OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 46 страница

Разумеется, нельзя забывать, что развитие теории было тесно связано не только с накоплением эмпири­ческого знания, но также и с развитием методов иссле­дования, при помощи которых собираются эти знания. Наибольшее значение имело развитие техники интер­вьюирования и включенного наблюдения, с одной сто­роны, и стратегического анализа, в особенности выбор­ки — с другой. Благодаря этой новой технике появилась возможность осуществить ранее отсутствующую связь между исследованиями малых систем, наиболее привле­кательной чертой которых была возможность их непос­редственного изучения, и крупномасштабных систем, в пределе — целостных обществ. Здесь можно отметить две наиболее важные с этой точки зрения области: де­мографию и экологию, с одной стороны, и обследова­ние — с другой.

Различие между ними соответствует различию меж­ду структурными и мотивационными (процессуальными) основаниями общей социологической теории. Система­тическая экология и демография обеспечили нас не толь­ко гораздо более полными и технически уточненными данными, чем это было раньше, но и данными, гораздо ближе стоящими к основным теоретическим проблемам. Работы К. Девиса, Ф. Хаувера и Л. Шноре ярко иллюст­рируют это. Может быть, монографическая серия, осно­ванная на переписи населения США, является наиболее примечательной в этом плане. На основе этой переписи получена гораздо более полная и адекватная картина домашнего хозяйства и его связи с семьей, чем раньше. Упомяну книгу Г. Лика «Американская семья» в каче­стве хорошего источника информации для теоретика со­циологии.

Обследования дали хорошие результаты и в другой, противостоящей экономике, области. Информация о мне­ниях и отношениях между ними собиралась при помощи таких типов выборки, которые позволяют делать обоб­щения для очень больших популяций на основе малых выборок. С точки зрения теории это все более тонкий и незаменимый инструмент, несмотря на воинствующий эмпиризм, характеризующий ранние этапы этой работы.

К. Маннгейм в 30-е годы высказал хорошо известное утверждение о том, что американская социология инте­ресуется в большей степени влияниями малого масштаба, в то время как европейская социология — обществами и их крупными историческими тенденциями. Последние до­стижения американской социологии показали, что это утверждение неверно по отношению к нашей стране, и я полагаю, что это относится и к Европе. Благодаря только что упомянутой технике и другим развивающимся облас­тям знания, в частности, экономике, а также статистичес­кой информации, получаемой из них, исследование обще­ства в целом стало возможным на совершенно другом уровне не эмпирической детализации и точности; в част­ности то, что относится к распределению структурных типов и процессов. Вообще это означает, что стремление к сравнительному и генетическому анализу социальной структуры и, кроме того, к пониманию процесса измене­ния, о котором упоминалось ранее, может быть реализо­вано на более адекватном научном уровне.

Переходу от изучения малых систем к изучению больших систем кроме внутренней логики развития тео­рии, рассматривающей общество как целостную систему, способствовал и прогресс в других областях. Среди них, вероятно, наиболее видное место занимают исследова­ния по социальной стратификации, впервые примененные при исследованиях локальных общин (работы супругов Линд и Уорнера). Однако вслед за этим очень быстро воз­никли не только проблемы определения классов, но и равновесия мел-еду конфликтом и интеграцией. По этому поводу происходила оживленная теоретическая дискус­сия. Вехой в эмпирическом плане явились исследования

Норта, Хатта и Сентерса, а в теоретическом — спор меж­ду Девисом и Муром, с одной стороны, и Тыоменом — с другой.

Я уверен, что и другие факторы сыграли роль в су­щественном развитии этих проблем в американской со­циологии. Однако я думаю, что существует четыре глав­ные области, в которых можно ожидать интереса к ним. Это социология экономики, социология политики, соци­ология права и социального контроля и социология куль­туры, в особенности религии и науки.

Социологии экономических систем и права наименее развиты. В первом случае молено говорить о двух препят­ствиях. Во-первых, здесь нельзя говорить о тесной связи между экономистами и социологами, столь необходимой для плодотворного развития и характерного для более ранних этапов развития этих наук. Экономистам прису­ща тенденция превратить свою науку в замкнутую тех­ническую систему, неприемлемую для других. Вторая причина заключается в том, что старое противоречие со­циализма и капитализма стало рассматриваться, что, в общем, является вполне правильным, скорее как полити­ческое, чем экономическое.

Однако существуют многообещающие попытки ожи­вить сотрудничество. Вероятно, самым значительным вкладом здесь до сих пор является работа Н. Смелсера «Социальное изменение в ходе промышленной револю­ции», написанная в результате нашей совместной теоре­тической работы. Сильно возросшее внимание к пробле­мам экономического развития «новых наций», очевидно, также послужит почвой для совместного пересмотра ос­новных теоретических положений в этой области.

Социология права, в основном развитая прошлым поколением европейских авторов, только сейчас начала приносить плоды на американской почве. Несмотря на то, что до сих пор появилось мало работ в этой области, мож­но говорить о безошибочных признаках наступающего оживления. Препятствия на пути развития этой отрасли социологии, включая сюда и ее академическую ветвь, ана­логичны препятствиям в сфере экономики. Они могут

быть преодолены совместной позитивной работой, заме­чательным примером которой является сотрудничество университетов Чикаго, Мичигана и Калифорнии (Беркли). По меньшей мере некоторые из появляющихся ра­бот будут носить широкий сравнительный и историчес­кий характер, хотя работы более конкретного плана вначале будут иметь большее значение. По-моему, на из­вестный период, это одна из важнейших новых областей как для эмпирического, так и для теоретического разви­тия социологии. Дальнейшие достижения в этой сфере приведут к обобщению открытия в области социологии правонарушений социального контроля, которые уже сейчас достаточно развиты.

Гораздо более быстрыми темпами развивается соци­ология религии. В течение длительного периода казалось, что она почти полностью сконцентрировала свои усилия на бесплодных спорах вокруг известной работы Вебера об отношениях протестантизма с капитализмом. Только впоследствии оживилась работа в гуманитарных науках, связанных с другими культурами и обществами. Это прежде всего работы Беллаю о Японии и К. Гирца об Ин­донезии. Существует значительная серия монографий, в большинстве еще неопубликованных, посвященных про­блемам истории христианства и иудаизма. В то же время современная социологическая теория и эмпирическая техника все в большей мере применяются к изучению религиозной ситуации в американском обществе (вклю­чая канадское). Во всем этом видную роль играет приме­нение знаний, почерпнутых в антропологическом иссле­довании примитивных религий.

Другая область изучения культуры и общества, по­лучившая наибольшее развитие, — социология науки. Основным пионером в этой области считается Мертон с его исследованием науки XVII века, проведенным около тридцати лет назад. Недавно он пересмотрел свои исто­рические работы на более широкой теоретической осно­ве, посвятив этой теме свое президентское послание к Американской социологической ассоциации. Однако огромный рост значения науки в американском обществе стимулирует обоснованнный интерес к современным ас­пектам этой области. Этот интерес, как свидетельствует работа израильского социолога Дж. Бен-Давида, суще­ствует не только в США. Немецкая традиция «социоло­гии знания» служит фоном, хотя теоретическая рамка данного направления претерпела сильные изменения со времен Маннгейма.

Наиболее активно развивающейся областью в пере­ходе к изучению общества как целого к сравнительному и генетическому анализу является политическая социо­логия. Возможно, что наиболее важным на ранних ста­диях явилось исследование стратификации, и основное противоречие между теми, кто подчеркивает элементы конфликта, с одной стороны, и элементы интеграции — с другой, продолжилось в новой фазе. Важно и то, что в исследовании стратификации сочетается изучение малых и больших систем. Так, многие из исследований формаль­ной организации и бюрократии таких социологов, как Кейдикс и Селзник, касаются крупных систем, например, книга Селзника, посвященная исследованию коммунис­тических тактик. Замечательным примером заполнения той же бреши служит связь между работой Липсета и его коллег «Профсоюзная демократия» и более широким исследованием того же автора правительственной демок­ратической системы, условий ее стабильности и неста­бильности.

Новые технические возможности социологического исследования были широко использованы в данной ра­боте, причем особенно полно применялись результаты обследований, выдающимися примерами которых на аме­риканской почве явились серии исследований Лазарсфельда, Барельсона и их сотрудников.

Конечно, несомненное влияние на результаты иссле­дования оказывает личная политическая ориентация того или иного автора. В самом широком смысле здесь можно говорить о поляризации позиций. С одной стороны, мы видим «левых», связанных с недогматической, но более или менее марксистской точкой зрения; это позиция, за­нятая такими авторами, как покойный Р. Миллс, в некоторой степени Козер и связанный с этой же позицией Дарендорф в Германии. С другой стороны, имеются ав­торы, позиция которых сориентирвана более на решение с помощью функционального анализа вопроса о том, ка­кие механизмы обеспечивают более или менее успешное функционирование политической системы. К ним следу­ет отнести Липсета, Корнхаузера, Бенедикт и, конечно, меня. Наиболее выдающимися нашими коллегами в Ев­ропе являются, видимо, Стейн Роккан в Норвегии и в не­котором отношении Р. Арон.

Эта широкая политическая поляризация между людь­ми более или менее центральными не является просто пред­метом личных предпочтений в сфере политического дей­ствия. Прежде всего она проявляется в различных теоретических установках. Несмотря на существование тонких различий в этом плане, мне хотелось бы сказать, что «интеграционистская» группа тяготеет к аналитичес­ким уровням теории, в то время как теоретики «конфлик­та» — я употребляю этот неопределенный термин в каче­стве временного ярлыка за неимением лучшего — стремятся больше мыслить в категориях развития нераз­ложимых структурных целостностей, таких, как «классы», а иногда целые системы. Понятие Миллса о «властвующей элите», противостоящей «массе», является хорошим при­мером.

Вызов, брошенный более конкретно мыслящими тео­ретиками конфликта, ставит существенные проблемы пе­ред аналитиками. Вообще говоря, в своих работах они за­трагивают крупные политические проблемы нашего времени — демократии и тоталитаризма, как в фашистс­кой, так и в коммунистической формах, возможные виды участия масс в политических процессах, роль бюрократии, партий и т.д. Однако все эти старые проблемы могут быть рассмотрены в свете более широкой теоретической и срав­нительной перспективы, чем раньше; теперь мы можем мобилизовать для этой цели гораздо более адекватные Данные, позволяющие провести более критический анализ.

Хотелось бы упомянуть, что среди работ, посвящен исследованию незападных культур, существуют замечательные сравнительные исследования культур, осо­бенно религии и общества, относительно далеких от со­временной политической жизни, но касающихся проблем политического процесса и организации. Наиболее инте­ресной работой в этом плане является исследование из­раильского социолога, получившего образование в Анг­лии, С. Айзенштадта «Политические системы империй».

Активизация сравнительных и исторических иссле­дований крупномасштабных обществ в четырех вышеназ­ванных областях и, в частности, выдающиеся достиже­ния политической социологии, позволяют сказать, что если предшествующая фаза развития социологии может быть охарактеризована как дюркгеймовская, то настоя­щая может рассматриваться как веберовская.

В своих более ранних фазах то, что было названо структурно-функциональной теорией, не связывалось слишком тесно с именем Вебера. Мне кажется, что после первоначального толчка веберовского влияния,которое стало ощутимым только в 30-е годы, произошел доволь­но экстенсивный процесс углубления и расширения со­циологической науки таким образом, что новая фаза включила в себя не только «дюркгеймовские» компонен­ты, но и другие, и может теперь вернуться к тому роду проблем, которыми интересовался Вебер, причем не толь­ко с усовершенствованной исследовательской техникой и накопленными в большом количестве эмпирическими данными, но и со значительно более совершенной теоре­тической схемой, которая включает многие из интересов Вебера и, будучи чрезвычайно обязанной ему, во многих аспектах ушла гораздо дальше Вебера.

Можно ли называть эту теорию «структурно-функ­циональной» — это, как мне кажется, дело индивидуаль­ного вкуса. Не подлежит сомнению, что она является продуктом нормального процесса научного развития, и не подлежит сомнению, по-видимому, то обстоятельство, что в потоке этого развития структурно-функциональ­ная теория сыграла важную роль.

Функциональная теория изменения *

* Parsons Т. A Functional theory of change // Social Change: Source, Pattern and Concequence. Etzioni A. ed. N.Y., 1964, pp. 83-97.

Данный предмет был бы слишком широк для обсуж­дения в небольшой статье, если бы я не ограничился са­мым высоким уровнем обобщения. Поэтому мне хотелось бы остановиться в основном на главном типе изменения в социальной системе, том, который больше всего похож на процесс роста организма. Здесь обычно рассматривают не только элемент количественного роста «масштабности» системы, примером чего в области социального может слу­жит рост населения, но также и то, что валено для каче­ственного, или «структурного», изменения второго типа, а именно — процесс структурной дифференциации и со­путствующего ему развития стандартов и механизмов, ин­тегрирующих дифференцировавшиеся части.

Один из важных канонов науки состоит в том, что невозможно исследовать все сразу. Поскольку основа обобщения в науке состоит в демонстрации связанности процесса изменения, то всегда будет существовать раз­личие между теми чертами наблюдаемых явлений, кото­рые изменяются, и теми, которые не изменяются при соответствующих пространственно-временных ограничениях. Если нет соответствующего критерия неизменно­сти, с которым молено соотнести изменяющееся, то нельзя определить и специфические черты изменения.

Понятие структуры является для меня сокращенным выражением этого основного положения. Структура системы является тем рядом свойств компонентов и их отношений или комбинаций, который для многих анали­тических целей логически и эмпирически может тракто­ваться как константный. Однако, если существует веское эмпирическое подтверждение того, что такие постоян­ные элементы системы одного типа полезны для понима­ния изменения элементов другого типа, то такая струк­тура оказывается непроизвольным методологическим допущением, а положения о ней и границах ее эмпири­ческой стабильности становятся эмпирическими обобще­ниями, значимость которых зависит от степени их «ди­намичности».

Поэтому любую систему, с одной стороны, можно представить как структуру, т.е. ряд единиц или компонен­тов со стабильными свойствами (которые, конечно, могут быть и отношениями), а с другой стороны, как события, процессы, в ходе которых «нечто происходит», изменяя некоторые свойства и отношения между единицами.

Данное понятие стабильности используется здесь в качестве определяющей характеристики структуры. В этом смысле надо отличать этот термин от термина «структура», которым характеризуется система как це­лое и некоторая подсистема такой системы. В принятом здесь понимании термин «стабильность» эквивалентен более специфическому понятию стабильного равновесия, которое в другом отношении может быть как «статич­ным», так и «подвижным». Система стабильна или нахо­дится в относительном равновесии, если отношение меж­ду структурой и процессами, протекающими внутри нее, и между ней и окружением таково, что свойства и отно­шения, названные нами структурой, оказываются неиз­менными. Вообще говоря, в «динамических» системах такое поддержание равновесия всегда зависит от постоянно меняющихся процессов, «нейтрализующих» как экзогенные, так и эндогенные изменения, которые, если они зашли слишком далеко, могут привести к изменению структуры. Классическим примером равновесия в этом смысле является поддержание температуры тела, близ­кой к постоянной, млекопитающими и птицами.

Процессами, противоположными стабильным и рав­новесным, являются те, которые вызывают структурное изменение. Такие процессы существуют, и именно они больше всего интересуют нас сейчас. Так, даже в физике, где масса атома отдельного элемента служит прототипом стабильной структурной точки отсчета, последние откры­тия приводят к признанию принципа изменения, соглас­но которому одни структуры «атомной идентичности» посредством расщепления и синтеза преобразовывают­ся в другие. Причина, по которой важно помнить об ана­литическом различении понятий структуры и процесса, стабильности и изменяемости, состоит не в предпочте­нии одного предмета в паре другому, а в требованиях упо­рядоченной процедуры научного анализа.

Мне представляется, что различие между этими дву­мя парами понятий является различием в уровнях систем­ного отнесения. Структуру системы и ее окружения сле­дует отличать от процессов внутри систем и процессов взаимообмена между системой и ее окружением. Суще­ствуют процессы, которые поддерживают стабильность системы как через внутренние структуры и механизмы, так и через взаимообмен с ее окружением. Такие процессы, поддерживающие состояние равновесия системы, следу­ет отличать от иных процессов, которые изменяют указан­ный баланс между структурой и более «элементарными» процессами таким образом, что приводят к новому отли­чительному «состоянию» системы, состоянию, которое должно описываться в терминах, фиксирующих измене­ния первоначальной структуры. Конечно, это различение относительно, но эта относительность носит существен­ный и упорядочивающий характер. Этим я хочу сказать, что для любого достаточно развитого уровня теоретиче­ского анализа существует по крайней мере две систематически связанные перспективы, в которых можно рассмат­ривать проблему непрерывных изменений.

Эти соображения составляют основу перехода, при помощи которого я хотел бы проанализировать измене­ния в социальных системах. Мне хотелось бы попытать­ся обсудить тот тип изменения, который только что про­тивопоставлялся стабильности. Поэтому будет сделано предположение, что существуют системы или ряд систем, для которых понятие равновесия вполне релевантно, но которые рассматриваются как претерпевающие процесс изменения, сначала нарушающий внутреннее равновесие, а затем приводящий систему через это состояние к ново­му равновесному состоянию.

Начнем с вопроса о структуре социальных систем и введем как формальный, так и содержательный уровни рассмотрения. Формальный уровень состоит в том, что любая эмпирическая система может рассматриваться как состоящая из: 1) единиц — таких как частица или клетка, и 2) из стандартизированных отношений между этими единицами — таких как относительное расстояние, «организация» в ткани и органы. В социальной системе минимальной единицей является роль участвующего ин­дивидуального актора (или, если угодно, статус-роль), а минимальное отношение представляет собой стандарти­зованное взаимодействие, когда каждый участник функ­ционирует как актор, в той или иной мере ориентируясь на других, и наоборот, каждый является объектом для всех остальных. Единицами социальных систем более высокого порядка являются коллективы, т.е. организо­ванные системы действия, характеризующиеся исполне­нием ролей множеством человеческих индивидов. Может быть, было бы удобнее говорить об этих единицах, как о единицах ориентации, когда речь идет об акторах, и о еди­ницах модальности, когда рассматриваются объекты1.

1 Эта терминология использована в статье «Еще раз о стандартных пере­менных» (ASK, XXV, Aug. 1960).

В социальной структуре элемент «стандартизован­ного отношения» частично является «нормативным». Это означает, что с точки зрения единицы это отношение включает в себя ряд «ожиданий» относительно поведе­ния этой единицы по оси: приемлемое — неприемлемое, правильное — неправильное. С позиций других единиц, с которыми эта единица отнесения находится во взаимо­действии, это оказывается рядом стандартов, в соответ­ствии с которыми могут узакониваться позитивные или негативные санкции. В связи с различением роли и кол­лектива на уровне единиц устанавливается различение между нормой и ценностью на уровне отношенческого стандарта. Ценность — нормативный стандарт, который определяет желаемое поведение системы относительно ее окружения без дифференциации функций единиц или их частных ситуаций. Норма, в свою очередь, является стандартом, определяющим желаемое поведение для еди­ницы или класса единиц в специфических для них кон­текстах, дифференцированных от контекстов, связанных с другими классами единиц.

Положение о том, что стандарты отношений явля­ются нормативными, означает, что они включены в ин­ституционализированную нормативную культуру. То же распространяется и на сами единицы. Это станет ясно, если доказано, что единицы находятся на одном уровне. Поэтому то, что мы называем структурными свойствами единиц на одном уровне, на следующем становится стан­дартами отношений, которые упорядочивают эти отно­шения. Последние, в свою очередь, представляют свой­ства более мелких единиц, составляющих этот уровень. В более широком смысле справедливо поэтому утверж­дать, что структура социальных систем в общем состо­ит из институционализированных стандартов норматив­ной культуры. Конечно, далее важно помнить о том, что эти стандарты должны рассматриваться на двух различ­ных уровнях организации, которые мы называем уров­нем единиц и уровнем стандартизированных отношений между этими единицами.

Вернемся теперь к парадигме стабильной системы, осужденной выше. Это процесс в системе, который мо­ет быть понят как процесс взаимообмена входов и выходов между единицами (подсистемами) в системе, с од­ной стороны, и между системой и ее окружением, кото­рое осуществляется с помощью ее единиц, с другой. Су­ществует некоторый «поток» таких выходов и входов между всеми парами классов единиц, независимо от того является отношение внутренним или внешним. То, что я называю нормативным стандартом, управляющим отно­шением, можно рассматривать как регулятор этого по­тока. Для осуществления стабильного взаимообмена дви­жений входов и выходов, с одной стороны, должна быть сохранена известная гибкость, а с другой стороны, дол­жны существовать определенные механизмы канализа­ции этого процесса, сдерживающие его в определенных границах.

Классическим случаем является обмен «ценных» ве­щей, а именно — товаров, услуг и денег, составляющий содержание рыночного процесса. Нормативными стан­дартами здесь являются институциональные стандарты, определяющие деньги, а также нормы контракта и ас­пекты собственности помимо денег, представленные у Дюркгейма в известной фазе о недоговорных элементах контракта. Равновесие рыночной системы зависит от поддержания границ флуктуации уровня этих потоков в соответствии с рядом изначально данных условий. Ста­бильность структуры рыночной системы в этом смыс­ле является, с другой стороны, результатом стабильно­сти нормативной стандартной системы институтов.

Далее. Что же мы подразумеваем под устойчивостью институционального комплекса? Во-первых, конечно, стабильность самих нормативных стандартов. Один тер­мин «норма», по-видимому, слишком узок, особенно если он приравнивается к термину «правило», т.к. он предпо­лагает такой уровень простоты, который допускает опи­сание в одном утверждении, а это заведомо неверно для случаев собственности или контракта. Во-вторых, ста­бильность предполагает минимальный уровень связанно­сти действующих единиц определенными внутренними обязательствами, т.е. их предрасположенности к дей­ствию в соответствии с определенными ожиданиями, а не

уклонению или сопротивлению им, и к применению со­ответствующих санкций, позитивных или негативных, к другим единицам в связи с их ожидаемым действием, ук­лонением или сопротивлением. В-третьих, институцио-Нализация предполагает понятие эмпирического и оди­наково всеми понимаемого «определения ситуации» в смысле понимания того, чем является система отнесе­ния2; это определение ситуации может быть настолько идеологически искаженным, что всякое функционирова­ние становится невозможным3.

Наконец, институционализация означает некоторый порядок интеграции частного нормативного комплекса в более общий комплекс, управляющий системой в целом на нормативном уровне. Так, доктрина «отдельных, но равных» оказалась плохо интегрированной с остальны­ми частями американской системы конституционных прав, сформулированных на основе конституционально­го принципа «равного отношения ко всем». Можно ска­зать, что решение, принятое Верховным судом в 1954 году, было шагом к институциональной интеграции, или, во всяком случае, это была важнейшая проблема, стоящая перед судом.

2 Это определение является нормативным для действующих единиц, но эк­зистенциальным для наблюдателей. Здесь актор поставлен в положение наблюдателя своей собственной ситуации действия, т.е. рассматривается как потенциально «рациональный».

3 Очевидно, наиболее серьезным источником конфликта в ООН являются идеологические различия между западными и коммунистическими стра­нами в определении природы этой организации и международного поряд­ка, на страже которого она стоит. Коммунисты вешают ярлык «империализ­ма» и «колониализма» на все, что так или иначе не входит в их сферу контроля. Если это положение верно, то ООН не исполняет своих функций.

Эндогенные и экзогенные источники изменения

Понятие стабильного равновесия предполагает, что с помощью интегративных механизмов эндогенные изме­нения поддерживаются в определенных границах, соот­ветствующих основным структурным характеристикам, с помощью адаптивных механизмов в таких границах удерживаются флуктуации в отношениях между средой и системой. Если мы посмотрим на стабильное равнове­сие с позиций принципа инерции, то объяснить измене­ние в этом стабильном состоянии можно, только пред­ставив себе достаточно мощные дезорганизующие силы, способные преодолеть стабилизирующие или уравнове­шивающие силы и механизмы. Как только мы обнаружим возмущающее действие, которое отвечает этим критери­ям, то следующая проблема, которая встает перед нами, состоит в том, чтобы проследить влияние этого возму­щения на систему и определить те условия, в которых могут быть предсказаны или (ретроспективно) объясне­ны новые стабильные состояния.

Такие изменения в принципе могут быть как эндо­генными, так и экзогенными, или теми и другими одно­временно, но при решении проблемы важно помнить, что я имею дело с понятием «социальная система» в строго аналитическом смысле. Поэтому изменения, берущие начало в личностях членов социальной системы, поведен­ческих организмах, «лежащих в их основаниях», или культурных системах как таковых, должны классифици­роваться как экзогенные, в то время как с точки зрения здравого смысла казалось бы, что к таким изменениям можно отнести только изменения в физической среде (включая другие организмы и общества) и, может быть, в области «сверхъестественного».

Формальная парадигма для анализа общей системы действия, которую я употреблял вместе с другими автора­ми, подсказывает, что, во-первых, самые важные непос­редственные каналы экзогенного влияния на социальную систему находятся в культурной и личностной системах, и во-вторых, что способы их влияния различны. Непосред­ственное влияние культурной системы прежде всего свя­зано с аккумуляцией эмпирического знания, а следователь­но, относится к проблематике социологии знания. Как бы это ни было важно, из-за ограниченности места я не буду здесь этого касаться, а рассмотрю лишь пограничный вза­имообмен между социальной системой и личностью.

Существует двойная причина, по которой граница жду социальной системой и личностью является осо­бенно важной. В самом непосредственном виде этот взаимообмен связан с «мотивацией» индивида в аналитичес­ки-психологическом смысле, а следовательно, с уровнем его «удовлетворенности» или в негативном аспекте — фрустрации. Но косвенно наиболее интересный момент состоит в том, что самый важный структурный компонент социальной системы, называемый нами институционали­зированными ценностями,институционализирован через его интернализацию в личности индивида. В некотором смысле социальная система «втиснута» в пространство между культурным статусом ценностей и их значимос­тью для интеграции личности.

Проблема анализа независимой изменяемости куль­турных ценностей и личностей выходит за рамки этой статьи. Можно только предположить, что такая пробле­ма, как харизматическая инновация, по крайней мере ча­стично, попадает в эту рубрику. Однако, исходя из нали­чия относительной стабильности личности и культуры, мы можем предположить, что в личности типичного ин­дивида есть нечто, что мы можем назвать интегрирован­ным единством ценностных и мотивационных установок (commitments), рассматриваемое как стабильное, и что это единство, в свою очередь, может считаться определя­ющим фактором ориентационного компонента любой роли, т.е. совокупности экспектаций соответствующих классов индивидуальных акторов. Это истинно как при анализе целого общества, так и при анализе его подсис­тем. Из этого вытекает, что для целей анализа конкрет­ного процесса изменения институционализированные Ценности должны рассматриваться как постоянные.

Дата добавления: 2015-09-29