- Прости меня, - прошептал я.
- Ты мог умереть, - прошептал тот в ответ.
- Нет, не мог. Порез был недостаточно глубокий. – Я слушал тяжелое дыхание рядом сидящего парня и прокручивал в голове кое-какие моменты сегодняшнего дня.
- Я не хочу, чтобы ты снова делал их, - голос Фрэнка звучал надломлено и слабо. Я понимал, что он был напуган.
- Я не могу остановиться, - и я был напуган. Одна лишь мысль о том, что я мог лишиться этого человека навсегда, заставляла меня дрожать.
- Я понимаю, - я положил свою руку на руку Фрэнка, и мы переплели пальцы.
- Я не помню, когда именно начал делать это. Кажется, после смерти бабушки. Просто в какой-то момент я перестал видеть смысл во всем, что вижу и делаю. Утром я просыпался только ради того, чтобы ночью снова лечь в холодную постель и уснуть. Я начал готовить себя к смерти, пытался дойти до черты, когда боль перестанет существовать для меня. Как оказалось, дело было в количестве, но не порезов, а моральной боли. Сегодня я не чувствовал вообще ничего, и если бы это случилось четыре месяца назад, например, то я бы очень обрадовался, но не сейчас. Сейчас я знаю, для чего (для кого) живу, и я хочу жить. Мне очень жаль, что все получилось именно так. Мне жаль, что я заставил тебе переживать, волноваться, страдать, и я ненавижу себя за это.
- Хэй, никогда, никогда так не говори, слышишь? Ты не должен ненавидеть себя: ты самый добрый, искренний и потрясающий человек, которого я когда-либо знал. Ты заслуживаешь счастья и любви. Ты не должен чувствовать боль, ни физическую, ни моральную. Нет, нет, нет, не-
Прежде, чем Фрэнк снова начал изливать на меня свою тираду, я наклонился к нему и благодарно поцеловал. Все-таки, слова словами, но действия значат намного больше. Мне нравилось, что, несмотря ни на что, этот человек всегда был рядом со мной, был готов подставить плечо, перевязать запястье или дать пощечину.
Еще мне до безумия нравилось целовать его, обнимать, вдыхать его запах и чувствовать вкус его мягкой кожи. Я, можно сказать, был одержим Фрэнком. Мне хотелось проводить с ним каждую секунду своей жизни, сочинять для него стихи, посвящать ему песни и рисовать его портреты. Моя влюбленность в Айеро грозила перейти в культ личности, но я был даже не против. Меня радовало, что на этом свете есть что-то, что заставляет меня чувствовать себя живым, и кто-то, кто дает мне повод жить.
Вернувшись домой, я закрылся в комнате и не выходил оттуда до утра следующего дня. В эти часы я рисовал в старом потрепанном альбоме, покрывшимся толстым слоем пыли. <i>Впервые за долгое время.</i>
Комментарий к Глава 17. Возрождение
Поздравляю всех дам с 8 марта!
Надеюсь, глава вам понравится.
(Ошибки в публичку)
========== Глава 18. Канун Рождества, или затишье перед бурей ==========
Я лежал на кровати, слушая размеренные стуки сердца, смотря на две коробки, обернутые яркой упаковочной фольгой, и пытаясь не замечать жжение кожи запястья. Я всеми силами пытался сдержать обещание, данное после того инцидента в лифте.
