В этой жизни у него не было каких-то бешеных поворотов или переживаний, бурных событий и сражений с людьми. Все было тихо, медленно и безысходно, проще говоря – «никак».
Этот властный мужчина, что владел и людьми, и богатствами, и всем телом Даниила, часто расслаблялся с ним так, как мужчина обычно расслабляется с женщиной. Но воле Даниила тогда уже было все равно: он точно понял для себя, что такое быть женщиной и для чего именно созданы их тела. Как бы он хотел больше никогда ею не рождаться! Таким беспомощным, никчемным, грязным существом…
Но с другой стороны отсутствие воли уменьшало его страдания. Днем или ночью, пока тот мужчина грязно пользовался его беспомощным телом, Даниил только смотрел в потолок и думал о том, как же хорошо, когда тебе не больно. Когда боли нет. Когда тебе все равно.
Порой, он даже прекращал ощущать собственные конечности или то, как чужое тело наваливалось сверху, а руки грубо били или трогали: только потому что так ему жилось гораздо легче. Если это то, к чему придется рано или поздно привыкнуть, неужели не проще сделать это сразу?..
Только одна его жалкая душенка была не согласна с этим.
И, может, именно поэтому ему так часто казалось, будто чьи-то неустанные глаза постоянно следят за ним, а сам хозяин этих глаз – целеустремленный и могущественный, уже давно задумал освободить Даниила из пут чужой, насильственной власти.
Все происходило словно бы так, как и в той, ужасной жизни. Он опять начал терять рассудок от пережитой боли и воспоминаний, и теми вечерами, в которые он оставался «дома», он просто молча лежал, наблюдая через горизонтальную прорезь за теплыми закатными лучами.
Иногда, прислушиваясь, он мог уловить едва слышный плеск воды и далекие крики с кораблей торговцев. Иногда, по вечерам, когда на улице было много народу, он слышал смех и крики множеств детей, что допоздна бегали по песчаным улицам. Их возгласы звучали по местности эхом, как звучат голоса возле моря. Это было так тепло и уютно, что Даниил, порой, забывал ненадолго о том, что есть на самом деле. Он думал об этих детях, о закате и развлечениях, в которые люди играли на улице. Даниил не без зависти вспоминал долгие разговоры полных дам, что торговали на рынке овощами и фруктами, разложенными в больших, широких глиняных тарелках.
Те женщины говаривали, что на востоке отсюда простилается огромное, глубокое море. Что по ночам там ласкает уши шелест пены и волн, накатывающих на берег, а повсюду там так свежо и красиво, что природой можно любоваться с утра и до вечера.
Ах, как бы ему хотелось попасть туда хоть разок! Даниил думал об этом и улыбался той мысли, что он до сих пор чего-то еще желает, слабо трогая пальцами свои пересохшие женские губы.
Дальше все воспоминания начинали путаться и стираться. Даниил почти ничего не замечал и не чувствовал, а еще знал, что вскоре ему предстоит попрощаться и с этой жизнью тоже.
Ему тогда почему-то захотелось, чтобы хотя бы перед смертью кто-то смог бы быть рядом, быть ласковым с ним и его телом, и прикасаться мог бы нежно и ласково, не желая причинять еще больше вреда.
Он хотел этого и представлял, что такой человек и правда появился. Он был там, и даже, как-то раз, держал «ее» за руку. Он был сильным и спокойным мужчиной, и был безумно влюблен в эту женскую ипостась нынешнего Даниила. И, как тогда казалось Даниилу, тот человек получил взаимность в ответ. От мысли об этом сердце в груди у Волчонка стучало быстрее, а лицу, ставшему за годы безвольности тугой, незатейливой маской, впервые захотелось по-настоящему улыбаться.
А потом Даниила убили.
Он не знал, зачем и за что, хотя давно уже это предвидел, да и не мог совершенно с этим бороться. Его искалеченная людьми психика давно была неизлечима, а все рефлексы были научены лишь покорности и послушанию.
Он помнил, что смерть настигла его достаточно быстро – он даже не помнил, от чего именно она явилась. Ноги его подкосились и чужое женское тело обессилено упало боком на пол, будто бы окаменевшая статуя. Кровь темной струйкой потекла у «нее» изо рта, и глаза за пару секунд приобрели глухой, стеклянный блеск.
Даниилу почему-то казалось, что того человека (если он правда существовал, а не был навеян мечтами) тоже должны были убить. Он нарушил какие-то правила, как Волчонку тогда показалось.
Спасся ли он? Разгневанной, черной душе Даниила слабым отголоском захотелось мести. Мести за них обоих. Он успел подумать, что было бы здорово, если бы этот мужчина разрушил тот город, после чего разум его полностью окунулся во тьму.
***
Даниил вспоминал и другие свои прошлые жизни. В одной из них он, к примеру, умел рисовать. Жил он в доме голубых оттенков и видел мир так, словно он состоял из сотни стеклянных осколков.
А еще он помнил и другую, совершенно непонятную ему жизнь. И на самом деле, как бы там ни было, Даниил очень не любил ее вспоминать. Точнее, он даже не был уверен, что это жизнь была такая – возможно, это просто какой-то сумасшедший образ, поселившийся у него в голове. А, возможно, и что-то другое.
Когда он видел это или «помнил» ему становилось очень плохо. Образ в принципе появлялся именно тогда, когда ему было плохо или страшно. В обычной ситуации вспоминался он достаточно редко.
Даниил помнил эту жизнь как нечто из рук вон выходящее. Ведь в этих воспоминаниях не было ни прошлого, ни будущего…
Там вообще ничего не было. И помнил он это прошлое лишь маленькими кусочками.
И никогда не хотел вспоминать лишний раз.
Но память была сильнее его желаний. А потому, когда что-то давало толчок к ассоциациям, он вспоминал, какая страшная темнота окружала его повсюду.
Вспоминал, каким он был маленьким, и как сильно ему было больно в этой жуткой темноте.
Он еще не успел вырасти, совсем. И поэтому он плакал, хотел домой, хотел, чтобы его отпустили.
Он все еще не понимал, что никто не собирается его слушать. Никому не нужно его мнение. Никто не услышит: и нет смысла срывать голос и кричать.
Даниил еще не знал этой аксиомы, но именно ее предстояло ему навсегда запомнить.
Он не мог себя перебороть, и от этого было еще больнее. Тогда ему захотелось замолчать навсегда.
Волчонок очень сильно боялся и еще сильнее желал убежать. Но он не мог: руки и ноги у него были прикованы к стене большими, железными кандалами, а тело, словно ядовитые хищные змеи, опутывали холодные цепи.
Чем больше Волчонок старался вырваться, тем хуже ему становилось: металл резал ему кожу, разрывая вены на запястьях, впивался в ткани и заражал его неистовой слабостью.
Поэтому, спустя какое-то время он переставал плакать и пытаться вырваться, опускался на пол и сидел так, пока это было возможно.
Через какое-то время (какого он и вовсе не помнил) в темноте начинали раздаваться шаги.
Все внутренности у Даниила тогда, казалось бы, замирали от ледяного ужаса.
Как сложно бывает заплакать – думал Волчонок, пожалуй…всегда. И как легко заплакать от страха – вот, что он тогда выучил.
Даниил не вдавался в подробности каждый раз с того момента, как начинал видеть эту сцену. Он помнил, что смотрел в оживающую темноту с непередаваемым ужасом, плакал и бился спиной в стену, судорожно хватаясь за ржавые цепи, которые его и держали. Помнил, что кричал «пожалуйста, хватит» или «больше не надо», с таким отчаянием, от которого слезы катились по лицу нескончаемым потоком.
А еще он помнил, что все было бесполезно. Точно так же, как и в следующий и в следующий раз.
Поэтому, когда он видел другую часть этой жизни, он легко понял, как изменился:
Да, он все еще продолжал находиться ТАМ ЖЕ и, поскольку делать можно было только это, он продолжал сидеть все так же, на полу, облокотившись о холодную стену спиной.
Он совсем ничего не понимал и не чувствовал. Ничего не хотел и абсолютно ничего не боялся.
Он выглядел немного старше, но глаза его были пустыми, стеклянными. Он вроде бы смотрел куда-то, в одну точку, но взгляд его ничего не выражал. Он чувствовал себя изломанным внутри, где-то там, где чувства доходят до сердца. Где-то посередине. Поток их прерывался, и, потому, он не чувствовал ничего.
Он вроде бы дышал, но не был живым. Вроде бы смотрел куда-то, но совсем не имел воли. И если бы с ним заговорил хоть кто-то, кто-нибудь, Волчонок знал наверняка: он не смог бы ничего ответить.
Даниила пугал плен. Пугала любая несвобода, какая бывала. Все это иногда напоминало ему какую-то страну.
Ту страну, которую он в той жизни еще не знал, но уже помнил о ней в собственном же воспоминании. Все это так сильно переплеталось и запутывалось, что порой Даниил боялся сойти с ума, а прекратить мог лишь громко рявкнув себе «ХВАТИТ!».
К слову сказать, он припоминал и более позднее будущее жизни там, взаперти.
В том будущем он тоже не испытывал страха. Но у него проявились очень острые эмоции.
В помещении, где он находился, было прохладно и темно. Но зрачки, несмотря на это, казались Даниилу узкими, и Даниил больше не видел мир от своих глаз. Прошлое, как и «нынешнее» время он видел словно со стороны, как будто его кусок души просто-напросто выгнали из этого тела.
Он видел, что его взгляд, как и те самые зрачки, выражал полнейшее безумие.
Он чувствовал восторг от того, что хочет выбраться, стать сильнее… И начать убивать.
Это почему-то так смешило и радовало его, что он начал улыбаться.
И не было в душе его особой ненависти. Не было боли или ужаса, обиды или жажды мести. Он просто ХОТЕЛ ВСЕХ УНИЧТОЖИТЬ.
И его безумно радовала эта мысль.
Радовала идея изничтожать человеческие жизни, и тела, выпускать кишки и заставлять людей падать на колени.
Волчонок так ярко представлял это, что его, вдруг, посетила идея: возможно, он знает, как выбраться. И знает о том, чем займется в жизни дальше.
По состоянию собственного разума на тот момент он был уверен: кто бы там ни появился, в этой темноте, похититель или спасатель, добрый человек или злой, он будет уничтожать всех. Другом был бы ему кто-либо или нет, его ярость была оглушающей. Его желание убивать людей стояло превыше разбора на личности. Он бы ничего не смог бы с собой поделать.
В тот момент Даниил понял, что, похоже, свихнулся. Разум отказывался что-либо думать или слушать, а в голове у него вообще не было никаких ощущений, кроме неприятного давления и небольшого шума в ушах.
Не всегда эти воспоминания преследовали его. Были они когда-либо или нет, Даниил не воспринимал их как свою жизнь, ведь они были уже прожиты. Но если они все-таки посещали его разум, Даниил начинал нервничать и старался от них как можно быстрее избавиться.
А порой, бывало так, что избавиться от надоедливых видений было невозможно.
И четкие воспоминания, убивающие сознание чувства, были столь яркими, что их с трудом можно было отнести к разыгравшемуся воображению.
Он явно помнил свет и пол итальянского здания, он всем телом ощущал холод темницы и лужу собственной крови на полу, и, что было главным во всех этих неизвестных ему измерениях – он чувствовал боль и страх.
Страх такой сильный, что любой другой разум он давно уже свел бы с ума.
Даниил держался. И отвлекался от него как можно больше.
Он вообще давно внушил себе, что он вполне нормальный такой мальчишка, с которым ничего никогда не случалось. Правда, оправданием этих странных «воспоминаний» у него как раз служило то, что с ним уже что-то подобное происходило, но он попросту закрывал глаза на всю эту нестыковку.
И тогда, когда он оставался совсем один – наедине со своими чувствами и размышлениями, тогда, когда мешающие ему эмоции раскладывались, наконец-то, по полочкам, он четко понимал: все это правда.
Самая, что ни на есть, настоящая.
И когда разум прекращал бороться, а душа с покорностью воспринимала эти мистические сигналы, боль целиком и полностью заполняла его душу.
Боль, слепящая и уничтожающая, наполненная отчаянием и ужасом, убивающая и сводящая с ума.
Боль такой величины, какую в словах описать будет невозможно.
И еще худшей она становилась потому что сам Даниил превращал ее в яд.
Она была подавленной. Приросшей к его душе, запрятанной в самые глубины сознания, беспомощная, но живая, словно тело, лишенное конечностей.
Не та боль, что вызывает в нас судорожные рыдания и безумные поступки, а та, что сдавливает все ваше естество и пожирает вас изнутри.
Вот, какая это была боль.
Но даже тогда он не хотел сдаваться.
Он злился, сокрушался собственным выводам, раздражался на себя самого – ведь где это видано, чтобы родиться и всегда быть жертвой? Ему пришлось смириться с тем, что он вытерпел это один раз. Но чтобы это было судьбой?! Это ведь не было его, это был не он! И это совсем его не касалось…
Даниил вздыхал тогда, слегка устало, и поднимался с пола, разминая затекшие ноги.
«не касалось»… да так, пожалуй, сказал бы любой. Кто же хочет испытывать все это постоянно?
Никто в здравом уме не захочет быть жертвой ВСЕ ВРЕМЯ, каждую проклятую жизнь.
И когда Даниил понимал это, когда прокручивал в голове всю эту фразу целиком, до него медленно, но верно доходила одна очень страшная и до смерти пугающая мысль.
Так значит, если это правда… Если все это не больное воображение, а способности его всегда останутся при нем, то следующая жизнь… Вся его следующая жизнь пройдет в бесконечном, каждодневном страхе. Страхе о том, что это случится снова.
Да ведь точно! – От злости на себя Даниил со всей силы пнул кровать, и сильно ударился.
Выходит, что тогда, когда он родится в будущем снова, он все вспомнит, вспомнит и эту свою жизнь тоже, составит связь и все поймет.
И будет каждый день ждать того, что с ним снова это произойдет.
Каждый, каждый, каждый, каждый, каждый, каждый божий день.
И не будет дня, когда он сможет отдохнуть. И не будет жизни, в которой он сможет об этом не думать.
Все, что он будет делать – ждать.
Если это не случится с ним раньше, чем придут его глубинные воспоминания.
Даниил забился в угол и закрыл себе голову руками.
Точно… Так все и будет.
Ему остается бесконечное существование в страхе того, что все повторится.
А ведь это действительно был его самый большой страх.
Вы знаете, что говорят о подсознательных фобиях?
Верно. Мы всегда чего-то боимся.
Но мы никогда не боимся того, чего с нами не происходило.
Если это не заложено в памяти – заложено в генах.
Если не заложено в генах – обязательно заложено в глубинной памяти.
Вот, почему, считается, что если вы панически боитесь насекомых – возможно, умерли от укуса насекомого. Если боитесь воды – утонули. Боитесь высоты – разбились…
Если вы боитесь чего-то так сильно, что мысли ваши заклинивает от страха – это обязательно с вами происходило.
Потому что никто не может бояться чего-то, о чем он имеет слабое представление.
Бояться так сильно можно только того, что уже было тобой пережито. Что ты чувствовал на собственной шкуре.
Поэтому, Даниил и сейчас, порой боялся.
Боялся, что все повторится. Что ему СНОВА придется пережить всю эту боль.
Снова пережить то, что он итак помнил иногда до самых мелких подробностей.
Он очень не хотел этого. Совсем не хотел. Он понимал, что если переживет все еще раз, то просто не выживет. Не сможет выдержать это дважды.
Поэтому, он очень боялся. Так же сильно, как могут бояться маленькие дети.
Поэтому… Был уверен, что последующая жизнь, с его способностью ПОМНИТЬ, принесет ему этот страх снова.
А значит, он будет жить с ним ВСЕГДА.
От этих мыслей Даниила охватила крупная дрожь.
Лучше и вовсе больше не рождаться – подумал тогда он. Лучше, чтобы эта жизнь была последней. А за ней и вовсе не было ничего, совсем.
Только так можно было от этого избавиться.
***
Даниилу очень хотелось узнать, почему он такой и что вообще виной всему. Он в принципе любил тайны и их разгадывать, а это была особенная тайна.
И как раз для этого случая было у него последнее, неоконченное воспоминание.
Воспоминание о том, что казалось несбыточной сказкой, нереальной фантазией, чем-то таким, что придумывают сказочники, а не тем, что есть на самом деле.
Однако, именно эта жизнь казалась ему наиболее реальной из всех перечисленных.
Именно ее он чувствовал сильнее всего, а помнил хуже. Именно она, как казалось Даниилу, могла бы дать ему ответы на ВСЕ вопросы. Как говорится у нас «вот, откуда ноги растут!». Оттуда-то, кажется, они и росли.
Но увидеть эти ноги целиком не представлялось возможным.
Что помнил Даниил о той жизни?
Прежде всего, что была она очень давно. Настолько давно, что вам и не снилось!
И хоть Волчонку и приходила на ум цифра в виде 20000 лет назад, это, скорее всего, случилось еще дальше во времени.
Настолько давно, что нашей с вами цивилизации тогда еще не было.
Земли, как таковой, там не было, и «Землей» ее никто тогда не звал.
И выглядела она иначе. И материки располагались иначе.
И люди, населяющие нашу планету, выглядели иначе: они были больше.
Да, это тоже были люди. Но тогда все было бОльших размеров, в том числе и они.
А кроме людей Землю населяли и другие существа. В том числе какие-то необычные и странные. Они напоминали Даниилу нечто неземное. Чужое, нездешнее. Говорящее и мыслящее иначе, чем люди.
Но что самое интересное – он сам был таким.
Странным, не человеком.
Он был кем-то другим.
Но Даниил никак не мог вспомнить, кем именно.
Он не помнил, кто он был и как родился. С кем дружил и как его тогда звали.
Помнил он только то, что у него были огромные крылья.
И он отлично умел летать.
Даниил хорошо ощущал «тогдашнее» тело: оно было высоким и худоватым, а так же, не очень физически развитым. Кожа у него была бледная, а глаза – большие и серые, как и волосы, достающие почти до пола.
Даниил уже тогда не полюбил это тело. Но зато он был очень ловок, а еще у него было оружие, и сражаться он мог, как мечом, так и двумя мечами сразу. Ему даже казалось, что у него было такое специальное орудие, для двух рук вместе.
Даниилу казалось, что это если не первая, то его очень ранняя жизнь. И с самого ее начала он уже себя невзлюбил.
Даниил не помнил, что за общество его окружало: на Земле он жил или же на небе. Но что-то подсказывало ему, что он был не таким, как должен был быть. Так сказать, с дефектом.
Даниил знал, что был очень похож на Ангела – такого, каким его описывали люди.
И все собственное существо ему тоже очень сильно из-за этого не нравилось.
Углубляясь в воспоминания самоощущений того времени Даниил помнил, что не имел возможности ненавидеть, например. Он не мог не прощать. Не мог стать плохим.
Не мог терпеть несправедливость и жестокость.
Он чувствовал, что может дать любовь – и будет ее столько, что ни один живой человек себе и представить не может.
Он знал, что любое животное и растение связано с ним неразрывными узами. Что любое, подобное, живое существо всегда будет тянуться к нему и любить, а также и слушаться тоже.
А сам он мог этих животных лечить. Он забирал их болезнь и они, живые и здоровые, продолжали свою крохотную жизнь, а под его тонкими пальцами розовыми бутонами вырастали цветы.
Казалось бы, он был просто сверх положительным. И как же это порой раздражало его!
Точно так же, как и его огромная врожденная способность – эмпатизм.
Он чувствовал вопли людей. Слышал их крики, видел их слезы и чувствовал ту же боль, что и они.
А люди всегда страдают куда больше других…
Волчонок в той жизни умел исцелять. Помогать раненым и угнетенным, снимать боль и запечатывать ее где-то у себя. А чтобы использовать этот дар, ведь, надо было знать, где?
Поэтому, он ощущал боль и страдания многих. И, поднимаясь высоко-высоко в небо, он всей душой своей ощущал, как они обрушиваются на него своим массивным потоком.
Однако, как вы уже поняли, Даниил почему-то родился с дефектом. Он точно это знал, по крайней мере, он был таким и в мыслях: ни эта ситуация, ни его сущность или должность ему совершенно не нравились.
Он не помнил, где жил и кто его окружал. Но эти существа не считали его за «своего», да и он то место не любил.
Ему казалось, что среди них (возможно, среди таких же, как он, а, возможно, и нет) было очень много Порядка и Правил, которые он всегда просто терпеть не мог.
Возможно, он стал революционером. Возможно, и нет.
Он этого совсем не помнил.
Также, он знал, что, в конце концов, его возненавидели и люди.
Но он не знал, за что.
Они пытались его догнать и убить – а он смеялся над их беспомощностью.
Он умел летать на невероятную высоту. Он был ловким и хитрым, совсем, даже, не по-ангельски.
А еще он точно знал, что связан с дождем. Так сильно, будто он сам им и был – а кто знает?
Даниил вскоре уже был уверен в том, что связь с этим печальным видом осадков у него тянется именно из той странной жизни.
И когда он понимал это, когда поднимался на большую высоту, размахивая своими мощными крыльями, он чувствовал себя практически Богом.
Вы знаете, что такое – владеть погодой? В частности, дождем и грозами?
Это значит, что вам подвластны почти все стихии, кроме одной – стихии земли. Но в данной ситуации это уже не имеет никакого значения.
Дождь – не слабая стихия, как думают люди. Это самая сильная стихия на свете.
Если дождю надо – он погасит огонь. Если ему надо – он пробьется сквозь ветер. Если ему так захочется – он затопит всю Землю.
Дождь вызывает ураган, а гроза создает молнии. Молнии ударяют в деревья, в человеческие жилища – и тогда начинается пожар.
Вот, на что был способен Дождь.
И когда Даниил думал об этой своей особенности, чувство ярости невольно просыпалось в нем. Такой сильной, что она была способна вызвать самую страшную бурю на свете. И уничтожить всю Землю, затопив ее.
Сделав ее нынешней Землей.
За чувством ярости приходило огромное чувство печали.
«Я этого не хотел» - говорило ему это чувство. «Вы сами так захотели». Ему было грустно ровно так же, как было бы грустно и Богу, пожелай он уничтожить нас за столь омерзительное, порой, поведение. «Мне пришлось. Я имею на это силы». – вот так он почему-то думал в то время.
Вскоре после того, как Даниил хорошо проанализировал эту жизнь, он пришел к выводу, что именно из-за этой жизни так панически боится высоты. Так сильно, что земля уходила у него из под ног, даже если высота была совсем небольшой. Он боялся ее до помутнения рассудка, до дрожи, до темноты в глазах. Порой так сильно, что тело отказывалось его слушаться.
Но что же произошло там, на высоте? Или не там?..
Он только помнил, что была война. И даже не имел понятия, кто с кем там воевал.
Он помнил, что очень хотел сражаться и делал это – хотя ему, кажется, даже не разрешалось брать в руки оружие.
А еще – он никак не мог вспомнить конец. Последнее, что ему снилось – он летел высоко-высоко вверх. С отчаянием и болью на сердце. Ему что-то нужно было достать, там, высоко, что-то жизненно-важное.
И он отчаянно пытался добраться до своей цели.
Тот сон был невероятно грустным. От воспоминаний о нем Даниилу даже хотелось плакать. В нем, в этом сне и этой жизни было столько печали, что ее, кажется, хватило на все последующие…
А ведь он помнил, что Такие Как Он не перерождались.
Ангелы или кем он там был…
Поэтому, его существование здесь и сейчас, в этом обличии, казалось совсем нехорошим знаком.
Он не хотел видеть больше эти сны о Первой Жизни.
А с другой стороны, его интересовала тайна, которую они хранили.
У Даниила было очень плохое чувство – что с каждым сном он теряет часть своей жизни. И что тогда, когда они кончатся, его жизнь тоже подойдет к концу.
Или случится что-то еще более плохое.
Даниил устало прошелся по комнате и прислонился спиной к двери.
В той жизни было так много неба. Бескрайнего, серого, печального неба.
Неба и дождя, наполненного Вечностью и чистым одиночеством, отрешенностью от всего Мирского. Настолько грустного, безысходного, тихого, что все страхи, боль и ужас отступали перед ЭТИМ. Именно поэтому сны о Первом Прошлом казались Даниилу страшнее и грустнее любых кошмаров.
Стук дождя за окном, серое, призрачное небо – все это казалось слишком безысходным и слишком хрупким.
Таким же, каким был в Ту Жизнь сам Даниил. Он был абсолютно хрупок и неприспособлен для жизни на Земле.
Но почему-то он оказался именно здесь.
И вся его судьба была тем, с чем надо ему было смириться.
***
Даниил не мог больше находиться в доме. От всех этих странных вещей ему становилось слишком плохо. Чтобы куда-то отдать себя, он предпочитал ходить или бегать – это очень успокаивало и отнимало выходящую энергию.
Поэтому, он решил пройтись.
Была ночь, на небе все еще были видны звезды, но большая часть его уже была затянута серыми тучами.
Моросил дождь. Слабый и оттого еще более печальный, чем всегда. Даниил прошелся до знакомой поляны, где они с Аней любили сидеть в тени деревьев.
Даниил сел рядом с небольшим пеньком и тяжело вздохнул. Затем, чуть успокоившись, провел по нему бледными пальцами.
Он очень устал от давящих чувств и мыслей, так что просто старался привести их в порядок.
Постепенно, на свежем воздухе, он немного успокоился и освежил свой разум.
И этот разум, как и раньше, привычно убедил Даниила, что все, о чем он помнит и думает – не более, чем воображение разыгравшегося ребенка или больного человека.
Ведь, в конце концов, как это можно было доказать? Никак.
Об этом ведь даже не знал никто.
А как раньше считали люди? Чего не знаю – того и нет.
Осознание, что все это шутка, наверняка очень успокаивало Даниила – потому он, наверно, так старательно и убеждал себя в этом.
Глубоко вдохнув, он встал и вернулся в приют.
Волчонок поднялся к себе и еще долго просидел в задумчивости, облокотившись о прохладную дверь.
Ему было немного печально. Может, даже одиноко. А может, он и вовсе не видел смысла своему существованию?..
Все было очень печально на самом деле.
За этой дверью его ждала война.
А еще, за той же самой дверью, его ждала Аня.
Его любимая, прекрасная, нежная Аня.
Так что Даниил молча улыбнулся этой мысли и пошел спать.
Все ведь и, правда, могло быть шуткой.
А ему, безусловно, было, зачем просыпаться.
На сухом пеньке, рядом с которым совсем недавно отдыхал Даниил, переплетались и расцветали нежные, розовые цветы.
Дождь закончился. Начинался рассвет.
Новая глава надо бы их посчитать Х)
Любовь
Я не богач и не бедняк
Я просто гость в своей отчизне
Где почему-то все не так
Как бы хотелось мне по жизни
В тесном уюте домов типовых
Бьется душа, словно в клетке птица
Но мне по кайфу от мыслей простых
Что-то должно случиться
А на стене плакат "Битлов"
Видит в углу икону Спаса
Я не умел понять любовь
Значит, полжизни жил напрасно
Но в это утро неведомый свет
Где-то во мне, как лампада, лучится
Кажется, я знаю точный ответ -
Что-то должно случиться
Сегодня я за много лет
Стряхну с души похмельный бред
Сегодня я к тебе вернусь,
Моя неласковая Русь
(с)
-Смотри, вот это лучше взять другой рукой…
-Ага…
-У тебя замечательно получается, Даниил!
Волчонок не смог сдержаться от довольной улыбки. Как же он любил, когда Аня его хвалила!
Наверное, у вас, во время прочтения этой странной и почти безымянной повести, сложилось впечатление, что жизнь Даниила была полностью пропитана грустью и безнадежностью. Но это было не так.
Среди всей темноты и обреченности, что приходилось день за днем переживать, было одно обстоятельство, наполняющее его жизнь светом.
Этим обстоятельством была Аня.
И когда Даниил, наконец-таки понял, что любит ее, свет, исходящий от этого прекрасного, любимого им человека, засиял еще ярче.
Когда-то давно, да и не только, Даниил очень часто говорил себе, что лучше ему было бы и вовсе не рождаться на свет.
А если родиться и пришлось – то лучше бы он тогда умер, тем более, что шансов у Волчонка было много.
Даниил был уверен, что сам виноват в смертях, которые его окружают. И к тому же, ему не нужно было бы переживать то, что довелось пережить. Ни в том приюте, ни в другие какие-либо дни и ночи.
Но все это было в прошлом. Теперь у него была Аня, а значит, у него была безумно веская причина жить. Очень важная причина родиться. И непоколебимая причина продолжать жить дальше.
Рядом с ней Даниил впервые почувствовал, что такое, когда жить по-настоящему хочется. Когда не жалеешь, что однажды тебе довелось родиться на свет. Когда постепенно, день за днем, ты начинаешь думать о том, как провести с ней последующий день, как ее порадовать, как завтра, с утра, снова увидишь ее прекрасные волосы, лицо и глаза.
Плохие воспоминания, хотели они этого или нет, выталкивались из его головы.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |