Книга должна быть возвращена не позднее указанного срока 11 страница

¹ Казимирчук В. П. Право и методы его изучения. М., 1965.

C. 128.

B. П. Казимирчук, — является практика, т. е. изучение
сферы реализации права в области применения законода-
тельства, судебной практики, практики государственного
управления»¹. Эти исследования проводились прежде
всего усилиями юристов, вновь обратившихся к исполь-
зованию эмпирических социологических методов для
изучения правоприменительной практики, механизмов реализации законодательства, причин преступности и т. д.

В дальнейшем границы конкретно-социологического подхода к изучению правовых явлений несколько расши­рились и включили в себя проблематику социального ме­ханизма действия права, эффективности законодательст­ва и правоприменительной деятельности, правосознания и общественного мнения о праве, престижа права, право­вой активности личности, социально-правового экспери­ментирования и т. д. Однако все эти направления иссле­довательской деятельности по-прежнему были связаны главным образом со сферой действия законодательства. Они почти не затрагивали проблем природы права как специфического общественного явления и его места в сис­теме соционормативной регуляции, социальной обуслов­ленности законодательства, его легитимности (т. е. соци­альной признанности) и т. д. Такое профилирование со­циологических исследований в праве было продиктовано инструменталистским подходом к праву как к средству (инструменту) реализации политики и установок админи­стративно-командной системы.

В 70-е гг. в рамках советской общей теории права ста­ли выделять три составные части — специально-юриди­ческую теорию, философию права и социологию права. И хотя при этом под социологией права по существу име­лось в виду историко-материалистическое учение о пра­ве, оторванное от эмпирического уровня анализа соци­ально-правовых явлений, такой подход (при всей своей условности и ограниченности) в определенной мере сти­мулировал интерес юристов к анализу права в контексте его социальных связей.

¹ См., например: Венгеров А. В., Барабашева Н. С. Норма­тивная система и эффективность общественного производства. М., 1985; Нерсесянц В. С. Право в системе социальной регуля­ции. М., 1986.

Правда, к середине 1980-х гг. и в теории права¹, и в отраслевом правоведении наметился устойчивый интерес к проблемам, связанным с местом и ролью права в сис­теме социальной регуляции, с нормативной структурой общества, с зарождением и функционированием тех со­циальных норм, которые стихийно складываются в об­ществе в обход закона или в восполнение пробелов в действующем законодательстве. Наибольшее внимание этой проблематике было уделено в работах советских криминологов.

Интерес юристов к данной проблематике в значитель­ной мере был обусловлен пониманием того обстоятельст­ва, что в реальной жизни стихийно складываются нор­мы, нарушающие действующее законодательство либо восполняющие пробелы в законодательном регулирова­нии. В частности, заметно усиливавшейся в то время тенденцией, вызывавшей особую тревогу специалистов, было возрастание числа конкурирующих с законом норм в сфере хозяйственных отношений.

Имея в виду эту ситуацию, А. М. Яковлев писал: «По мере расхождения с изменившимися социальными усло­виями регулятивная функция институциональных соци­альных норм становится менее эффективной, отрыв от реальности подрывает социальную эффективность соот­ветствующих норм. В этих условиях в сфере экономиче­ских отношений спонтанно, самопроизвольно возникают новые, неинституционные нормы. С одной стороны, они могут более адекватно отражать изменившиеся условия, но, с другой стороны, находясь вне институционального контроля, не обретя характера общеобязательности, не будучи признаны государственной властью, они способ­ны открывать дорогу правонарушениям»¹.

¹ Яковлев А. М. Социология экономической преступности. М., 1988. С. 61.

Отвечая на закономерный вопрос о возможностях и принципах институционализации фактически сложив­шихся норм (а применительно к правовой сфере это во­прос о том, какие из выработанных социальной практи­кой норм нуждаются в законодательном признании и за­креплении), А. М. Яковлев писал: «Разумеется, такая институционализация норм должна в этих условиях быть адекватной новым, изменившимся условиям эконо­мического развития и прежде всего новым, передовым, революционным характеристикам производительных сил»¹.

Таким образом, вопрос о правовой природе норм, нуж­дающихся в законодательном признании, им не ставил­ся. Решать проблему легитимации фактических социаль­ных норм предлагалось исходя из представлений о пер­спективах прогрессивного развития производительных сил. Наряду с такой неопределенной и социологически не верифицируемой рекомендацией автор, правда, пред­лагал и более прагматичный подход: в условиях социа­лизма (как, впрочем, по его мнению, и в капиталистиче­ском обществе) политические принципы «предопределя­ют содержание норм, регулирующих отношения в сфере экономики... Политическая воля воплощается в целях социального развития и в совокупности норм, призван­ных его обеспечивать»².

Очевидно, что при таком подходе право предстает лишь как инструмент политики, как законодательная форма выражения политической воли, основная же зада­ча законотворчества сводится к адекватному выражению этой политической воли, а не объективной правовой при­роды и формы общественных отношений. Подобная трак­товка (характерная, кстати, и для большинства других исследований данной проблематики) полностью находи­лась в русле доминировавшего в то время в советской правовой науке политико-инструменталистского понима­ния права.

¹ Яковлев А. М. Указ. соч. С. 61.

² Там же. С. 62.

Вместе с тем необходимо признать, что интерес уче­ных к вопросам соотношения законодательства со сти­хийно складывающимися в обществе системами норма­тивной саморегуляции, к генезису и механизмам дейст­вия тех фактических социальных норм, необходимость законодательной защиты и поддержки которых обуслов­лена объективными потребностями социальной практи­ки, способствовал совершенствованию научных основ за­конотворчества, расширению и углублению социологиче­ского подхода к праву, выведению его за рамки изучения лишь сферы действия уже принятого законодательства. Именно работы юристов в этой области заложили основы для развития нового, актуального в современных услови­ях направления социологических (в том числе и юриди-ко-социологических) исследований, которое можно было бы обозначить как социологию нормообразования.

Однако в целом в юриспруденции доминировали пред­ставления о том, что предметная область социологиче­ских исследований правовой проблематики — это глав­ным образом действие законодательства. Показательна в этой связи позиция В. М. Васильева и В. Н. Кудрявцева. Анализируя итоги проходившей в 70—80-е гг. дискуссии о понятии права и характеризуя одно из направлений то­гдашнего правопонимания как социологическое, они пи­сали: «Право, рассматриваемое не как застывшая сово­купность норм, а как деятельность физических и юриди­ческих лиц... применяющих и исполняющих правовые предписания, представляет собой предмет социологиче­ского изучения... На этой основе возникло и правопони-мание, ориентированное на право в действии»¹. Наряду с таким «социологическим правопониманием» они выде­лили также «нормативное правопонимание», рассматри­вающее право как систему норм, установленных или санкционированных государством, и «генетическое пра­вопонимание», сосредоточенное «на раскрытии законо­мерностей происхождения права и его формирования»².

¹ Правовая система социализма. Ч. 1: Понятие, структура, социальные связи. М., 1986. С. 26.

² Там же. С. 18.

При такой классификации направлений правопонима­ния вне социологического подхода (а соответственно, и социологии права) оказывалось изучение социальной природы права, его генезиса, социальной обусловленно­сти и т. д., а также тех нормативных характеристик пра­ва как объективного социального явления, которые должны служить ориентиром при формулировании соот­ветствующих норм законодательства.

Значительное внимание в социологических исследова­ниях советского периода уделялось так называемому ме-ханизменному подходу к анализу социальной действи­тельности. Показательно, что в монографии двух веду­щих специалистов в области экономической социологии Т. И. Заславской и Р. В. Рыбкиной, посвященной разра­ботке системы категорий данной отрасли социологии, в основу этой системы положена категория «социальный механизм развития экономики». Имея в виду этот меха­низм, они пишут, что «представление о нем — это абст­ракция. В действительности развитие экономики регули­руется не одним, а множеством социальных механизмов, каждый из которых регулирует какой-то один процесс. Так, текучесть кадров регулируется социальным меха­низмом, включающим комплекс условий, от которых она зависит; миграция населения — другим механизмом...»¹.

Конечно, в самом слове «механизм» для гуманитария есть что-то подкупающее, с ним обычно связывается ожидание точности и строгости научного анализа, свой­ственных техническим дисциплинам. Однако это вполне понятное увлечение позитивизмом с характерным для него механистическим подходом к изучению социальной жизни для западной социологической мысли в целом яв­ляется уже пройденным этапом. В нашей же социологии запоздалый всплеск интереса к «механизмам» пришелся на годы застоя и отчасти (впрочем, скорее уже по инер­ции) на период перестройки, не ознаменованные глубо­кими коренными реформами в области экономики.

¹ Заславская Т. И., Рывкина Р. В. Социология экономиче­ской жизни. Очерки теории. Новосибирск, 1991. С. 76.

При этом встает ключевой вопрос: в какой мере так называемый механизменный подход к анализу социаль­ной жизни способствовал реальному преобразованию об­щества? Если обратиться к правовой сфере, то следует признать, что увлечение проблематикой механизма пра­вового регулирования получило широкое распростране­ние как в общей теории права, так и в отраслевом право­ведении задолго до перестройки. С позиций сегодняшне­го дня уже достаточно очевидно, что основной пафос этого подхода заключался в повышении эффективности нормативного регулирования при сохранении в принци­пе неизменными как объекта регулирования (системы общественных отношений), так и самого регулятора (ад­министративно-приказных по своей сути норм законода­тельства).

То, что было сделано за прошедшие годы в данной об­ласти, имеет несомненное значение для углубления по­нимания возможностей воздействия на поведение людей средствами политико-властного регулирования, а также для выявления социальных условий, при которых такое регулирование может быть эффективным. Но нельзя не видеть и то обстоятельство, что мода на привлечение ме­ханистических аналогий к анализу правовой сферы уво­дила от понимания той объективной природы права, без соответствия которой закон становится просто нормой приказного порядка и, следовательно, лишается внутрен­ней потенции к самореализации, нуждается в неправо­вых средствах обеспечения своего действия¹.

¹ В экономике же «механизменный» подход отвлекал иссле­дователей от анализа причин экономической стагнации, от по­нимания природы социалистической собственности и перспек­тив ее развития и т. д.

Теперь уже ни для кого не секрет, что реальными ры­чагами управления, на которых все эти годы в значи­тельной степени держалась административно-командная система регуляции общественных отношений в нашем обществе (и прежде всего в сфере экономики), были не­правовые по своей природе директивы партийных орга­нов, приказные установления исполнительно-распоряди­тельной власти и т. п. Однако весь этот реально действо­вавший на практике регулятивный «инструментарий» оставался за рамками фасадной проблематики механизма правового регулирования. Создавалось впечатление, буд­то повсюду господствуют и действуют правовые нормы, которые реализуются с помощью правовых механизмов, и что для дальнейшего повышения эффективности зако­нодательства надо лишь отладить и усовершенствовать эти механизмы.

Сказанное отнюдь не означает, что само слово «меха­низм» неприемлемо в контексте научного анализа соци­ально-правовой проблематики. Отнюдь нет, надо только отдавать себе отчет, что это всего лишь слово, образное выражение, аналогия (которая, как известно, всегда «хромает»), а не понятие, несущее конкретно-определен­ную смысловую нагрузку. О механизме правового регу­лирования или механизме действия права можно гово­рить в самых разных значениях. И нельзя не признать, что именно бессодержательность данного термина делала его очень удобным для использования в условиях адми­нистративно-командного нормотворчества и практики применения соответствующего законодательства.

На пути к анализу действительного смысла и роли права в общественной жизни, к уяснению тех объектив­ных экономических, социальных, политических условий, при которых возможно формирование и эффективное действие права, важное значение имела критика админи­стративно-командного законодательства и соответствую­щего правопонимания с позиций различения права и за­кона.

Так, очевидно, что одна из первых идей правовой ре­формы — принцип «разрешено все, что не запрещено за­коном» — не могла быть выдвинута с позиций понима­ния права как административно-командного законода­тельства. То же самое относится и к идее правового государства, предполагающей взаимность прав и обязан­ностей государства и личности, т. е. наличие такого пра­ва, которому подчинено и само государство. В этом русле находятся и дальнейшие шаги по осуществлению не только правовой, но и политической и экономической ре­форм, преобразований в социальной сфере, в целом на­правленных на освобождение общества и его членов от административно-приказного типа регулирования, на

формирование подлинной законодательной власти в рам­ках разделения властей, на утверждение свободной лич­ности, независимого общественного мнения и т. п.

В целом в рамках советской социологии права четко сформировались три основных направления исследова­ний. Первое направление — это изучение социальной обусловленности законодательства, которое осуществля­лось главным образом в рамках историко-материалисти-ческой доктрины и практически было оторвано от част­ных социологических теорий и эмпирического уровня исследований. Второе направление, достаточно развитое как на теоретическом, так и на эмпирическом уровне, со­ставляли исследования эффективности действия законо­дательства и правоприменительной деятельности. Третье направление — это комплекс исследований различного профиля, посвященных изучению социального механиз­ма действия права.

Глава 5. Социальная обусловленность права § 1. Понятие социальной обусловленности права

Под социальной обусловленностью права понимается соответствие, адекватность права регулируемым общест­венным отношениям, его способность отражать объектив­ные потребности общественной жизни. Конкретное со­держание этой общей формулировки зависит от того, что имеется в виду под потребностями общественной жизни. Разные концепции правопонимания вкладывают разный смысл в трактовку данной проблемы.

В советской теории права, развивавшейся в русле мар­ксистской доктрины исторического материализма и уче­ния о праве как средстве классового господства, при ана­лизе проблематики социальной обусловленности права акцент делался на двух моментах: 1) на том, что право является продуктом общества и 2) что социальное пред­назначение права состоит в его служении в качестве классового орудия пролетариата. Эти положения увязы­вались в рамках марксовой диалектики базисного (эконо­мического) содержания и надстроечной (политико-право­вой) формы, в соответствии с которой базис обусловливал политико-правовые формы, а последние в свою очередь оказывали активное обратное влияние на базисные отно­шения.

В первые годы советской власти в работах Е. Б. Пашу-каниса, П. И. Стучки, И. Разумовского и других совет­ских теоретиков права акцент делался на историко-ма-териалистических основах концепции социальной обу­словленности права. Позднее, особенно с 1930-х гг., на первый план вышли классовые аспекты марксистско-ле­нинского учения о праве. И хотя в теории права по-прежнему говорилось об обусловленности права общест­венными (и прежде всего экономическими) отношения­ми, это была всего лишь словесная дань истмату. Утвер­дившаяся к этому времени тоталитарная система не была заинтересована в исследованиях объективных закономер­ностей формирования и развития права. В рамках уже господствовавшего в тот период советско-позитивистско­го правопонимания право целиком сводилось к закону и рассматривалось прежде всего как инструмент диктату­ры пролетариата.

После провозглашения в начале 1960-х гг. XX в. поло­жения об общенародном государстве соответственно и об­щенародное право стали трактовать как средство социали­стического и коммунистического строительства. В этот пе­риод при характеристике социальной обусловленности права на первом плане оказались вопросы соответствия права общественным потребностям и прогрессивным за­кономерностям социалистического развития. Имелись в виду потребности социалистического строительства и законо­мерности последующего перехода от социализма к комму­низму.

В условиях постсоветского общества нужны новые под­ходы к проблеме социальной обусловленности законода­тельства, которые отражают нынешние социальные и пра­вовые реалии и направлены на утверждение в стране на­чал гражданского общества и правового государства. При этом определяющее значение в поисках новых подходов имеет понимание права как средства согласования раз­личных социальных интересов. Это значит, что основное общественное предназначение права видится уже не в обеспечении достижения каких-то внешних по отноше­нию к праву экономических, политических, идеологиче­ских и т. п. целей, а в его способности быть формой выра­жения и обеспечения нормального общественного разви­тия, сглаживания и разрешения социальных конфликтов, содействия свободному, мирному, ненасильственному раз­витию общественных отношений, когда интересы одних индивидов, групп, слоев, классов не подавляют интересы других, а согласуются с ними на базе правовых компро­миссов. В общем виде речь идет о том, что право должно стать фактором достижения общественного согласия и снижения уровня социальных конфликтов во всех сферах жизни общества.

В рамках такого подхода социальная обусловленность права — это тоже его соответствие объективным потребно­стям общественного развития. Но эти потребности мы ви­дим уже с позиций права и трактуем их в правовой форме и в правовой плоскости. Достижение общественного со­гласия и снижение уровня социальных конфликтов — это фундаментальная потребность любого общества, вставше­го на путь демократического правового развития. Для со­циологии права принципиально важно исследование именно правовых средств и форм обеспечения этих фунда­ментальных потребностей общества.

Чтобы перевести эти общие положения в плоскость эм­пирических исследований права, нужны теории среднего уровня. Такую роль в рамках современной концепции со­циальной обусловленности права играет теория правооб-разующего интереса. Правообразующий интерес — это итог согласования различных социальных интересов та­ким образом, чтобы свобода в реализации интересов од­них субъектов не ущемляла бы равной меры свободы дру­гих субъектов. Таков по существу общеправовой смысл требования, закрепленного в ч. 3 ст. 17 Конституции РФ: «Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц».

Правообразующий интерес — это абстрактно-правовая конструкция выражения общего интереса всех субъектов в регулируемой сфере общественной жизни. Здесь важно иметь в виду, что речь идет о таком общем интересе, в рамках которого различные (личные, групповые, коллек­тивные и т. д.) интересы субъектов социальной жизни могут быть учтены и согласованы в пределах одинаково справедливой для всех общеправовой позиции. Это от­нюдь не тот коллективистский и антииндивидуалистиче­ский «общий интерес» социалистического общества, ко­торый в виде отчужденного от людей, высшего «интереса целого» противопоставлялся реальным интересам членов общества и подавлял их. Подобное тоталитарное, анти­правовое по своей сути понимание общего интереса, к сожалению, все еще достаточно укоренено в нашем обще­стве.

То пространство, в границах которого различные со­циальные интересы могут быть согласованы и реализо­ваны по общей для них правовой норме, мы называем пространством правообразующего интереса. Задача за­конодателя — выявить (на основе соответствующих юри-дико-социологических исследований и т. д.) это про­странство правообразующего интереса и очертить его с помощью надлежащей общезначимой и общеобязатель­ной правовой нормы. Причем важно подчеркнуть, что искомая правовая норма — это правовая форма компро­мисса и осуществления различных конфликтующих ин­тересов и одновременно правовой способ разрешения конфликтов, а вовсе не средство подавления различий в интересах, их насильственной унификации и т. д.

¹ См.: Лапин Н. И. Ценности, группы интересов и трансфор­мация российского общества // Социс. 1997. № 23. С. 16—17.

² Там же. С. 15.

В процессе выявления и характеристики правообра­зующего интереса следует учитывать современные социо­логические подходы к исследованию гражданского обще­ства как сферы взаимодействия групп интересов. Под группой интересов понимается такая социальная группа, которая артикулирует свои интересы, т. е. выражает их как настоятельные требования, и побуждает государст­венные органы или общественные структуры осуществ­лять действия по реализации этих требований¹. Понятие группы интересов пришло в социологию из политологии, где оно использовалось для обозначения специфических субъектов социально-политического действия, которые отличаются от политических партий (поскольку не стре­мятся сами прийти к власти) и от общественных движе­ний (поскольку характеризуются большей компактно­стью, развитостью межличностных контактов и управ­ляемостью)². Социологи же (в отличие от политологов) вкладывают в это понятие более широкий смысл, не ог­раничивая сферу интересов таких групп лишь политиче­скими (т. е. властно значимыми) отношениями. С пози­ций социологии права подобный подход представляется более плодотворным, так как противоборствующие на практике социальные интересы, претендующие на право­вое признание и правовую защиту, отнюдь не сводятся лишь к интересам политического характера.

Законодатель, стремящийся решить ту или иную со­циальную проблему, находится в эпицентре столкнове­ния различных социальных притязаний и испытывает влияние со стороны многочисленных групп интересов. Для понимания реальных механизмов принятия законо­творческих решений необходимо иметь информацию о том, какие социальные интересы затрагиваются тем или иным решением, какие группы интересов могут высту­пать здесь как активные субъекты социального действия и какими способами влияния на законодателя они распо­лагают.

При этом следует, очевидно, исходить из того, что в со­временный переходный период главным объектом группо­вых интересов является перераспределение власти и собст­венности. Причем вокруг этих интересов в настоящее вре­мя активно группируются прежде всего те слои общества, которые уже имели доступ к власти и собственности в до­перестроечные времена (представители коммунистической и комсомольской номенклатуры, прежнего директорского корпуса, теневого бизнеса и т. д.), и те, кто получил и по­лучает такой доступ в результате происходящих в стране преобразований. Остальная же часть населения «пока что слабо консолидирована по основаниям собственности и власти: по этим основаниям она находится в хаотичном со­стоянии, а ее интересы остаются неустойчивыми, неразви­тыми, не способствующими интеграции в группы. Способ­на ли эта основная часть населения страны к самооргани­зации во имя собственных интересов? Какие виды групп интересов уже возникли не только в элитарной, но и в мас­совой части российского общества? Какие из них и почему получают наибольшее распространение?»¹ Эти вопросы, занимающие сейчас отечественных социологов, представ­ляют существенный интерес и для социологии права.

¹ Лапин Н. И. Указ. соч. С. 16—17.

Те группы интересов, которые располагают налажен­ными каналами влияния на властные структуры, обычно называют группами давления. А сам процесс оказания влияния на парламентариев в целях принятия того или иного решения получил название лоббирование (от англ. lobby — кулуары). Государство обычно стремится ввести деятельность лоббистов в правовые рамки, сделать ее от­крытой («прозрачной», общеизвестной) и доступной для общественного и официально-властного контроля. В це­лом ряде стран лоббистская деятельность регламентиро­вана специальным законодательством. Существо право­вого подхода заключается здесь в том, чтобы законода­тельно закрепить такие формы и процедуры участия представителей частного интереса в выработке правовых решений, которые позволяли бы учитывать частные ин­тересы (т. е. интересы отдельных лиц или групп) в той мере, в какой они не противоречат правомерным интере­сам других лиц, социальных групп и общества в целом. Однако практика показывает, что правовые отношения в этой сфере представляют собой лишь верхушку айсберга, под которой скрывается разветвленная система различ­ных инструментов как прямого влияния на законодателя вплоть до использования механизмов коррупции, так и косвенного воздействия, например, через формирование общественного мнения с помощью подконтрольных груп­пе давления средств массовой информации, организации соответствующих массовых акций и т. п. В России рабо­та над проектом федерального закона «О регулировании лоббистской деятельности в федеральных органах госу­дарственной власти» была начата еще в Верховном Сове­те РСФСР, однако до принятия закона дело так и не дошло. Между тем, по мнению специалистов, масштабы нелегального (а зачастую и прямо противоправного) лоб­бирования при принятии законодательных решений как на федеральном, так и на региональном уровне таковы, что существенно деформируют законодательный процесс.

Помимо лоббирования существуют и иные каналы влияния на законодателя со стороны общества, а также непарламентские формы воздействия общества на за­конодателя путем забастовочного движения, митингов, демонстраций, пикетов и т. д. Особо следует отметить роль таких специфических социальных институтов, как средства массовой информации и наука. На начальных этапах демократических преобразований в России имен­но эти два важнейших социальных института оказались в авангарде тех социальных сил, которые выступали за освобождение страны от коммунистического диктата. Однако в последние годы их влияние на социально-по­литические процессы явно ослабевает. При этом если средствам массовой информации при всех известных сложностях в целом удается удерживать позиции «чет­вертой власти», то роль науки как особого общественно­го института, призванного в демократическом обществе осуществлять функцию социального контроля за дейст­виями органов государственной власти, в настоящее время является весьма незначительной¹.

¹ О невостребованности науки руководством страны см.: Осипов Г. Академия наук под ударом // Независимая газета. 2001. 23 февр.; Львов Д. Фирс в роли Лопахина // Независимая газета. 2001. 3 марта; и др.

В силу целого ряда причин наука (а речь идет прежде всего о фундаментальной науке) оказалась отстранена от принятия важнейших государственных решений. Между тем в условиях тотальной войны групповых интересов и очевидной неспособности нынешнего чиновничества быть носителем общегосударственного начала российская наука осталась по существу единственным социальным институ­том, выражающим интересы сохранения, воспроизводства и развития общества в целом. Недооценка (а зачастую и просто игнорирование роли науки) в российском законо­творческом процессе особенно наглядно проявляется в крайне низком уровне социально-философского и социоло­гического обоснования отдельных принимаемых законода­тельных решений, проводимой законодательной политики в целом.

¹ Наиболее дальновидные представители крупного бизнеса уже вынуждены признать, что в силу того, что «государствен­ная собственность при приватизации была сильно недооценена, продана по существенно заниженной цене», в настоящее время неравенство возможностей в обществе «принимает застойную форму» {Дерипаска О. Преодоление неравенства — путь к дол­госрочной стабильности // Независимая газета. 2004. 19 февр.).

В настоящее время есть достаточно оснований утверж­дать, что принятие законодательных решений в пользу тех или иных групповых интересов не редкость в нашей законодательной практике. Было бы наивно полагать, что такое положение дел является результатом лишь не­добросовестности или некомпетентности депутатского корпуса. Причины гораздо глубже, и искать их надо в сфере отношений, имеющих основополагающий характер для современного российского общества, а именно — в природе формирующихся отношений собственности. Суть дела заключается в том, что эти отношения выстрое­ны на неправовом фундаменте. Приватизация некогда об­щенародной собственности, в ходе которой незначитель­ная часть общества получила огромные преимущества, не сбалансированные сколько-нибудь существенными требо­ваниями к новым собственникам, а остальным было пред­ложено подождать, пока разбогатевшие за счет привати­зации собственники построят у нас развитой капитализм, по сути своей была неправовой акцией. Неправовой не только из-за многочисленных нарушений действовавшего на тот момент законодательства, но прежде всего в силу неправового характера самого законодательства, не соот­ветствующего правовому принципу формального равенст­ва всех членов постсоциалистического общества, их права на равную долю в общенародной собственности. Решения, принятые в этой сфере, игнорировали интересы большин­ства членов общества, не были основаны на правообра-зующем интересе и строились по принципу привилегии¹.

Дата добавления: 2015-10-21