<i>«Джи, пообещай мне, что ты сделаешь все возможное, чтобы не делать этого снова. Кричи, рви бумагу, швыряйся вещами, бегай, слушай музыку, читай, звони мне, но только не прикасайся лезвием ножа или чего-либо еще к своей коже. Ты знаешь, что я умру, если умрешь ты. Теперь то, что ты делаешь, гораздо опаснее, чем было раньше. Ты перестал осязать боль, и я боюсь, что однажды ты рассечешь себе вену, а меня не будет рядом, чтобы помочь тебе. Я не хочу, чтобы ты лежал под метрами земли на зимнем кладбище, я не хочу оплакивать тебя в канун Рождества».</i>
Я не мог допустить того, что мне наглядно описал Фрэнк. Одна лишь мысль о том, что я заставлю его чувствовать себя наихудшим образом, доводила меня до истерики. Я не хочу, чтобы самый светлый и потрясающий человек на свете выплакивал себе глаза и лез на стены, как это уже было однажды. <i>Я не хочу его убивать.</i>
Рождество было все ближе и ближе. До него оставалось всего три дня, каникулы в школе уже давно начались, а по улице с каждым днем сновало все больше людей. Они пытались успеть вовремя купить подарки, поздравляли всех подряд и желали «счастливого Рождества».
А я что? Я лишь лежал на кровати, смотрел на декоративную настольную елку, стоящую на подоконнике, и ждал звонка Фрэнка. Он с самого утра убежал по каким-то своим делам, отправив мне сообщение, в котором говорил, что он хочет встретиться со мной. Мы с ним не виделись около трех дней, но даже три часа казались мне гребаной вечностью. Айеро все сдавал какие-то экзамены, которые умудрились провести в середине учебного года, и часами сидел за учебниками. Впервые в жизни я так сильно возненавидел школу и местную систему образования. Я весь изнывал от желания увидеть Фрэнка, прикоснуться к нему, услышать его голос вживую, а не через динамик телефона и, наконец, ощутить его тепло.
Телефон провибрировал, оповещая меня о новом сообщении. Я мгновенно сел на кровати, беря в руки мобильник и читая текст; уже через минуту я бежал вниз по лестнице, громко топая ногами и желая как можно скорее оказаться около школьных ворот, куда мне и сказали прийти. Одевался я тоже быстро и торопливо, из-за чего совершенно забыл о перчатках, но времени искать их не было, так что я взял ключи от дома и вышел на улицу.
Все кажется таким странным, спонтанным и быстрым, когда ты впервые задумываешься о том, что происходит. Кажется, я ненавидел Фрэнка всеми фибрами души около нескольких лет назад, но нет, это было всего пару месяцев назад. Сложно представить, что за несколько дней этот человек увидел то, что не смогли увидеть другие, и сделал то, что было не под силу сделать никому. Я смеялся, когда слышал истории, начинающиеся словами: «Этот человек пришел и перевернул мою жизнь за пару дней», - потому что не верил, что такое возможно. Ошибался. В мире ведь часто происходят вещи, задумываясь о которых, мы начинаем сходить с ума. В частности это относится к тому, насколько все быстротечно. Еще совсем недавно я хотел обвить руки вокруг бледной шеи, а теперь я хочу оставить на ней свои засосы. Если в жизни человека происходит слишком много событий, или появляется дорогой человек, то время для него перестает иметь всякий смысл. У меня (теперь) есть и то, и другое, так что, думаю, вы можете представить, что творилось с моим мозгом.
Как только Фрэнк увидел меня, то пошел ко мне навстречу, и уже через мгновение мы стояли, крепко обнявшись. Я прижимался к нему, вдыхая его запах и чувствуя себя полностью защищенным.
- Я скучал, - прошептал он мне в шею, а я что-то промычал ему в ответ, с упованием принимая его тепло. Странно, что именно около школы на данный момент не было никого, но это было нам лишь на руку: мы могли вдоволь наобниматься, пока были наедине, чем, в общем-то, и занимались.
Честно говоря, меня пугала зависимость от этого человека: она была настолько сильная, что ее можно было сравнить лишь с зависимостью наркомана, сидящего на игле около двух лет. Мы с ним проводили целые дни вместе, но никогда я не мог насытиться нашей близостью сполна. Мне хотелось проводить с Фрэнком каждую секунду жизни (повторюсь в миллионный раз), но в то же время мне совсем не хотелось быть навязчивым. Когда я делился этим с парнем, то он мягко улыбался и говорил, что я дурачок, и что он чувствует абсолютно то же, что и я, по отношению ко мне. Это позволяло мне не чувствовать себя неловко, если я просыпался среди ночи и вводил заученный наизусть номер, ожидая ответа. Мы были будто бы той самой разрушительной комбинацией, которая в любой момент могла повлечь за собой ядерный взрыв.
Прямо сейчас я чувствовал себя так, будто не виделся с Фрэнком не менее пяти лет. Голова кружилась, глаза закрывались, а ноги – подгибались, но это мне только нравилось. Я был зависим и не хотел избавляться от этой зависимости.
- Пойдем со мной, я покажу тебе одно место, - улыбнувшись, Фрэнк взял меня за руку и повел вниз по улице. – Это недалеко, за школой. Видишь тот дом? – парень махнул свободной рукой, указывая на небольшой жилой квартал. – Это как раз там, на четвертом этаже.
- Господи, и откуда ты откапываешь все эти места, Фрэнки? – спросил я, но Айеро оставил мой вопрос без ответа: он лишь загадочно улыбнулся и продолжил свой путь.
Дорога, и правда, была совсем не долгая, однако за это время мои руки (которые все еще были без перчаток – напоминаю) успели покраснеть и замерзнуть. Мы вошли в подъезд пятиэтажки, про которую говорил Фрэнк, и стали подниматься по лестнице на уже упомянутый четвертый этаж. Дом был не из новых, поэтому меня вовсе не удивило отсутствие домофона и лифта. Это даже, наоборот, создавало какую-то свою атмосферу. Не было этого жуткого гудения и раздражающего писка. Фрэнк, тем временем, подошел к одной из дверей квартир и, запросто открыв ее, пропустил меня внутрь, заходя следом. Я был потрясен.
Это было просто волшебное место, накрывающее с головой атмосферой уюта и тепла. Стены прихожей были теплого бежевого цвета, а на них висели небольшие полки, напоминающие просто прибитые доски, на которых удобно примостились ароматизированные свечи с запахом корицы. Заглянув вглубь квартиры, я увидел не менее уютную гостиную, в которой стоял огромных размеров шкаф, заполненный книгами и старыми газетами. Стянув с ног обувь, я посмотрел на довольного моей реакцией Фрэнка, и мы вместе прошли дальше.
Только теперь я заметил, что в квартире были и другие люди, кроме нас. Их было немного и разговаривали они на пониженных тонах, что не действовало на нервы, а усыпляло.
- Кому принадлежит эта квартира? – спросил я у Фрэнка, когда он усадил меня на диван, а сам сел рядом.
- Ее купил один мой знакомый, но она ему была не нужна, так как он переехал в Сиэтл, поэтому он переписал ее на своего брата, а тот устроил тут что-то вроде дома беглецов. Знаешь, такое место, где собираются все аутсайдеры и просто одинокие люди. В основном тут подростки, но иногда приходят и люди повзрослее. Им около двадцати пяти, наверное, - пожал плечами парень, оглядываясь.
- А откуда ты узнал об этом месте? – вновь спросил я, осматривая обстановку вокруг: на нас даже никто не смотрел, будто бы нас тут и не было. Это радовало.
- Это было первое место, куда я прибежал после того, как сбежал из школы в свой первый учебный день. Я хотел поделиться им с тобой, чтобы ты в любой момент смог прийти сюда, когда тебе будет плохо, одиноко, а меня не будет рядом. Тут всегда есть люди, которые смогут поддержать тебя, - я ничего не ответил на это, лишь отвернулся и вновь стал рассматривать интерьер. Мне было очень неловко из-за той заботы, что оказывал мне Фрэнк, ведь, фактически, я не отдавал ничего взамен, и это бесило.
Мы пробыли в этом чудо-месте довольно долго: за это время на город успели опуститься сумерки, деревья, украшенные гирляндами, теперь ярко мигали разноцветными огнями. Отчего-то мне захотелось выйти на улицу, пробежаться, просто расслабиться, но не так, как мы делали это последние часа три.
Отыскав Фрэнка, я предложил ему выйти и подышать свежим воздухом, на что он охотно согласился. Вот, спустя пять минут, мы стоим тут, посреди улицы и громко заливисто смеемся.
- Побежали! – крикнул я и, взяв Фрэнка за руку, потащил его в неизвестном даже мне самому направлении. Он брыкался, пытался остановиться, узнать у меня что-нибудь, но я лишь выдыхал в воздух облачка пара и смеялся.
Во мне будто что-то щелкнуло, я почувствовал себя таким смелым, раскрепощенным, свободным… Нам ведь всем не хватает свободы: каждый из нас связан невидимыми нитями, сковывающими движения. Когда они расслабляются хотя бы немного, то это настолько сильно действует на нашу психику, что нам хочется творить безумные вещи. Бегать под дождем, прыгать по крышам, кричать на всю улицу – делать все то, что другие, связанные люди, назовут сумасшедшим.
Мне было все равно. Я смеялся, визжал, кричал, пел, танцевал, целовал и обнимал, и все это происходило на улице, среди тех, кто меня не поймет. Фрэнк поддерживал созданную мною атмосферу и шел за мной по пятам, заметая слишком явные следы моего сумасбродства. Думаю, он пошел бы за мной даже в Ад.
Нет, он этого не заслуживает – ангелам не место в Аду.
Через час мы мокрые лежали в неглубоком сугробе, восстанавливали дыхание после длительного смеха и смотрели на звезды, которые я никогда не замечал прежде. Это, наверное, странно – видеть звезды в городе, ведь тут слишком высокие дома, слишком много выхлопных газов, все слишком иное, чтобы они показывались. Красота всегда скрывается за слоями пыли и грязи, а когда она дает о себе знать, то эти мгновения… они бесценны. Думаю, никто не сможет ответить на вопрос: «Как часто ты наблюдал за чем-то с таким восторгом, что на твои глаза наворачивались слезы?» - потому что люди слепы. Слепые, слепые бедняги, не знающие, что такое настоящая красота.
Общество обращает внимание на ткань, из которой сшита одежда, на ценник, который висит на ней, на человека, что ее примеряет, на его фигуру, черты лица, волосы, но только не на то, кем он является на самом деле. Им даже будет не так важен тот факт, что эта миленькая блондинка – убийца, если они узнают, что у нее в кармане миллион долларов. Их раздражает, когда им говорят, что их обувь не подходит к пальто, но они смело критикуют цвет рубашки, что, по их мнению, не подошла к джинсам.
Плевать я хотел на любовь к человечеству! Как о таком вообще можно говорить, когда тебя окружают одни лишь свиньи, топчущие жемчуга? Как такое понятие вообще может существовать в таком мире, как наш? Иногда я всерьез думаю, что апокалипсис стал бы спасением всей земли. Подумайте только: мир лишился бы всего живого, грязного и алчного, а потом сам породил бы высших существ, значительно отличающихся от нас. Мне плевать на время, которое уйдет на возрождение, если все это действительно будет чего-то стоить. Перестраивать мир животных собственноручно – бессмысленно, потому что тут, в стаде, все идут за одной паршивой овцой, которая позже меняет все стадо. Проще избавиться от всех голов, чем попытаться изменить их снова.
Хотя, кое-кто все же может спасти мир. Один-единственный человек, в котором собирается энергия сотен. Тот, кто сможет повести за собой всех, кто еще не обратился в новую версию недочеловека. Они смогут создать совершенно иное поколение, которое выселит остальное. Они воссоздадут тот мир, что был намного раньше нынешнего, миллиарды лет назад.
И этот человек сейчас сидит на кровати в моей комнате и пожирает меня взглядом. Я моментально краснею – не привык, выйдя из душа, видеть кого-то в своей обители.
Все дело в том, что находиться на улице в мокрой одежде было слишком холодно, и мы решили воспользоваться тем, что сегодняшним вечером мой дом был практически пуст. Практически. Майки был тут, но, увидев нас до одури счастливых на пороге дома, он заговорщески улыбнулся и, сказав, что пойдет слушать музыку, закрылся в собственной комнате. Я сделал вид, что не понял его прямого намека и, напоив Фрэнка чаем, ушел в душ. Когда я вышел оттуда полуобнаженным, то наткнулся на горящие глаза и довольную улыбку.
- Ты даже не представляешь, насколько ты прекрасен сейчас, - прошептал он, вставая с кровати, подходя ко мне и оставляя невесомый поцелуй на ключице. Кожа в том месте, куда прикоснулись его губы, сразу запылала; я прикрыл глаза. Перед глазами промелькнули воспоминания того раза, когда мы с Фрэнком были максимально близки, и я сразу почувствовал, как возбуждаюсь.
- Майки дома, - выдохнул я, отталкивая парня от себя. – Мы не можем.
- Он свалил несколько минут назад, явно дав понять, что его не будет довольно долго, - тихо рассмеялся Фрэнк, оставляя поцелуй за левым ухом и запуская пальцы во влажные волосы, отчего по мне пробежалась волна мурашек. Он засасывал кожу на шее, а я тихо постанывал, чувствуя легкую боль в некоторых местах и представляя, как засосы будут выглядеть завтра, например. – В душ, - прошептал Фрэнк, разворачивая меня к себе спиной и выталкивая из комнаты.
В душевой кабинке стоял пар, струи горячей воды разбивались о кафельный пол, а моя спина прижималась к уже теплой стене. Белое махровое полотенце, что прежде прикрывало нижнюю часть моего тела, осталось снаружи, а вот Фрэнк даже не удосужился снять с себя одежду, что очень мешало и предоставляло массу неудобств. Я прошипел и, оттолкнув Фрэнка, стал стягивать с него насквозь промокшую футболку. Я кинул ее куда-то за пределы прозрачных дверей, а вслед за ней полетели и джинсы вкупе с нижним бельем. Фрэнк сделал шаг вперед и, буквально впечатав меня во всю ту же стенку, напористо поцеловал, лишая кислорода и всякого рассудка. Поцелуй был голодный, яростный, слюнявый, и мне сносило от этого крышу. Мы оба были возбуждены до предела, его член терся о мой, и этот не такой уж большой контакт приносил хотя бы какое-то облегчение.
Мою голову покинули все мысли, которые вообще когда-либо посещали ее, когда Фрэнк, растягивая меня, нашел простату. Он массировал ее, ни на секунду не отводя пальцы, а я задыхался в собственных стонах, закатывал глаза от наслаждения и просил большего.
- Фрэнк, а-ах… Я готов, войди в меня, - я запрокинул голову назад, нечаянно ударяясь затылком о проклятую плитку, когда Фрэнк снова коснулся той самой точки.
- В ванной есть презервативы? – спросил он, вытаскивая из меня свои пальцы, тем самым давая мне время отдышаться.
- К черту их, хочу почувствовать тебя всего, - ответил я, поворачиваясь спиной к парню. Мы едва могли различать голоса друг друга из-за шума воды, но того, что мы слышали, было достаточно. – Я чист. - В воздухе все еще витал пар, а вода по-прежнему была довольно горячая, но мне было плевать на это. Она струями стекала с моих волос по шее, груди, животу и продолжала свой путь дальше по телу.
- Я тоже, - ответил Фрэнк. Я почувствовал, как он проводит членом между моих ягодиц, все больше распаляя меня. В следующую секунду он вошел, но я почти не чувствовал боли. Потянув меня за волосы, Фрэнк снова поцеловал меня и начал двигаться.
Мною руководили лишь страсть и похоть, они овладевали моим разумом и заставляли вести себя, как самая последняя шлюха. Я двигался навстречу бедрам парня, насаживаясь глубже на его член и выстанывая ругательства. Фрэнк обхватил руками мои плечи и, прижимаясь ко мне сзади, стонал на ухо, засасывая мочку и попутно шепча грязные словечки, которые возбуждали меня еще больше, хотя больше, казалось, уже некуда. Наши голоса эхом отражались от стенок душевой, и мне оставалось лишь надеяться на то, что мы до сих пор были одни.
Движения Фрэнка становились все быстрее и резче, с каждым толчком я был все ближе к оргазму, но внезапно он вышел из меня и, развернув лицом к себе, сказал:
- Хочу видеть твое лицо, - и вот я снова надрываю голосовые связки, обхватываю ногами бедра
Фрэнка и достигаю пика наслаждения, кончая, так и не прикоснувшись к себе, и пачкая живот Фрэнка своей спермой. Чувствую, как Фрэнк, сделав еще один толчок, изливается в меня и выстанывает мое имя. Он выходит из меня, и мы вместе оседаем на пол душевой, приводя в порядок мысли и дыхание.
***
Фрэнк спит, мирно посапывая, а я смотрю на его подрагивающие в свете луны ресницы и мысленно прокручиваю в голове сегодняшний день. Он был такой простой и легкий, не произошло ничего, что заставило бы меня почувствовать себя полнейшим дерьмом, и это пугало больше всего. Такое продолжалось на протяжении нескольких дней, и это означало только одно: в ближайшем времени меня ждет что-то по-настоящему ужасное. Мне оставалось лишь надеяться на то, что я выживу после того, что для меня уготовила Карма.
Откуда я это знаю? Так устроена Вселенная.
========== Глава 19. Черное Рождество ==========
В детстве праздник означал для меня что-то волшебное, а особенно – Рождество. Я закупал подарки еще за три месяца до всего этого, обдумывал, куда будет лучше поставить ель, как именно украсить ее игрушками и куда подвесить омелу. За считанные недели до Рождества я становился слишком возбужденным, активным и неусидчивым, доставал родителей расспросами о подготовке и диктовал им свои условия.
Теперь все по-другому, и главной причиной этого является то, что я потерял всякое желание принимать какое-то (даже пассивное) участие в организации праздника, потерял интерес вообще делать все это. Просто не вижу смысла: мы готовимся, закупаемся продуктами, покупаем подарки всем близким (обязательно всем, потому что если ты про кого-то забудешь, то тебе об этом еще сто лет напоминать будут!), а потом плачем о том, что у нас совсем нет денег. Это так странно, на самом деле. Для кого это все вообще? То есть, никто ведь не заставляет нас делать все то, что мы делаем. Ставлю сотню на то, что половина земного шара празднует Рождество, Новый Год, День Благодарения и прочие праздники только потому, что так надо.
Однако больше всего в праздниках я ненавидел то, что мои родители снова начинали представлять себя актерами большой сцены – они делали вид, будто мы – образцовая семья, в которой соблюдаются все традиции и в которой все друг друга любят. Впрочем, не вижу смысла детально обрисовывать все это, потому что вы и так знаете, как это обычно у нас бывает. Раньше, когда бабушка еще была жива, Рождество хоть как-то доставляло мне удовольствие: Елена приезжала к нам вечером, когда мама уже сервировала стол, выкладывала из огромных сумок угощения и небольшие подарки и, беря в руки скрипку, почти весь вечер играла для нас неизвестные никому мелодии. Тогда я действительно наслаждался запахом хвои, идущим от ели, вкусом вишневого пирога и гулом, доносящимся из соседних домов. Но то было раньше.
Мама копошилась на кухне в попытках приготовить что-нибудь к ужину, папа пытался нормально поставить не слишком большое, но пышное хвойное дерево, а Майки уже топал по лестнице, неся в руках несколько коробок, набитых игрушками. Один я сидел на диване и наблюдал за этим хаосом со стороны, приподняв правую бровь и скрестив руки на груди. На мне была огромных размеров растянутая белая футболка, и было очень рискованно надевать ее, потому что мои руки, если вы еще не забыли, украшали шрамы. Если кто-нибудь из родителей, или – не дай бог! – Майки увидит это, то меня совершенно точно будет ждать катастрофа. Хотя что-то довольно громко нашептывало мне, что гораздо больший скандал будет ждать меня, если я сейчас же не поднимусь со своего места и не пойду помогать брату украшать елку.
- Ну что? Снова повесили это на нас? – спросил я у Майки, откидываясь на диванные подушки и наблюдая за ним вниз головой.
- Как обычно, - кивнул он.
Около часа мы вешали разноцветные стеклянные шарики, украшая ими привезенное отцом дерево. За это время я успел очень неудачно свалиться с неустойчивой табуретки, разбить три шарика и порезать себе палец осколками. Но результатом, в целом, мы остались довольны. Правда, Майки немного испугался, когда увидел стекающую по моему указательному пальцу кровь, но мне удалось успокоить его, что было немного смешно, потому что обычно в таких случаях он успокаивал меня.
Остаток дня продолжался в ужаснейшей канители, и спокойно присесть мне удалось лишь к вечеру, когда мы все садились за стол, который просто ломился от еды. Тут была и курица, и множество салатов, и фрукты, и овощи, и сладкое, и вообще все, что можно было поставить на стол. Аппетит у меня отсутствовал: меня все никак не покидало ощущение, что вот-вот произойдет что-то очень массивное и устрашающее. Мои чувства сейчас можно было сравнить с чувствами Дугласа из той книги, что дал мне Фрэнк: он ведь тоже чувствовал тревогу.
Страх проникал в меня вместе с воздухом, двигаясь по венам вместе с кровью, но он не покидал организм с выдохом, нет. Он оставался где-то у сердца, скапливался опухолью и давил на ту самую мышцу, благодаря которой я жил. Я все думал, как это – умирать от страха, а теперь вдруг понял. Умирать от страха – значит, в буквальном смысле, задыхаться от него.
Сейчас я могу с легкостью сказать, что он убивал меня. Тот сгусток, в который он собирался, давил на сердце, замедлял его работу, и мне катастрофически не хватало кислорода. Это было похоже на правильную передозировку снотворным, когда ты действительно засыпаешь: болезненно и долго, - а не выблевываешь содержимое желудка и задыхаешься в рвоте. Ты засыпаешь, но ты не хочешь спать, чувствуешь, как тяжелеют веки, как начинает понемногу отказывать тело, как замедляется сердцебиение и дыхание. Как ты умираешь.
Страх – снотворное, которое убивает меня.
Во время Рождественского ужина в комнате стояла угнетающая тишина, разбавляемая скрежетом ножей по тарелкам и звоном фужеров. Мое сердце пыталось пробиться сквозь эту толстую пелену страха и начало биться быстрее. Глаза судорожно перебегали с одного лица на другое, находя в каждом что-то пугающее. Внезапно несильный толчок в ногу вырвал меня из оцепенения. Переведя взгляд на Майки, я встретился с его внимательным вопрошающим взглядом. Кривовато улыбнувшись ему, я опустил взгляд в тарелку и принялся ковыряться в курице. Минутой позднее голос подала мама:
- Джерард, у нас для тебя новости, - отложив приборы по краям от тарелки, она взглянула на Дональда и, едва заметно кивнув ему, перевела взгляд на меня.
- А? – как-то слишком запоздало и не к месту откликнулся я.
- Мы записали тебя на сеансы к одному очень хорошему психологу, он поможет тебе найти себя и избавиться от негативного влияния, - продолжила женщина, а я пытался обмозговать то, что она сказала. Закатив глаза, заговорил отец:
- Он сделает из тебя нормального человека, и совсем скоро ты обзаведешься подружкой. – Внутри что-то ухнуло. Но нет, это была не обида, и даже не злость. Это было облегчение, шарик, что впитывал в себя кислород из крови, наконец, лопнул и я смог дышать свободно.
Хотя, погодите-ка. Что? Неужели они настолько не хотят признавать меня, что решили слепить из того, кем я являюсь, что-то другое? Неужели они готовы доверить своего ребенка совершенно чужому человеку, который будет задавать ему много провокационных вопросов, копаться в его голове, делать записи в своем блокноте, а потом говорить им свои выводы? Конечно да!
Каждый родитель мечтает знать, о чем думает их ребенок, какими мыслями он живет и как смотрит на мир, даже если этому ребенку кажется, что его не замечают. Какая к черту разница, чем подогрет их интерес: родительским инстинктом или человеческим любопытством, если в конце это приводит к одному? Я бы никогда не подумал, что Донна и Дональд, люди старого воспитания, имеющие иные моральные принципы, пойдут на такое. Дело даже не в том, что они не хотят иметь сына-гомика, это ведь и так понятно. Я о том, что раньше было очень стыдно признавать, что кто-то из твоих родственников – или даже ребенок, боже! – посещает психолога и ходит к нему на консультации. Это мгновенно становилось клеймом на всю семью: соседи начинали избегать ее, шушукаться за спиной и пускать всякие байки. Но что я вижу! Они сами позвонили этому мозгоправу и договорились о днях посещения, частоте и оплате. Я, конечно, допускал подобную мысль, но вероятность ее осуществления была критически мала.
Однако больше всего в этом меня пугал не тот факт, что меня будут опрашивать о моей сексуальной ориентации, фантазиях, снах, мыслях и прочем, а тот, что меня вообще будут опрашивать. Психологи – они ведь коварные, постоянно задают какие-то двусмысленные вопросы, заставляют впадать в ступор, а потом еще и пометки какие-то делают, если ты отвечаешь слишком быстро или слишком медленно. Я боюсь, что он выявит в моем поведении что-то, что сможет выдать мою склонность к суициду и пристрастие к лезвиям. Я боюсь, что он расскажет об этом родителям, что позже повлечет за собой еще большие проблемы, чем какие-то скандалы три раза в неделю и домашние аресты.
- Я не буду к нему ходить, - ответил я, смотря прямо в глаза каждому родителю по очереди.
- А тебя никто и не спрашивал, - нагло усмехнулся отец. – Мы с мамой уже обо всем договорились: сеансы будут проводиться два раза в неделю по полтора часа каждый.
- Просто, блять, замечательно! – я одним резким движением отодвинул от себя тарелку и откинулся на спинку стула, скрещивая руки на груди и сверля взглядом белоснежную скатерть.
- Боже, - выдохнул Майки, который все это время молчал. – Как вы можете быть такими слепыми?! – его голос внезапно повысился, и в нем отчетливо проявились нотки гнева, отчаяния и истерики. Я испугался того, что сейчас произойдет, и, подняв взгляд на брата, стал медленно качать головой из стороны в сторону, немо стараясь уговорить его замолчать. Он посмотрел на меня извиняющимся взглядом и повернул голову в сторону родителей, вставая из-за стола. Тут я понял: <i>он знает.</i> Знает, что я делал с собой на протяжении года, знает, как я пытался покончить с собой, знает, кому нужно было звонить в тот день, когда я совершил свою первую неудачную попытку. Он знает все, и осознание этого свалилось на мою голову внезапно, накрывая меня волной полнейшего шока, заставляя комнату крутиться перед глазами, а дыхание – сбиваться. – Неужели вы не видите, что он танцует на лезвиях? – глаза моих родителей, до этого светившиеся гневом, теперь покрылись пеленой непонимания и замешательства. К щекам приливал жар, а сердце колотилось, как бешеное. Я все еще был в той самой растянутой футболке, и за последние три секунды я успел проклясть ее уже тысячу раз. Мне хотелось натянуть рукава до самых пальцев, но проблема была в том, что они, рукава, отсутствовали.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |