Книга должна быть возвращена не позднее указанного срока 13 страница

¹ Рассмотрим, как работает данный критерий, на следующем примере. В годы застоя в сфере отношений так называемой тене­вой экономики сложилась практика обмена между предприятия­ми накопившимися у них сверхнормативными запасами ресур­сов. К началу перестройки, когда уже было очевидно, что совет­ское плановое хозяйство с его жесткой централизацией не в состоянии обеспечить надлежащее распределение ресурсов, ряд экономистов предлагал легализовать эту практику обмена, закре­пив такую возможность в законодательстве. На первый взгляд по­добное решение проблемы следовало бы считать социально обу­словленным, поскольку оно было вызвано хозяйственной необхо­димостью. Однако если посмотреть на проблему с позиции права собственности, то мы увидим, что предприятия обменивали то, что не являлось их собственностью, т. е. они обменивали не свое, а чужое. Следовательно, рассматриваемые отношения обмена по самой своей природе носили характер исключения из общезначи­мого правила, его нарушения (ведь по общему правилу обмени­вать можно свое), а поэтому они не могли иметь то всеобщее зна­чение, которое требуется правовой нормой. Кстати, отсутствие об­щезначимости нормы всегда сопряжено с несправедливостью и неравенством субъектов данных отношений: ведь при легализа­ции подобной практики обмена в более выгодном положении ока­зались бы не те, кто лучше работал, а те, кто сумел каким-то иным образом накопить излишки ресурсов для обмена.

Примером возведения правовых по своей природе норм обычного поведения в ранг действующего законода­тельства является признание законодателем в период пе­рестройки тех форм взаимоотношений между колхозами, совхозами и так называемыми шабашниками (временны­ми строительными бригадами, выполняющими работы на договорной основе), которые сложились и развились в СССР в эпоху застоя. Эти стихийно формирующиеся тру­довые коллективы действовали вне рамок всеобщей тру­довой повинности, т. е. обязанности трудиться на госу­дарственных или колхозно-совхозных предприятиях. Их договорные отношения с совхозами и колхозами регули­ровались сложной и противоречивой системой фактиче­ских социальных норм. Подобные отношения, строив­шиеся в основе своей на правовых принципах доброволь­ности, равенства и независимости сторон, по сути дела, представляли собой первые ростки свободы и частной инициативы в сфере трудовой деятельности. Конечно, за­ложенное в них правовое начало было существенно де­формировано общим неправовым контекстом, что прояв­лялось в многочисленных злоупотреблениях как со сто­роны хозяйственных руководителей, так и со стороны самих «шабашников».

¹ На долю «шабашников» к этому времени приходилось от 30 до 60% строительных работ в сельской местности. См.: Круг-лянская Н. Дорога // Известия. 1985. 17 апр.

Естественно, что в период застоя отношение властей к таким формам хозяйственной предприимчивости и тру­довой активности населения было резко негативным. Од­нако уже к началу перестройки деятельность подобных бригад приобрела столь большой размах¹, что не считать­ся с ней стало невозможно. Перестройка дала толчок к пересмотру отношения власти к практике «шабашниче­ства». В принятом Советом Министров СССР постановле­нии от 15 мая 1986 г. «Об упорядочении организации и оплаты труда временных строительных бригад» была да­на в целом положительная оценка этой форме хозяйст­венной деятельности, а в изданных во исполнение этого постановления Положении о порядке проведения работ временными строительными бригадами и Типовом дого­воре на выполнение таких работ был учтен сложившийся на практике опыт нормативного регулирования данной сферы. Таким образом, нормотворческий орган признал правовой характер тех норм, которые функционировали в форме обычая. Принятие такого социально обусловлен­ного правового решения стало возможным потому, что действовавшие на практике нормы уже имели правовую природу, поскольку развивались на основе принципа формального равенства. В данном случае законодатель легализовал правовой обычай, переведя его в ранг законо­дательной нормы.

