|
Именно такое положение дел сложилось в экономической науке. Оно стало таковым потому, что из всех наук о человеческом поведении (социальном действии) она первая выработала хорошо интегрированную схему понятий и до сего дня поддерживает этот аспект своей науки на более высоком формальном и логическом уровне, чем какая бы то ни было другая социальная дисциплина. Но примерно сто лет назад экономисты стали проявлять интерес к тем положениям, которые выходят за рамки созданной ими концептуальной системы и за рамки тех фактов, которые удалось упорядочить с помощью этой системы. Часто этот интерес проявлял себя косвенно, в виде теоретических спекуляций, связанных с идеями «невмешательства государства», функционирования целостной системы «свободного предпринимательства», не связанной никаким контролем извне. Специфика такого теоретизирования заключалась в игнорировании тех элементов человеческого действия, которые в явном виде не присутствовали в концептуальном арсенале классической экономической теории.
Коль скоро внимание экономистов привлекли столь широкие проблемы, то — сознательно или нет — им неизбежно пришлось затрагивать и проблемы мотивации экономической деятельности. Процесс поддержания равновесия в свободной экономике основывается, согласно классической теории, на ее чувствительности к определенного рода изменениям в ситуации действия: ценам, предложениям, условиям спроса и пр. Основное действующее лицо этой системы — бизнесмен — рассматривается в такой ситуации, где преобладающую роль в адаптационных процессах (если их проанализировать с точки зрения того, почему индивид действовал именно так) играет расчет прибылей и расходов в их денежном выражении. В определенном практическом смысле, по-видимому, вполне правомерным представлялось сказать, что экономический субъект поступает так или иначе, исходя из задачи предельно повысить свой «эгоистический интерес», понимаемый как денежный доход предприятия. Иначе говоря, субъект экономической теории всегда предпочтет больший денежный доход меньшему и меньший убыток (в денежном выражении) — большему.
Из этих кажущихся очевидными фактов сам собой вытекал вывод, что вся система функционирует и поддерживается в равновесии благодаря «рациональному соблюдению экономического интереса» всех участвующих в ней индивидов. Возникало даже ощущение, что данная формула — это приемлемая основа для общей теории мотивации человеческого поведения, по крайней мере, в экономической и профессиональной сферах. При этом важно также отметить, что указанная формула, как и различные ее модификации, не были прямыми результатами наблюдения и анализа, выполненными на эмпирическом уровне, как это имело место, например, при создании теории стоимости и распределения. Эта формула просто оказалась удачной для заполнения бреши, которая образовалась при попытке создания логически замкнутой теории экономического действия. При отсутствии эмпирической основы данную брешь можно было заполнить только при помощи максимально широких обобщений. И такие находящиеся вне собственно экономической области распространенные доктрины, как психологическая доктрина гедонизма, казалось, подкрепляли эту формулу и вселяли уверенность в универсальности применения экономической системы понятий.
Тем временем в других науках, изучающих поведение человека, велась своя работа, но большей частью она осуществлялась в отрыве от исследований, ведущихся экономистами. Однако и она также затрагивала проблемы мотивации, в частности в таких аспектах, которые оказались существенными и применительно к сфере экономических исследований. Этими науками были социальная антропология, а также некоторые разделы социологии и психологии. И хотя некоторые выдающиеся ученые, такие, как Парето, Дюркгейм, Макс Вебер, в своих работах непосредственно затрагивали и освещали определенные аспекты взаимоотношения названных наук с некоторыми проблемами экономики1, все же изоляция экономической теории от указанных областей знаний осталась непреодоленной. Таким образом, всесторонний анализ проблемы экономической мотивации, принимающий во внимание всю совокупность знаний, полученных в разных дисциплинах, в настоящее время, даже в самом схематическом виде, остался неосуществленным. Попытка дать наметки такого анализа и является главной задачей данной статьи.
1 См.: Parsons Т. The Structure of Social Action (N.Y., 1937), где работы данных авторов рассматриваются в этом аспекте.
Среди экономистов широко распространено убеждение, что преимущественно «эгоистическая» теория, или теория «корыстной заинтересованности» как основы мотивации экономической деятельности, является логически необходимой для экономической науки. Можно с уверенностью сказать, что тщательный анализ методологических основ экономической теории как аналитической схемы убедительно доказывает, что это не так. Для такого утверждения необходимы, разумеется, определенные предпосылки. По моему мнению, их две.
С одной стороны, экономический анализ имеет эмпирическое значение только в том случае, когда есть простор для определенной рациональности действий, т.е. для оценки их преимуществ и недостатков, «выгод» и «затрат», с целью увеличить разницу между ними. Если же, например, поведение чисто инстинктивно или традиционно, то оно не поддается анализу в рациональных терминах. С другой стороны, значение такого анализа весьма велико, поскольку существуют достаточно широкие сферы, в которых вещи, а также люди (в обобщенной экономической терминологии — ресурсы) могут рассматриваться в «утилитарном духе», т.е. не как конечные цели, а лишь как морально и эмоционально нейтральные (в известных пределах) средства экономической деятельности. По степени экономической рациональности поведения между различными индивидами и между различными обществами имеются существенные различия. Далее, экономическая рациональность обязательно связана с эгоизмом в обычном понимании этого слова. Как уже говорилось, непосредственная цель экономического действия в условиях рыночной экономики — это максимизация чистого денежного дохода или, более абстрактно, разницы между прибылью и затратами. Выбор средств, поскольку он в этом смысле слова «экономически мотивирован», определяется в первую очередь именно этой непосредственной целью. Однако совершенно неоправданным является предположение, что эта непосредственная цель — прямое и единственное выражение изначальных движущих сил человеческого поведения. Напротив, преследование этой цели вполне совместимо с очень большими различиями в глубинных мотивах. По сути, основным результатом всего последующего анализа будет утверждение, что «экономическая мотивация» — это вообще не категория мотивации как таковой, а скорее точка, в которой для ориентации в определенного типа ситуации сходится множество различных мотивов. В соответствии с этим устойчивость и распространенность так называемого «экономического поведения» — это не результат «единообразия человеческой природы», ее эгоизма или гедонизма, а следствие определенных особенностей структуры социальных систем действия, которые, однако, не являются абсолютно постоянными, а подвержены институциональным изменениям.
Теоретический анализ экономики абстрактен сразу в нескольких различных смыслах этого слова. Это очень важно для нашего рассуждения, так как спорные проблемы, о которых здесь пойдет речь, возникают именно в области исходных посылок экономической теории, а так-
же данных, принятых в ней за «постоянные» величины. Для того чтобы показать, что представляет собой эта интересующая нас абстрактность, лучше, наверное, начать с формулы, многократно обсуждавшейся в экономике. Думается, что этой формуле можно придать более конкретный смысл в терминах современной социологической теории. Эта формула гласит, что экономическая деятельность имеет место внутри «институциональных рамок общества», а экономическое поведение является одной из фаз институционального поведения.
Институты или институциональные схемы в том смысле, в каком данное понятие будет здесь употребляться, — это главный аспект социальной структуры в самом общем ее понимании. Это нормативные модели, которые определяют, что в данном обществе считается должным, законным или ожидаемым образом действия или социального взаимоотношения. Есть два первичных критерия, по которым из различного рода нормативных моделей, управляющих действием человека, выделяются модели, имеющие институциональное значение. Во-первых, такими моделями являются модели, основанные на общепринятом в данном обществе нравственном чувстве; конформизм по отношению к ним — вопрос не только целесообразности, но и морального долга. Во-вторых, про эти модели можно сказать, что они не «утопические», так как утопическим моделям, какими бы желанными они ни выглядели, могут следовать лишь немногие, а если и бывает, что им следуют более широкие слои людей, то только при чрезвычайных обстоятельствах. Например, крайний альтруизм Нагорной проповеди или крайний героизм очень горячо одобряются, но в действительности никто не ожидает от рядового индивида, что он будет всегда поступать в соответствии с этими принципами. Другое дело — модель институционализированная: конформизм по отношению к ней является частью узаконенных ожиданий общества и самого индивида. Типичная реакция на нарушение институционально установленного правила — это негодование, связанное с чувством «обманутого ожидания». Человек, находящийся в положении опекуна и рас-
тративший доверенные ему деньги, либо солдат, дезертировавший с поля боя, не сделали того, чего другие с полным правом ожидали от них.
В этом смысле институциональные модели представляют собой часть социальной структуры, ибо, поскольку такие модели успешно институционализированы, социальное действие перестает быть беспорядочным. Оно направляется и осуществляется согласно требованиям этих моделей. В той мере, в какой они обязательны, институциональные модели в полном смысле слова «определяют» действие. В других случаях они определяют те границы, за которые не должно переходить отклонение, и создают силы, противодействующие этим отклонениям.
С этой точки зрения, институциональная структура — это один из видов «интеграции» действий входящих в нее индивидов. Интеграция функционально необходима для того, чтобы система оставалась в стабильном состоянии и была способна справляться с внутренними конфликтами, которые в противном случае могут стать для нее роковыми. Существуют три основных типа интеграции социальной системы. Во-первых, все возможные виды действий и отношений дифференцируются. Одни из них принимаются и одобряются обществом, тогда как другие отвергаются им, т.е. либо не получают одобрения, либо даже прямо запрещаются. Но и в том и в другом случае такая система дифференцированных действий и отношений должна быть как-то организована. Устойчивость социальной системы возможна только в том случае, когда в каких-то пределах люди поступают соответствующим образом, в соответствующее время и в соответствующем месте.
Кроме того, очень важно, чтобы другие знали, чего можно ожидать от данного индивида. Так, в любом обществе мы находим институциональные определения ролей, т.е. того, что, как ожидается, данные индивиды должны делать в различных условиях и взаимоотношениях. Каждый индивид, как правило, обладает некоторым набором таких ролей. Комбинации этих ролей варьируются в зависимости от «социальных типов» индивидов.
Далее, природа общества такова, что одни индивиды в нем могут воздействовать на поведение других. Опять-таки здесь необходимо дифференцировать все виды воздействия на те, которые считаются допустимыми и желательными, и те, которые не поощряются или даже запрещаются. Где проходит разграничительная линия — это зависит от социальных ролей соответствующих индивидов. Например, принуждение, осуществляемое полицейским, не разрешено осуществлять частным лицам. Некоторые виды воздействия, оказываемого на других, независимо от желания этих других ему подвергаться, часто необходимы для выполнения определенных ролей. Если такие виды воздействия институционально узаконены, их молено назвать «полномочиями» (authority). С другой стороны, часто бывает социально необходимо или желательно оградить некоторых или даже всех индивидов от определенных видов силовых воздействий, которые другие индивиды способны на них оказывать. Такую институциональную защиту от нежелательных воздействий можно назвать «правами». Институциональная структура полномочий и прав — характерная черта любой интегрированной социальной системы2.
Итак, действие, как правило, ориентировано на достижение цели и на конформизм по отношению к нормам. В его структуру включена необходимость оценки поступков, качества, достижений и т.д. В обществе различно оценивается то, что представляет из себя данное лицо, и то, что оно делает. Необходимость давать оценку, в свою очередь, предполагает ранжирование тех качеств и достижений, которые подвергаются непосредственному сравнению. Так, если ценностью считается физическая сила, то лица должны ранжироваться по своей физической силе. С другой стороны, оцениваются и сами люди как таковые, т.е. везде, где речь идет о множестве людей, все они будут хотя бы приблизительно ранжированы. Исключительно важно, чтобы критерии ранжирования и
2 Имеют ли они законодательное оформление — это для нас в данном случае вопрос второстепенный.
способы их применения в одной и той же социальной системе были сравнительно хорошо интегрированы. Этот третий аспект социальной структуры3 носит название стратификации. Любая социальная система обладает институциональной шкалой стратификации, посредством которой ранжируются индивиды.
3 Наряду с нормативной системой ожиданий и структурой полномочий и прав. — Прим. пер.
Такая социальная структура присуща всем социальным отношениям, и для сферы экономической деятельности она имеет не меньшее значение, чем для любой другой. Любая функция, твердо установленная экономическим разделением труда, оказывается связанной с институционально определенными ролями, такими, например, как роль «банкира», «управляющего», «ремесленника», «фермера» и т.д. С каждой такой ролью тесно связана модель институционально определенных ожиданий, положительных и отрицательных. Некоторые из этих экономических ролей предполагают наличие институционализированных полномочий, например полномочий работодателя в роли начальника своих рабочих. В свою очередь, лица, исполняющие экономические роли, являются в разных проявлениях объектами действия полномочий других, в особенности — государственных чиновников, когда идет речь о налогообложении, трудовом законодательстве и многих подобных вопросах. В этой сфере от экономических субъектов институционально ожидают повиновения, и они, как правило, признают эти полномочия. Далее, лица, выполняющие экономические роли, обладают определенными институционально охраняемыми правами, особенно такими, которые мы объединяем названием «институт собственности», и от них, в свою очередь, институционально ожидают уважения к соответствующим правам других, например воздержания от применения силы по отношению к другим, от обманных действий и т.д. Наконец, любой из них находится в системе стратификации местной территориальной общины. В зависимости от своей профессии и статуса в ней, от своего дохода, от «репутации» и многого другого он будет ранжироваться либо выше, либо ниже.
До сих пор мы описывали институциональную структуру как нечто «объективное» и, таким образом, не име-ощее ничего общего с мотивацией. Однако термины, в соторых она описывалась, явно предполагают очень тесную связь структуры и мотивации. Институциональная структура в действительности является не чем иным, как цовольно стабильным способом организации человеческой деятельности и мотивационных факторов, на которых она основывается. Любое существенное изменение этих последних или связей между ними будет резко менять эту структуру.
Если же мы возьмем субъективную сторону, то окажется, что одним из основных рядов элементов институциональной структуры является система нравственных чувств. Для того чтобы институциональные модели действовали, они должны быть подкреплены нравственным чувством большей части членов общества. Эти чувства выражаются прежде всего посредством реакций стихийного нравственного возмущения, возникающих в тех случаях, когда кто-то серьезно нарушает институциональный порядок. Можно сказать, что наказания и санкции являются выражением этих чувств, т.е. выступают главным образом как их символы. Соответствующая субъективная реакция на нарушение модели со стороны самого нарушителя — это ощущение вины или стыда. Эти чувства (и это важно заметить!) очень часто могут быть в существенной степени подавлены, но их подавление не тождественно их отсутствию. Соответствующие психологические явления с положительным знаком — это чувство долга. Хорошо интегрированная личность чувствует себя обязанной жить соответственно ожиданиям, связанным с ее по-разному определенными ролями, т.е. быть «славным малым», «хорошим студентом», «умелым рабочим» и т.д. Личность также обязана, и внутренне ощущает эту обязанность, уважать узаконенный авторитет других и должным образом пользоваться своим собственным. Она обязана уважать права других, а в некоторых случаях ее
обязанностью, опирающейся на моральные мотивы, может быть обязанность настаивать на уважении к своим собственным правам.
Наконец, интегрированная (т.е. хорошо социализированная) личность должна признавать статус других лиц в стратификационной системе, и в особенности — но ни в коем случае не исключительно — статус тех лиц, которые стоят выше нее. Обязанность во всех этих случаях рассматривается как «бескорыстная». Мы имеем здесь дело с явлением «идентификации» индивида с обобщенной институциональной моделью, с явлением соответствия его тому, что считается «правильным». В довольно широких пределах его личные интересы во всех прочих отношениях можно считать иррелевантными. Подавляющая часть фактов говорит о том, что наиболее глубокие нравственные чувства прививаются индивиду в раннем детстве и своими корнями глубоко уходят в саму структуру личности. В своих глубинных основах эти чувства находятся вне сферы сознательных решений и контроля, за исключением, может быть, некоторых критических ситуаций. Даже в случае сознательного их подавления указанные чувства продолжают постоянно оказывать свое влияние на личность через подспудное чувство вины и т.п. В стрессовой ситуации они могут резко противодействовать эгоистическим импульсам актора, и тогда он становится жертвой тяжелых внутренних конфликтов и угрызений совести. Но по мере интеграции с институциональной системой обнаруживается сильная тенденция ко все более тесной интеграции его нравственных чувств с эгоистическими элементами его личной структуры. К рассмотрению этого явления мы и переходим.
Если проделанный выше анализ правилен, то тот факт, что конкретные виды экономической деятельности осуществляются в рамках институциональных моделей, предполагает, что описанные выше бескорыстные элементы мотивации играют определенную роль в формировании результирующего направления экономической деятельности, или ее мотивационного «вектора». Это положение ни в коей мере не противоречит самым строгим требованиям экономической теории. Эта теория требует только, чтобы выбор одной из нескольких альтернатив делался исходя из принципа максимизации чистого денежного дохода самого актора или той социальной единицы, от лица которой он действует. Ни в конечных целях, на которые направляется выручка, ни в выборе средств нет ничего такого, что мешало бы рассматривать их во взаимосвязи с бескорыстными нравственными чувствами. Сказанное никоим образом не означает, что элементы эгоистического интереса следует вообще исключить из экономического анализа. В сущности, различие между эгоистическими и неэгоистическими мотивациями — это не различие классов мотивов, а различие типов элементов внутри конкретных мотивов. Обычно эти элементы теснейшим образом переплетены.
Кроме того, нет никаких оснований считать, что "эгоистический интерес" всегда прост и очевиден. Напротив, это исключительно сложное явление, и его аналитическое расчленение следует, по-видимому, ставить в зависимость от уровня анализа, т.е. от рассматриваемой конкретной проблемы. Поэтому здесь мы выделим в нем только то, что кажется нам существенным для основной схемы теории мотивации экономической деятельности.
Наиболее общая категория, которая может быть применена в исследовании мотивации на данном аналитическом уровне, — это, по-видимому, «удовлетворение». Индивиды бывают заинтересованы в тех предметах и способах поведения, которые приносят им удовлетворение. Одной из важных составных частей удовлетворения, несомненно, является то, что называют «самоуважением». Поскольку моральные нормы реально встроены в структуру личности, от степени соответствия поведения этим нормам зависит удовлетворение, испытываемое индивидом. Прежде всего здесь важны стандарты, связанные с его различными ролями (в частности, в нашем случае — с его профессиональной ролью), а также место на шкале стратификации, которого, как он это ощущает, он «заслуживает».
С самоуважением тесно связано (и, в сущности, дополняет его) то, что вслед за У. Томасом принято называть «признанием». Получить признание в этом смысле означает: быть объектом уважения со стороны других, чье мнение представляет для индивида ценность. Быть предметом одобрения, восхищения или даже зависти лестно для любого «я» и вызывает у него удовлетворение. Как показали работы Мида и других, самоуважение и признание теснейшим образом связаны. Утрата уважения со стороны тех, от кого мы его ожидаем, — один из самых суровых из всех возможных ударов по чувству самоудовлетворенности индивида. Наряду с самоуважением и признанием существует третий элемент, который наиболее тесно связан с моделью экономического анализа. Он состоит в том, что мы заинтересованы в каком-то комплексе действий или отношений в той мере, в какой мы можем «из него что-то извлечь». То есть эти действия и отношения рассматриваются в некотором смысле как средство для достижения чего-то, что целиком лежит вне их самих. Это и есть классический способ интерпретации значения денежных прибылей. Эта интерпретация содержит предположение, что существуют определенные «потребности», совершенно независимые от действия, с помощью которых добываются средства для их удовлетворения. Такое разделение, хотя оно и введено в качестве обобщенной интерпретации экономической мотивации, реально существует и имеет большое значение. В этом отношении, как и во многих других, господствующая экономическая схема не неверна, а просто не соотнесена должным образом с другими элементами. Четвертый мотивационный элемент, сыгравший выдающуюся роль в построении экономических теорий, — это «удовольствие». Его можно представить себе как специфическую настройку чувств, которую можно интерпретировать как проявление особых органических состояний. Конечно, удовольствие может быть одной из конечных целей, средством для достижения которой служит экономическая деятельность. Разумеется, это не единственная цель, как представляли себе гедонисты. Оно может также (и это часто встречается в действительности) присутствовать и в самой деятельности по исполнению экономически значимых ролей; многие люди испытывают истинное удовольствие от своей работы. Здесь важно отметить, однако, один решающий факт. Удовольствие или его источники — это, вопреки предположениям классических гедонистов, не биологически заданная константа, а функция общего личностного равновесия индивида. Оно, по-видимому, и в самом деле тесно связано с органическим состоянием, но несомненно, что на него, в свою очередь, указывают огромное влияние эмоциональные состояния индивида, а через них — весь комплекс социальных отношений и условий. Удовольствие, следовательно, может лишь в очень относительном смысле рассматриваться как элемент мотивации, или как независимый фокус ориентации действия.
Наконец, в «удовлетворении» есть и пятый элемент, который следует отметить, несмотря на то, что он, по-видимому, более косвенно связан с экономической сферой, чем предыдущие. У людей есть установка на «эмоциональную привязанность»(affection) к другим человеческим существам и нечто напоминающее такую установку по отношению к определенным видам неодушевленных предметов. Вполне возможно, что так называемое «эстетическое чувство» включает в себя и этот элемент. Он отличается от удовольствия, но он налицо, когда кто-то может сказать о себе: «Я просто влюблен в эту картину». Если же речь идет о других человеческих существах, то такая установка на «привязанность» часто предполагает взаимность, и тогда можно говорить (пользуясь опять-таки термином У. Томаса) об эгоистической заинтересованности в эмоциональном «ответе» других. Правда, институциональные модели, управляющие экономическими отношениями в нашем обществе, весьма «безличны» в том смысле, что такой ответ в прямых институциональных санкциях не содержится. Но, с одной стороны, он очень отчетливо проявляется в формах использования того, что приносит экономическая деятельность, составляя важнейший элемент семейных отношений. С другой стороны, на неинституциональном уровне отношения эмоциональной взаимности нередко имеют большое значение, в частности в профессиональной ситуации и мотивации индивида. Очень важным мотивом, например, «хорошей работы» может быть ее значение для поддержания дружеских отношений с определенными профессиональными кругами.
Во всех этих плоскостях рассмотрения существует и еще один важный аспект мотивационного значения многих предметов, который традиционная экономическая теория не принимала во внимание. Речь идет о том, что эти предметы могут ассоциироваться с одним или более из указанных выше элементов как их символы. Яркий пример этого — денежный доход. С точки зрения ценностного стандарта, наиболее важной основой ранжирования и статуса в экономическом мире следовало бы считать профессиональные достижения и лежащие в их основе способности. Но в силу разных причин трудно судить о людях исключительно в этих понятиях. Прежде всего достижения по своей природе исключительно разнообразны, и очень трудно сравнивать то, что достигнуто в различных областях деятельности. Поэтому в предпринимательском обществе почти неизбежно получается так, что денежный доход в значительной степени превращается в общую меру, которой измеряются такие достижения. Следовательно, денежный доход в большой степени можно считать общепризнанным символом профессионального статуса. Таким образом, он важен как выражение признания.
Установившись более или менее твердо, институциональная модель, о которой мы здесь говорили, продолжает в некоторой степени зависеть от нравственных чувств, на которых она основана. Однако теперь ее сохранение зависит уже не только от них. Здесь имеет место процесс сложного взаимодействия на двух уровнях сразу: с одной стороны, между бескорыстными и эгоистическими элементами мотивации каждого конкретного индивида, с другой — между разными индивидами. Первый аспект взаимодействия уже был описан нами при рассмотрении содержания понятия «эгоистический интерес». Общая тенденция второго процесса — если институциональная система интегрирована — обеспечивать конформизм по отношению к главным институциональным моделям посредством механизма, который создает такую ситуацию, что в отношениях данного индивида с другими индивидами его эгоистический интерес бывает всегда соблюден именно тотому, что он ведет себя конформно по отношению к институциональной модели.
Мы неоднократно отмечали, что естественной реакцией хорошо интегрированной личности на нарушение институциональной нормы будет проявление морального возмущения. Это возмущение меняет благоприятную или потенциально благоприятную установку по отношению к индивиду, нарушившему норму. Существует, конечно, много степеней возможного проявления этого возмущения. Оно может не пойти далее уменьшения готовности к «сотрудничеству» с данным лицом (нарушителем) в достижении его целей, если второе лицо (возмущенный) может быть полезным или необходимым в этом отношении. В более серьезных случаях это возмущение может вылиться в уменьшение уважения, которое составляет важный элемент признания; в крайних случаях оно может перейти в прямые действия, направленные на то, чтобы поставить под сомнение и разрушить репутацию обидчика, отнять у него положение, лишить почестей и т.п.
Как правило, за исключением самых крайних случаев, все эти санкции не направлены прямо на то, чтобы лишить человека источников удовольствия — в физическом смысле этого слова. Но через различные более утонченные каналы неодобрение других, особенно когда оно достаточно интенсивно, чтобы перейти в прямые действия, может воздействовать и на источники удовольствия, привычные для данного индивида. Наконец, если люди, на отзывчивость которых индивид рассчитывает, разделяют нравственное чувство, которое он оскорбил, эта их отзывчивость, особенно в случае «дружбы», по всей вероятности, ослабеет. Дружелюбное отношение может даже перейти в явно недружелюбное, а иногда и в остро враждебное.
Следовательно, можно видеть, что даже независимо от того внутреннего конфликта, который возникает у индивида при нарушении им своих собственных нравственных установок, очень важные элементы его эгоистического интереса прямо зависят от того, встречает ли он благоприятное к себе отношение со стороны других людей, с которыми он вступает в контакт. Пусть он продолжает, как прежде, «делать деньги», но потеря им признания и уважения в глазах окружающих может иметь для него в конечном счете решающее значение, да и сам доход (и чем более интегрирована вся ситуация, тем это вернее) связан, по-видимому, с такого рода поддержанием добрых отношений с другими.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |