OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 11 страница

Но одна из наиболее фундаментальных единиц всех социальных систем конкретного действия — это едини­ца, которую можно назвать «индивидом». В ее особом значении в систематической теории действия, в том смыс­ле, в каком она представлена в данном исследовании, эта единица выступает в виде «актора», что, разумеется, есть абстракция. Но нам известно, что все акторы в качестве единиц характеризуются связью с собственными орга­низмами. То есть в реальности не может быть актора, который бы не был в то же самое время (в другом своем аспекте) живым организмом. Кроме того, факты свиде­тельствуют о том, что при синтетическом подходе в об­щей биологии физико-химические аспекты конкретного явления принимаются во внимание примерно так же, как и в теории действия принимаются во внимание упомяну­тые несубъективные элементы, влияющие на конкретное

действие через знание и другими способами. Поэтому представляется полезным воспользоваться общей фор­мулой для выражения роли этих элементов этой парой понятий, которые представляют собой, пожалуй, наибо­лее общие категории биологической теории, так как именно биологический аспект, видимо, наиболее непос­редственно влияет на действие этой конкретной едини­цы-индивида в том, что касается ее действия. Но из того, что такое представление удобно для многих целей, не нужно делать вывода, что наше исследование вторгается в тонкости и спорные проблемы биологической теории. Оказалось возможным (см. выше Примечание Б) опреде­лить все основные типы теории действия, которые мы здесь использовали, не ссылаясь на наследственность и среду. Они не играют существенной роли в главном тео­ретическом основании исследования, они скорее служат для прояснения и уточнения наших представлений, ког­да появляется необходимость выйти за жесткие рамки си­стематической теории действия в некоторые смежные области. Главные линии разграничения проводятся нами между субъективными и несубъективными категориями, а внутри субъективных — между теми, которые можно, и теми, которые нельзя сформулировать в несубъектив­ных терминах. Любая дальнейшая дифференциация или классификация внутри категорий, которые поддаются формулировке в несубъективных терминах, — это уже вопрос, который, строго говоря, выходит за рамки дей­ствия.

Следует, однако, обратить внимание на один момент, который может вызывать беспокойство у читателя. Во всех разновидностях того направления мысли, которое мы называем индивидуалистическим позитивизмом в те­ории действия, один из главных подтипов обозначен как радикальный позитивистский антиинтеллектуализм. Он означает, в общем, биологизацию человеческого действия До такой степени, что эта теория становится, по сути дела, прикладной биологией. Эта тенденция столь сильна, что биологические факторы в социальном действии стало принято рассматривать как по природе своей неизменно

индивидуалистические. Однако эта точка зрения, по-ви­димому, не получает эмпирического подтверждения. На­против, имеющиеся в наличии данные не оставляют со­мнения в том, что на уровне животной жизни, где неприменимы субъективные категории теории действия, свойства коллективов, включающих множество организ­мов, ни в коем случае нельзя выводить посредством пря­мого обобщения из свойств аналитически выделенных ин­дивидуальных организмов. Это особенно явно, если говорить о «социальных» животных — таких, как мура­вьи. Но если это так, то тем более нет оснований пола­гать, что такие же системообразующие элементы систе­мы не действуют на биологическом уровне в человеческих обществах. Совершенно не оправдан постулат о том, что все биологические элементы в человеческом поведении обязательно должны быть индивидуалистическими или, напротив, что все элементы, поддающиеся только субъек­тивной формулировке, обязательно должны быть толь­ко социологическими.

Первое заблуждение было свойственно многим ин­дивидуалистическим позитивистам, второе, как будет показано, —Дюркгейму.

Примечание Г: О соотношении биологического и психологического

Читая предыдущую главу, можно было отметить, что в ней не предпринимау\ось попытки определить место пси­хологических факторов в схеме позитивистской социаль­ной теории. Решение этой проблемы связано с трудно­стями. Так как выходит, что в той мере, в которой человеческое поведение независимо от факторов ситуа­ции, в которой оно осуществляется, эу\ементы, его объяс­няющие, должны либо быть утилитаристского типа, у\ибо вовсе выпадать из схемы индивидуалистической теории в каузальном смысу\е. В этих усу\овиях психологический

фактор по необходимости воспринимается как связанный с наследственностью, что равносильно его полному уст­ранению из схемы. Ибо, таким образом, наследственность целиком принадлежит биологии.

По-видимому, проблема не так проста, как это ка­жется. Здесь логически возможны две точки зрения. Одна из них — редукционистская доктрина, более всего изве­стная в своей материалистической форме. В монистиче­ских терминах этой доктрины данная проблема исчезает, так как здесь единственно пригодной для целей объясне­ния признается только одна концептуальная схема, а именно — схема физического мира. Тем самым и биоло­гия, и психология превращаются попросту в сферы при­менения этих конечных принципов физического мира к особым группам факторов. Такая точка зрения наиболее последовательно проводится бихевиористами.

С другой стороны, возможен подход с позиций сис-темообразуемых качеств или другие нередуционистские подходы. На основании этих подходов появляется воз­можность различить два ряда элементов, действующих через наследственность. Это различение лучше всего можно проиллюстрировать двумя различными способа­ми рассмотрения одного и того же конкретного объекта исследования.

В той мере, в которой организм структурно анали­зируется на биологическом уровне, он разлагается на части в анатомическом смысле слова. То есть частями здесь являются единицы, размещенные в пространстве, — органы, ткани, клетки. Их структурные взаимосвязи — это связи в пространстве. Один орган может быть распо­ложен «рядом», «сверху», «справа» и т.д. по отношению к другому. Наоборот, исходная точка для психологичес­кого анализа — это виды поведения организма как цело­го. Поскольку единицы, выделяемые в этих видах пове­дения, структурно анализируются на психологическом Уровне — это уже не физические части, и описываются они в терминах непространственных категорий. Совер­шенно абсурдно задавать вопрос: расположен ли сексу­альный инстинкт выше интеллекта, или эмоции страха —

слева от эмоции симпатии? Разумеется, про эти два типа анализа нельзя сказать, что они не связаны друг с дру­гом, поскольку как тот, так и другой применимы к одно­му и тому же конкретному явлению эмпирического мира. Тем не менее, это еще не повод для того, чтобы полнос­тью сводить их один к другому.

Другой способ рассмотрения находится в иной плос­кости. Действительно, биологический уровень анализа включает телеологические элементы. Их предполагает уже само по себе понятие организма. Но это — телеоло­гические элементы такого характера, которые не пред­полагают субъективного референта, хотя они и включа­ют понятие организма как сущности в некоторой степени активной, действующей, а не просто отражающей усло­вия, в коих она существует. Психологическое знание, в отличие от биологического, — это знание «сознания», а не просто поведения. Это не значит, что данные психо­логии ограничиваются интроспекцией; это означает толь­ко, что в ее интерпретации наблюдений, например, пове­дения, лингвистических и других форм выражения, должны быть использованы понятия, определение кото­рых включает также субъективные категории, как «цель», «знания», «ощущения», «чувства» и пр.

Эти субъективные категории не имеют смысла на биологическом уровне именно потому, что они несводи­мы к пространственным координатам. Когда мы мыслим в биологических терминах, то мы имеем дело с условия­ми субъективного аспекта человеческого действия, с ус­ловиями, которые являются необходимыми, но не доста­точными. Поскольку конкретный развившийся организм обусловлен своей наследственной конституцией, по-ви­димому глупо отрицать, что его «умственные особенно­сти» точно так же зависят от наследственности, как и ана­томическая структура. Иначе рассуждая, тот факт, что умственные особенности отчасти могут передаваться по наследству, вовсе не доказательство, что они сводимы в этом отношении к биологическим категориям. Наслед­ственность — это конкретная категория; биологическая же теория — это система аналитических понятий.

Следовательно,термины «наследственность» и «сре­да», посредством которых суммируются точки зрения анализа действия, это радикально-позитивистские фак­торы; они должны приниматься как термины, включаю­щие биологические и психологические элементы29.

29 В главе III будет показано, что для позитивистской системы определение терминов «наследственность» и «среда», в том виде, как мы изложили их выше, тем не менее остается верным.

Этот вывод сохраняет силу независимо от того, при­нимается ли в качестве основной позитивистская точка зрения или же нет, с одной весьма важной оговоркой. В строго позитивистской схеме теории единственное мес­то для субъективного референта — это утилитарный эле­мент, по крайней мере, в другом, нежели эпи-феноменальный, статусе. Утилитарная точка зрения по природе своей нестабильна, она имеет постоянную тен­денцию превращаться в радикальный позитивизм. Тен­денцией этого превращения, в свою очередь, является устранение субъективного референта, что логически при­водит к бихевиоризму. А этот последний стремится свести психологическое рассмотрение к биологическому.

В этом, по-видимому, и скрывается источник труд­ности, которая и побудила нас написать это примечание. Можно осмелиться высказать по этому поводу мнение, что устойчивое место психологии в списке аналитичес­ких наук, занимающихся человеческим действием, невоз­можно совместить со строго позитивистской методоло­гией. Она имеет дело с такими элементами человеческой природы, посредством которых биологическая наслед­ственность человека связана с его намерениями, целями, чувствами. Если эти субъективные элементы устранить, как это делает радикальный позитивизм, излишними ста­новятся также элементы, связывающие их с биологичес­кой наследственностью. Вопроса о классификации наук мы еще коснемся в общих чертах в конце данной работы.

Глава XVII Макс Вебер: систематическая теория

В главе XV мы показали, что главной методологиче­ской проблемой Вебера было реабилитировать необходи­мость общих теоретических понятий в социально-истори­ческих науках. Но он сознательно дает методологическое объяснение только одному виду общего понимания — своему идеальному типу. Это, как мы уже говорили, — гипотетически конкретный тип, который может служить единицей системы действия или социальных отношений. Но в методологическом плане он не связан эксплицитно общей теоретической системой ни в одном из двух глав­ных ее аспектов — ни в структурной схеме системы действия, ни в системе элементов. Вебер предпринял, од­нако, попытку сконструировать систематическую клас­сификацию идеальных типов1, исходя из концепции дей­ствия, очень похожей на ту, которая излагается в этом исследовании.

1 Систему в целом можно найти в первой части «Wirtschaft undGesellschatt» (Weber M. grundriss der Sozialokonomik. Ill Abteilung: Wirtschaft und Gesellschaft. Tubingen, 1912. Далее — просто «Wirtschaft und Gesellschaft». — Прия. перев.). Но для того чтобы оценить ее значение, необходимо не только прочитать абстрактные формулировки, но посмотреть на них также в кон­тексте его работ, как методологических, так и эмпирических. Последние в основной своей массе собраны во второй части "Wirtschaft und Gesellschan", а также в «Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie», Tubingen, 1920 1922.

По-видимому, можно выдвинуть гипоте­зу, что в той мере, в какой эти типы могут быть эмпирически верифицированы, а их классификация логически непротиворечива, общая схема понятий, лежащих в ос­нове этой классификации, должна быть тесно связана с обобщенной теоретической системой, даже если ее ме­тодологический статус как таковой разработан не экс­плицитно. Это будет задачей данной главы — проверить эту гипотезу, систематически анализируя логическую конструкцию веберовской классификации и общую схе­му структуры системы действия, которая выше уже была изложена.

Типы социального действия

Логическим исходным пунктом Вебера является по­нятие действия:

«Действием» (Handeln) мы будем называть любую человеческую установку (attitude) или деятельность (Verhalten) (независимо от того, заключается ли оно во внутренних или внешних актах, терпит ли неудачу акт или достигает успеха), если и поскольку актор или акторы связывают с ним субъективное значение (Sinn)2. Социаль­ное действие — это такое действие, которое, соответ­ственно своему субъективному значению для актора или акторов, имплицитно включает установки и действия дру­гих и в своем развитии ориентировано на них»3. Социо­логия же — это «наука, которая пытается дать интер­претирующее представление (deutend Verstehen) о социальном действии, чтобы с помощью этого представ­ления получить причинное объяснение его развития и результаты»4.

2 Wirtschaft und Gesellschaft, S.I. «Поскольку» предполагает, что он имел дело с абстрактной системой, а не с определенным видом явлений.
3 Ibid.

4 Ibid. В этой главе мы не будем заниматься частным веберовским понятием масштаба социологии (см. гл. XIX). Переводы веберовских текстов, содер­жащиеся в этой главе, сделаны автором.

Эти знаменитые и фундаментальные определения Вебера требуют краткого комментария. Ясно, что Вебер прямо связывает понятие действия с субъективным аспектом, поддающимся пониманию (Verstehen). Посколь­ку человеческое «поведение» («behavior»)5 недоступно такому пониманию, исходя из субъективной точки зре­ния актора, то это — не действие, и Вебер не имеет с ним дела при разработке своей систематической социологичес­кой теории. С таким негативным ограничением мы в своей работе соглашаемся. Далее, Вебера интересуют аспекты поведения, поддающиеся осмыслению (understandable), то есть действие, только постольку, поскольку оно реле­вантно причинному объяснению его процесса и резуль­татов. Таким образом, понятие, с которым имеет дело Вебер, — это понятие эмпирической объяснительной на­уки, а не нормативной' или любой другой, родственной ей дисциплины. Наконец, из того, что излагалось в предыдущей главе, совершенно ясно, что он, рассматри­вая Verstehen, не ограничивается только рациональным его видом. Последний играет, как мы увидим, очень важ­ную роль в его схеме, но это только часть ее. Доказатель­ство понимания, говорит он, может быть как рациональ­ным, так и эмоциональным (иногда он говорит — «аффективным»). Мы, например, можем понять вспыш­ку гнева, хотя в терминах ситуации актора она выглядит совершенно иррациональной7.

В любой науке о действии несубъективные процессы и объекты не исключаются из рассмотрения полностью, но занимают в нем свое место в качестве обстоятельства, условия, результата, окружения, способствуещего или препятствующего действию человека8.

5 «Действие* более предпочтительно при переводе веберовского Handeln, так как оно сходно с терминологией Парето и так как оно не вызывает бихевиористских ассоциаций с термином «поведение», которое использу­ет профессор Абель. «Поведение» может использоваться здесь как более широкое понятие.
6 Как он, например, интерпретирует систематическую юриспруденцию.

7 Wirtschaft und Gesellschaft, S. 2.

8 Ibid., S. 3.

Возможно, что предметы, которые представляются данному исследова­телю объяснимыми в субъективных терминах, в конечном счете являются результатом действия законов несубъек­тивных систем, т.е. аспект осознания может быть эпифеноменальным. Там, где субъективное объяснение, напри­мер адекватную мотивацию, невозможно обнаружить, там, вероятно, можно отступить от закономерности, которая, как ни велика вероятность ее правильности, все-таки остается неподдающейся интерпретации (unver-stehbar). Мотив — это комплекс значений (Sinn-zusammenenhang), который представляется самому актору или наблюдателю осмысленной (sinnvoll) основой его установки или действия9. Правильная причинная ин­терпретация конкретного действия предполагает, что как внешний ход его, так и мотивы установлены правильно, а также что их связь друг с другом «поддается пониманию» (understandable).

Для настоящих целей необязательно продолжать разбирать веберовское эксплицитное методологическое обоснование понятия действия, поскольку изложенного достаточно для того, чтобы показать, что это — субстан­тивное понятие, с которым мы будем иметь дело на про­тяжении всего нашего исследования. Далее он непосред­ственно переходит к классификации социального и других видов действия, которая является исходным пунк­том в систематически проведенной им дифференциации типов. Приведем соответствующий отрывок полностью10: «Социальное действие, как и любое действие, может быть детерминировано: 1) целерационально (zweckrational) — ожиданиями относительно поведения объектов внешней среды и других лиц, а при помощи этих ожиданий рацио­нальной оценкой и учетом как «условий», так и средств для достижения рациональных целей; 2) ценностнораци-онально (wertrational)11, т.е. благодаря осознанному убеждению в абсолютной (самой по себе) ценности дан­ной линии поведения, совершенно независимо от ре­зультатов и независимо от того, интерпретируется она как этическая, эстетическая, рациональная или какая-либо другая; 3) аффективно12 — эмоционально, благодаря аффектам и состоянию эмоций (feeling); 4) традици­онно — благодаря установившейся практике».

10 Ibid., S. 5.
11 Ibid., S. 12. Эти два термина мы сознательно оставили без перевода; адеюсь, что их значение станет ясно в ходе изложения.
12 Affectuell(HeM.).

Вебер приводит эти четыре понятия как способы де­терминации действия, оставляя открытым вопрос об их методологическом статусе. То, как он пользуется этими понятиями, приводит нас к общему заключению, что они, по определению, — преимущественно идеальные типы конкретного действия, но, употребляя их в более позднее время, он имеет тенденцию помещать их в другом кон­тексте. Это обстоятельство стало источником многих недоразумений.

Во-первых, различение первых двух, по-видимому, определенно относится к типам конкретного действия. На первый взгляд может показаться, что целерациональ-ность относится скорее к опосредующему звену внутрен­ней цепи, т.к. определение средств — это цель предыду­щего анализа; ценностную рациональность, с другой стороны, следует отнести к элементу конечных целей. Это, однако, не совпадает с веберовскими определения­ми, поскольку каждое из них описывает полный тип дей­ствия, включая как отношение «средства-цель», так и ко­нечные цели. Оба они — понятия идеального типа.

Ключ к пониманию Вебера содержится в различении, которое обсуждает доктор фон Шелтинг13, двух возмож­ных «формальных» типов этической установки, которые Вебер называет «этикой ответственности» (Verant-wortungethik) и «этикой принципа» (Gesinnungethik)14.

13 Schelting von. Max Weber Wissenschaftslehre. У Вебера это есть в «Politik als Beruf» (Weber M. Gesammelte Politische Schriften. Munchen, 1921).

14 Эти термины трудно перевести; может быть, их следует переводить как «этика ответственности» и «этика абсолютной ценности».

Целерациональность — нормативный тип действия, ло­гически подразумеваемый первой из вышеупомянутых точек зрения, а ценностная рациональность — второй. Это различение в значительной степени может быть опи­сано так. Актор либо признает множество ценностей и законных путей их достижения, хотя они могут быть и не одинаковы по своему значению, либо он ориентирует все свое действие на одну конкретную ценность, например, спасение души, которая абсолютна в том смысле, что все другие потенциальные ценности получают значение только как средства и условия, могущие помогать или мешать при достижении этой главной ценности15.

В первом случае актору приходится иметь дело не только с выбором средств для данной цели — это общая черта для обоих случаев, но также и с оценкой (взвеши­ванием) ценностей, т.е. конечных целей, сравнением их, а также возможных результатов развития данного дей­ствия, не только по отношению к достижению его не­посредственной или конечной цели, но также (прямо или косвенно) и других целей16. Потребность в объективном знании для человека в этом случае исключительно вели­ка, поскольку, лишь обладая им, он может сознательно принимать решения. Его действие должно направляться к достижению гармонии, к максимализации осуществле­ния ценностей сразу в нескольких областях в соответ­ствии со степенью их важности.

Вебер был, конечно, очень далек от веры в существо­вание такой предустановленной ценностной гармонии, устраняющей конфликты различных потенциальных цен­ностей. Напротив, он излагает трагическую точку зрения на ситуацию, утверждая существование очень глубоких конфликтов между различными возможными сферами ценностей17, особенно акцентируя трагические послед­ствия непредвиденных косвенных результатов действия (Schicksal, die Paradoxie der Folgen).

15 Возможно и иное отношение к другим ценностям: они могут быть несов­местимыми с высшей ценностью, антогонистичны ей, так что указанная установка — это установка бескорыстной моральной враждебности. Так, в религии это долг сражаться с ересью.
16 Wirtschaft und Gesellschaft, S. 13.

17 См.: Religionssoziologie Vol. I, S. 554 — о напряжении (Spannungen) в раци­онализированной религии, возникающем между ценностями. См. также: Weber M. Gesammelte Politische Schriften.

Другой способ детерминации действия, названный ценностнорациональным, касается, как было сказано, ситуации действия только как средств и условий для до­стижения какой-то абсолютной ценности. Разумеется, актор обязан преследовать такую абсолютную ценность с тем успехом, какой только возможен, но это не связано с результатом (успехом) его действия. Может ли он до­биться успеха или нет, не ставит вопроса, должен ли он вообще стремиться к достижению своей цели, поскольку нет другой конкурирующей ценности, достижение кото­рой могло бы компенсировать нереализованность первой. Если в объективной ситуации успех невозможен, то ос­тается единственный приемлемый путь — «мучениче­ство». С другой стороны, актор совершенно не ответстве­нен за результат своего действия в том, что касается реализации других ценностей (для себя самого или для других), так как другие ценности просто не принимают­ся в расчет, или, если и принимаются, то рассматривают­ся как опасные конкуренты высшей ценнности18. О ре­зультатах его действия может судить один Бог19, а актор не несет за них ответственности.

18 Основа аскетической практики в мистических религиях.
19 Автор многим обязан личным беседам с доктором фон Шелтингом в уяс­нении этого различения и его отношения к двум типам веберовского раци­онального действия. Доктор фон Шелтинг тем не менее не несет ответствен­ности за изложенную здесь точку зрения. Сходство этого различения с различением, сделанным Парето между скептицизмом и верой, бросается в глаза. Но есть также и существенные различия (см. гл. VII).

Следовательно, в терминах, используемых в нашем исследовании, различение двух типов рационального дей­ствия можно рассматривать как основное различение двух полярно противоположных типов систем конечных целей. Существует, разумеется, большое число переход­ных типов между ними, смягчающих жесткость этого противопоставления. Любая иерархия ценностей содер­жит элемент «этики принципа», в то время как противо­положной крайностью является, например, точка зрения, принятая Бенджаменом в знаменитой формуле: «Кнопка и поэзия — одно и то же». В рамках «этики принципа» не только любой индивид, но и любая ценность, если уж она делается таковой, считается «одной-единственной».

Что же касается отношения «средства-цель», то здесь различие заключается не в логическом характере, а ско­рее в степени. Часто рассмотрение отношений средств к целям, существенных для действия целерационального типа, становится в значительной мере иррелевантным на ценностнорациональном полюсе. Но в типах Вебера нет ничего, что так или иначе не согласовывалось бы с выше­описанной схемой структурных элементов рационально­го действия. Его различение пересекается с этим анали­зом структуры, имея дело преимущественно с различиями в типах конкретных систем конечных целей. Мы не станем заниматься критикой этого различения, которое как раз очень полезно, а просто укажем на его отличие от схемы, конструируемой в нашем исследовании20.

20 Действительное словоупотребление Вебера, по-видимому, никак нельзя называть последовательным: Zweckrationalitat часто оказывается абстра­гированным от всяких конечных целей. Но то, что изложено выше, это про­сто более четкое осознание, которое можно извлечь из его дефиниций. Отклонения от них можно интерпретировать как сделанное под логичес­ким нажимом, возникающим в ситуации выявления структуры обобщен­ной системы, а также типов.

Даже несмотря на то, что Вебер расщепляет указан­ные два типа, его рациональное действие содержит позитивно определенные нормативные элементы. В отличие от «логического действия» Парето, в этих вебе-ровских понятиях речь идет о гипотетически конкретных завершенных типах. Следовательно, действие включает элемент конечной цели, а также конечных средств и условий. Оно не ограничено видом отношений «средства-цель», как таковым, как это имеет место у Парето (в дан­ной выше интерпретации его понятия). Следовательно, остаточные элементы действия, если они у Вебера суще­ствуют — а они существуют, — рассматриваются спосо­бом, несколько отличным от того, которым рассмат­ривает их Парето. Но дело еще более усложняется тем, что Вебером позитивно определен другой тип норм, су­ществующих наряду с его двумя рациональными типами, а именно — традиционный. Необходимо разобраться с ним, прежде чем переходить к вопросу об остаточных эле­ментах.

Мы уже указывали, что понятие «традиционализм» играет очень большую роль в эмпирических трудах Вебе­ра по социологии. В приведенном выше отрывке он дает только крайне беглое определение: действие обусловлено традиционно «благодаря давно установившейся прак­тике» (durch eingelebte Gewohnheit).

В принципе можно предположить, что традициона­лизм был для Вебера просто выражением психологичес­кого механизма привычки. Но, как бы ни была важна привычка для объяснения механизмов традиционного действия, совершенно очевидно, что такая интерпрета­ция абсолютно неприемлема. Во-первых, пример, широ­ко использованный в предыдущей главе, показывает, что традиционалистическая фиксация не обязательно приме­няется ко всему комплексу действия — этот термин не обозначает полного «автоматизма», а связан с опреде­ленными нормативными аспектами, в данном случае — с фиксированным образом жизни. С другой стороны, по определению, адаптация средств к целям, в этих преде­лах, рациональна. Традиционное действие — это, по-ви­димому, тип полного действия, его традиционность за­ключается в фиксации некоторых существенных ас­пектов, их иммунитете по отношению к рациональному и вообще к критике.

Вебер, однако, дает и более полное определение тра­диционного действия как такового. Он делает дальней­шую конкретизацию более общего понятия традициона­лизма, которая помогает пролить свет на этот вопрос. При разборе понятия законный (легитимный) порядок21 он говорит, что законность порядка может быть призна­на со стороны актора, в частности, за счет традиции. Традиция22, таким образом, служит санкцией того, что оп­ределенно и эксплицитно является нормативным аспек­том социальной системы. В самой же привычке как тако­вой нет абсолютно ничего нормативного.

21 Wirtschaft und Gesellschaft, S. 16. Ниже это понятие будет обсуждаться более обстоятельно, так как оно имеет для нас принципиальное значение.
22 Ibid., S. 19.

Это скорее — механизм или конкретная модель действительного пове­дения, а не тот способ, которым человек обязан действо­вать. Кроме того, в принципиально важном разборе ти­пов власти один из трех главных типов легитимной власти — власть традиционная. Определение Вебера следует привести здесь полностью: «Власть можно назвать традиционной, поскольку ее законность покоится на освященности (Heiligkeit) порядка, и эта его освящен-ность, освященность положений власти внутри него, дей­ствует убедительно, поскольку она (власть) приходит из прошлого (существовала всегда)»23.

23 Ibid., S. 130.

Для наших целей интересно использование термина «освященность», который комбинируется с законностью при выявлении нормативного аспекта. Привычка как та­ковая никогда не бывает священной. Это явно предпола­гает установку морального долга, которая является цен­тральной в концепции Дюркгейма. Наконец, можно сказать, что Вебер устанавливает тесную связь традици­онализма с символизмом и ритуалом при обсуждении первобытной религии.

Из всего этого можно вполне законно сделать вы­вод, что, во-первых, традиционализм теоретически име­ет мало общего с психологическим понятием привычки; во-вторых, что он связан в первую очередь с норматив­ным аспектом действия. Его теснейшая связь с законно­стью и освященностью устанавливает этот факт вне вся­кого сомнения. Однако углубление в эту проблему теряет смысл, поскольку речь идет не о разборе этих понятий и тесно связанного с ними понятия харизмы. Кажется оче­видным, однако, что традиционализм не является одним из конечных структурных (и других) элементов систем действия. Это понятие сформулировано скорее на опи­сательном уровне. Кроме того, традиционное действие определено как тип, хотя в данном случае трудности, свя­занные с этой процедурой, становятся очевидными даже более, чем в случае двух рациональных типов. В слово­употреблении Вебера традиционализм как общее поня­тие, по-видимому, фигурирует в двух основных контек­стах: 1) как конкретное содержание норм, принятых без какой бы то ни было рациональной критики из прошлого (традиция) и 2) как качество или свойство определенных конкретных действий (традиционализм действия и власти). По-видимому, адекватному описанию всей конкрет­ной системы действия посредством термина «традицион­ный», в его значении, включающем нормы, свойственна трудность, которую следует принять во внимание для того, чтобы понять слово «привычка» в веберовском определении.

Дата добавления: 2015-09-29