Другая форма официального признания норм обычно­го поведения в качестве полноправных регуляторов об­щественных отношений — легализация таких правовых обычаев в качестве источника права. Именно так, напри­мер, поступил законодатель, санкционировав в ст. 5 Граж­данского кодекса РФ в качестве одного из источников гражданского права обычай делового оборота.

Социология права может существенно помочь законо­дателю в изучении складывающихся на практике факти­ческих социальных норм и в их оценке с точки зрения права, если сумеет конкретизировать общетеоретические положения о формальном равенстве как сущностной ха­рактеристики права, разработанные в рамках либертар-ной концепции правопонимания.

¹ Нерсесянц В. С. Философия права. М., 2006. С. 37—38.

² Там же. С. 48.

Формальное равенство трактуется автором данной концепции В. С. Нерсесянцем как триединство таких внутренне взаимосвязанных и предполагающих друг дру­га компонентов, как равная мера, свобода и справедли­вость. В своих работах В. С. Нерсесянц делал основной ак­цент на том, что право — это равная мера именно свободы и справедливости. Право, писал он, — это равная мера свободы («своим всеобщим масштабом и равной мерой право измеряет... именно свободу... в человеческих взаи­моотношениях»¹) и справедливости (право взвешивает на единых весах и оценивает фактическое многообразие пар­тикулярных отношений «формально равным, а потому и одинаково справедливым для всех правовым мерилом»²). При этом не вполне определенной оказалась позиция ав­тора по вопросу о том, что такое равная мера. Между тем этот вопрос нуждается в прояснении для понимания пра­вовых характеристик такой ключевой социальной пробле­мы, как проблема распределения социальных благ.

¹ Четвернин В. А. Введение в курс общей теории права и го­сударства. М., 2003. С. 46—47.

² В данной связи В. А. Четвернин приводит пример с нало­гообложением. Рассматривая возможные модели налогообложе­ния, он утверждает, что правовым является только тот вариант налогообложения, при котором все граждане платят один и тот же налог в абсолютном исчислении (другие варианты: налог бе­рется в фиксированном проценте от дохода каждого; процент налогообложения дифференцирован в зависимости от уровня доходов при сохранении различий в доходах; процент налогооб­ложения дифференцирован таким образом, чтобы исключить различия в доходах). Только в этом случае, говорит он, «граж­дане выступают как формально равные абстрактные лица-нало­гоплательщики. Они не равны по имущественному положению, но к ним применяется одинаковый масштаб — и когда они пла­тят налоги, и когда они пользуются государственной защитой» (Четвернин В. А. Введение в курс общей теории права и госу­дарства. С. 47).

Не случайно именно в этом пункте наметились расхож­дения между автором либертарной концепции правопони-мания и рядом его последователей. Так, например, В. А. Четвернин исходит из того, что правовое равенство всегда есть «равное обращение с разными людьми или применение одинакового масштаба к фактически неодина­ковым субъектам»¹, трактуя равную меру (т. е. примене­ние одинакового масштаба к различным субъектам) как чистое равенство людей, никак не откорректированное с учетом их социальных и биологических различий, перед единой для всех нормой. По сути дела, речь идет о про­стом равенстве между деянием и воздаянием (между тру­дом и его оплатой, между правонарушением и наказани­ем, между заслугой и вознаграждением), когда деяние рассматривается не как процесс, в котором проявляются индивидуальные особенности действующего субъекта, а лишь как результат, для которого эти особенности не име­ют значения².

С этих позиций В. А. Четвернин интерпретирует уче­ние Аристотеля о распределяющей и уравнивающей справедливости, делая акцент на аристократической по своей сути трактовке распределяющей справедливости как права лучших на большую долю при распределении социальных благ. Таким образом, аристотелевское уче­ние становится у него теоретической платформой для от­рицания правового характера того феномена, который в современном политическом словаре называют социаль­ной справедливостью. Отсюда следует отрицание право­вой природы социального законодательства и правового характера социальной политики государства в целом. По мнению В. А. Четвернина, социальное государство и принимаемое им социальное законодательство, устанав­ливающее льготы и привилегии для социально слабых слоев общества, носят неправовой характер. Социальная политика государства, отмечает автор, «регулирует пере­распределение национального дохода в интересах обще­ства в целом и, особенно, в пользу социально слабых....Сущность социального законодательства — это приви­легии, льготы и преимущества, или так называемая по­зитивная дискриминация»¹. Осуществляя такую полити­ку, государство, по его мнению, «не связано правом и действует вопреки праву: здесь законодатель и прави­тельство руководствуются соображениями социальной солидарности, эгалитаризма, гуманизма, целесообразно­сти, фактических возможностей и потребностей эконо­мики»².

¹ Четвернин В. А. Лекции по теории права. Вып. 1. М., 2000. С. 48.

² Там же. С. 49.

Что касается отрицания правовой природы социально­го законодательства, то автор либертарной концепции права, никогда не разделявший такого мнения, нигде до­статочно четко не отмежевался от подобной позиции ряда сторонников либертарного правопонимания. Между тем из некоторых его высказываний ясно, что он не рассмат­ривал формальное правовое равенство как чистое равенст­во между деянием и воздаянием, не учитывающее соци­альных и биологических характеристик людей. Прежде всего это следует из его трактовки понятия «равная ме­ра». Право как равная мера, писал он, означает «не толь­ко всеобщий масштаб свободы и единую для всех норму правовой регуляции, но также и соблюдение эквивалента, соразмерности и равномерности в отношениях между са­мими субъектами права»¹. Чтобы понять, какой смысл вкладывал В. С. Нерсесянц в тезис о соразмерности в от­ношениях между субъектами права, важно иметь в виду, что он не отрицал правового характера социальной под­держки со стороны государства тех групп населения, ко­торые не имеют возможности воспользоваться наравне с другими своей правоспособностью (т. е. не могут рассмат­риваться как соразмерные с другими в сфере реализации своей правоспособности). При этом ученый подчеркивал, что «те или иные требования так называемой социальной справедливости с правовой точки зрения имеют рацио­нальный смысл и могут быть признаны и удовлетворены лишь постольку, поскольку они согласуемы с правовой всеобщностью и равенством и их, следовательно, можно выразить в виде абстрактно-всеобщих требований самой правовой справедливости в соответствующих областях социальной жизни. И то, что обычно именуется социаль­ной справедливостью, может как соответствовать праву, так и отрицать его»².

¹ Нерсесянц В. С. Философия права. М., 2006. С. 30.

² Там же. С. 48.

Чтобы понять точку зрения В. С. Нерсесянца по дан­ному вопросу, следует обратить внимание на его критику аристотелевской концепции распределяющей и уравни­вающей справедливости (кстати, до сих пор доминирую­щей в современной философско-правовой мысли). «Вос­ходящее к Пифагору, а затем к Платону, Аристотелю и вплоть до наших дней представление о двух типах равен­ства, — отмечал он, — является ложным, соответствую­щим ситуации неразвитого права¹. Правовое равенство (в каждое данное время в своем объеме и смысле) всегда одно. Деление же равенства на демократическое и ари­стократическое, уравнивающее и распределяющее, стро­гое и пропорциональное и т. п. является формой выхода за рамки правового равенства в сторону привилегий... Разные характеристики равенства (пропорциональное, распределяющее и т. п.) остаются равенством лишь в тех пределах, в которых они не выходят за рамки правовой компенсаторности. Всякий выход в процессе пропорцио­нально-распределяющего уравнивания за границы право­вой компенсации (курсив мой. — В. Л.) ведет к появле­нию привилегий, т. е. к нарушению права»².

¹ Эта неразвитость права проявлялась, в частности, в том, что политические характеристики личности (статус свободного гражданина в условиях рабовладельческих отношений) или ее социальные характеристики (принадлежность к аристократии) и т. п. представлялись естественными, само собой разумеющи­мися основаниями для получения преимуществ перед другими членами сообщества по принципу геометрического равенства.

² Нерсесянц В. С. История политических и правовых уче­ний. М., 2005. С. 78; Он же. Философия права. М., 2006. С. 31—32, 509.

Отсюда следует, что мерой правовой компенсации явля­ется у него мера, позволяющая человеку иметь не только равное с другими право, но и возможность воспользовать­ся этим правом соразмерно своей воле и своим собствен­ным усилиям. Таким образом, компенсаторно-правовой (т. е. соответствующий принципу формального равенства) характер преимуществ, получаемых наиболее достойны­ми, означает, что эти преимущества являются компенса­цией либо их личных усилий, затраченных на получение выдающегося результата (премии для победителей творче­ских и научных конкурсов, льготы для ветеранов или ге­роев войны и т. п.), либо уязвимости их статуса (депутат­ский иммунитет и т. п.). В остальных случаях предо­ставление преференций нарушает правовой принцип формального равенства и, следовательно, ведет к приви­легиям одних и к дискриминации других. Тот же меха­низм правовой компенсации действует и в отношении наиболее слабых членов общества, не имеющих возможно­сти воспользоваться своей правоспособностью: общество компенсирует им их биологическую и социальную сла­бость, подтягивая их к уровню равной правоспособности (или, что то же самое, — к уровню равенства возможностей в правовой сфере). С позиций такого критерия возможны ситуации, когда и социальное законодательство имеет ха­рактер привилегий. Это случается, если объем гарантируе­мых социальных благ превышает размер, необходимый для подтягивания социально слабых до уровня, обеспечиваю­щего им возможность реализовать свои права наравне с другими субъектами (подобная ситуация, которую у нас по­ка что трудно себе представить, уже вполне реальна на За­паде, что в значительной мере порождает резкое неприятие идеи социального государства со стороны ряда западных философов и правоведов).

Поддержка слабых в целях обеспечения им одинако­вого со всеми уровня стартовых возможностей в сфере реализации их правоспособности может выражаться не только в предоставлении им определенных преференций, но и в законодательном ограничении более сильных субъектов. Но это должно быть не произвольное ограни­чение, продиктованное соображениями политической це­лесообразности или морально-нравственным постулатом взаимопомощи, а правовое ограничение, направленное на преодоление действия принципа накопляемого преиму­щества и обеспечение формального равенства субъектов правового взаимодействия. Последний момент требует пояснения.

Так называемый принцип накопляемого преимущест­ва, означающий, что преимущество более сильного с како­го-то момента начинает возрастать независимо от его лич­ных заслуг, удачно иллюстрирует народная пословица «Деньги идут к деньгам». В. Д. Зорькин называет это яв­ление «ловушкой неравенства». Он, в частности, пишет: «Если баланс власти неверен, значит существует неравен­ство богатства и экономических возможностей. Ловушки неравенства образуют порочный круг, экономическое и политическое неравенство усиливают друг друга. Меры вмешательства, повышающие человеческий потенциал тех, у кого он наиболее ограничен (прежде всего у бед­ных), помогут им стать более производительными эконо­мически и более результативными политически....Пре­одоление «ловушки неравенства» для России — это крите­рий ее дееспособности как социального государства»¹.

Наиболее очевидным образом действие принципа на­копляемого преимущества проявляется в экономической сфере. И если бы законодатель не проводил политику дифференцированного налогообложения, не принимал мер антимонопольного характера, не осуществлял под­держку малого и среднего бизнеса и т. д., то рано или поздно действие принципа накопляемого преимущества привело бы к жесткой монополизации экономики со все­ми вытекающими отсюда последствиями для иных сфер социальной жизни. То же самое в сфере международных экономических отношений: если бы государства не про­водили политику протекционизма в отношении нацио­нальной экономики, то такое неоткорректированное фор­мальное равенство (но не равноправие!) иностранного и отечественного капиталов неизбежно привело бы к опас­ному доминированию транснационального капитала в структуре национальной экономики.

¹ Зорькин В. Д. Стандарт справедливости // Российская газе­та. 2007. 13 июня.

Деятельность законодателя по обеспечению нормаль­ной экономической конкуренции будет носить правовой характер в той мере, в какой она препятствует получе­нию экономически сильными субъектами преимуществ за счет уже имеющихся в их распоряжении (т. е. накоп­ленных ранее) ресурсов, а не за счет собственных уси­лий, таланта, своего риска или везения (как обратной стороны риска). Превышение законодателем этой меры означает, что законодательная политика в данной облас­ти утратила правовой характер и ориентируется уже не на принцип правового равенства, а на нравственный принцип благотворительной поддержки слабых за счет сильных, на принцип политической целесообразности, согласно которому необходимо ограничение классового неравенства, и т. п. Определить эту тонкую грань между правовым и неправовым решением — задача законодате­ля, требующая каждый раз творческого подхода.

Не столь очевидно, хотя и не менее опасно действие принципа накопляемого преимущества в сфере политиче­ских отношений. Рассматривая законодательное регули­рование российской многопартийности и избирательного процесса, можно с достаточными на то основаниями ут­верждать, что все наиболее принципиальные новеллы Федерального закона от 11 июля 2001 г. № 95-ФЗ «О по­литических партиях» способствовали созданию преиму­ществ для партий, которые к этому времени успели за­крепиться на политической сцене¹. На этом примере хо­рошо видно, что там, где закон не содержит жестких правовых требований по уравниванию шансов, всегда действует принцип накопляемого преимущества, в соот­ветствии с которым привилегии доминирующих в дан­ном социальном пространстве субъектов позволяют им получать еще большие привилегии.

¹ См.: Панаева В. В. Споры вокруг закона о партиях. «Демо­кратия» для избранных или общий правовой порядок для всех? // Независимая газета. 2001. 12 марта.

Таким образом, равная мера как составная часть принципа формально-правового равенства представляет собой такое равенство деяния и воздаяния, которое рас­сматривает деяние с учетом индивидуальных особенно­стей субъекта действия, предполагающих компенсацию социальной или биологической слабости человека. В ко­нечном счете речь идет о равенстве возможностей в сфере реализации людьми своего права, т. е. о соответствии их личных волевых усилий реально доступным для них пра­вам на получение социальных благ. Следовательно, дей­ствие принципа формального правового равенства не ог­раничивается рамками правового предписания, а распро-

страняется на сферу его реализации, что предполагает необходимость учета социального контекста действия правовой нормы. И здесь философско-правовая трактов­ка принципа формального равенства смыкается с социо­логией права.

§ 3. Общественное мнение и его значение для выработки социально обусловленного правового решения

Если попытаться обобщить и упростить многочислен­ные определения понятия «общественное мнение», суще­ствующие в современной социологической литературе, то можно сказать, что общественное мнение — это специ­фическое проявление массового сознания, связанное с высказыванием суждений по общественно значимым проблемам. Общественное мнение как особое явление со­циальной жизни возможно лишь при условии, когда «об­щественность осознает себя в качестве субъекта социаль­ного поведения; располагает свободной и доступной ин­формацией по предмету обсуждения; способна и имеет возможность выражать свою позицию, располагает ши­рокой сетью функционирующих каналов межперсональ­ной и межгрупповой коммуникации»¹.

¹ Политическая энциклопедия. М., 1999. С. 66.

² См.: Рабочая книга социолога. С. 100.

Такой подход существенно отличается от принятого ранее в советской социологии понимания общественного мнения как отношения населения к каким-либо явлени­ям, в формировании которого ведущую роль играет клас­совая позиция носителей общественного мнения². И дело не только в привычном для историко-материалистиче-ской доктрины указании на классовую природу данного феномена. Главные отличия состоят в том, что в рамках современного подхода общественное мнение, во-первых, связывается с высказываниями суждений (что предпола­гает свободу публичных высказываний), и, во-вторых, речь идет о высказываниях по актуальным проблемам общественной жизни. В прежнем же, советском, вариан­те общественное мнение рассматривалось как отношение населения к той или иной проблеме. Вопрос о том, может ли это отношение высказываться публично, оставался непроясненным, а в некоторых работах прямо утвержда­лось, что общественным мнением считается не только яв­ное, но и скрытое отношение людей к событиям и фак­там социальной действительности¹. При этом предмет, суждения о котором выдавались за общественное мне­ние, мог быть сколь угодно незначительным.

Подобное понимание общественного мнения очень не­далеко ушло от обыденного представления о наличии не­коего народного мнения, отражающего сложившееся в обществе отношение людей к событиям и явлениям об­щественной жизни. Такое народное мнение существует в любом обществе. Еще А. С. Пушкин в поэме «Борис Го­дунов» вложил в уста своего предка знаменитую фразу: «Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою помогой, а мнением: да! мнением на­родным». Но это «мнение народное», которое в России испокон веков было загнано в подполье и прорывалось наружу лишь в периоды страшных российских бунтов, отнюдь не есть то общественное мнение, о котором гово­рит современная социология.

¹ См.: Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 448.

Дело в том, что общественное мнение как особое соци­альное явление и специфический социальный институт существует не в любом обществе, так как оно не есть просто сумма тех частных мнений, которыми люди обме­ниваются в узком кругу семьи или друзей. Общественное мнение — это такое состояние общественного сознания, которое выражается публично, оказывая влияние на функционирование общества и его политической систе­мы. Именно возможность гласного, публичного высказы­вания населения по острым, злободневным проблемам общественной жизни и влияние этой высказанной вслух позиции на развитие общественно-политических отноше­ний отражает суть общественного мнения как особого яв­ления и социального института.

Когда мы говорим об общественном мнении как о со­циальном институте, то имеем в виду, что общественное мнение как социальное явление представляет собой сис­тему отношений, обладающих устойчивым, т. е. гаранти­рованным от случайностей, самовозобновляющимся ха­рактером¹. Речь идет о том, что в обществе сложился и функционирует особый механизм реагирования на соци­ально значимые проблемы путем высказывания по ним суждений заинтересованными членами социума. И такая реакция населения носит не случайный, спорадический характер, а является постоянно действующим фактором общественной жизни. Когда мы говорим об обществен­ном мнении как о факторе общественной жизни, речь идет о том, что общественное мнение влияет на развитие общественных отношений. Функционирование общест­венного мнения как социального института означает, что оно действует в качестве своего рода «социальной вла­сти», т. е. «власти, наделенной волей и способной подчи­нять себе поведение субъектов социального взаимодейст­вия»². Очевидно, что это возможно лишь там, где, во-первых, существует гражданское общество, свободное от диктата политической власти, и где, во-вторых, власть считается с позицией общества. В этом смысле мы гово­рим об общественном мнении как об институте граждан­ского общества.

¹ См.: Основы социологии / Под ред. А. Г. Эфендиева. М., 1993. С. 130.

² Сафаров Р. А. Политический статус общественного мне­ния // Социологические исследования. 1979. № 4. С. 14.

Научная традиция, связывающая существование ин­ститута общественного мнения с наличием гражданского общества (т. е. исторически — буржуазного общества) и характерной для такого общества свободой индивидов, идет еще от Гегеля, который, в частности, писал в «Философии права»: «Формальная субъективная свобо­да, состоящая в том, что единичные лица как таковые

(т. е. частные лица, члены гражданского общества. — В. Л.) имеют и выражают свое собственное мнение, суж­дение о всеобщих делах и подают совет относительно них, проявляется в той совместности, которая называет­ся общественным мнением»¹. Подобная свобода возника­ет лишь с утверждением гражданского общества как от­личной от государства, самостоятельной, неполитической сферы частных (индивидуальных и групповых) интере­сов.

Общественное мнение в его современном значении и понимании возникло лишь с развитием буржуазного строя и формированием гражданского общества как сфе­ры жизни, не зависимой от политической власти. В Средние века принадлежность человека к тому или иному сословию имела непосредственное политическое значение и жестко определяла его социальную позицию. С зарождением буржуазного общества на смену сослови­ям пришли классы, состоящие из формально свободных и независимых индивидов. Наличие таких свободных, не­зависимых от государства индивидов, индивидов-собст­венников (пусть даже это собственность только на свою рабочую силу) — необходимая предпосылка формирова­ния гражданского общества и общественного мнения как его особого института.

¹ Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 352.

В нашей стране общественное мнение начало формиро­ваться в качестве самостоятельного социального института совсем недавно — с начала перестройки. О каком общест­венном мнении могла идти речь в российском обществе до 1917 г., когда социальные низы, составлявшие подавляю­щее большинство населения, и узкий слой представителей верхушки общества, в чьих руках находились основные объекты собственности и рычаги власти, жили в совер­шенно разных социально-экономических, политических, правовых, культурных и других измерениях и условиях? Не существовало общественного мнения как социального института и в условиях тоталитарного социализма, где все социальные отношения были жестко политизированы, где не было гражданского общества и свободного частного ин­дивида как носителя и выразителя независимого, т. е. не совпадающего со стереотипами господствующей идеологии и требованиями власти, гласно выражаемого мнения. Со времени хрущевской «оттепели» (50-е гг. XX в.) в СССР начали формироваться зачатки общественного мнения и появилась некоторая возможность, правда, весьма ограни­ченная, публичных высказываний по общественно значи­мым проблемам.

За годы перестройки наше общество очень быстро про­шло путь от приказного единомыслия через так называе­мые гласность и плюрализм мнений к реальному полити­ческому плюрализму и свободе слова. За этот период сформировалось и независимое в своих оценках и сужде­ниях общественное мнение. Однако можем ли мы гово­рить о том, что наше общественное мнение стало полно­ценным институтом гражданского общества?

Для ответа на этот вопрос вспомним краткую, но весь­ма насыщенную историю становления и развития обще­ственного мнения, отсчет которой надо начинать с 1988 г., когда устами Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева был провозглашен курс на гласность и плюрализм мнений. В марте 1989 г. в стране прошли первые альтернативные выборы Съезда народных депута­тов СССР, давшие мощный импульс формированию ново­го общественного самосознания. В этот период общест­венное мнение было не только очень заметным фактором социально-политической жизни страны, но нередко и ос­новным двигателем проводимых преобразований. Для об­щества, находившегося на начальной стадии перехода от тоталитарного состояния к гражданскому обществу, та­кая роль общественного мнения, очевидно, является за­кономерной.

Дело в том, что в условиях развитой демократии, при стабильной социально-политической ситуации роль и значение общественного мнения четко ограничены и сба­лансированы сильной и авторитетной представительной властью. Общественное мнение выступает там как инсти­тут гражданского общества, и его воздействие на госу­дарственную деятельность осуществляется не напрямую, а опосредованно — через формы представительной демо­кратии. При этом посредниками между обществом и го­сударством и выразителями общественного мнения явля­ются политические партии и иные общественные объеди­нения политического характера. В нашей же ситуации, когда представительные органы не были сформированы на основе достаточно свободного волеизъявления избира­телей, когда общество относилось к ним с заметной до­лей недоверия (ведь после выборов 1989 г. настойчиво звучали призывы к перевыборам по партийным спискам) и т. д., общественное мнение нередко пыталось высту­пать в несвойственной ему роли института прямой демо­кратии. Это происходило потому, что в тот период демо­кратический потенциал общества был выше, чем у структур представительной власти. И общество стреми­лось выражать свое мнение напрямую, в митинговой форме, осуществляя таким образом давление на государ­ственные органы. Вышедшие на улицу массы оказались непосредственно вовлечены в активную политическую деятельность, а их мнение стало фактором воздействия на сферу государственно-политических отношений.

Дата добавления: 2015-10-21