OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 16 страница

Тот же пример демонстрирует нам и другое. В нашем обществе не все внебрачные сексуальные отношения рас­цениваются как проституция. В частности, мы особо вы­деляем из них те, в которых имеют место отношения Дружбы или любовь. И как бы строго ни осуждалась та­кого рода дружба нашими нравами, она никогда не оце­нивается таким же образом, как проституция. Пото­ку что дружба — это отношения типа Gemeinschaft.

Отсюда следует, что поскольку действие укладыва­ется в систему отношений типа Gemeinschaft, оно пред­ставляет отдельные формы выражения глубоко лежащих, наиболее постоянных установок. Это означает, что та­кие действия получают символическое значение в допол­нение к значению, которое им присуще как действиям. Не может быть никаких сомнений в огромной важности это­го факта в социальной жизни. С такими действиями свя­заны чувства, значимые для того, кто их выполняет. Мы не можем обсудить здесь эти проблемы с подобающей полнотой, однако следует указать на несколько специ­фических следствий.

В первую очередь, этим, возможно, объясняется лег­кая акцептация весьма большого объема неинтересной работы. Женщина, ведущая домашнее хозяйство, счита­ет свою работу относительно терпимой. Хотя сама по себе эта работа совершенно неинтересна, она необходима для поддержания ее собственной семьи. Те же самые виды работ показались бы ей несравненно более утомительны­ми, если бы она выполняла их в качестве домработницы в чьем-то чужом доме 111.

111В связи с этим см. очень интересную монографию Ретлисберга и Диксо­на: Roethlisberger, Dickson. Technical as Social Organization in an Industrial Plant. Harvard School of Busines Administration, 1934. См. также Уайтхеда: Whitehead T.M. Leadership in Free Society. Harward University Press, Cambridge, 1936.

Сексуальные отношения выявляют нам несколько иной аспект. Их символический план в рамках более ши­роких отношений, например, в отношениях брака, при­дает им «значение», которое, разумеется, обычно не яв­ляется необходимым в качестве побудительного мотива для людей, в них вступающих. Но эта модель служит наи­более важным способом для контроля того, что было бы трудно контролировать и регулировать в рамках самих этих очень сильных по своей природе импульсов. Эти импульсы, как в браке, так и в дружбе канализируются в определенных направлениях. В той мере, в какой действие соответствующих установок является эффективным, они предотвращают развитие таких импульсов в опасные (полностью абсорбирующие человека) формы гедонистического удовлетворения112.

Роль символизма в этом, как и в других контекстах, включает в себя и роль символизма в традиционализме. Теннис часто указывает на тесную связь между Gemein-schaft и традиционализмом. Из анализа, проведенного в предыдущей главе, должны быть очевидны причины та­кой связи. В свою очередь, существует особенно тесная связь между Gemeinschaft и религией, прежде всего бла­годаря тому, что общим для них является определенный тип установки, бескорыстная преданность, включение в систему интересов, относящихся к данной области, и важ­ная роль символизма. Это с особой ясностью обнаружи­вается, если принять во внимание связь религии и семьи, главных, хотя никоим образом не единственных конкрет­ных сфер отношений типа Gemeinschaft. Можно сделать утверждение113 в форме эмпирического обобщения, что интересы религии и семьи могут быть очень тесно интег­рированы друг с другом, а могут быть и резко оппозици­онными; однако они никогда не бывают взаимно индиф­ферентными.

Весьма валено, что в феномене Gemeinschaft можно отыскать и другой случай для интерпретации действий как способов выражения установок, а не способов дос­тижения конкретных целей114. Так, нормы Gemeinschaft — это нормы, аналогичные нормам вкуса, рассмотренным нами в связи с веберовской концепцией обычая (Brauch). Они, однако, аналогичны, но не идентичны, поскольку тот способ, которым Вебер отделяет законный порядок от обычая, по существу ставит моральный элемент вне ка­тегории законного порядка. Однако Вебер совершенно естественно его анализирует в основном как институци­ональный аспект внутри схемы — «цели—средства».

112 Романтизм в данном контексте может рассматриваться как гиперболи­зация данного символического аспекта сексуальных отношений.

113 Это утверждение уже было высказано нами в другой работе. См.: Parsons Т. The Place of Ultimate Values in Sociological Theory («International Journal of Ethics», Apr. 1935, p. 312).

114 Всегда делается допущение, как в случае, рассмотренном в предыдущей главе, для способов таких видов деятельности.

Таким образом, совершенно очевидно, что Gemeinschaft включает в себя моральный элемент в ка­честве характера общинных установок, например отно­сительно нарушения брачных обычаев, что отчетливо подтверждается. Следовательно, согласно такому кри­терию, элемент этот явно институционален, но в других отношениях он тесно связан с нормами вкуса. Вместе с тем установки, обнаруживающиеся в рамках отношений типа Gemeinschaft, будучи конкретными установками, включают и ценностный элемент, главный компонент которого, в свою очередь, — это ценностные установ­ки, общие для членов данной общины. Следовательно, приверженность нормам, регулирующим отношения типа Gemeinschaft, никоим образом не является вопро­сом только вкуса.

Следовательно, категория «способов выражения» расширяется, чтобы включить в себя, в другой связи, те же самые элементы, которые были центральными для внут­ренних и символических отношений «средство—цель». Отсюда следует методологический вывод, что, подобно действию, ориентированному на норму вкуса, действие в контексте Gemeinschaft должно интерпретироваться бо­лее тонко. Конкретные мотивационные элементы долж­ны размещаться в широком контексте отношений или комплексе отношений в целом.

Это важное обоснование значимости в таком контек­сте схемы отношений. Обнаружение такого факта в дан­ном аспекте подчеркивает непосредственно и несомнен­но органический характер феноменов таким способом, каким не позволяет это сделать схема действия. Таким образом, это вносит важную коррективу в любое нару­шение перспектив, которое может возникнуть из-за ис­ключительной концентрации на схеме действия.

Но следует подчеркнуть также, что эта значимость схемы отношений по преимуществу описательна, а не аналитична. Для Тенниса Gemeinschaft и Gesellschaft — это идеальные типы конкретных отношений. Его схема в этом смысле — классификация. Значимость ее для наше­го анализа основывается на утверждении и определении

того, что с ее помощью особенно ясно выявляются неко­торые специальные элементы, имеющие огромное значе­ние для наших аналитических целей. Прежде всего она показывает ограниченность интерпретации комплекса действия в рамках непосредственных целей и ситуации каждого отдельного акта, взятого изолированно.

Но для объяснения Gemeinschaft, а также Brauch строится обобщенная теория посредством развития схе­мы действия, и она здесь для нас особенно важна. Кон­цепция способов проявления не отрицает схему струк­туры действия, но расширяет ее, включая то, что для более суженных форм ее было бы остаточными катего­риями. Прежде всего то, что называется «проявлени­ем», — это все те же установки, с которыми мы уже встречались ранее, первично-ценностные установки как компонент более широкого теоретического интереса. Тот факт, что все это методологически приводит к тому пути, которым пользуются в основном теории иного типа, чем волюнтаристическая теория действия, т.е. иде­алистические теории, не является ни удивительным, ни опровергающим. Как мы уже видели, в этом отношении, как и в других, обе основные точки зрения, с которыми имело дело данное исследование (но от которых оно от­личается), делают возможным постоянное валидное раз­витие как эмпирического, так и методологического ха­рактера, приводящее к результатам, которые можно инкорпорировать в другую схему. Тот факт, что эти эле­менты оказываются здесь полезными, не дает основа­ния ни для волюнтаристической, ни для позитивистской теории.

Вебер, как было показано выше, использовал поня­тие, тесно связанное с тённисовским понятием Gemein­schaft. Он использовал его, однако, главным образом на описательном уровне, и следствия этого, значимые для наших целей, не выступают столь же очевидно в его слу­чае, как они выступают у Тенниса. Следовательно, по-видимому, удобнее использовать тённисовские труды для обсуждения этих проблем. Но главные результаты тако­го обсуждения могут быть применены непосредственно к Веберу115, и связаны с предыдущим анализом в нашей работе.

115 Вебер, конечно, в своем рассмотрении этих проблем много заимствовал у Тенниса.

Но это рассмотрение Gemeinschaft и Gesellschaft не следует понимать так, что эти понятия могут принимать­ся без предосторожности во всех случаях как основа для общей классификации социальных отношений или что возможно остановиться на любой дихотомии, дающей два типа. Основные типы не могут быть сведены к двум или даже к трем, как это принимает Вебер. Для того, чтобы попытаться развить такую схему классификации, надо было выйти далеко за пределы данной работы. Такая по­пытка, однако, требует критического исследования схем Тенниса, Вебера и некоторых других по их главным за­дачам.

Но эти аспекты тённисовской классификации, с ко­торыми мы имели дело в данном анализе, включают определение основной значимости любой из таких схем, а следовательно, могут быть встроены в более широкую схему, которая, может быть, вберет в себя важные осо­бенности их формы. Для наших целей, однако, вполне достаточно продемонстрировать различные применения понятия «способы проявления установок», как оно сфор­мулировано Теннисом в его схеме.

Глава XVIII Эмпирически верифицируемые выводы

В первой главе мы заявляли, что наше исследование следует рассматривать как попытку на конкретном при­мере теории действия эмпирически верифицировать тео­рию процесса, посредством которого развивается науч­ная мысль. В дальнейшем мы повторяли это утверждение несколько раз, всячески его подчеркивая. Наше исследо­вание — это попытка эмпирической монографии, оно име­ет дело с фактами и их интерпретацией. Выдвинутые нами положения основаны на фактах, и прямые ссылки на ис­точники, из которых эти факты были почерпнуты, при­водились в ходе изложения в примечаниях.

То, что явления, которые были материалом для на­шего исследования, сами оказались теориями, развивав­шимися определенными учеными по поводу неких дру­гих явлений, не меняет дела. Действительно ли эти ученые придерживались именно таких теорий или нет, это та­кой же вопрос установления факта. Как и любые другие факты, они и верифицируются обычным методом, т.е. методом наблюдения. В данном случае факты — это опубликованные работы ученых, теории которых мы изучаем. Они принадлежат к определенному классу фак­тов, называемому «лингвистические выражения». Об этом классе фактов, естественно, существует большая научная литература. Наблюдение такого рода основано

на интерпретации значений лингвистических символов, используемых в исследуемых работах. Это,безусловно, эмпирическое наблюдение, т.к. в противном же случае нужно было бы признать, что не только данная работа, но и все исследования тех ученых, которые мы здесь обсуждаем, как и прочие работы, изучающие субъектив­ный аспект действия, не обладают научным статусом. После рассмотрения, проделанного нами в предыдущих главах, нет никакой необходимости подробно останав­ливаться на этом вопросе. Если не становиться на пози­ции радикального и последовательного бихевиоризма, значение материала такого рода в качестве эмпиричес­кого факта, поддающегося наблюдению, едва ли можно поставить под сомнение.

Правда, наше исследование имеет дело с теориями не только как с эмпирическими явлениями; оно содержит также некоторое эксплицитное теоретизирование по их поводу. Но с научной точки зрения, которую мы разде­ляем, такое теоретизирование — это не только право ис­следователя и характерная черта эмпирической моногра-фии, это вместе с тем и необходимость. Факты не рассказывают своей истории: их следует подвергать пе­рекрестному допросу. Их следует тщательно анализиро­вать, систематизировать, сравнивать друг с другом и ин­терпретировать. Здесь, как и во всех эмпирических исследованиях, приходится тратить столько же труда на выявление следствий некоторых фактов, сколько и на констатацию самих этих первичных фактов. Наблюдение и теоретический анализ тесно связаны между собой вза­имной зависимостью. Без теоретической интерпретации многие факты, т.е. элементы относительно теорий этих ученых, находящиеся в центре нашего исследования, по­теряли бы свое значение, и если не вообще выпали бы из поля зрения, то во всяком случае не привели бы нас ни к каким теоретическим выводам. Но точно так же и теория остается бесплодной, если она постоянно не верифици­руется наблюдениями. Само собой разумеется, что в про­цессе развертывания исследования сама теория подвер­гается непрерывной модификации и переформулировке.

Как обычно бывает в таких исследованиях, в данной ра­боте представлен самый последний вариант теории.

Таким образом, заключительные замечания следует разделить на две части. Данная глава будет посвящена систематизации доказательств некоторых выводов, ко­торые можно считать определенно установленными на эмпирическом основании, данном в предыдущем изложе­нии. Следующую, последнюю главу мы посвятим изло­жению некоторых методологических выводов. Как нам кажется, они являются вполне обоснованным продолже­нием полученных нами эмпирических выводов. Но от них уже нельзя требовать, чтобы они были подкреплены эм­пирическими данными в том же смысле, что и теорети­ческие выводы. Следовательно, эти две группы выводов следует четко различать.

Общий очерк структуры действия

Прежде чем начать излагать первую группу выводов, эмпирическое обоснование которых мы уже гарантиро­вали читателю, полезно кратко еще раз суммировать ос­новные шаги аналитической аргументации исследования в целом. Читатель, таким образом, сможет освежить в памяти все главные пункты доказательств и ему легче будет судить, достаточно ли обоснованы выдвигаемые тезисы.

Рациональность и утилитаризм

Как исторически, так и логически исходным пунк­том рассуждений выступает концепция внутренней ра­циональности действия. Ее главные элементы — «цели», «средства» и «условия» рационального действия, а так­же норма внутренней связи «цели—средства». В терми­нах этой нормы, рациональность действия измеряется согласованностью выбора применяемых в конкретных Условиях средств с ожиданиями, определяемыми на

основе научной теории1, которая налагается на изучае­мые эмпирические данные, как выразился Парето, в "фактичной" («virtual») форме. Действие при таком рас­смотрении рационально, поскольку имеется научно вы­являемая вероятность2, что используемые в конкретной ситуации средства будут приближать или сохранять бу­дущее положение вещей, которое автор полагает в ка­честве цели.

1 Какой бы элементарной и эмпирической она ни была.

2Слово «вероятность» допускает возможность ошибок, проистекающих из ограниченности наличного объективного знания.

Исторически это понятие рациональности действия (не всегда сформулированное столь четко и недвусмыс­ленно) играло главную роль в том, что называют утили­тарным направлением позитивистской традиции. Несмот­ря на различия, обусловленные несходными представлениями и средой, в которой осуществляется рациональное действие, оно в своем существенном зна­чении всегда оставалось структурообразующим элемен­том систем представлений, рассматриваемых в данной работе. Правда, две радикальные и прямо противополож­ные друг другу позитивистские точки зрения существен­ным образом изменили статус этого понятия. Рациона­листическая точка зрения уничтожила границы между целями, средствами и условиями рационального действия и тем самым представила процесс действия лишь как адап­тацию к наличным условиям и предсказаниям об их бу­дущем состоянии.Антиинтеллектуалистическая точка зрения в ее действительно радикальной форме изменила статус рациональности еще более коренным образом, отказавшись от нее вовсе. Обе радикальные точки зре­ния сталкиваются, однако, с непреодолимыми трудностя­ми, как методологическими, так и эмпирическими.

Утилитарный тип теории сосредотачивает внимание на отношениях «средство—цель», а характер целей ос­тавляет совершенно не исследованным. Это имело свои причины, но поскольку позитивистская система имеет тенденцию стать замкнутой, ей приходится признать цель чем-то случайным по отношению к позитивистски определенным элементам действия. Любая попытка как-то избежать этого вывода на позитивистской основе ведет к радикальному позитивистскому детерминизму. В нашей работе мы рассмотрели такие попытки на примере тео­рий гедонизма, естественного отбора и т.д. и проанали­зировали их результаты. Утилитаристское эксплицитное и имплицитное допущение произвольности целей — это единственный возможный способ, оставаясь на позити­вистских позициях, не утерять волюнтаристический аспект действия, т.е. сохранить независимость целей от других элементов структуры действия, избежав детерминизма в терминах наследственности или среды.

В утилитарной традиции и в ее радикальных ответ­влениях выявились главные отношения нормы внутрен­ней рациональности к элементам, сформулированным позитивистскими теориями, т.е. к наследственности и среде3.

3 Эти понятия употребляются — об этом не следует забывать — в том спе­циальном смысле, который определен во второй главе, т.е. как удобные обобщающие категории, охватывающие типы влияния на действие, кото­рые можно интерпретировать в несубъективных терминах.

Эти отношения можно проследить в двух основ­ных контекстах. Во-первых, в том случае, когда действие считается процессом рациональной адаптации средств к целям, последние выступают в роли конечных средств и условий действия. Ограничивающий эпитет «конеч­ные» (ultimate) необходим здесь, поскольку то, что яв­ляется средствами и условиями для любого конкретного актора, может быть в значительной степени результатом элементов действия других индивидов. Чтобы избежать порочного круга, необходимо решить, каковы же конеч­ные аналитические условия действия в целом, абстраги­руясь от конкретных условий отдельного конкретного акта. Неумение четко провести это разграничение, как показано выше, является источником бесконечных не­доразумений. Можно повторить и другое предостере­жение такого же рода. Те же самые элементы — наслед­ственность и среда — участвуют в детерминировании конкретных целей действия. Такая конкретная цель есть предвидимое конкретное положение вещей, включая элементы внешней среды и наследственности. Гедо­низм — яркая иллюстрация этого обстоятельства. Удо­вольствие вполне вероятно как цель действия, потому что психологические механизмы, являющиеся источни­ками приятных ощущений, в определенных условиях действительно могут осуществлять функцию целепола-гания. Но это не имеет никакого отношения к аналити­ческому понятию цели как части обобщенной системы. Это особенность организма, о которой нам из опыта известно, что она проявляется определенным учитыва­емым нами образом. Следовательно, аналитически она относится к условиям действия. Говорить о целях, как о чем-то, детерминированном механизмом удовольствия, означает до некоторой степени элиминировать цели из обобщенной теоретической системы.

Во-вторых, те же элементы наследственности и сре­ды вводятся в утилитаристскую теорию в связи с ситуа­циями, где норма рациональности не выполняется. С объективной точки зрения эти ситуации выступают глав­ным образом как причины, в силу которых действие либо не выполняет полностью норму рациональности, либо же отклоняется от нее, что называется соответственно пре­пятствующими или отклоняющими факторами. Субъек­тивно те же факторы в той же самой роли выступают как источники незнания и ошибок. В этом смысле ошибка — это не случайность, а наличие предрасположенности к ошибке в определенном направлении, которая свидетель­ствует о том, что действует нерациональный отклоняю­щий фактор. В позитивистской схеме отклонение от нор­мы рациональности должно, с субъективной точки зрения, сводиться к незнанию или ошибке или к тому и другому вместе.

Наконец, не следует забывать, что можно предста­вить себе существование еще и наследственных элемен­тов, которые направляют поведение в соответствии с ра­циональной нормой, но без независимого участия актора, что является главным пунктом в волюнтаристической концепции действия. Если это верно, любой субъектив­ный аспект, существующий в действии, окажется при ближайшем рассмотрении сводимым к терминам несубъек­тивных систем4.

4 Выше, в главе XVII, было отмечено, что Вебер уделил этому особое внимание.

Проверкой здесь может служить только то, насколько адекватное объяснение конкретного иссле­дуемого поведения получается без использования эле­ментов, сформулированных в субъективных терминах.

Таким образом, оказывается, что, как сама норма внут­ренней рациональности, так и основные ее связи с наслед­ственностью и средой трех типов, описанных выше, в целом могут быть адекватно сформулированы в рамках позити­вистской теоретической системы, пока она не достигла полюса радикального позитивизма. Следует однако ука­зать, что для утилитарной точки зрения характерна неустой­чивость, и для того, чтобы удержаться в рамках позитивистской схемы, ей приходится использовать внепозитивистскую ме­тафизическую подпорку, которая в случаях, проанализи­рованных нами, принимает формулу постулата естествен­ного тождества интересов. Следовательно, чем более строго и систематически доводятся до логического совершенства выводы из позитивистских постулатов, тем более сомни­тельным становится статус нормативных элементов дей­ствия, которым можно было найти адекватную формули­ровку в позитивистской схеме.

Действительно, можно считать, что стремление ко все более строгой систематизации отдельных послед­ствий позитивистского подхода к изучению действия че­ловека сыграло важную роль в том развитии мысли, ко­торое мы разбирали в нашем исследовании. Главной формой этого развития было все более четкое разграни­чение «утилитаристской дилеммы»: либо действительно радикальная позитивистская точка зрения, либо строго утилитарная. Первое направление предполагает полный отказ от схемы «средство—цель» в качестве аналитичес­ки необходимой, последнее же означает возрастание за­висимости от вненаучных, метафизических допущений, ибщеепозитивистское «состояниеумов»,по-видимому, склонно было наделять престижем «строгой» научности только радикально позитивистскую позицию. Но в то же время утилитаристские принципы основывались на эмпи­рических наблюдениях, которые нелегко поддавались объяснению в терминах обоих этих направлений. Следо­вательно, все было подготовлено для осуществления ра­дикальной реконструкции теории, которая должна была вообще снять эту дилемму. Во второй части мы занима­лись анализом трех различных движений мысли, в ходе которых совершалась эта реконструкция. Мы здесь сде­лаем их краткий обзор.

Маршалл

Маршалл5 сделал только один шаг, причем он сде­лал его без четкого осознания того, что делает.

5 Анализ его работ содержится в IV главе.

Он унас­ледовал концептуальную схему утилитарной традиции. И именно те элементы этой схемы, которые нас здесь инте­ресуют, были главными для дальнейшего развития этой схемы, которое он осуществил в своей «теории пользы». Концепция пользы, побочной пользы и принцип замеще­ния полностью зависят от схемы «средства—цель», от представлений о выборе и аналитической независимости целей. Одного этого уже достаточно для того, чтобы по­нять, почему он неспособен был двигаться в направлении, которое было столь популярно в его время, — в направ­лении радикального позитивизма.

Но при этом ему была совершенно ясна неадекват­ность строго утилитарной точки зрения для объяснения некоторых фактов экономической жизни, а именно, фак­тов, относящихся к явлениям свободного предпринима­тельства. Тот путь, по которому он пошел, был отчасти детерминирован его глубокой эмпирической проница­тельностью, а отчасти — его собственными этическими склонностями. Он вышел за рамки строго утилитарной теории экономической жизни в двух пунктах. Во-первых, он отказался принять постулат о независимости потреб­ностей даже для эвристических целей экономической те­ории. Это допущение он считал применимым только к одному типу потребностей, которые он весьма пренебрежительноназывал «искусственными потребностями». Для того же класса потребностей, которыми он интере­совался в первую очередь, а именно для «потребностей, увязанных с действительностью», — он не считал это до­пущение применимым. Во-вторых, он отказался признать, что конкретные действия, характерные для экономичес­кой жизни, следует рассматривать только как средства удовлетворения потребностей, даже в рамках экономи­ческой науки. Они в то же время и «поле для применения способностей» и для «развития характера».

Эти два отклонения от утилитарной схемы Маршалл вместил в понятие «деятельность». Оно не очень четко определено Маршаллом; по сути, в заимствованной им у утилитаристов концептуальной схеме оно играет главным образом роль остаточной категории. Но кое-что по ее по­воду все же можно сказать. Совершенно очевидно, что это в общем не новая форма констатации элемента наслед­ственности и среды. Эксплицитное различение потребно­стей, увязанных с деятельностью, и биологических нужд исключает такую интерпретацию; другая интерпретация — в сторону гедонизма — исключается, потому что Маршал­ла невозможно причислить к теоретикам гедонизма, а тре­тья возможность также исключается, поскольку он совер­шенно неспособен поставить под вопрос рациональность действия во имя иррациональной психологии.

Следовательно, невозможно сомневаться в том, что деятельность образует остаточную категорию, тяготею­щую к истолкованию в терминах ценностей. Как потреб­ности, увязанные с деятельностью, так и сами виды дея­тельности под углом зрения нашего исследования Должны рассматриваться преимущественно как проявле­ния единой довольно хорошо интегрированной системы Ценностных установок. Исключительно сильное сходство этих установок с установками, которые Вебер вычленил в «Духе капитализма», особенно в его аскетическом ас­пекте, мы уже отмечали.

«Деятельность» в таком смысле слова становится для Маршалла важным эмпирическим элементом экономи­ческого порядка. Наряду с ростом рациональности и на-

коплением эмпирических знаний развитие этой ценност­ной системы становится для него главной движущей си­лой социальной эволюции. Но на этом Маршалл останав­ливается. Его трактовка интегрированной ценностной системы как чего-то отличного от случайных целей огра­ничивается этой системой. Он не смог воспользоваться логическими возможностями, которые предоставляет гипотеза существования в других обществах иных цен­ностных систем. Он также не исчерпал теоретических возможностей, открываемых связью ценностей с конк­ретным действием, ограничившись только теми двумя ас­пектами, где эта связь непосредственно касается его те­ории выгоды. Таким образом, теоретическое значение его отклонения от утилитаристской традиции и эмпиричес­кие следствия дальнейшего движения в этом направле­нии остались скрытыми как для него самого, так и для его последователей. Но, несмотря на свою ограничен­ность, он сделал решающий шаг, введя интегрированную систему ценностей, разделяемую большими совокупнос­тями людей, чему не было места ни в утилитарной, ни в радикально позитивистской схеме.

Парето

В трактовке Парето та же самая проблема была рассмотрена с другой точки зрения. Во-первых, его общие методологические постулаты расчистили путь для эксплицидного построения волюнтаристической теории действия. Скептицизм Парето освободил науч­ную методологию от скрытой посылки, согласно кото­рой теория для того, чтобы быть методологически при­емлемой, должна быть позитивистской. Действительно, из всех четырех рассматриваемых нами ученых Паре-то в своих общих методологических требованиях, предъявляемых к научной теории6, ближе всего был к формулировке такой точки зрения, которая может быть использована в нашем исследовании.

6 В отличие от требований, предъявляемых к теории действия.

Прежде все­го он самым последовательным образом выявил и обошел ошибку неверно рассматриваемой конкретности, характерную для позитивистской социальной теории. Парето был также выдающимся экономистом, и как экономист разработал такую же теорию пользы (вы­годы), как и Маршалл. Более того, он, как и Маршалл, считал ее неадекватной для научного объяснения кон­кретного человеческого действия даже в сфере эконо­мики. Но дальнейшие его шаги в этой области были со­вершенно отличными от подхода Маршалла. Строго ограничив экономическую теорию элементом пользы, он дополняет эту теорию более широкой синтетичес­кой социологической концепцией.

В своей эксплицитной концептуальной схеме он де--лает это с помощью двойного использования остаточных категорий. Исходный пункт — позитивно определенное понятие логического действия. Это конкретное действие, поскольку оно содержит «операции, логически связан­ные с их целью», как с точки зрения актора, так и на взгляд постороннего наблюдателя. С другой стороны, нелоги­ческое действие — явно остаточная категория; т.е. это такое действие, которое по любым причинам не отвечает логическим критериям. Наконец понятие логического действия явно шире понятия экономического действия, но нет позитивной, систематической трактовки неэконо­мических логических элементов. Они перечислены, но не определены. Главная задача дальнейшего анализа трудов Парето заключается в том, чтобы проследить, что про­исходит с остаточными категориями в структурном кон­тексте.

Дата добавления: 2015-09-29