девственности для Чайников» и жутко дорогая перьевая ручка. Ей Нил обрадовался больше всего, и по жалостливому взгляду старосты понял, что только он не сострил, как только мог.
- Тебе еще один, по-моему, - Остин подвинул ногой какую-то странную коробку, и Олли на нее с сомнением покосился. Он посмотрел на Николаса, и тот пожал плечами, поморщившись, намекая, что это явно не от него. Он вообще не любил слишком уж крупные подарки. Пит плечами не пожал, а нервно дернул, сворачивая обратно фантик от только что развернутой конфеты.
Нил вообще ничего никому не дарил, сомневаясь, что кому-то это нужно, да и точно зная, что не попадет ни в одно из рождественских желаний одноклассников. А вымученную благодарность он хотел получить еще меньше, чем обиду за невнимание.
Оставались только Остин и Морис, а с Остина сталось бы притвориться, будто он ни при чем. К тому же, зачем Грэйсли тратить столько времени на подарок, пусть и дурацкий, для старосты?..
Значит, Остин. А от него не может быть ничего такого уж плохого.
Олли в полной тишине, нарушаемой только возней и болтовней младшеклассников за елкой, поднял крышку коробки внушительных размеров. Высотой она ему была не ниже, чем по колено, и когда он заглянул в темное содержимое, то сначала не понял даже, что там пошевелилось.
Но когда наконец понял…
- Мать твою! Фу-у-у!! Господи, да ты больной! – он вскочил на ноги, забравшись на кресло, в котором сидел, начал тыкать пальцем в сторону коробки, тараща глаза и глядя на Мориса, который просто стонал, держась за живот и запрокинув голову на спинку дивана.
- Ой… ой, не могу… радости-то сколько было. Думал, тебе кто-то подарил щенка? – надрывно, тихо и от этого хрипло сострил он.
- Как смешно, - Николас закатил глаза, оторвав у коробки боковую сторону, обнажив коробку из прозрачного пластика.
- Знал, что ты оценишь, - Морис прищурился, надув губы.
- Так что там? – Остин полез посмотреть, оторвал и вторую сторону от коробки, а потом чуть не отпрыгнул.
В кубе с проделанными в его крышке небольшими отверстиями радостно ползали крупные тараканы с длинными усами, черные и блестящие, явно декоративные. Но их было так много, и передвигались они так быстро, забираясь на стенки куба и подставляя взгляду уродливые животы, что передернулся даже Пит.
- Козлины кусок, псих придурочный, тебе лоботомия нужна, - плевался Олли ядом, сцеживая его сквозь стиснутые зубы и не замечая, что у него дергается нижнее левое веко. Он опустился на корточки, по-прежнему стоя в кресле, а не сидя, а потом сел, поджав под себя ноги.
- Вообще-то, это я сам себе подарок купил, - заметил Грэйсли, поднимаясь и протягивая к коробке руки, чтобы с некоторым усилием поднять и переставить поближе к себе. – Но решил, что почему бы и не прилепить на него имя старосты. Смешно же получилось, да?
- Обхохочешься, - Остин хмыкнул, но про себя подумал, что получилось действительно забавно, учитывая, что Олли поднимал визг, когда видел тараканов даже на фотографиях. Угнетало только одно – ему теперь, кажется, придется спать в одной комнате с этими шипящими, а иногда и свистящими в ночи прелестными букашками, которых Морис явно решил завести в качестве питомцев.
- Надеюсь, они тебя сожрут ночью, - прошипел Олли.
- Если только не залезут к вам в комнату и не заберутся тебе, куда не надо, - Морис ему ласково улыбнулся.
Пит к нему наклонился, чтобы что-то шепнуть на ухо, и Олли не смог ответить, решив не перебивать Уиллсона, просто подумал, что лучше будет игнорировать дурацкого Грэйсли с его придурочными шутками.
- Слишком заметно становится, - прошептал Пит, и улыбка с лица Мориса почти сразу исчезла. Он дернул плечом раздраженно и с фальшивой легкомысленностью.
- Да брось. Он тупой, - тихо ответил он, явно не собираясь поддеть этим заявлением старосту.
- Ладно. Я пойду, порадую кое-кого еще, - Остин встал и вытащил из-за подлокотника дивана еще один пакет. – А потом можно будет пойти к кому-нибудь и… - он подмигнул Николасу, который уже с любовью рассматривал бутылку.
- Кого? – не удержался от вопроса Нил.
- Башкой подумай, - огрызнулся Остин, закатывая раздраженно глаза, и ушел, заглядывая в пакет. В нем лежал ежедневник, подаренный Анной в начале учебного года, а теперь исписанный от корки до корки.
Кажется, он понял, в чем заключалась ее терапия. Ему нужно было перестать думать только о себе, видеть только себя и наслаждаться своим невероятно глубоким внутренним миром, в котором у него было столько проблем.
Целая планета людей, и в каждом – тоже мир, и ничто не мешает узнать о них больше. Все возможно, и даже если хочется просто заниматься с ними сексом – это легче легкого, есть множество способов добиться «разрешения». Но даже если хочется просто внимания, любви и той самой дурацкой романтики, которой Остин так завидовал, глядя на бывших друзей, успевших побывать ему и врагами, можно добиться ее, не особо при этом напрягаясь.
В ежедневнике получился не столько дневник даже, сколько настоящие мемуары, начавшиеся со списка давних побед, а закончившиеся описанием беспрестанных мыслей о происходящем в течение первого учебного полугодия. Каждый день, общение с каждым из одноклассников, вызывавшее хоть малейшее волнение в душе. Каждый был тем, о ком стоило написать, и чем отчетливее Остин это понимал, тем сильнее увлекался, даже если рука уставала держать ручку и выводить буквы, он старался не отвлекаться.
Записывая факты, впечатления и собственные выводы, логические цепочки, практически, процесс своих рассуждений об увиденном и услышанном, он понимал, что разгадать в той или иной мере можно каждого.
Морис, такой весь «себе на уме», стремившийся когда-то не стать изгоем в академии, подружившийся с Николасом, оставшимся в одиночестве, чтобы только избавиться от необходимости постоянно подтверждать свой авторитет. Будучи приятелем Бедетти, ничего подтверждать было не нужно, а выглядеть его бледной копией Морису было несложно, в душе он всегда оставался собой. Но в жизни всегда нужно помнить, что стабильность, даже если она есть, относительно кратковременна, и все рано или поздно меняется. Для Грэйсли все изменилось еще в начале этого года, перезагрузив его и заставив показать всем такого себя, который соответствовал его мыслям.
Пит, одинокий до ужаса, скучающий по обыкновенному общению с детьми, у которых всегда все было просто, с которыми всегда было весело. С ровесниками так не получалось, даже если он старался и пытался их понять. Навязыванием ничего не получалось решить, и в то же время он сам взрослел, разрываясь между инстинктами и настоящими желаниями.
С Грэйсли у них ничего так и не вышло, и Остин видел, как все это превратилось в странную дружбу. Как если бы Морис дружил с девчонкой, периодически флиртовал с ней, но понимал, что к чему-то «такому» ее еще явно не тянет.
Может быть, он дождался бы момента, когда Питу понадобится не только общение и напарник в детских, а иногда и по-взрослому жестоких шалостях. Может, дождался бы, будь он сам уверен в том, что ему это действительно нужно.
Но Пит был прав, и даже если Остин не слышал их шепот, которым они обсуждали только им понятные вещи, он видел очевидное. Можно было старосте по лбу стучать, он бы не понял, но даже Николас все видел и за бывшим другом наблюдал с нарастающим подозрением.
Грэйсли увлекся старостой, и каждый знак внимания, который Бедетти проявлял к старосте, отзывался в Морисе просто всплеском эмоций. Его тошнило, корежило и раздражало все это, но больше всего его раздражал он сам, тот факт, что отделаться от мыслей и фантазий о старосте он не мог.
Сам Остин, когда дошел до выводов о себе, решил написать в ежедневнике, что примерно понял свои ошибки. Не нужно было бегать за тем, что ему так нужно, потому что отношения мечты – не обязательно идеальные отношения с идеальным, на его взгляд, человеком. Отношения мечты – это совокупность сплошных случайностей, которые совсем необязательно вызывают только позитивные эмоции.
Олли и Николас начинали точно не с симпатии друг к другу. Морис на старосту заглядывался, тоже не испытывая особого восторга от этого.
Остин терпеть не мог дурацкие приколы новенького, по поступкам и словам которого каждый раз сложно было понять – шутка это или правда. Как и в тот раз, с теннисным мячом, угодившим ему в бровь. Медсестре достаточно было всего лишь приложить лед, и бровь даже не распухла, только остался небольшой синяк, а вышел из больничного крыла Нил с замотанной бинтами головой и огромным пятном йода в районе глаза, так что Остин чуть не потерял сознание от ужаса.
Макмиррен долго стонал о том, что он не в обиде, но не знает, как объяснить родителям то, что у него больше нет одного глаза. Пока не вышла медсестра с ножницами, не разрезала бинты, не погрозила ему пальцем, и он не получил несколько пинков и оплеух от разгневанного Остина.
Отделаться же от Нила он все равно не мог по собственной вине. Как только натиск Макмиррена ослабевал, Остин машинально сам провоцировал его на продолжение шуток, получал их незамедлительно, реагировал и тем самым Нила бодрил. Он не уверен был, что из всего этого должно было получиться в будущем, пусть даже через месяц, но точно знал, что ради этого стоит жить.
На последнюю страницу ежедневника банальное «спасибо» в адрес Анны не влезло, и он написал его на самой обложке.
«Спасибо за то, что ты есть. С Рождеством».
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |