Высшие корковые функции человека 35 страница

Вторая группа проб, направленных на исследование номинативной функции речи, заключается в назывании предмета по его описанию; однако она может применяться только при сохранности понимания обращенной к больному речи.

При- этой пробе испытуемому предлагают ответить: «Как называется предмет, которым расчесывают волосы?». «Как называется предмет, который показывает время» и т. п. Эта.проба отличается от предыдущей тем, что больной не видит подлежащего обозначению предмета и сначала должен выделить соответствующий образ, чтобы затем назвать его.

Последней пробой, относящейся к исследованию номинативной функции речи, является проба с нахождением общих (категориальных) названий.

Для этой цели больному показывают ряд предметов или их изображений (стол, «стул, кровать, диван или тарелка, миска, чашка,блюдце) и предлагают назвать их общим •словом (мебель, посуда). Расхождение между легко доступным названием отдельных предметов и затруднением в нахождении обобщенных (родовых) названий говорит о ■сложных нарушениях обобщающей функции речи и заставляет думать о нарушении номинативной функции на высоком уровне.

В случае, если процесс называния предмета вызывает затруднения, -может быть применена группа приемов, которые облегчают нахождение нужного слова и вместе с тем могут быть использованы для дополнительного анализа факторов, лежащих в основе этих трудностей.

Одним из важных приемов, помогающих найти нужное название, является под­сказка— -последовательное предъявление одного или нескольких начальных звуков искомого.слова. Быстро подхваченная подсказка указывает, что основная трудность не связана с дефектами в звуковом образе слова/. Наоборот, если подсказка не помогает вспомнить нужное слово, если слово парадоксально не вспоминается даже после того, как оно дается почти целиком, можно полагать, что нарушение номинативной функции речи тесно связано с распадом или нестойкостью звуковой структуры слова.

Вторым приемом, облегчающим нахождение названия, является прием введения искомого слова в смысловой контекст. Больному, который испытывает затруднения при нахождении слова «расческа», дается начало фразы: «Я расчесываю свои волосы...», а яа бывшем у слово «ноготь» предлагается закончить фразу: «Я подстригал себе:..».

Нарушение номинативной функции речи не может быть приурочено к поражению какой-либо одной области мозга; оно встречается при по­ражениях различной локализации; однако в каждой группе случаев это нарушение приобретает различный характер, и это дает возможность использовать данную пробу для топической диагностики поражения.

Больные с поражениями височных систем и синдромом сензорной (акустической) афазии (II, 2, г) резко затрудняются в подыскании нужных названий, обнаруживая при этом нарушение отчетливой зву­ковой структуры слова, которое лежит в основе синдрома. Поэтому поиски нужного слова часто заполняются литеральными парафазиями. Произнесение фрагментов «флюр... флер... флярт... фултал...» при поисках слова «футляр» является типичным для этих случаев. Естест­венно, что подсказка даже значительной части искомого слова не ока­зывает в этих случаях никакой помощи.

Близкие к этому нарушения номинативной функции встречаются при поражении «внеслуховых» отделов левой височной доли и возни­кающем при этом синдроме акустико-мнестической афазии (II, 2, д) Симптомы «амнестических» затруднений в назывании предметов про­являются здесь нередко очень ярко и настолько мало осложняются сензорно-афатическими дефектами, что именно эта форма получила широко распространенное в клинике название «амнестической афазии».

Больные с этой формой нарушений так же затрудняются в нахож­дении нужных названий; однако они реже проявляют признаки «лите­ральных парафазии» и чаще замещают искомое слово другими, обход­ными словами, давая так называемые «вербальные парафазии». Так, пытаясь найти слово «ранец», они могут сказать: «Ну, вот этот... ну, носят... ну, мальчики... сланец... ну, портфелец» и т. п. или, не будучи в состоянии найти слово «пила», говорят: «ну... это... железо... нет... лопа­та... нет... лита... плита... нет... железная... ну вот, эти... дрова пилят... ну... железная пила!».

Нестойкость акустических следов, лежащая в основе нарушений нахождения нужного слова, обнаруживается в том, что подсказка срав­нительно мало помогает этим больным. Характерно, что даже при стертых формах, при которых поражение этой области не приводит к грубому нарушению называния предметов, такой симптом может быть'выявлен, если предложить больному назвать одновременно предъ-

22 А. Р. Лурия

явленные два или три предмета. Повышение числа возникающих при этом альтернатив и взаимное торможение, которое оказывают связи,, возникающие при попытках назвать слово, приводит к значительному затруднению процесса называния. Поэтому данный прием может быть успешно использован как «сенсибилизированная» проба. Совершенно-иной, хотя и внешне близкий предыдущему, вид нарушений номинатив­ной функции речи имеет место при поражениях нижнетеменных (или теменно-затылочных) систем, сопровождающихся явлениями «амнести-ческой афазии». Отличительная черта этих нарушений заключается в. том, что данная больному подсказка быстро приводит к нахождению нужного слова; иногда достаточно подсказать больному только один первый звук, чтобы искомое слово было найдено. Этот факт отчетливо указывает, что в основе «амнестической афазии» в этих случаях лежит не нарушение звукового строения слова, а другие факторы, на которых мы уже останавливались выше (II, 3, д).

Вариантом этих нарушений являются трудности в назывании пред­метов и их изображений, которые возникают у больных с поражениями височно-затылочных систем и синдромом так называемой «оптической афазии». Отличительной чертой этих случаев является тот факт, что предъявление более отчетливого изображения предмета или разрешение ощупать предмет сразу же снимает затруднение; описанная форма по­этому занимает промежуточное место между оптической агнозией и подлинной афазией.

Значительно отличаются нарушения в нахождении нужных словес­ных обозначений при поражении лобных долей мозга (и особенно задне-лобных отделов левого полушария).

Как правило, в этих случаях называние конкретных предметов остается ненарушенным; однако стоит только больному перейти к са­мостоятельному развернутому высказыванию, как возникают отчетли­вые трудности в нахождении и нужных слов, иногда приводящие почти к полному нарушению самостоятельной речи. Механизмы этого свое­образного симптома еще недостаточно ясны. Можно предполагать, что самостоятельная развернутая речь, исходящая из соответствующего замысла и не опирающаяся на готовый набор наглядных образов, тре­бует значительно более активных поисков нужных слов и торможения тех комплексов непроизвольно всплывающих обозначений, которые не­адекватны данному замыслу. Именно поэтому в случаях особенно тяже­лых поражений лобных долей мозга мы наблюдали, как больной, пытающийся найти какое-нибудь слово, нужное ему в активной речи, в результате ослабления тормозных процессов оказывается не в состоя­нии затормозить ряд побочных связей и дает множество парафазии, вос­производя ряд близких, но неадекватных намерению слов. Эти наруше­ния обычно исчезают или проявляются значительно меньше, когда предъявляемый предмет или его изображение усиливают одну из воз­можных связей и тормозят остальные. Механизмы этих своеобразных «амнестико-афазических» явлений, выступающих особенно отчетливо в самостоятельной развернутой речи этих больных, требуют дальней­шего изучения.

Нарушения номинативной функции речи при поражениях лобно-височных отделов левого полушария включают оба описанных выше механизма и поэтому оказываются особенно трудно преодолимыми. Ослабление словесных следов и нарушение функции называния пред­метов могут иметь место и при общемозгоеых поражениях и особенно отчетливо могут наблюдаться при поражении диэнцефальных отделов мозга, приводящих к общему снижению тонуса коры. Однако в' таких

случаях эти явления выступают на фоне общего синдрома быстрой истощаемфсти и снижения мнестических функций и, таким образом, теряют свою специфичность.

д) Исследование повествовательной речи

Исследование повествовательной речи наряду с исследованием номинативной функции речи представляет собой центральную часть изучения наиболее сложных функций экспрессивного речевого акта.

Как указывали многие лингвисты и неврологи, на которых мы ссылались выше, предикативная связь двух слов, выражающих сужде­ние («дом горит», «солнце светит»), представляет собой основную единицу речевого акта. Язык, употребляемый как средство общения и как орудие мышления, не только обозначает отдельные предметы (дей­ствия, качества), но и формулирует события, выражает мысль, а это выполняется им с помощью механизма синтагмы — элементарной связи двух слов, построенной по типу отношения субъект к предикату, по­зволяющей однозначно сформулировать элементарное высказывание, не прибегая для этого к наглядным действиям, жестам или обращению к непосредственно воспринимаемой ситуации.

В наиболее простой форме высказывание состоит из субъекта и предиката (S—Ф) или субъекта, предиката и объекта (S—>Р—»0) и выражает известное событие. В более сложных случаях оно может состоять из цепи взаимно подчиненных, расчлененных суждений, кото­рые иногда принимают высокодифференцированный характер и поль­зуются различными средствами управления одних систем слов другими. Исторически развитие языка шло от использования форм со-чинения (паратаксиса) к использованию многообразных форм под-чинения (ги­потаксиса) и от наиболее простых форм контактного предложения к сложным формам дистантных предложений (в которых непрерыв­ность мысли прерывается вводными элементами или предложениями). Эти данные иллюстрируют тот сложный путь развития, который прохо­дит повествовательная речь. Наличие в некоторых языках различных форм «инверсий», при которых порядок слов резко расходится с обоз­начаемым ими порядком действий (например, конструкции с обратным порядком слов: «Петю ударил Ваня» = 0 «-P«--S), служит лишь од­ним из примеров той самостоятельности, которой могут достигать грамматические средства развернутой повествовательной речи.

К этому следует прибавить тот факт, что предикативная речь может выражать не только события, но и отношения. В связи с этим ряд авторов вслед за Сведелиусом (1897) разделяет всю предикатив-ную речь на «коммуникацию событий» и «коммуникацию отношений».

•Такому сложному строению языка соответствует и сложность форм развития речи и сложность тех психологических процессов, с помощью которых эта речь осуществляется. Предикативные высказывания на­чинаются с того этапа развития речи ребенка, на котором она состоит из одного слова; однако психологи с полным основанием утверждают, что и эта стадия, собственно, является стадией «односложного предло­жения», так как для «ее характерен тот факт, что словом обычно обо­значается подлежащее (например, «мячик»), в то время как сказуемое выражается действием или жестом (типа «дай мячик»).

Лишь на следующем этапе отношение подлежащего и сказуемого начинает переноситься в самую речь. Этот этап формируется в диало­ге, в котором нередко целая синтагма (отношение подлежащего и ска-

22*

зуемого) разделено между двумя людьми, и фраза, начатая в вопросе взрослого, заканчивается в ответе ребенка.

Только на последнем этапе развития диалогическая речь перестает быть единственной формой речи и начинает формироваться монологи­ческая (повествовательная) речь в собственном смысле этого слова.

Характерной чертой этой монологической (а позднее и дискурсив­ной) речи является тот факт, что сигналом к ее возникновению уже не является вопрос, заданный собеседником. Для ее начала исходной яв­ляется либо ситуация, которую человек воспринимает и подвергает анализу, либо та система прежних речевых связей, которая отложилась в его памяти в виде сокращенных следов и которая при возникновении определенной ситуации или определенного намерения может развер­нуться в монологическое высказывание.

Мы еще не знаем, что представляет по своим физиологическим ме­ханизмам «мысль», которая в дальнейшем развертывается в самостоя­тельном высказывании, и то «намерение», которое при известных усло­виях может воплощаться в этой мысли. Мы очень мало знаем и о ме­ханизмах «внутренней речи», которая, согласно Л. С. Выготскому (1934, 1956), имеет предикативную функцию, позволяет превращать исходный замысел в развернутое высказывание.

Все, что мы сказали, показывает, что развернутая предикативная речь в ее повествовательной или дискурсивной форме является одним из самых сложных по строению речевых процессов и что исследующий ни на минуту не должен забывать об этой сложности.

* * *

Сложность строения самостоятельной предикативной речи обуслов­ливает и комплексный характер ее возможных нарушений. Разверну­тая предикативная (повествовательная) речь может, как и все остальные функции речи, нарушаться при нестойкости словесных сле­дов и отчуждении смысла слов; она может нарушаться и при невоз­можности пользоваться теми грамматическими конструкциями, которые составляют скелет предложения. Однако эти же нарушения возникают и в силу других причин, на которых мы не останавливались выше. На­рушение повествовательной речи может иметь место в тех случаях, когда не создается само «намерение», когда системы следов прежних речевых связей теряют Свое регулирующее, направляющее значение. Это может иметь место, когда нарушается внутренняя речь и когда «замысел» не находит путей к своей речевой перешифровке и к раз­вертыванию в форме предикативных высказываний. Наконец, наруше­ние предикативной речи может проявляться как симптом потери выс­ших автоматизмов, делающей невозможным выполнение плавных дви­гательных навыков, в какой бы сфере они ни проявлялись.

Такое многообразие причин возможных нарушений предикатив­ной речи не говорит, однако, о невозможности проникнуть в их слож­ные механизмы и использовать их для топической диагностики. Как и во всех остальных случаях, для этого необходим тщательный анализ тех форм, в которых это нарушение проявляется, и выявление тех фак­торов, которые лежат в их основе.

Исследованию развернутой (повествовательной) речи должен предшествовать ряд проб того состояния, в котором находится любая плавная автоматизированная речь, которая сама ни с какой стороны не является предикативной, но сохранность которой является: однид1 из необходимых условий для осуществления плавного развернутого

т.

высказывания. Для этих целей применяются широко известные в клинике приемы: больному предлагается перечислить привычный (натуральный) ряд чисел (1, 2, 3, 4, 5, и т. д.) или столь же привычный ряд дней недели, месяцев и т. п.

Невозможность плавно перечислить эти высокоавтоматизированные ряды часто говорит о распаде соответствующих хорошо упроченных схем. Это может иметь место при нарушении прочности систем речевых следов и возникает при различных формах афазий. В этих случаях больной перечисляет дни недели или месяцы с пропусками или не соблюдая нужного порядка. Однако невозможность выполнить эту пробу может свидетельствовать и об общем нарушении высших автоматизированных процессов; тогда перечисление ряда лишается плавности и каждое слово начинает требовать специального импульса. О таком характере нарушений мы говорили выше, описывая синдром, возникающий при поражении премоторных систем (II, 4, д, е). Наконец, нару­шение возможности плавного воспроизведения автоматизированного ряда может проявиться в том, что больной, пассивно (эхолалически) повторяя ту группу слов, которую дал ему исследующий (например, 1, 2, 3, 4... 1, 2, 3, 4... или январь, февраль... январь, февраль...), либо не может продолжать этот ряд самостоятельно, либо же (как это имеет место в стертых случаях) сохраняет тот ритм, который был задан иссле­дующим и. продолжает ряд в виде «инертных пачек» (1, 2, 3, 4... 5, 6, 7, 8... 9, 10. 11, 12... или январь, февраль... март, апрель... май, июнь... и т. д.). Такой характер авто­матизированного ряда часто встречается при нарушениях динамики речевого акта сопровождающих некоторые поражения передних отделов мозга (II, 4, ж).

Опыты с воспроизведением автоматизированных рядов могут быть, однако, использованы и для других целей, в частности для анализа того, в какой степени больной оказывается в состоянии преодолеть хорошо упроченные речевые стереотипы.

Для эти уцелей больному предлагаются перечислить те же ряды (числа, дни, недели, месяцы) в обратном порядке. Очень часто встречающаяся невозможность пра­вильно выполнить этот опыт при хорошей сохранности автоматического воспроизведения прямых рядов говорит о большой инертности упроченных стереотипов. Невозможность воспроизвести упроченный ряд в обратном порядке с особенной отчетливостью выступает при поражениях лобных долей мозга. Однако в выполнение этой пробы входят и другие факторы (возможность прочного удержания серии словесных следов, возможность сознятельно оперировать системой связей и т. д.); поэтому нарушение воспроизведения упроченного ряда в обратном порядке может иметь место в силу раз­личных причин и встречаться при разных поражениях мозга.

Все перечисленные пробы не входят, однако, в систему исследова­ния повествовательной речи, но лишь анализируют некоторые частные моменты, которые следует учесть перед тем, как обратиться к ее изу­чению.

Исследование собственно предикативной речи опирается на ряд простых проб, хорошо известных в клинике. Оно начинается с анализа диалогической речи, при кото­ром больному предлагают ряд вопросов; одни из них заключают в своем составе ответ и допускают простую форму этого ответа («Вы сегодня обедали?» — «Да, обедал»), в то время как другие для ответа требуют замыкания новых связей («Где вы работаете?» или «Что вы ели сегодня на обед?» и т. д.).

При анализе полученных ответов учитывается быстрота, с которой они даются, наличие или отсутствие эхолалического повторения вопроса и возможность легко пере­ходить от первого (пассивного) ко.второму (активному) типу ответов.

За этой пробой следует центральная часть исследования предикативной функции речи: больному предлагают простую картину, сюжет которой он должен рассказать, или читают короткий рассказ, который больной должен передать в развернутой повествовательной форме. Эта часть может быть обозначена как исследование репро­дуктивной формы повествовательной речи.

При анализе полученного материала исследователь должен обращать внимание на степень плавности передачи содержания картины или краткого рассказа, на возмож­ность самостоятельно воспроизвести нужное повествование, на анализ того, не исчер­пывается ли речь одними номинативными элементами (превращаясь, таким образом, не в развертывание сюжета, а в перечисление отдельных предметных деталей) и, наконец, в изучение того, насколько словесная передача материала остается в пределах сюжета предложенной картинки или текста.

Если больной оказывается не в состоянии связно передать нужное содержание, исследователь может обратиться к контрольным вопросам, расчленяющим сюжет на отдельные детали. Невозможность самостоятельно воспроизвести содержание в развер­нутой повествовательной речи при сохранной возможности восстановить это содержа­ние в ответах на отдельные вопросы указывает на глубокую патологию самостоятельной повествовательной речи и на то, что речевые функции больного мотут протекать лишь в «реактивной» форме.

Дальнейшие опыты, входящие в этот раздел, посвящены исследованию самостоя­тельной, продуктивной повествовательной речи. Для этой цели больному предлагается рассказать содержание какого-нибудь знакомого произведения (например, «Евгения Онегина», «Пиковой дамы») или, что представляет собой наиболее сложную пробу на повествовательную речь, дать устное сочинение на заданную тему (например, на тему «Север» и т. п.).

Возможность развернутого воспроизведения готового рассказа при невозможности самостоятельно составить хотя бы краткое повествование на заданную тему или ограничение самостоятельного развития темы несколькими привычными штампами является важным показателем общей инактивности или аспонтанности больного, которые могут- служить ценным признаком для диагностики ряда поражений.

Последняя группа проб, относящаяся к исследованию повествовательной речи, носит более специальный характер и имеет в виду исследование того, в какой мере больной может оперировать сложными системами грамматических высказываний.

В эту группу входят две основные пробы. При первой из них больному дается написанное предложение, прерванное на определенном этапе или заключа­ющее пропущенное звено, и предлагают заполнить недостающую часть (проба Эб-бинггауса). В одних случаях предложение прерывается на таком месте, что его окончание не представляет сколько-нибудь значительных трудностей, и при сохранности развернутых грамматических стереотипов (так называемого «чувства языка») эта задача может быть легко выполнена '(«Зимой бывает очень...», или «Я по­шел /в.., чтобы купить себе хлеба!»). В других случаях задача труднее — про­пуск располагается в таком месте, что его заполнение требует анализа всей фразы и сопоставления оставшихся в ней элементов. К таким случаям отно­сятся как предложения с пропуском вещественных слов («Осенний §етер выл, как дикий...»), так и предложения, в которых пропущены существенные служебные слова («самолет упал,...(хотя) мотор был цел» и т. п.). В отдельных случаях испытуемому предлагают на выбор несколько слов, одним из которъпх он.может заполнить пропуск. Эти слова подбираются так, чтобы одно из них было правильным, а другие, которые могли казаться подходящими по первому впечатлению, оказывались бы непригодными после соответствующего анализа предложенной фразы.

При второй из этих проб больному предлагают три изолированных слова (напри­мер: «машина — дрова — гараж»), из которых нужно составить целую фразу, дополнив ее соответствующими добавочными словами. В другом варианте' этого опыта дается готовая фраза, отдельные слова которой расположены в беспорядке (например: «лес — пришел — и — в — дровосек — дрова — взял»), и предлагается восстановить нужный порядок слов. В этом опыте отдельные слова могут быть написаны в виде сплош­ного текста и весь процесс восстановления целой фразы может быть выполнен лишь в устной речи. При облегченном варианте олова, составляющие фразу, могут быть предложены на отдельных карточках с тем, чтобы испытуемый мог осуществить задачу путем раскладывания отдельных карточек и размещения их в нужном порядке.

Все описанные пробы предлагают сознательные операции фразами, специальный анализ и синтез составных частей предложения; поэтому они выполнимы только при условии сохранности грамматической структуры предложения. Именно в силу этих причин указанные пробы могут быть успешно использованы для анализа стертых форм нарушения грамматического строя речи.

Больные с различными по топике и форме поражениями головного мозга обнаруживают при выполнении этих проб совершенно неодина­ковые трудности.

При поражении височных систем и наличии сензорной или акусти-ко-мнестической афазии часто больной может воспроизводить хорошо автоматизированные словесные ряды, но при перечислении дней недели или назывании месяцев появляются заметные затруднения. В этих слу­чаях нередко наблюдаются выпадения отдельных названий, парафазии и контаминации, что делает понимание воспроизведенного ряда мало­доступным. Естественно, что эти трудности приобретают особенно резко выраженный характер при попытке перечислить автоматизированный ряд в обратном порядке.

Те же трудности, связанные с нестойкостью словесных следов и отчуждением смысла слов, выступают у этих больных при диалогиче­ской речи; сам ответ на вопрос не представляет сколько-нибудь замет­ных трудностей — решающим является отсутствие нужных и к месту «всплывающих» слов; поэтом\ ответы на вопросы нередко начинают замещаться поисками слов, восклицаниями, выражающими замеша­тельство, и изобилуют парафазиями.

Особенно грубые нарушения наступают у этих больных при попыт­ках дать развернутую повествовательную речь. При сохранности инто­национной схемы того высказывания, которое больной пытается дать, его словарный состав оказывается грубо нарушенным. Особенно стра­дают в этих случаях вещественные слова, включенные в предложения; они либо выпадают, либо заменяются парафазиями; все предложение принимает характер целостного по своей интонационно-мелодической структуре высказывания, почти лишенного вещественных слов, и его смысл можно понять, лишь зная общий контекст того, что хочет сказать больной.

В случаях стертых проявлений синдрома высочной афазии такая -структура высказывания может заменяться фразами, заполненными контаминациями и парафазиями, но общая схема высказывания остает­ся неизменной.

Понятно, что как в репродуктивной, так и в продуктивной повест­вовательной речи больные этой группы испытывают одинаковые труд­ности. Пробы на более сложные операции с фразами часто оказывают­ся в этих случаях недоступными из-за нестойкости словесных следов и •отчуждения смысла слов.

Совершенно иной характер носит нарушение повествовательной речи при поражениях передних отделов мозга.

Больные с поражением премоторных систем, сопровождающимся грубым нарушением сложных двигательных навыков, которые мы уже •описывали выше (II, 4, д), могут проявлять распад высших, высоко­автоматизированных форм деятельности и в речевых процессах.

Уже в пробах с перечислением хорошо автоматизированных рядов они испытывают серьезные затруднения, проявляющиеся в том, что ре­чевой процесс оказывается резко замедленным, а плавность перечисле­ния ряда — нарушенной. По дезавтоматизированному характеру вы­полнения этой пробы можно судить о глубоком нарушении динамики свсех плавно текущих двигательных актов, которые скрываются за эти­ми симптомами.

В тех случаях, когда поражение премоторных систем принимает характер «эфферентной» (кинетической) моторной афазии (II, 4, е), ••плавная повествовательная речь оказывается невозможной. Больной,.легко показывающий отдельные предметы и повторяющий изолирован­ные слова, не в состоянии вести развернутый диалог; он отвечает на •вопросы очень кратко, обнаруживая резкие затруднения в тех случаях,.когда формулировка ответа не заключается в вопросе и когда ему нуж­но формулировать новую систему связей. Естественно, что разверну­тая предикативная речь оказывается в этих случаях полностью недо­ступной и сохранность одной лишь номинативной функции при полной невозможности развернуть самостоятельную повествовательную речь выступает как основной признак, характеризующий эти нарушения.

Характерно, что та же глубокая дефектность предикативной речи продолжает проявляться и на более поздних этапах обратного развития «эфферентной» (кинетической) афазии. Типичной для этих больных является форма высказываний, состоящих почти лишь из одних номи­нативных слов, которая получила в литературе широкую известность люд названием «телеграфного стиля» («Вот... голова... операция... вот....речь... нет... разговор... ну вот... болезнь!»).

Несколько отличные от этого формы носит нарушение последова­тельной речи у больных с поражениями левой лобной доли, не захва­тывающими премоторных систем и зоны Брока. У этих больных трудно» отметить какие-либо дефекты в построении речи: фонетически речь остается чистой и не вызывает заметных артикуляторных трудностей; грамматически она также может оставаться достаточно сохранной. Однако речевая деятельность этих больных оказывается глубоко изме­ненной. Особенности этой речи выступают уже в простых опытах с вос­произведением автоматизированных, хорошо упроченных рядов. Снача­ла такие больные отказываются выполнить даже самую простую зада­чу — например, перечислить дни недели или месяцы. Затем, если ис­следующий сам начнет этот ряд, больные легко эхолалически повто­ряют начало, однако оказываются не в состоянии продолжить ряд самостоятельно и каждый раз нуждаются в дополнительной стимуляции¹ со стороны исследующего. Когда они, наконец, начинают перечислять нужные элементы ряда, становится ясно, что они продолжают пассивно* удерживать тот ритм, в котором им было дано начало ряда. Если ис­следующий привел в начале ряда три числа (1, 2, 3...), то в дальней­шем больной пассивно продолжает ряд такими же тройками, каждый раз ожидая дополнительный стимуляции в виде вопросов «а дальше?», «еще?» и т. д.

Еще более отчетливые дефекты проявляются в диалогической и? особенно в повествовательной речи такого больного. Как правило,, предлагаемые ему вопросы всегда вызывают прежде всего их эхолали-ческое повторение. Иногда, особенно в тех случаях, когда ответ уже-заключен в вопросе, 0ольной отвечает на него; однако в тех случаях,, когда ответ требует замыкания новых связей, процесс останавливается* на эхолалическом повторении вопроса, и больной «застывает», так и не ответив на вопрос.

Особенно резко страдает развернутая повествовательная речь та­ких больных. Даже внимательно рассмотрев картинку или прослушав; рассказ, они не в состоянии дать сколько-нибудь связную и разверну­тую передачу содержания и либо ссылаются на то, что они ничего не* могут сказать, либо же ограничиваются изолированным фрагментом высказывания, обычно заявляя, что у них «ничего нет», что они «все забыли». Однако, если вслед за этим разбить усвоенное больным содер­жание на отдельные части и перейти к серии последовательных вопро­сов, можно убедиться, что больной не только удержал содержание ри­сунка или прочитанного рассказа, но и легко может воспроизвести его> в виде отдельных ответов на поставленные вопросы. Эта проба убеди­тельно показывает, что основной дефект больного связан с глубоким: нарушением активного высказывания и что «перешифровка» общего» содержания в развертывающуюся повествовательную речь оказывается? глубоко нарушенной.

Дата добавления: 2015-10-21