Один человек никогда не может справиться со всеми чувствами у себя внутри сам – ему обязательно требуется кто-то близкий или не очень, но главное – разделяющий его чувства.
Тогда можно освободиться от страданий, только тогда ты освободишься от тяжкой ноши – или по-настоящему окунешься в свое счастье.
Гонимый желанием поделиться своей радостью с лучшим другом, он помчался домой. Ведь Волчонок – прежде всего, кем бы он ни был – волком или человеком, мальчиком или девочкой, прежде всего был еще ребенком.
От радости он то бежал, то шел быстрым шагом и даже запыхался. Сердце его бешено колотилось, нервы постукивали в голове, как барабанные палочки, и душа его вся искрилась от гордости.
Даниил нагнал Аню во дворе. Она шла под руку, рядом с Лешей, и о чем-то увлеченно с ним разговаривала. По улыбке на ее лице и девчачьему хихиканью он понял, что она в хорошем настроении – а значит, точно должна разделить с ним радость.
-Аня!! Ань! – тяжело дыша, закричал Даниил.
-Привет, Звереныш – Аня слегка покраснела и снова захихикала.
Вид у Ани был, как это сейчас принято говорить – довольно пошлый. От этого вида, а точнее, настроя Ани, Волчонка передернуло. Но он проигнорировал это и заговорил:
-Аня, я первый, ты видела, видела?? Меня даже гонцом хотят сделать!! Я правда еще не понял, что это такое, но я был лучше всех! Правда же?!
Аня снисходительно улыбнулась.
-Правда, Волчонок. Я видела, ты молодец – Она улыбнулась больше, показывая тем самым, что разговор закончен, и прошла мимо.
Прошла мимо.
Улыбка сползла с лица мальчишки. Он все еще смотрел ей вслед – отдаляющейся, увлеченной только Алешей и никем больше, и убежал прочь.
Вот так и кончается радость. Когда близкие, друзья, родители – игнорируют желание разделить радость или печаль. Все попытки сделать это, вступить в контакт, стать ближе, рано или поздно пресекаются. Тогда подростки становятся еще более замкнутыми, недоверчивыми и раздражительными, чем они могли бы быть.
Поступок Ани ранил его в самое сердце.
И как Волчонок ни пытался быть сильнее своих эмоций, своей патологической ранимости, у него ничего не выходило – и руки дрожали от душевных терзаний.
Пройдясь немного по свежему воздуху, Даниил немного успокоился.
Когда начало смеркаться, он медленно поднялся к себе в комнату с намерением просидеть там до утра, а может и весь следующий день.
От серых стен, серого неба и шумного ветра за окном, мурашки шли по телу. Не от страха – от одиночества.
Все, рано или поздно, хотят иметь друзей. А если не друзей – то одного, близкого тебе друга.
И уже не имеет значения – открытый ты или замкнутый, умеешь дружить или нет. Всем известно, что больше всего дружба нужна аутистам.
Волчонок очень страдал от ее отсутствия. Начиная с потери родителей он потерял стаю. Затем – доктора. Затем, разочаровался в людях. А теперь…
Сидя один, в темноте, имея при себе такой груз прошлого, Волчонок все больше и больше терял веру в себя.
В последнее время он часто думал о своей жизни и о себе – и приходил к выводу, что он совершенно не создан для дружбы. Для жизни среди людей в частности.
Даниил судорожно обнял ноги и уткнулся себе в колени.
Он считал себя ненормальным. Возможно, так и было.
Все в округе хотели любить и прикасаться друг к другу – его это приводило в ступор. После травмы в прошлом он невероятно сильно воспринимал все колкости по отношению к нему, любую критику и агрессию. То, что не ранило бы психику здорового человека – очень глубоко ранило Даниила.
Так же он со стороны видел, какой интерес люди проявляют друг к другу. В том числе и любовный. Многое было опошлено, люди любили шутить на эту тему, говорить о всяких развратных вещах. Делать их. Волчонка это доводило до тошноты – и это тоже было ненормальностью. По крайней мере, он так считал.
Даниил понимал – ему не хочется никого. Не хочется с кем-то быть. Девочки внушали ему отвращение и недоверие – а такие, похожие на Катю, женственные и милые – даже ненависть.
Мальчики и мужчины внушали в него страх. Ни то ни другое ему не нравилось – и это было самой большой ненормальностью в нем.
С тех самых пор, как с ним случилось то, что не описать словами, он потерял интерес (или не нашел его) к любовным утехам и любви как таковой.
С кем ты можешь быть, если тебе не нравятся ни мальчики, ни девочки?
Но было в нем и то, что во сто крат увеличивало его эту ненормальность.
Все дело в том, что по правде говоря, он очень хотел любви. И нуждался в ней, как никто другой.
Более того – с одной стороны он мечтал о любви и нежности, а с другой стороны – знал, что в отношениях его вполне успокоит грубость. Ведь, если любимый человек был бы груб с ним, грубость ассоциировалась бы с этим человеком. А не с тем, что ему пришлось пережить. Так, чтобы он мог сказать себе – я защищен. Так может поступать только этот человек. Только любимый человек. Значит, меня больше никто не обидит – так, как тогда.
Все это было еще большим извращением. И поэтому, вся личность в совокупности была ничтожна. Волчонок не просто не любил себя – он ненавидел себя, целиком. Любую черту своего характера, отношение к чему-либо. Все было неправильным, ненормальным, пугало или ущемляло его перед другими, «нормальными», людьми.
И даже этого было мало – те нормальные люди тоже вызывали в нем отвращение. Он не мог смотреть нормально на влюбленных, все это казалось ему мерзким, унизительным, паршивым по всей своей сути.
Кто знает, был ли он прав?..
Его разум подсказывал только это.
Вообще, жизнь Даниила не была такой пагубной, какой казалась на первый взгляд.
С того дня, как он появился в этом месте, прошло еще много-много дней.
Многие из них были насыщенными. Волчонок постепенно рос – и сила, дремлющая в нем, разрасталась.
Раз за разом, он проявлял яркие качества лидера. Он становился все сильнее и мужественнее, несмотря на свой возраст. Все науки давались ему легко – и он не упускал момента, познать что-то новое. Он всегда был решителен, особенно когда это касалось проблем и друзей. Он знал, чего хочет, знал, как помочь. Мог приободрить и всегда поддерживал друзей в трудную минуту. Он не падал духом даже тогда, когда все вокруг стенали от безысходности. И обязательно, каждый раз, восставал из пепла, словно феникс, возрождая в себе силы бороться с тяготами жизни.
Никогда его взгляд не угасал – наоборот, он смотрел всегда прямо, искренне и только вперед.
У него был свой принцип – никогда не сдаваться. Это помогало и ему и его близким. А иногда и не только им.
Он не боялся – если не всего, то многого. А если что-то не получалось, он пробовал снова и снова, и достигал желаемого в любом случае.
А если нет – продолжал стараться.
Он хотел быть сильнее, стать сильнее – и это был еще один его принцип.
Он оставался честным и добрым ко многим, несмотря на все, что связывало его с людьми.
Может он был еще не очень взрослым, но рядом с ним люди чувствовали себя защищенными. Ведь, в отличие от многих, он смело смотрел в лицо опасности. И никогда не отступал.
Этим он был хорош.
Во многом он действительно был очень хорош, но этого было мало.
А еще, все менялось с приходом ночи.
Только тогда он мог раскрыть свою потаенную, израненную натуру, что жила под покровом ночи и страха.
Когда он оставался один – все это выливалось ему на голову. И это было просто ужасно.
Травмированная психика мучилась в такие моменты от всевозможных необоснованных страхов. Раз за разом ему вспоминались события прошлого, моментами крутящиеся в голове без остановки. Редко когда это прекращалось, мало что могло это предотвратить.
В какие-то дни все было прекрасно. В другие – он неделями мучился от надоедливых чувств и воспоминаний. Его трясло от страха и боли, и как бы он ни хотел это остановить – будучи сильным, решительным и смелым, у него не получалось.
Тогда он становился слабым, трусливым и беспомощным. И именно это вызывало в нем тошноту – ведь он ненавидел это больше всего.
Иногда тошноту вызывали и его собственные воспоминания. В те тяжкие дни в глазах у Даниила темнело, его рвало и температура поднималась до невозможного. Словно организм, сам того не желая, пытался очиститься, не понимая того, что он уже чист.
Пытаясь подавить это, Даниил ничего не решил. Его преследовали галлюцинации, вкупе с его ненормальными способностями видеть то, чего не видели другие. Все это наводило на него ужас.
Еще более невыносимым все это становилось от того, что Волчонок был один. Ему приходилось пребывать с этим один на один, в одиночку справляться с томящими душу страданиями. И, понятное дело, разделить это все было не с кем. Он и говорить-то об этом не мог!
У него в душе обосновался страх людей. И хотя он убеждал себя, что такого больше не случится – мозг говорил ему об обратном. Тогда он ясно понял, что если такое произойдет еще раз – он сломается, не выживет, и это заставляло его еще больше шугаться людей.
Иногда ему хотелось плакать, иногда кричать, но ничто уже не могло вынуть этот нож у него из груди.
Каждый день он ощущал его, и нож этот сильно мешался. Когда он улыбался, когда он разговаривал, когда делал что-то – всегда он ощущал в себе этот чертов нож, с острым, отравленным лезвием, медленно уничтожающий его.
Как ему хотелось порой сдавить голову руками и разбить ее о стену! Только бы все это прекратилось. Но он не мог этого сделать. Потому что главным для него было выжить, Даниил давно для себя это решил.
Порой, сидя в темной комнате один, он мечтал поговорить с кем-то. Посидеть рядом, а не ходить из угла в угол, судорожно обнимая себя за плечи.
Со временем он привык к таким состояниям – выдумывал разные веселые ситуации, теплое общение, говорил сам с собой, успокаивая или ругая. Но и это тоже мало ему помогало.
Он не знал, что с этим делать и как с этим бороться – и поэтому ночью ему снились кошмары, сигнал нерешенных проблем.
Но сегодня, сам того не замечая, Волчонок медленно заснул.
И ему приснился очень странный сон.
***
Если погаснут далекие звезды,
Высохнет весь мировой океан,
Если спасать этот мир будет поздно
Он через час превратится в туман.
Если уже в раскаленной пустыне,
В той, что когда-то, мы звали земля
Знаю, что сердце твое не остынет
Я буду знать, что ты любишь меня (с)
Волчонок медленно ступал по холодной земле. Чуть погодя он обернулся – мир, все такой же странный, казался чем-то забытым, утерянным в прошлом или предстоящем будущем.
Этот мир Волчонок видел впервые.
И он не столько пугал его, сколько наводил щемящую тоску на его, и без того, израненное сердце.
Находясь здесь, среди громоздких каменных скал, он будто бы вспоминал что-то. Столь отдаленное и забытое, что оно становилось печальным.
Видел ли он этот мир когда-то во сне? Или же представлял его в прошлом?
Он не знал.
Печаль, скрытая за этим фосфорным небом, напоминала ему о чем-то. Об этом загадочном «когда-то», что он никак не мог вспомнить.
В его мыслях, чувствах и ощущениях присутствовали давящие отголоски воспоминаний. Словно он, сам того не зная, сохранил вечную память прожитых жизней.
Когда-то давно…
Волчонку показалось, что он давно уже не живет. Так, как это делали люди, те, что уже много лет не ступали по этой холодной земле.
Кажется, он всегда чувствовал это. Такое странное ощущение, будто ты помнишь, что было миллиарды лет назад – и помнишь то, что должно случиться миллиарды после. Словно бы быть во всех мирах одновременно – и не понимать, какому из них ты принадлежишь.
Очень сложное чувство, верно? Его тяжело понять, тяжело осознать, почему оно явилось и когда уйдет. От этого очень сильно щемило сердце.
Волчонок прошел вперед еще немного.
Ничего не было.
В этом мире не существовало больше людей, как и вообще какой-либо другой жизни.
Солнце больше не заходило за горизонт, поэтому не было ни закатов, ни рассветов.
Солнце умирало, как и Земля. Поэтому, оно всегда оставалось на месте, и находилось к Земле намного ближе, чем много веков назад.
Небо теперь было окрашено в фиолетово-малиновый цвет, по краям переходящий в черный. Далекий космос теперь казался намного ближе, и звезды горели слабым холодным светом и ночью и днем.
Волчонок и не думал смотреть за горизонт, чтобы найти там хоть какие-то отголоски жизни.
За милю вперед и назад от него не было ничего, за что можно было бы ухватиться.
Лишь голая земля, расколотая в нескольких местах, да гигантские горы, возникшие от столкновения движущихся плит Земли.
Под ногами Волчонка оставалась только сухая, безжизненная дорога. Не было больше растений, не существовало воды и дождей.
Только один ветер говорил о том, что здесь когда-то была приемлемая для жизни атмосфера.
Но даже он наводил на Волчонка томящий ужас. Тишина, режущая слух, сменялась гулким шумом порывистых сухих ветров. Лишь горы могли смерить этот мертвый бушующий ветер.
Волчонок знал, что когда-то этот мир был живым. Когда-то он, возможно, любил его и хотел видеть его прежним. Но эти времена уже давно прошли. Все, что осталось в его душе – пустое смирение и дикая, дотошная усталость, давящая на грудную клетку.
Все, чего он хотел – покой. Ему казалось, что он прожил сотни, тысячи лет на этой земле. Вот так, блуждая под гнетущими порывами ветра.
И он знал – скоро настанет этот момент. Скоро он уйдет отсюда – уйдет навсегда, и больше никогда не возродится впредь. Не попадет в другой мир или на другую планету, нет, ему суждено исчезнуть вместе с этим миром, породнившимся с ним своими корнями.
Будет ли существовать вселенная или нет, но этот мир пришел в негодность и должен был исчезнуть навеки.
Как эхо, постепенно растворяющееся вдалеке.
Это было до крайней степени печально и тревожно, и, если бы у Волчонка в тот момент было тело, он бы почувствовал неутолимую физическую боль.
Но тела не было, и от этого грусть его была только страшнее.
Он попытался прочувствовать ее, чтобы что-то вспомнить, понять, как вдруг в голове и видимом пространстве что-то резко поменялось.
Он понял, что забыл что-то. Что-то срочное, не терпящее отлагательств!
Ему сейчас же нужно было куда-то пойти. Словно он сам назначил свидание, и внезапно забыл о нем.
Волчонок огляделся по сторонам и заметил, что стоит на какой-то площади.
Кажется, он никогда не бывал вдали от этого места. Эта площадь врезалась в его память настолько, что, даже не помня ее, он понимал, что сроднился с ней.
Обрушенная много лет назад, уничтоженная природными катаклизмами, она все еще попахивала прошлым.
На площади уже не было ни домов, ни деревьев, но все же она казалась ему такой знакомой и до одури родной.
Волчонок свернул вправо и увидел то, к чему неосознанно стремился.
Лестница, каменная, идущая вверх к какому-то странному месту.
Не думая, он побежал к ней и забрался по ней наверх.
Теперь он возвышался над погибшей землей. А здесь, наверху, располагался целый ряд высоких колонн. Все это напоминало тронный зал, если бы не находилось на открытом воздухе.
Волчонок прошел дальше, по гладкому полу, обрамленному древними колоннами.
Впереди его ждал кто-то.
Ждал тот, о свидании с кем он недавно забыл.
Еще секунда – и двое существ заключили друг друга в объятия.
То ли в голове Волчонка, то ли в самом этом странном мире, внезапно заиграла красивая печальная музыка. Волчонок понял – он здесь для того, чтобы танцевать.
Делать то, о чем он всегда так мечтал, но никогда не решался исполнить – только потому что он ЖДАЛ этого человека.
Ждал больше своей маленькой жизни.
Он не разбирался в танцах, как другие люди, но, кажется, они танцевали вальс.
Музыка, столь же печальная, как и весь этот погибающий мир, снова казалась ему знакомой. Знакомой, но давно забытой, как из печальных детских снов, от которых мурашки идут по коже.
Печальной и безысходной, не имеющей грустного или веселого окончания – поистине подавляющая картина.
Но вместе с тем, Волчонок чувствовал необыкновенное счастье, охватившее его рассудок.
Он безумно любил этого человека. Он всей душой был расположен к нему, помнил и страстно жаждал ощущать его рядом.
Это был тот, кого сердце не сможет забыть никогда.
Его настоящая любовь, его часть бесконечно живущей души, его память.
Этот человек был тем, с кем он прошел сотни жизней, рука об руку, любя и не думая ни о чем.
Кого всегда знал, пусть и не так хорошо, как себя. Кого защищал и прижимал к себе так крепко, словно являлся ему одновременно отцом, возлюбленным и сыном в одном лице.
Волчонок ненавидел людей. Они мучили и причиняли боль. Но любовь к этому человеку была настолько безграничной и нерушимой, что рядом с ним он забывал про все эти правила.
Каждое прикосновение принималось им с бесконечной радостью, каждый ответный жест был наполнен теплом и доверием. Он знал его – знал все, до самых отдаленных уголков его души.
Знал тепло и боль, исходящую от него. Знал и любил. Больше всего на свете.
Но как же этот человек оказался здесь? Здесь, в мире безжизненном, лишенном даже разложения.
В мире, где не существовало ничего, кроме Волчонка и таких же заблудших душ, как сам он, что никогда не могли пересечься в одной параллели наступившей реальности.
Мир вечно блуждающих, погибших душ.
Рациональная мысль развеяла прекрасную картину.
Музыка стихала под очередным порывом сильного ветра. Он вспомнил, где находится – на закате всей жизни на Земле. Где нет, и не было ничего уже сотни лет, и, потому, все происходящее было лишь старым отголоском воспоминания. Возможно, даже никогда не существовавшего.
Последние частички миража были развеяны его мыслями, и мир, вскоре, приобрел четкую картину глубокого сна.
Видения рассеялись как дым, и Волчонок проснулся.
Он все еще не мог поверить, что все, увиденное им, оказалось лишь сном. Он боялся, что это не так.
Ведь, только ему было ясно, когда что-либо является настоящим пережитым воспоминанием.
Даже если это память о будущем.
На его сердце вновь легла ужасающая, щемящая тоска.
Он никак не мог забыть того человека, которого преданно ждал за каменной лестницей.
И самое страшное было в том, что ни в ту ночь, ни в последующие годы, он так и не смог вспомнить его лица.
Волчонок не знал, кто это был и что их связывало.
Однако, точно сказать он мог только одно.
Это была не Аня.
***
После этого сновидения Волчонку уже не удалось вновь заснуть.
Он пару раз прошелся по комнате, посмотрел на свое отражение в окне и забился в угол.
Как бы он ни пытался подавить самого себя, его постоянно душили воспоминания о прошлом.
О пережитых днях, о боли, о его судьбе.
Он не помнил уже, как смог дойти до этого приюта, не помнил, сделал ли он для этого нечто волшебное, или же все произошло само собой. Не помнил, сколько дней он потратил на дорогу и сколько ночей пережил в пути, на улице, в холоде.
Но зато он помнил боль. Боль, которая никогда не кончалась, словно у слепого, что никогда не видел белый свет. Слепой знал, что есть тьма – знал, что ему никогда из нее не выбраться. И как бы он ни старался, он не обретет зрение, ему не дано было увидеть мир таким, каким видели его другие люди. Просто потому что ему вообще не дано было видеть.
Так было и с Даниилом.
Однажды часть его души сломалась – сломалась навсегда. И это было не такой травмой, которую можно сравнить со сломанной рукой или еще какой-либо костью. Рука срастется – ты будешь помнить боль, но настанет момент, когда все придет в норму, и ты снова заживешь, владея своей конечностью.
Нет, в данном случае все было не так. Часть его души, сознания – ослепла. И это то, что можно знать наверняка – у него, слепого, не было шансов вновь увидеть белый свет. Все, что окружало его, было беспросветной тьмой, застилавшей глаза. Так должно было быть всегда.
Волчонок помнил те страшные дни, когда он убежал из приюта.
Было холодно, дул морозный ветер. Тело, все еще не окрепшее после ранений, очень негативно воспринимало любую непогоду. Мышцы болезненно сжимались, дрожь и озноб не давали Даниилу расслабиться, а легкие с трудом поглощали воздух, ураганом проносившийся вокруг.
Из-за холода, Даниила постоянно била судорога, и, кажется, тогда у него поднялась температура. Это было крайне неприятно, особенно если ты знаешь, что у тебя не будет крыши над головой еще долгое время.
Поначалу идти было достаточно легко. Но вскоре ко всем остальным ощущениям подключилась усталость, и дышать становилось все труднее.
Волчонок шел, не разбирая дороги. Да и как углядишь ее, когда всюду, куда ни посмотришь, лишь белая пелена, да ураганный ветер?
Ветер задувал ему в уши и создавал жуткий, одинокий вопль, словно тысячи привидений выли в одну секунду.
Когда становилось совсем трудно, Волчонок прислонялся к деревьям, находя в них защиту от ветра, а так же брал от них силы, чтобы продолжить свой путь.
Деревья тоже были холодными, и, потому, приносили ему мало облегчения.
Волчонок чувствовал, что постепенно у него отмерзают ноги. Ему приходилось останавливаться, чтобы счистить снег или размять их, он очень боялся, что они и вовсе скоро станут ледышками и распадутся на мелкие осколки.
Иногда он также останавливался, чтобы растереть тело и свои конечности, но при такой погоде даже это удавалось с трудом.
Когда ветер стихал – теплело, и шел дождь. Но это не приносило Даниилу никакой радости. Земля становилась скользкой, словно каток, а моросящий дождь еще сильнее раздражал тело своими колкими каплями.
Небо в те минуты было серым и пустым, как сердце одинокого человека. Хотя нет, намного печальнее его.
Вокруг была тишина. Ни чистых, перистых облаков, ни домов, ни лесов по всей округе. Одна сплошная степь, да серое небо – пустое и безжизненное, словно мертвый океан.
Серое небо и пустынная бесконечность в будущем – и нет места, более жуткого, чем это, и нет на свете души, смотрящей вместе с Волчонком на это подобие одиночества.
Когда выл ветер – было холодно, но не было пусто. Когда ветра не было – было пусто, и душа содрогалась перед этой пустотой. Ведь, если идет снежная буря – ты мало что понимаешь, когда ее холод обволакивает тебя с ног до головы. Ты не видишь, где идешь и чем ты окружен. Это уничтожает иллюзию пустоты и согревает сердце, если так можно выразиться в данном случае.
Но это же и убивает тебя.
Ровно так же, как и любовь.
Волчонок еще не понимал тогда, что это такое.
Не понимал, но совершенно четко пытался себе это представить.
Он знал, что его мать – кем бы она ни была – спасла его от скоропостижной гибели.
Он знал, что она, хоть и умерла, но бесконечно любит его, любила и прежде, и сейчас, этим серым морозным днем.
Даниил не мог точно сказать, было ли это единственной причиной его борьбы с тяжелой жизнью, но ее любовь – такая, какой он ее себе представлял, – заставляла его бороться до конца.
«Как же так, ведь, если я умру, она очень расстроится. Она ведь так хотела, чтобы я жил, она наверняка любит меня и ждет, и очень сильно переживает. Разве я могу все бросить, опустить руки?» - думал Волчонок.
Он не знал, правильно это или нет, но кроме этого стимула у него не было никакого другого.
Любовь к матери, которую он почти не помнил, которая осталась лишь грустным отпечатком кошмарных детских снов, заставляла его жить, пытаться жить – и двигаться дальше. Ведь, если бы мать его не любила – зачем тогда он вообще был нужен на этой земле? Разве может он, одинокий никчемный ребенок, рассчитывать, что его жизнь имеет ценность и без этого, сама по себе?
В те роковые дни он возненавидел холод. Он продал свою душу ему, многоликому дьяволу, чтобы холод охранял его от незваных гостей. Но вместе с тем, холод уничтожал его. Он впился в Даниила так, что тот сам в какой-то момент стал очень холодным (бля, генерал мороз хдд). Он мог запросто переносить любые морозы и не ощущать их, но в обычных условиях, С тех пор, его почти всегда знобило, даже в теплом помещении, и он всей своей душой ненавидел этот озноб.
В первое время, по ходу своего путешествия, Волчонку действительно часто приходилось останавливаться.
Его много раз скручивало от боли, у него болел живот, да так сильно, что приходилось оседать на землю.
Поначалу Волчонок хныкал, и если бы эту боль можно было передать словами, он бы показал вам, до какой степени это было нестерпимо.
Постепенно, он научился терпеть боль. Его пробирали дрожь и пот, в глазах темнело, и мысли рассеивались в разные стороны, но он терпел. Он начал игнорировать мерзкие ссадины и раны, томящие душу ощущения. Он был очень вынослив, но именно это раз за разом убивало его душу.
Когда неистовая боль прекращалась – за место нее приходила боль душевная. Столь же нестерпимая и давящая, она прорывала все его сознание и уничтожала его личность. Боль была настолько сильной, что пронзала даже тело, внутренности и кожу.
Несколько раз Волчонка рвало от нее, не едой, прозрачной жидкостью - снегом, который ему приходилось есть по пути.
Сколько раз ему хотелось заплакать! И это было не просто так, ведь для Волчонка было крайне сложно выдавить из себя слезы. Просто мысль, самая ужасная мысль на свете, пред которой склонялись и бедняки и короли всего мира, раз за разом возвращалась к нему. Мысль о том, что время нельзя повернуть вспять. Что, как бы ты ни хотел, как бы отчаянно ни плакал, и как бы сильно ни страдал – ты уже НИКОГДА не изменишь того, что случилось. Никогда не уничтожишь того, что с тобой произошло. Именно эта мысль наводила на Волчонка неописуемый ужас, какой не узнаешь даже в самых страшных ночных кошмарах.
Волчонок не хотел ничего помнить. Но память, как упрямая старуха, все время пряталась у него за спиной. Он не хотел ничего знать, но разум нельзя выключить по собственной воле, и потому у Даниила так сильно болело сердце.
Он уже не мог себя спрятать – ведь время, когда это нужно было сделать, уже давно прошло. В его подсознании крутилась настойчивая, болезненная мысль – «Раз уж я не могу уберечь себя от мира, в таком случае, я сам уничтожу этот мир. И чем больше зла я на него вылью, тем безопаснее мне будет в этом мире жить».
Временами ему вообще казалось, что все, произошедшее с ним, – всего лишь сон. Сознание уплывало, и Волчонок с наивностью думал, что так будет всегда. Но новый приступ боли возвращал его к жестокой реальности.
Ночи, проведенные на холоде, в жуткой, одинокой темноте, попросту убивали его.
Все это нанесло ему, практически подобную предыдущей, травму, потому что невозможно оставаться с таким ранением одному, в пустоте. Он боялся разделить свою боль с кем-то, но все равно очень жаждал сделать это хотя бы немного. От всего этого ему давило виски, и в голове у Даниила что-то болезненно сдвигалось, отчего он очень боялся сойти с ума.
Куда проще было бы, если бы он медленно угасал в этой страшной, безупречной темноте. Но нет, слепец пытался нащупать, прочувствовать свой путь к свету, или же к чему-то, подобному ему.
Пытался совладать с собой, осознать свою боль, чтобы подавить ее, и это заставляло Волчонка страдать еще больше.
Он и сам не понял, в какой именно момент его страдания кончились.
А если быть точнее – на смену им пришла необъяснимая, неконтролируемая сила воли и жажда жизни.
Все его существо превратилось в зверя, наделенного огромной силой и невероятными инстинктами, что не давали ему упасть в пропасть.
Желание выбраться из этого ада, бороться, выжить, идти дальше – оказалось сильнее всего пережитого.
Он шел, не разбирая дороги, заслоняя лицо руками от дикого ветра, отряхиваясь от холодных крупинок снега. Шел напролом, не зная, куда и зачем, но каждый его шаг был наполнен такой решимостью, что, казалось бы, даже вьюга отступала перед этим упрямым ребенком.
Он был совсем один – один, на всем белом свете, никем не поддерживаемый, униженный и растоптанный, но он шел, преодолевая такие расстояния и преграды, какие не под силу было преодолеть даже взрослому и здоровому человеку.
Ему было все равно, куда он придет и когда погибнет. Он просто боролся, боролся с самой судьбой, с извечной болью, с собой самим – боролся так сильно, что в тот момент, если его и видела смерть, даже она отступила бы в своем порыве наброситься на столь беззащитную жертву.
И через какое-то время, сама буря признала свое поражение и затихла, открывая дорогу смелому страннику.
И Волчонок, каким бы ничтожным он себя ни считал, помнил это – и понимал, что весь этот путь он проделал сам, и, наверное, ему все-таки есть, чем гордиться.
Даниилу все больше казалось, что он теряет последние остатки разума. Он больше не мог связывать себя с обществом, хоть с кем-нибудь из людей. Он не мог больше понять ни себя, ни других. Он очень хотел любви, но больше не мог любить ни мужчин, ни женщин. Оба пола стали ему одинаково противны – и он не мог ничего изменить, потому что, по его мнению, у него был повод так к ним относиться.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |