http://ficbook.net/readfic/2411294 12 страница

- О чем ты говоришь? – спросила мама.

- Не от гомосексуализма его лечить надо! – снова крикнул Майки, и тут из его глаз ручьями потекли слезы, и он, сморгнув их, шепнул мне тихое «Прости» и убежал к себе в комнату.

Со второго этажа послышался глухой хлопок двери, очень похожий на чертыханье моего сердца, которое, кажется, вот-вот должно было остановиться. Мысль, что сейчас меня будут допрашивать, врезалась мне в мозг, и я уже хотел убежать из дома, чтобы избежать это, но отец смог снова усадить меня на место одним лишь словом:

- Сядь. – Его взгляд прожигал меня насквозь, я чувствовал, как мои внутренности сгорают в кислоте крови. Мне нужно было выйти, проветриться, остыть, забыться, сделать все, что угодно, лишь бы только уйти отсюда.

- Я не знаю, о чем он говорил, - солгал я прежде, чем мне задали бы вопрос. – Прости я… мне нужно выйти: я собирался прогуляться с друзьями, - я снова поднялся со своего места, на этот раз полностью игнорируя возгласы мамы и приказы папы, еле пробивающиеся сквозь толстую пелену мыслей.

Я быстро поднялся в комнату и сменил тонкую футболку на более теплый и комфортный черный свитер, а потом еще несколько раз натянул рукава на пальцы, убеждаясь, что они полностью скрывают запястья. Так же быстро я снова сбежал по лестнице вниз и, одевшись, выбежал из дома, вдыхая воздух с примесями выхлопных газов. Меня обрадовало, что родители даже не вспомнили о небольшой истерике Майки и о том, что он сказал, но это меня также и расстроило. Никому не понравилось бы, если бы родители так пренебрежительно относились к своим детям. Надежды на хорошее Рождество были беспощадно разрушены, а вечер – испорчен.

Меня пугало состояние Майки и тот факт, что он знает все, абсолютно все. Сейчас, до конца осознавая это, я чувствовал себя большим дерьмом, чем обычно, потому что я был лишком эгоистичен и слеп, чтобы заметить, что своим поведением я причиняю вред не только Фрэнку, но еще и Майки. Тут, кстати, еще можно поспорить, потому что не известно, как долго мой брат находился в курсе всего. Во всяком случае, я собирался поговорить с ним и извиниться, но не сейчас и даже не сегодня, нет. Я был слишком напряжен для серьезных разговоров, я должен был расслабиться.

К счастью, планы на сегодняшний вечер все еще оставались в силе, и я, встретившись с Фрэнком, пошел на небольшую вечеринку, на которой было от силы человек пятнадцать, проводившуюся дома у одного из учеников нашей школы.

Этот парень не был местной звездой или объектом обожания или подражания, но также он не был и тихоней. Люди знали, что он умеет веселиться, но еще они знали, что он видит границы этого веселья. Грэг, а именно так его звали, был тем самым сверхчеловеком, в котором умещались и добропорядочность с совестью, и разврат с сумасбродом. Вообще, он был очень веселым и жизнерадостным, но только за пределами учебного заведения. В школе же он учился на отлично и писал всякие проекты по химии или физике. Зачем я все это рассказываю? Чтобы вы просто знали, благодаря кому мое Рождество было не таким уж и ужасным.

Вообще, все эти показушные фильмы, которые начинают крутить по телевизору за несколько дней до праздника, – чушь полная. Они заставляют людей думать, что Рождество – это, обычно, тихий семейный праздник, когда все собираются за огромным столом, желают друг другу приятные вещи и дарят подарки. Все не так. Возможно, у кого-то все, действительно, как в фильмах, но я что-то в этом очень сомневаюсь. Все, как правило, зависит от отношений между членами семьи. Если ты три недели не разговаривал с родителями из-за того, что те посадили тебя под домашний арест, то хоть об стену убейся – Рождество будет гнусное. Не стоит верить всему, что показывают по ящику.

В доме было накурено. Как только дверь за нами закрылась, а мы сделали первый вдох, то почувствовали, как все тело окутывает сладкая расслабленность, а глаза прикрываются.

- Проходите, ребята, - встретил нас улыбающийся Грэг.

Весь вечер мы пили какой-то слабый алкогольный напиток (я был даже рад, что градус в нем был невысокий, потому что мне не хотелось напиваться до беспамятства) и курили травку, которую хозяин дома неизвестно откуда откопал. Я был расслаблен, а голова моя больше напоминала воздушный шарик: легкий, наполненный лишь воздухом. Именно это мне и было необходимо, потому что я понимал, что завтра меня ждет серьезный разговор с младшим братом, а после – консультации у психолога и еще большая нервотрепка, чем раньше.

Комментарий к Глава 19. Черное Рождество

Простите за такую пустую и несодержательную главу. Постараюсь исправиться.

========== Глава 20. Весна ==========

Я ненавидел весну. Весь тот снег, что успел выпасть за зиму, начинал таять, превращался в воду, и на асфальте образовывались лужи и небольшие ручейки. Человеческий организм ослабевал и становился менее стойким к болезням, поэтому в больницах обычно было гораздо больше пациентов, чем обычно. На улицу выползали все те, кто зимовал в своих пустых квартирах, и начинали показывать обществу своих партнеров, кому-то доказывая, что они вовсе не одиноки. Просыпалось типичное весеннее обострение, которое чаще всего проявлялось в виде апатии и легкой хандры - я ненавидел очередь у кабинета психолога, которую мне приходилось выжидать два раза в неделю: в понедельник и пятницу.

На протяжении четырех месяцев (сейчас на дворе был конец марта) я ходил на консультации к этой женщине и удачно скрывал свою настоящую сущность, скрываясь за маской молчаливого незаинтересованного ничем подростка. Ладно, возможно, это была не совсем маска, но мои недавние замыслы оставались тайной, а взгляд серых глаз еще не касался рубцов на запястьях. Это можно было считать успехом, не так ли?

Вообще, это было довольно странно, что психолог, человек, которого учили рыться в голове другого человека, не смог сделать соответствующие выводы обо мне, заметить какие-то отклонения в моем поведении, которые, несомненно, были. Если честно, я не понимал миссис Эдэймо, потому что ее беседы, которые, якобы, должны были сделать меня натуралом, были вовсе не о моих предпочтениях и фантазиях, как я предполагал раньше. Точнее, она задавала некоторые такие вопросы, но это было нечасто. В основном она пыталась расспросить меня о том, как прошли мои выходные (в понедельник) и, как прошла учебная неделя (в пятницу), просила рассказать все в деталях, что я и делал, но частично. Я довольно долго говорил о том, что мы проходили на уроке и чем занимались мои одноклассники, но умалчивал о том, что я провожу перемены в компании Фрэнка, иногда прогуливаю вместе с ним уроки и частенько зависаю у него дома после уроков. Ей это было вовсе не обязательно знать. Конечно, иногда она задавала какие-то двусмысленные вопросы с подтекстом к депрессии или подавленному состоянию, начинала говорить о музыке, которую чаще всего слушают «серые» люди, а потом спрашивала о том, какую музыку слушаю я сам. Это заставляло меня задуматься: действительно ли она ничего не подозревает, – но эти мысли сразу же покидали меня, поскольку психологи – не те, кто будет молчать, узнав о таком.

Мне всегда казалось, что подростки в этом плане менее восприимчивы и эмоциональны, как бы глупо это ни звучало. Если взрослый увидит, что на руках, ногах, ключицах или плечах его ребенка есть порезы, то он сразу же начнет бить тревогу, промывать ему мозг, уверяя в том, что жизнь прекрасна, водить на приемы к психологу. Если же это увидит, подросток, то максимум, что он сделает – это попросит больше не заниматься этим. Хотя, конечно, есть такие придурки, которые начинают кричать об этом всей школе. А так, большинство подростков – похуисты, которым наплевать на все и всех, кроме их самих. Это, в принципе, оправдано, потому что, наверное, именно тогда приходит осознание, что в этом мире о тебе никто не позаботится, кроме тебя самого. Уже ближе к тридцати годам люди начинают думать о будущем и заводить семьи, утешая себя тем, что им нужно продолжать род, хотя на самом деле преследуя совершенно иные цели. Например, такие: изолировать себя от одиночества. Почему бы и нет?

Еще подростки бывают намного умнее некоторых взрослых. Не в плане учебы и школьных знаний, а в плане мышления в общем. Если нет, то как, тогда, объяснить то, что они лучше разбираются в людях, различают лжецов от тех, кто говорит правду, видят подавленного человека за белозубой улыбкой, в конце концов? Если только разницей в поколениях, но я что-то очень сомневаюсь, что двадцать – тридцать лет назад люди были другие. Роли и сюжет остаются неизменными, лишь актеры меняются время от времени. Одни и те же истории повторяются, но с разными людьми, в других странах, в иное время. На данный момент я даже не могу быть уверенным в том, что года три назад такой же подросток, как я, точно так же сидел в очереди к психологу и включал в себе великого философа, думая, что он знает все тайны бытия. Поэтому не нужно, лишь почувствовав на своих плечах вес проблем, строить из себя страдальца, перенесшего сто разных видов пыток, потому что неизвестно, кому какая участь выпала. В конце концов, у каждого – свое.

Вам не кажется странным то, что с возрастом люди становятся более наивными? В шестнадцать – восемнадцать лет мы не верим никому, а в тридцать – сорок готовы свой кошелек незнакомцу в руки засунуть. Это так… глупо. Взрослые называют наш мир чересчур пестрым и ярким, но так ли это на самом деле? Я веду к тому, что, возможно, то, какой мы видим реальность, на самом деле – правда. Может быть, остальные просто забывают такие простые вещи, а потом им в голову вбивают что-то иное, отличающееся от когда-то привычных понятий? Или, может, старшее поколение настолько насытилось болью и страданиями, что оно решило снова надеть розовые очки, когда-то сброшенные с глаз, и начать смотреть на мир, как на добрую сказку? Я могу провести социологический опрос, составить кучу диаграмм, сделать какие-то выводы, написать об этом отчет, но я не буду это делать. В конце концов, кто я такой? Всего лишь морально избитый подросток. Возможно, когда-нибудь я точно так же поднесу к радужке глаза цветное стекло, а пока…

- Уэй. – Я встал со скамейки и, встрепенувшись, еще раз обвел глазами коридор, наполненный кучей унылых людей, а после вошел в кабинет.

- Здравствуйте, - поздоровался я с сидящей в огромной кожаном кресле женщиной.

- Здравствуй, Джерард. Присаживайся, - миссис Эдэймо указала на место перед ней и я покорно сел, но не потому, что мне сказали, а потому, что и так собирался это сделать. Она знала, что я всегда сажусь именно на это место, игнорируя довольно удобный, на первый взгляд, диван, но все равно сказала мне присаживаться именно туда. Это раздражало и отбивало охоту что-либо делать вообще. Да, это выглядит глупо, но я более чем уверен, что такое бывало у каждого. – Как прошли твои выходные? – все правило: сегодня понедельник, а значит, пришла пора сочинять сказки о прекрасных выходных.

- Так же, как обычно, - отвечаю. – Прогулялся с друзьями по парку, намочил ноги, потому что не заметил глубокую лужу и съел три огромные пачки чипсов.

- Больше ничего? – психолог внимательно посмотрел на меня, прожигая своим взглядом. Отчего-то мне стало жутко и некомфортно. Создавалось впечатление, будто она хотела вытянуть из меня нечто до дрожи сокровенное, и это мне совсем не нравилось, потому что в прошлый раз мои плохие предчувствия меня не подвели.

- А чем мне еще заняться? – задал я встречный вопрос, готовясь защищаться, цепляться за невидимый щит руками и ногами.

- Вчера я разговаривала с твоими родителями. – Сердце провалилось куда-то в желудок. - Хотела поинтересоваться твоим эмоциональным состоянием, потому что рядом со мной ты ведешь себя очень скромно и сдержано, а ту причину, по которой тебя записали на консультации ко мне, я даже не считаю достаточно веской, чтобы начать ходить к психологу. Думаю, ты и сам это понимаешь. Сейчас совершенно другой век и другое поколение: отличаться от большинства – совершенно нормально, - женщина стала со своего места и подошла к шкафу, в котором были сложены разные книги по психологии и какие-то разноцветные папки. Они были рассортированы по цветам: желтые, зеленые, серые и черные. Достав оттуда одну черную, миссис Эдэймо снова села на свое место. Открыв папку и пробежавшись взглядом по содержанию первой страницы, она внимательно посмотрела на меня, а затем снова уткнулась в бумаги. Во мне просыпалась тревога, а верещащие голоса в голове все никак не успокаивались, пробуждая истерику.

- Что же они сказали? – спросил я у женщины, сглатывая тугой ком в горле и настороженно смотря на пейзаж за окном. Офис находился довольно высоко, поэтому единственное, что я там увидел – крыши близстоящих домов и капли весеннего дождя, тоненькими струйками стекающие по поверхности стекла.

- Я не буду рассказывать тебе все дословно, поскольку думаю, что ты и так помнишь свои срывы. Знаешь, дело даже не в них. Подросткам свойственно быть очень вспыльчивыми и страстными. Гораздо интереснее мне было слушать о том, что ты говорил во время ссор с родителями, - я распахнул глаза, вспоминая все, что я тогда выкрикивал, в попытках докричаться до Дональда и Донны, выливая наружу все, что копилось в душе в течение нескольких месяцев. Идиот – идиот – идиот – идиот! Нужно было допустить мысль, что когда-нибудь меня все равно отправят к специалисту, который сможет понять, что к чему.

- Не припоминаю ничего такого, что могло бы заинтересовать Вас, как психолога, - солгал я, смотря прямо в глаза женщине. Ее выражение лица так и кричало: «Не лукавь, юноша, не лукавь. Я знаю, что ты все помнишь!». Меня передернуло.

- Я так не считаю, - помотала она головой и начала пересказывать мне все мои действия, иногда вставляя мои же собственные реплики, когда-то выкрикнутые в порыве злости. Сердце билось где-то в пятках, а губы постоянно пересыхали, из-за чего мне приходилось периодически облизывать их. В голове все вертелась одна и та же фраза: «Эти мозголомы не так просты, как кажется».

Сколько раз люди делали одни и те же ошибки, и сколько раз им придется допустить их снова, чтобы они, наконец, поняли, в чем провал? Мы всегда будем что-то недооценивать, а затем – разочаровываться в своей «чуйке» и злиться на окружающих. Конечно, кого же еще винить, если не их? Это же они сказали тебе, что твой психолог недостаточно квалифицирован, чтобы заметить, что ты уже достаточно долгое время пребываешь в депрессии. Это же они сказали тебе надевать маску напыщенного типа, которая, оказывается, привлекала больше внимания со стороны, чем твое истинное лицо. Это они и только они виноваты во всех твоих проблемах, но только не ты сам.

Я ошибся, подумав, что миссис Эдэймо невнимательная, поверхностная женщина, не способная отличить обычные подростковые скачки в настроении от серьезного психического расстройства со своим дипломом (или что там дают психологам?). Но я, в отличие от большинства, понимал, что в том, что она докопалась до истины, виноват только я сам, и никто больше.

- Я надеюсь, теперь ты понимаешь, почему твое, так называемое, дело в черной папке? – снова спросил у меня психолог, как только закончил читать то, что ему рассказали мои родители.

- Да, - ответил я, опуская взгляд на колени.

- Я буду ждать тебя в назначенное время в пятницу. Надеюсь, ты вспомнишь что-нибудь, чтобы рассказать мне. Удачи! – Я встал с кресла и, так и не поднимая взгляда, вышел в душный ярко освещенный коридор. Я был выбит из колеи сегодняшней консультацией и подавлен… чем-то.

Такое в последнее время происходило со мной все чаще и чаще. Мое настроение из теперь-привычно-хорошего резко падало до отметки «минус бесконечность» без всяких на то причин. Сейчас, казалось бы, у меня были все основания на то, чтобы позволить себе впасть в тягучую засасывающую меланхолию, но нет. То, что произошло в кабинете, никаким образом не касалось моего душевного состояния. Даже, наоборот, это могло бы помочь мне выбраться из поглощающей апатии, но… такое было не под силу даже Фрэнку, моему персональному антидепрессанту, что пугало и меня, и его.

С другой стороны, все не так уж и плохо. Мой психолог считает меня вполне нормальным человеком (если забыть о том, что она держит записи обо мне в черной папке) и, даже более того, хочет помочь мне разобраться со своими перепадами и депрессией (я все же надеюсь, что у нее это получится). Вообще, я не очень-то люблю, когда употребляют это пафосное слово, но я просто не знаю, как еще назвать мое нынешнее состояние.

Это ужасно – не понимать, что с тобой творится, пытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы стать прежним и терпеть от этого неудачи. Депрессия всегда ассоциировалась у меня с мраком, но не с тем, что привлекает своей красотой. С тем, который можно встретить глубоко в океане, куда не попадают лучи солнца, где обитают страшные рыбы со светящимися кисточками, торчащими из головы. Он засасывает тебя, заставляет погружаться глубже, задыхаться без кислорода, а потом – умирать. Он лишает людей сна, навещая их в ночных кошмарах и не давая уснуть до утра. Депрессия – одно из самых страшных слов на планете, и я действительно не знаю, почему людям так нравится использовать его по отношению к себе, совершенно забывая об истинном смысле, заключенном в нем.

Мое возвращение домой было… обычное. Родители, как это и случалось в понедельник и во все другие будни, были на работе, а Майки сидел в своей комнате. Ко мне никто не цеплялся, не спрашивал о том, какое внимание я кому уделял, не читал нотации о том, что каждый человек должен создать семью и продолжить свой род; дома в это время было идеально. Внезапно в голове всплыла мысль о том, что я ничего не ел еще со вчерашнего вечера, но исчезла она так же быстро, как и появилась, поэтому я направился в комнату Майки, почувствовав острую потребность поговорить с ним.

Я уверен на все сто процентов, что вы удивитесь тому, что «та самая» беседа у нас так и не состоялась. Мы оба избегали этой темы, уводили разговор в другое русло, прятали взгляды и делали вид, что ничего не произошло, но при этом слишком часто задавали вопросы «Ты в порядке?», «Как ты себя чувствуешь?», «У тебя все нормально?», действительно намереваясь получить честные ответы. Я понимал, что рано или поздно мы должны поговорить об этом, но одновременно с этим оттягивал время как можно больше. Я не знал, как мне объяснить свое поведение, поскольку не смог придумать ни одно гребаное оправдание. Даже отсутствие смысла жизни теперь казалось мне глупостью, потому что теперь я был совершенно иного мнения об этом.

Теперь я понимал: если ты не видишь смысла в своем пробуждении, то нужно сделать что-то, что подарит его. Это, наверное, было главным. То есть, какая разница, какие у меня когда-то были взгляды, если теперь они кардинально изменились? Это – как раз тот случай, когда результат важнее, чем процесс.

Я долго думал о том, что же все-таки заставило меня так сильно измениться. На первый взгляд, кажется, что ответ очевиден и прост: это все Фрэнк, - и… да, это действительно так, однако, кое-что меня все равно терзает. В голове все никак не укладывается мысль о том, что несколькими словами какой-то посторонний человек сможет изменить всю сущность другого. Нет, это не так просто. Думаю, все дело даже не в том, что он говорил, или что он делал, а в том, что он просто <i>был</i>. Был рядом, когда я намеренно всех отталкивал, не уходил, кода я просил этого и всегда оказывался рядом, когда я в этом действительно нуждался. Своим присутствием Фрэнк будто бы что-то возродил во мне, заставил уснувшие рецепторы проснуться, показал, что я все еще кому-то нужен. В конце концов, ничто так не тешит самолюбие человека, как мысль о том, что в нем кто-то нуждается. И еще… он дал мне повод дышать, чувствовать, жить; он стал этим поводом, и я не знаю, что со мной случится, если он исчезнет. Наверное, я просто соберу все остатки сил и перережу себе вены.

В комнате Майки было прохладно, а сам парень лежал на кровати, уставившись в потолок бездумным взглядом. Его разум был где-то далеко за пределами этой комнаты, и сейчас худая фигура, на которую я смотрел, чем-то отдаленно напоминала меня самого. Точно так же я лежал, слушая шум улицы и весенний ветер, вдумываясь в то, что пробегает перед глазами в виде рандомных строк.

Майки вздрогнул, когда я кашлянул, привлекая к себе внимание.

- Дверь просто была открыта, и, эээ, я просто зашел поговорить, - промямлил я, запуская пятерню в волосы, путая их еще сильнее. Гребаный ветер и забывчивость.

- Ох, ты меня напугал, - выдохнул брат, садясь на кровати и приглашая меня сесть рядом. Я не знаю, почему, но разговаривал мы всегда, сидя на кровати лицом к лицу. Должно быть, эта привычка сохранилась еще с детства, когда мы обсуждали какие-то свои «секретные дела» или делились найденным «хламом», по словам Донны (временное увлечение – коллекционирование камней).

- Думаю, ты знаешь, что я жду вопросов? – спросил я, смотря на брата, словно провинившийся ребенок. Мне было тяжело начинать этот разговор, но я понимал, что сейчас – самое подходящее время.

- Думаю, ты знаешь, что я жду ответов? – спросил в ответ Майки, приподняв правую бровь.

- Позволь для начала спросить, - парень кивнул мне, говоря, что я могу продолжить, - как давно ты знаешь об этом? – я перевел взгляд на свои запястья, все еще скрытые тканью кофты.

- С самого начала.

- Что?! – лицо Майки покрылось багровыми пятнами от стыда, а глаза начали блестеть от подступающих слез. Однако он быстро проморгался, не позволяя им стечь по щекам, а затем посмотрел прямо в мои глаза.

- Я не знал, что мне делать! – воскликнул он. – Что, ты думаешь, мог сказать напуганный подросток, узнав, что его старший брат планирует самоубийство!? – голос Майки стих и он молчал некоторое время, но потом продолжил, начав говорить шепотом: - я не знал, как начать разговор, не знал, что должен говорить. Понимал, что абсолютно бесполезен и бессилен – ты был ослеплен своей целью, - я снова посмотрел на брата. Его лицо было напряжено, а скулы были слишком четко выражены. Он будто бы снова переживал на себе все то, что он терпел на протяжении этих месяцев. - Знаешь, <i>как</i> я обрадовался, когда узнал, что рядом с тобой появился кто-то такой, как Фрэнк? Ты хоть можешь себе представить, какое это облегчение, когда, идя в кромешной темноте, ты встречаешь путника с факелом?

- Прости меня, - так же шепотом сказал я. Глаза Майки увеличились, и он шокировано посмотрел на меня, точно я сказал какую-то скандальную новость, о которой он еще не знал.

- Единственный, кто тут должен извиняться – это я! – голос снова стал громче, в нем слышалась злость к самому себе. – Я не смог уловить момент, когда начал терять тебя. Не смог вовремя взять тебя за руку и сказать, что я тут, рядом. Я – самый ужасный брат, так что про-

- Перестань! – я подскочил на колени и заключил Майки в крепкие объятия, чувствуя, как он приобнимает меня в ответ. – Сейчас все хорошо, а это – главное, разве нет? – парень что-то утвердительно промычал мне в плечо, и мы так и сидели, вцепившись друг в друга, как в спасательные круги. Я не имею ни малейшего желания описывать все мои мысли, чувства и эмоции, из которых я состоял на тот момент. Мне просто было хорошо и спокойно.

Но… всему хорошему приходит конец. Снизу послышался хлопок входной двери, что означало лишь одно: мама уже дома, скоро начнется нервотрепка. Я точно знал, что миссис Эдэймо уже обсудила с Донной мои дальнейшие консультации, и больше всего меня пугало решение родителей, которое они вскоре примут. Тот факт, что никто, кроме Фрэнка и Майки, не знает о моих неудачных попытках покончить с собой, немного смягчает ситуацию, но, с другой стороны, все может в разы ухудшиться, если это всплывет наружу. Меня сразу сочтут психически больным и могут прописать какие-нибудь таблетки, которые будут снижать мою работоспособность. Или запретить ходить куда-либо, кроме школы и консультаций два раза в неделю, и общаться с… Фрэнком. Прямо сейчас мне стоило прервать поток страшных мыслей и спуститься вниз, чтобы поприветствовать Донну, иначе все это дело закончится моей истерикой.

Спустя час, за ужином, не произошло ничего страшного, и это немного расслабило меня. Ночью я поговорил с Фрэнком по телефону о своих опасениях, и он смог успокоить меня, сказав, что даже если кто-нибудь узнает о попытках, то навряд ли лишит меня возможности общаться с ним, потому что это не имеет к моим наклонностям никакого отношения. Также Айеро искренне порадовался за нас с Майки, облегченно выдохнув: «Я уж думал, что мне придется запереть вас в подвале, чтобы вы нормально поговорили». Меня кидало из крайности в крайность, а настоящее было слишком непостоянным, чтобы быть полностью уверенным в будущем. Где-то в глубине души я все же опасался чего-то, что непременно повлияет на все, что происходит сейчас, хоть и старался делать вид, что все в полнейшем порядке, обманываясь еще больше.

========== Глава 21. И снова к началу ==========

Школа – самое последнее место, куда бы я хотел пойти рано утром в среду. Даже самый жаркий котел в Аду кажется мне гораздо привлекательнее, чем школа. Конечно, только среди недели, потому что именно тогда у нас в расписании самые утомительные уроки, из-за которых мне хочется повеситься на скакалке, через которые мы прыгаем на каждом уроке физкультуры.

Сегодня первым уроком была математика, а следом за ней – пара физики и физкультура. Воспоминания о сегодняшнем расписании – не лучшие мысли с утра пораньше, но я ничего не мог с собой поделать, поскольку разговаривать с родителями за завтраком мне не особо хотелось. Они могли «как бы между прочим» спросить о моих походах к психологу, начать задавать вопросы о моих успехах, а затем, по пути, сказать: «Нам сообщили, что у тебя глубокая депрессия и суицидальные наклонности. Покажи-ка нам свои запястья, сынок». Нет, разговоры с родителями рано утром – точно не лучшая идея.

Погода на улице менялась очень быстро. Еще вчера мне приходилось перешагивать через небольшие ручьи луж и натягивать шапку до самого носа, а уже сегодня мне становится жарко в легкой куртке, и просыпается желание отбросить головной убор куда-нибудь за три улицы. Чем теплее был день, тем больше на улице было людей, так что теперь мне все же приходилось ходить не по прямой, но на этот раз причиной служили кучки случайных прохожих, спешащих на работу, и так и норовивших задеть тебя своим огромным плечом. Я терпеливо шагал дальше, к остановке, поджимая губы от раздражения: у меня не было и капли желания возразить им или сказать, чтобы они шли аккуратнее, потому что следом за этим с их стороны начнут сыпаться ключевые предложения: «Сопляк, ты что о себе возомнил?», «Тебя родители плохо воспитывали что ли?», «Потом старшим перечить будешь». Конечно, куда мне до них, до взрослых?

Еще одна вещь, которая бесила меня до судорог – то, что большая часть старшего поколения думала о себе слишком возвышенно. Это, в основном, проявлялось в их отношении к младшим. Задрав нос, они начинали кричать о том, что мы, нынешнее поколение, слишком испорченные, дерзкие, что у нас хватает наглости что-то предъявлять им или жаловаться на их поведение, которое, по их словам, «идеальное». Это раздражает. Особенно тогда, когда на самом деле все наоборот. Когда они, ослепнув от своего величия, нарушают все общепринятые правила хорошего тона, когда начинают толкаться требовать к себе королевского отношения. Однако с этим ничего не поделаешь. Насколько я знаю, такое было всегда. Не факт, что через двадцать лет я точно так же не буду ворчать на подростков, поэтому сейчас нужно терпеть все это дерьмо, чтобы потом было не так уж и совестно.

Школа встретила меня множеством голосов, фигур, облаченных в одинаковую одежду, и запахом, заключавшим в себе сотню других. Стоя около своего шкафчика и убирая туда лишние учебники, я чувствовал на себе чей-то прожигающий взгляд, но, оглянувшись, не увидел никого подозрительного. Пожав плечами, я отправился в кабинет, мечтая поскорее оказаться дома, в окружении теперь уже не пустых стен.

Бен сидел за той самой партой, за которой когда-то сидел и я. Теперь кажется, что с тех пор прошло уже лет пять, но… Парень взглянул на меня как-то грустно, но затем взгляд его будто бы стал жестче, и парень, отвернувшись, уставился в окно. Теперь я понимал, что мне было жаль вот так вот прерывать общение с ним, потому что нам было весело, несмотря на то, что довольно часто я злился на болтливость бывшего друга. Кинув сумку на парту, я сел на стул, прокручивая в голове ленту событий, произошедших после той ссоры. Мы никак не контактировали, разве что иногда пересекались взглядами, но даже тогда Бен упрямо делал вид, что он меня презирает. Однако меня было тяжело обмануть - я прекрасно видел, что он скучает не меньше меня, видел его обеспокоенные глаза в тот день, когда пришел, покрытый синяками и кровоподтеками. Гордость и чувство собственного достоинства не давали ему подойти и помириться мо мной. Я же просто не хотел навязываться: это было бы глупо, особенно, если вспомнить, что это он отверг меня, а не я его. Что ж, что сделано, то сделано. Если сложится, то мы снова будем общаться.

Дата добавления: 2015-11-04