вых, не может рассматриваться в качестве универсальной или генети-
чески исходной единицы анализа психики, как было показано
П.И. Зинченко еще в 1939 г. [18]. Во-вторых, она не может быть при-
знана самодостаточной единицей анализа в системе перечисленных
нормативных требований, так как в самом значении нет движущих сил
для его трансформации в сознание. Много позднее Леонтьев писал, что
значение - лишь одна из образующих сознания [17]. Да и сам Выгот-
ский в заключительной главе книги "Мышление и речь" признал недо-
статочность категории значения как единицы анализа мышления (не
говоря уже о сознании). Анализируя внутренний план речевого мыш-
ления, он писал: "Мысль - еще не последняя инстанция в этом про-
цессе... За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только
она может дать ответ на последнее "почему" в анализе мышления" [14,
^.,-
li
с. 357 ]. Продолжая эту мысль, следует сказать, что в значении фикси-
рована преимущественно когнитивная тенденция.
Приведенное высказывание говорит о недостаточности категории
значения как единицы анализа высших психических функций. В связи
с этим представляет большой интерес прослеживание, так сказать,
обратного генеза значения к исходным единицам анализа психики.
(Отметим, что генетически исходные единицы анализа должны отве-
чать еще одному требованию, которое не было предусмотрено в системе
требований Выготского: развивая представления о единицах анализа
как о генетически исходной "клеточке" или "неразвитом начале разви-
того целого", нужно помнить, что такая "клеточка" должна иметь ре-
альную чувственно-созерцаемую форму [19 ].
Некоторые основания для этого имеются в трудах самого Выготско-
го. В.В. Давыдов и А.А. Радзиховский детально раскрыли трактовку
Выготским предметно-практической деятельности как реальности, де-
терминирующей психику, и трактовку категории деятельности как
объяснительного принципа психологической теории. Ими раскрыт
также смысл понятия "психологическое орудие" и его место в варианте
теории интериоризации, предложенном Выготским [20]. Не повторяя
логику их рассуждений, выведем некоторые следствия относительно
интересующей нас проблемы.
Самым важным из них является то, что мы можем характеризовать
орудийное действие как единицу анализа психики. Нам не удалось
найти в сочинениях Выготского прямого указания на то, что орудийное
действие может выступать в роли такой единицы. Представляется,
однако, что это утверждение не противоречит ни одному из изложен-
ных выше требований, которым должны удовлетворять единицы ана-
лиза психики. Более того, значение и знак трактовались самим Выгот-
ским именно как психологические орудия.
Орудийное действие выступает в двух своих формах: внешней и
внутренней. Смысл идеи интериоризации состоит в том, что внешнее
орудийное действие может трансформироваться в действие внутрен-
нее, психическое. Система условий и обстоятельств, в которых проис-
ходит такой переход, достаточно подробно изучена как самим Выгот-
ским, так и его последователями. Пожалуй, осталась неотмеченной
лишь одна тонкость: далеко не все орудия имеют значение. М.М. Бах-
тин когда-то справедливо писал, что орудие имеет назначение, а не
значение, т.е. не всякое орудие может выступать в функции психоло-
гического орудия, психологического средства деятельности. Как же из
внешнего орудийного действия, выполняемого посредством орудия,
лишенного значения, формируется внутреннее психологическое сред-
ство (орудие), обладающее значением? Ответ на этот вопрос был час-
тично подготовлен еще во время жизни Выготского. М.М. Бахтин и
О.Э. Мандельштам ввели в культуру (видимо, независимо друг от дру-
га) понятие "предметное значение". (Этим понятием пользовался и
С.Л. Рубинштейн, подразумевая под ним отнесенность чувственных
данных к определенному предмету [21, с. 243]). Значительно позже
К. Хольцкамп, развивающий психологическую теорию деятельности,
еще раз ввел понятие "предметное значение", имея в виду опыт инди-
видуальной практической деятельности субъекта, который в принципе
более богат, чем система усвоенных им словесных категорий [22 ].
Можно предположить, что предметное значение представляет собой
мостик, связывающий между собой внешнее и внутреннее орудийные
действия, своего рода фокус, в котором концентрируются процессы
интер- и экстериоризации. Обратный по отношению к интериориза-
ции процесс экстериоризации состоит в том, что значение, ставшее
внутренним (или, лучше, собственным) средством деятельности, одно-
временно становится и прототипом новых внешних средств деятельно-
сти. Когда последние реально создаются, они характеризуются не
только (а во многих случаях и не столько) предметной значимостью,
сколько значением в собственном смысле слова; другими словами, их
характеризует уже не только назначение, но и значение. В процессе
совместной деятельности предметное значение может интериоризо-
ваться, становиться средством общения и т.д., хотя, как справедливо
отмечает Хольцкамп, не все предметные значения имеют такую судь-
бу, т.е. не все они трансформируются в значения. Эта деталь представ-
ляется весьма важной, так как ее учет снимает ряд недоумений по
поводу того, как возможна интериоризация орудий (какими бы они ни
были). ИНТЕРИОРИЗАЦИЯ - ЭТО ДЕЯТЕЛЬНОСТНО-СЕМИО-
ТИЧЕСКАЯ ПЕРЕРАБОТКА НЕ ОРУДИЙ, А ИХ ЗНАЧЕНИЙ.
Орудийное действие, осуществляемое в своей внешней или внутрен-
ней форме, задает иную онтологию психической реальности по сравне-
нию с классическими и неклассическими вариантами стимульно-реак-
тивных схем. Выготский, введя первоначально стимул-средство в ка-
честве третьего звена в схему стимул-реакция, отказался от этой тер-
минологии и стал оперировать понятиями психологических средств и
орудий деятельности.
Именно эта линия изысканий Выготского получила преимущест-
венное продолжение в трудах его учеников и последователей. Это
прежде всего трактовка восприятия, памяти, мышления как систем
перцептивных, мнемических, умственных действий, которая зароди-
лась еще в 30-е годы и успешно развивается в настоящее время. Во
введении к одному из первых экспериментальных исследований памя-
ти, понимаемой как действие, П.И. Зинченко писал:
"Любой психический процесс должен быть понят не как мета-
физическая "функция" или "способность" сознания, не как
механическая сумма реакций организма, а как определенное
психическое действие, т.е. такое действие, которое необхо-
димо предполагает отражение действительности в форме того
или иного психического состояния. Психическое состояние
необходимо опосредствовано действием. Само действие вме-
сте с тем является реальным процессом, в котором происходит
переход или "перевод" предметной действительности в ее иде-
альное отражение в психике, в сознании действующего субъ-
екта" [18, с. 161].
Рассматривая мнемическое действие, он отмечал ту его замечатель-
ную особенность, что в нем предмет запоминания выступает уже не как
"раздражитель" в своих абстрактно от субъекта взятых свойствах, но
как существенный момент действия, как предмет, с которым субъект
вступает в определенное отношение.
Сначала в понятии "психическое действие" не содержалось отчетли-
вой оппозиции между внешним, материальным и внутренним, психи-
ческим действием. Это понятие, по нашему мнению, представляет
собой эквивалент знаково-символического орудийного действия, кото-
рое в соответствии с духом теории Выготского, независимо от формы
его реализации (внешней и внутренней), рассматривалось как психи-
ческое. Вместе с тем цикл исследований, посвященных деятельностной
трактовке не только высших психических функций, но и двигательных
умений и навыков, в том числе и формированию у детей навыков
оперирования простейшими орудиями, привел к резкой дифференци-
ации внешних и внутренних действий и усугубил проблему внешнего
и внутреннего. При этом исходная трактовка орудийного действия как
действия психического была надолго забыта. Введение в последующем
оппозиции между внешним, материальным и внутренним, психиче-
ским действием породило большое число проблем, наиболее сложной
из которых оказалась проблема доказательства принципиальной об-
щности строения внешней и внутренней деятельности [23, с. 17]. Ос-
тановимся на этой проблеме лишь в той мере, насколько это необходи-
мо, чтобы продолжить линию рассуждений относительно единиц ана-
лиза психики.
В школе Л.С. Выготского, А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьева в процессе
развития деятельностной трактовки высших психических функций в
роли единицы анализа психики наряду с категорией значения стала
выступать категория действия. Как мы пытались показать, ближай-
шей к значению единицей анализа можно считать орудийное действие,
которое с необходимостью порождает как предметное значение, так и
значение в общепринятом смысле этого слова. (Оставим пока в стороне
вопрос о том, является ли орудийное действие единственным его источ-
ником.) Вместе с тем положение о том, что орудийное действие может
выполнять функции единицы анализа психики никем отчетливо не
высказывалось. По мере расширения использования категории дейст-
вия в качестве единицы анализа высших психических функций, во-
первых, оттеснялась на задний план категория значения. Ее восста-
новление в правах единицы анализа мышления и сознания началось
лишь в 70-е годы [24, с. 17]. Во-вторых, постепенно утрачивалась связь
между орудийным действием и действием как таковым. В характери-
стике последнего стали преобладать интенциональные, а не орудийные
аспекты. Другими словами, произошла генерализация понятия дейст-
вия и в качестве его родо-видовых различий стали использоваться
понятия: сенсорное, перцептивное, мнемическое, умственное дейст-
вие и т.д. Можно сказать даже сильнее: старта наблюдаться обратная
"натурализация" психики, против которой так резко возражали Выгот-
ский и Леонтьев в начале 30-х годов. В качестве средств осуществле-
ния, например, перцептивных действий стали рассматриваться вовсе
не орудия, а естественные движения рецепторных аппаратов: движе-
ния руки, движения глаза, движения артикулярного аппарата и т.п.
Подобную генерализацию можно, разумеется, рассматривать как от-
ход от важнейших положений теории Выготского. Нам представляет-
ся, что это не так. Это, скорее, следующий шаг на пути обратного
развертывания единиц анализа психики, выявления ее предпосылок.
Кстати, самому Выготскому принадлежит интересное наблюдение за
первыми хватательными движениями младенца, которые становятся
указательными, т.е. приобретают знаково-семиотические функции
еще до того (или по крайней мере одновременно), как они станут
схватывающими, исполнительными в собственном смысле слова. Заме-
чательная особенность таких "натуральных" движений состоит в том,
что они в равной степени направлены на предмет и на находящегося
рядом с ребенком взрослого. И здесь дело состоит не только в социали-
зации элементов поведения ребенка. Приобретение движением знако-
вой функции является условием его сохранения и воспроизводства,
условием построения образцов и эталонов деятельности. Оно же созда-
ет предпосылки и для последующего усвоения внешних, искусствен-
ных знаковых средств. Данный момент имеет центральное значение и
до настоящего времени лежит в русле интересов школы Л.С. Выготско-
го, А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьева.
3.4. Прошлое и перспективы системного анализа в психологии
Системный анализ в психологии не новость. "Системосозидание" в
психологии, как и в других науках, присутствовало издавна, задолго до
работ Людвига фон Берталанфи (30-е годы) и Норберта Винера (40-е
годы). Естественным образом оказались системными гештальтпсихо-
логия, многие направления в бихевиоризме (например, теория памяти
Кларка Халла), генетическая эпистемология Жана Пиаже. Была пре-
тензия на анализ системного строения сознания у Л.С. Выготского.
А.Н. Леонтьев в конце 50-х годов опубликовал совместно с Ю.Б. Гип-
пенрейтер и О.В. Овчинниковой серию статей, посвященных системно-
му строению слуха, едва ли подозревая в то время о существовании
специального системного подхода. Хотя он, конечно, знал, что идеи
системности были отчетливо артикулированы еще Аристотелем. Но,
как правило, научные теории становились системными, так сказать, в
итоге, в конце их разработки, т.е. не до, а после события мысли. К тому
же ученые извлекали свои системы из жизни, "по поручению" экспе-
риментальных данных, иногда даже из глубин собственного духа или с
помощью мистических озарений, но не подходили к материалу с гото-
вой системой или методологией.
В нашем извращенном сознании все сместилось. Павловское "все в
методе" трансформировалось во "все в методологии", "все в системном
подходе", "все в идеологии". А.Н. Леонтьев начиная с середины 30-х гг
работал в психологии с уже готовым марксистским подходом, с полит-
экономической терминологией. Это наложило печать на всю его после-
дующую научную деятельность. К марксизму, к идеологии и к мето-
дологии он относился в высшей степени серьезно, трепетно, но не
фанатично. В неясных местах работ Гегеля и Маркса он обращался к
оригиналам, находил неточности в переводах. В конце 60-х гг он сам
читал курс лекций "Методологические проблемы психологии" на фа-
культете психологии МГУ, затем приглашал для этого курса Э.В. Иль-
енкова, а когда тот отказался, пригласил М.К. Мамардашвили - внут-
ренне да и внешне свободного человека, несовместимого с официаль-
ной идеологией.
Во время хрущевской оттепели для нас стала доступной и разрешен-
ной кибернетика, многое из западной философии, теории и методоло-
гии науки, а в этом ряду и системный подход. Благодаря этому в
методологии науки, а, соответственно, и в самой психологии, повеяло
свежестью, появились некоторые степени свободы. Но ортодоксы не
дремали. Сначала с трибун, а потом и в печати стали звучать обвине-
ния в том, что так называемый системный подход претендует на то,
чтобы заменить собой марксистскую философию и методологию. Тем
самым ортодоксы ненамеренно создали системному подходу рекламу,
авторитет, ореол благопристойности. Старая идеологизированная ме-
тодология в чистом виде уже не проходила. Поэтому те из ортодоксов,
кто поумнее, стали маскировать ее системным подходом. Да и наши
"первооткрыватели" системного подхода вынуждены были вновь обра-
щаться к марксизму в поисках его корней и своего оправдания. Марк-
сизм, как известно, богат. Ведь недаром было сказано, что Маркс и
Энгельс оставили нам очень много цитат. В нем имеется многое, в том
числе и системный подход. Берталанфи здесь ни причем. Главное -
наличие системного подхода в "Капитале" Маркса.
10* 147
>1
Возник забаввый методологический монстр - смесь марксизма с
системным подходом. С одной стороны, еще бытовала старая привычка
к методологическому ригоризму, с другой стороны, сам системный
подход не был одномерен, в нем нашлось пространство для существо-
вания ряда интересных и конструктивных концептуальных схем [25 ].
Были и такие, кто в силу привычки к умственной лени сохранили
старый способ работы. Не нужно развивать науку, теорию. Легче
взять старое и обрядить в новые системные одежды. Поветрие систем-
ного подхода стало превращаться в ветрянку. Сам системный подход
приобрел чуждые ему свойства универсальной отмычки, пригодной для
всех случаев жизни, появилась опасная тенденция превращения одной
из концептуальных схем системного подхода в новое идеологическое
ярмо. К тому же, распространившаяся в психологии концептуальная
схема, при всех ее достоинствах, не схватывала процессы развития и
поэтому с точки зрения использования ее в психологии была принци-
пиально ущербна. Умный, проницательный, образованный А.Н. Ле-
онтьев все это видел и понимал, в том числе и то, что никакой систем-
ный подход, никакая методологическая схема, включая марксистскую,
не может заменить научную теорию. Без теории возможна лишь бес-
системная эмпирия. Но если сам системный подход и не был силой, то
за ним стояли весьма реальные силы, бороться с которыми в открытую
было не по характеру и уже не по возрасту. Наступление на его психо-
логическую теорию деятельности уже началось. Но А.Н. Леонтьев лю-
бил интригу и имел опыт в этом деле, хотя его и трудно назвать про-
фессиональным интриганом, - подросток сохранялся в нем до конца
жизни. В 1973 году он готовит тезисы выступления, которые не были
опубликованы при его жизни. А жаль. Ведь многое в них проясняет
истинное положение дел в психологии. Потребовалось 18 лет, чтобы
они увидели свет [26, с. 117-120]. С формальной точки зрения указан-
ные тезисы направлены против неопозитивизма в психологии. Они
наполнены перечислением "измов": фактологизма, квантифицизма и
т.п. Но вот что интересно. Сквозь сжатую характеристику того, что
А.Н. Леонтьев называет неопозитивизмом, видится системный подход.
Ведь именно последний претендует на междисциплинарность. А со-
гласно А.Н. Леонтьеву, она лишь маскирует капитальные трудности
методологического анализа: "новейший позитивизм в психологии
ищет опору в таких понятиях, как структура, организация, система и
управление... " Но ведь это же почти полный лексикон системного
подхода, о котором в тезисах прямо не говорится. Указывается лишь,
что так называемый структурный или системно-структурный метод
неопозитивизма надо ясно отличать от марксистского системного ана-
лиза. При этом отмечается, что связного обобщенного изложения по-
следнего не существует. Оказывается, что именно неопозитивизм (чи-
тай, системный подход) виноват в том, что "психология при всем том
остается МИСТИФИЦИРОВАННОЙ. Она движется в рамках ОТ-
ЧУЖДЕНИЯ: в мире ФЕТИШЕЙ" (Выделено авторами-В.З., Е.М.).
Помилуйте! О какой психологии идет речь! Слов "западной" или "бур-
жуазной" в тезисах нет. Необихевиоризм и единственное имя "Скин-
нер!" едва ли заслуживают такого разрушительного пафоса. Да и
А.Н. Леонтьев никогда не был знатоком англоязычной психологиче-
ской литературы. Он великолепно знал французскую психологию, но
всегда писал о ней во вполне парламентских выражениях. Остается
одно: "кошку бьют-невестке понять дают". Критика направлена в
основном в адрес системного подхода в советской психологии, который
уже стал противопоставлять себя психологической теории деятельно-
сти, то есть подлинно марксисткой психологии. Мы написали "в основ-
ном", а не в целом, не случайно. При внимательном чтении здесь
обнаруживается и самокритика.
А.Н. Леонтьев предлагает утвердить вместо позитивизма, то бишь
системного подхода, другие методологические позиции. И это после-
довательно марксистские позиции, подчеркивает он. Казалось бы, это
протест против системного подхода справа, с позиций ортодоксов. Но
что-то мешает согласиться с этим. Он сам осознает шокирующий ха-
рактер этого тезиса после ПОЛУВЕКА марксистской психологии. Это
ведь вопрос прежде всего к самому себе. Вопрос, с которым, по его
словам, нужно спокойно разобраться. Ортодоксам всегда все ясно, у
них не возникает сомнений, а А.Н. Леонтьев переполнен ими. Значит
это критика ни слева, ни справа, а со стороны науки, это желание еще
раз осмыслить методологическую (а не идеологическую) научную про-
блематику и ситуацию в психологии. Позволим себе усомниться в
спокойствии автора. Ученый в свои 68 лет решил разобраться в главном
деле своей жизни. Похоже, что ситуация драматическая. Это впечат-
ление усилится, если мы обратимся к тому месту тезисов, где речь идет
о неуловимости, эфемерности предмета психологии - его "сверх-чув-
ственности". Чувствуется, что об этих свойствах предмета психологии
А.Н. Леонтьев пишет с симпатией. У него нет агрессии по поводу
"исторически подтвержденных НЕУДАЧ исследователей вырваться в
психологии из чистой "созерцательности". Он даже не очень обижается
на тех, кто, вырываясь из нее, утрачивал предмет психологии, подме-
нял его, вставал на путь редукционизма. Протест возникает по поводу
ВСЯЧЕСКОЙ, ВСЕСТОРОННЕЙ и НАСТОЙЧИВОЙ маскировки
трудностей.
И здесь мы подходим к главному вопросу. А не маскирует ли эти
трудности и психологическая теория деятельности? Он ведь не возра-
жает, что чистая "созерцательность" дала нам некоторые пусть не
очень богатые сведения об "эфемерных" свойствах предмета психоло-
гии. Кое-что из неуловимого эта созерцательность все же улавливала,
и исследователи искали средства, чтобы уловить больше. Не является
ли исследование предметной деятельности одним из таких средств?
Привело ли это исследование к желаемому результату? Не оказалось
ли обращение к предметной деятельности еще одной формой редукции,
хотя и верной с марксистской точки зрения, но все же редукции. Най-
дена ли нужная психологическая проекция философской категории
"предметной деятельности"?
Но прежде чем переходить к этой главной проблеме обсудим еще
один и вовсе бестактный вопрос. А не является ли погружение в изуче-
ние предметной деятельности, поиски ее строения, структуры, совер-
шенствование методов ее анализа и т.д. позитивным, то бишь позити-
вистским? Ведь позитивизм характеризуется не только ориентацией
на специфические ценности (не будем их здесь обсуждать). Позити-
визм - это прежде всего владение методом. И с этой точки зрения нам
есть, чему у него поучиться. А может быть, и позитивизму у, нас? Во
всем этом надо действительно спокойно разобраться. Может быть, у
нас несколько больше шансов на успех в таком разбирательстве, по-
скольку мы, хотя и сторонники, но не создатели психологической тео-
рии деятельности.
Известно, что связного обобщенного изложения, раскрывающего
метод системного анализа в марксистском его понимании, не сущест-
вует. На чем же основана, на каком методе базируется солидная эмпи-
рическая и экспериментальная традиция психологической теории дея-
тельности?
Дело в том, что к началу 70-х годов уже существовали представле-
ния о функционально-структурной версии системного подхода, кото-
рые имели своим источником не столько работы Людвига фон Берта-
ланфи, сколько теории А.А. Ухтомского и Н.А. Бернштейна. Многие
результаты оказались фундаментальными благодаря тому, что опира-
лись на идейный и методический багаж этого "домарксистского" сис-
темного анализа.
Здесь есть только одно объяснение. Аффект А.Н. Леонтьева, вы-
званный одной, кстати, имеющей право на существование, версией
системного подхода, генерализовался на весь системный подход. Аг-
рессию вызвали даже "фактологизм" и "квантифицизм", что уж совсем
непонятно. Ведь и сам А.Н. Леонтьев не был чужд ни тому, ни другому.
А.Р. Лурия сказал как-то А.Н. Леонтьеву, увлекшемуся применением
теоретико-информационных мер в психологии: "Быть тебе битым за
твои биты".
Вернемся к проблеме редукции. Возможен ли переход не от созер-
цания, а от предметной деятельности к неуловимым и эфемерным
свойствам предмета психологии. Даже если такая квалификация
1,
свойств - это оговорка, она весьма показательна. Но кажется, что это
не оговорка. Нечто подобное А.Н. Леонтьев писал ранее. Близкими
терминами он характеризовал ощущения испытуемых, у которых вы-
рабатывалась способность к цветоощущению кожей ладони. Испыту-
емые говорили, что они ощущают дуновение ветерка, прикосновение
птичьего пера, нечто очень легкое и т.п. Допустим, что в этом случае
переход от поисковой предметной деятельности к этим ощущениям
произошел. Но такие ощущения - еще не вся психика, более того, они
формировались у испытуемых, если и не с готовой, то с развитой пси-
хикой и сознанием. Нет смысла умалять значение этого исследования.
Оно действительно замечательно иллюстрирует возможность форми-
рования у человека новых функциональных органов. Но они могут
возникать у человека как в результате предметной деятельности, так
и в результате созерцания. Ведь А.Н. Леонтьев писал, что в процессе
интериоризации внутренний план впервые рождается. Значит, разви-
тие этого "новорожденного" может происходить, по каким-то своим
нередуцируемым к предметной деятельности законам, в том числе и
спонтанно.
Обратимся еще к одному примеру. У многих вызывало недоумение
придание мотиву обязательного свойства предметности. У А.Н. Леон-
тьева встречается и полная идентификация: мотив - это предмет.
Обратим внимание на даже акустическую несовместимость этих слов.
Мотив - это нечто легкое, дышащее, живое, похожее на музыкальный
или живописный (пленер) мотив. Предмет - это нечто определенное,
стабильное, тяжелое (весомое, грубое, зримое), не только привлекаю-
щее и побуждающее, но и противостоящее субъекту, давящее на него.
Исследователи, работавшие в традициях теории деятельности, вводи-
ли серию опосредований и переопосредований между мотивом и пред-
метом, чтобы оправдать их идентификацию. Кстати, такой путь дока-
зательства ничуть не лучше, чем введение внутренних (промежуточ-
ных) переменных в необихевиоризме.
Но еще важнее взаимоотношения предметной деятельности и созна-
ния. Эта проблема не просто волновала А.Н. Леонтьева. Это была его
проблема. Ей он посвятил всю свою научную жизнь, на разных этапах
подходил к ней как будто в первый раз. Возможно, он не верил своему
давнему решению, все снова и снова убеждая себя в его правильности,
и не находил в себе сил, чтобы от него отказаться. Именно в ней
редукционистский ход мысли, порожденной известной формулой -
"бытие определяет сознание", выступает наиболее отчетливо. В раз-
вернутой форме у А.Н. Леонтьева это выглядит следующим образом:
"Итак, наш общий метод состоит в том, чтобы найти то строение дея-
тельности людей, которое порождается данными конкретно-историче-
скими условиями, и, исходя из этого строения, раскрыть существенные
психологические особенности строения их сознания" [16, с. 228]. Это
был ход мысли не только А.Н. Леонтьева, он пронизал всю послерево-
люционную отечественную психологию. Конечно, по поводу этого
постулата и "схематизма" философского и психологического сознания
делались всевозможные оговорки. Подчеркивалось принципиальное
единство строения внешней и внутренней деятельности, что означало
общность, но не в деталях, не конкретно. Ссылаться на это было легко,
тем более что детали внутренней деятельности как тогда, так и сейчас
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |