Наш Санчо, снова разыгрывающий беллетриста для мелких буржуа и поселян, доказывает здесь, что, несмотря на многочисленные удары, полученные им еще у Сервантеса, он всегда оставался обладателем своей особенности и что эти удары скорее принадлежали к его "особенности". "Своим собственным" он является "в любое время и при всяких обстоятельствах", если он умеет обладать собой. Таким, образом, здесь особенность носит гипотетический характер и зависит от его рассудка, под которым он понимает рабскую казуистику. Этот рассудок становится затем также мышлением, когда он начинает "мыслить" о себе и своей "пользе", причем это мышление и эта мысленная "польза" составляют его мысленную "собственность". Дальше разъясняется, что он терпит удары "для собственной пользы", причем особенность опять-таки сводится к представлению "пользы", и он "терпит" дурное, чтобы не стать "собственником" "худшего". Впоследствии рассудок оказывается также "собственником" оговорки о "первом удобном случае", т. е. собственником простой reservatio mentalis141 и, наконец, "раздавив" - в предвосхищении идеи - "рабовладельца", он оказывается "собственником" этого предвосхищения, между тем как рабовладелец попирает его ногами в действительности, в настоящем. Если здесь он отождествляет себя со своим сознанием, которое стремится успокоить себя путем всякого рода мудрых сентенций, то под конец он отождествляет себя со своим телом, утверждая, что он вполне - как внешне, так и внутренне - остается "своим собственным", пока в нем сохранилась еще хоть искра жизни, хотя бы даже бессознательной. Такие явления, как треск "костей", содрогание мышц и т. д., - явления, которые при переводе с языка единственного естествознания на язык патологии могут быть обнаружены с помощью гальванизма на его трупе, если тотчас же снять его с виселицы, на которой он только что на наших глазах повесился, и которые могут быть обнаружены даже на мертвой лягушке, - эти явления служат ему здесь доказательством того, что он "целиком", "как внешне, так и внутренне", является еще "своим собственным", что он властен над собой. Тот самый факт, в котором обнаруживается власть и особенность рабовладельца, - именно, что бьют Его, а не кого-нибудь другого, что именно его кости "трещат", его мышцы содрогаются, причем Он бессилен изменить это, - этот факт служит здесь нашему святому доказательством его собственной особенности и власти. Значит, когда он подвергается суринамскому spanso bocko, когда он не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, ни вообще сделать какое бы то ни было движение, и вынужден терпеть все, что бы с ним ни делали, - при таких обстоятельствах его власть и особенность заключаются не в том, что он может распоряжаться своими членами, а в том, что это его члены. Свою особенность он спас здесь снова тем, что рассматривал себя всякий раз как носителя другого определения, - то как простое сознание, то как бессознательное тело (смотри "Феноменологию").
Святой Санчо "претерпевает" получаемую им порцию ударов, разумеется, с более достойным видом, чем действительные рабы. Сколько бы миссионеры, в интересах рабовладельцев, ни убеждали рабов, что они переносят удары "для своей же пользы", рабы не поддаются влиянию подобной болтовни. Они не руководствуются той холодной и трусливой рефлексией, которая утверждает, что в противном случае они "навлекут на себя худшее", они не воображают также, что "обманут своим терпением рабовладельца", - они, наоборот, издеваются над своими мучителями, смеются над их бессилием, над неспособностью рабовладельцев принудить их даже к смирению и подавляют всякие "стоны", всякую жалобу, пока им это еще позволяет физическая боль. (Смотри Шарль Конт, "Трактат о законодательстве".) Таким образом, они ни "внутренне", ни "внешне" не являются своими "собственниками", а лишь "собственниками" своего упорства, - иначе это можно выразить так: они не "свободны" ни "внутренне", ни "внешне", но свободны в одном отношении, а именно - "внутренне" свободны от самоунижения, чтo они показывают также и "внешне". Поскольку "Штирнер" получает побои, он является собственником побоев и, значит, он свободен от того, чтобы не быть побитым; эта свобода, это избавление принадлежит к его особенности.
Если святой Санчо видит отличительный признак особенности в оговорке насчет бегства при "первом удобном случае", а в своем, достигаемом таким путем, "освобождении" - "лишь следствие своего предшествующего эгоизма" (своего, т. е. согласного с собой эгоизма), то отсюда ясно, что он воображает, будто восставшие негры Гаити и беглые негры всех колоний хотели освободить не себя, а "Человека". Раб, решившийся добиться освобождения, должен уже подняться над той мыслью, что рабство, это - его "особенность". Он должен быть "свободным" от этой "особенности". Впрочем, "особенность" какого-нибудь индивида может состоять и в том, что он "отрекается" от себя. Если "кто-то" будет утверждать противоположное, то это значит, что он подходит к этому индивиду "с чуждым масштабом".
В заключение святой Санчо мстит за полученные удары следующим обращением к "собственнику" его "особенности" - к рабовладельцу:
"Моя нога не "свободна" от ударов господина, но это моя нога, и она неотъемлема. Пусть он оторвет ее от меня и присмотрится, овладел ли он моей ногой! У него в руках окажется только труп моей ноги, который настолько же не моя нога, насколько мертвая собака уже не собака" (стр. 208).
Но пусть он - Санчо, воображающий, будто рабовладелец желает иметь его живую ногу, вероятно, для собственного пользования, - пусть он "присмотрится", чтo у него еще осталось от "неотъемлемой" ноги. У него осталась лишь утрата его ноги, и он стал одноногим собственником своей оторванной ноги. Если ему приходится ежедневно восемь часов вертеть мельничное колесо, то с течением времени идиотом станет именно он, и идиотизм будет тогда его "особенностью". Пусть судья, приговоривший его к этому, "присмотрится", окажется ли еще у него "в руках" ум Санчо. Но бедному Санчо от этого пользы будет мало.
"Первая собственность, первое великолепие завоевано!"
Показав на этих, достойных аскета примерах - ценой немалых беллетристических издержек производства - различие между свободой и особенностью, наш святой совершенно неожиданно заявляет на стр. 209, что
"между особенностью и свободой зияет еще более глубокая пропасть, чем простое словесное различие".
Эта "более глубокая пропасть" заключается в том, что данное выше определение свободы повторяется в "различных превращениях", "преломлениях" и в многочисленных "эпизодических вставках". Из определения "Свободы" как "Избавления" вытекают вопросы: от чего должны быть свободны люди и т. д. (стр. 209); споры по поводу этого "от чего" (там же) (в качестве немецкого мелкого буржуа, он и здесь видит в борьбе действительных интересов только препирательства из-за определения этого "от чего", причем, разумеется, ему кажется очень странным, что "гражданин" не хочет быть свободным "от гражданства", стр. 210). Затем в следующей форме повторяется положение, что устранить какое-либо ограничение значит установить новое ограничение: "Стремление к определенной свободе всегда включает в себя стремление к новому господству", стр. 210 (мы узнаем при этом, что буржуа в революции стремились не к своему собственному господству, а к "господству закона" (смотри выше о либерализме); а за этим следует вывод, что никто не хочет избавиться от того, что ему "вполне по душе, например от неотразимого очарования взора возлюбленной" (стр. 211). Далее оказывается, что свобода, это - "фантом" (стр. 211), "сновидение" (стр. 212); затем попутно мы узнаем, что и "голос природы" тоже вдруг становится "особенностью" (стр. 213), но зато "голос бога и совести" надо считать "делом дьявола", причем автор кичливо заявляет: "Существуют же такие безбожные люди" (которые считают это делом дьявола); "что Вы с ними поделаете?" (стр. 213, 214). Но не природа должна определять Меня, а Я должен определять Свою природу, - продолжает свою речь согласный с собой эгоист. И моя совесть, это - тоже "голос природы".
В связи с этим оказывается также, что животное "идет по очень правильному пути" (стр. 214). Мы узнаем далее, что "свобода молчит о том, что должно произойти после Моего освобождения" (стр.215). (Смотри "Песнь песней Соломона".) Показ упомянутой выше "более глубокой пропасти" заканчивается тем, что святой Санчо повторяет сцену с побоями и высказывается на этот раз несколько яснее об особенности:
"Даже несвободный, даже закованный в тысячи цепей, Я все же существую, и притом - не только в будущем, не только в надежде, как это присуще свободе; даже в качестве презреннейшего из рабов Я существую - в настоящем" (стр. 215).
Таким образом, здесь он противопоставляет друг другу себя и "Свободу" как двух лиц, особенность же становится простым наличием, простым настоящим, и притом "презреннейшим" настоящим. Особенность оказывается здесь, следовательно, простым констатированием личного тождества. Штирнер, который уже выше превратил себя в "тайное полицейское государство", обернулся здесь паспортным управлением. "Да не будет что-либо утрачено" из "мира человека"! (Смотри "Песнь песней Соломона".)
Согласно стр. 218, можно также "потерять" свою особенность в результате "преданности", "покорности", хотя, согласно предыдущему, особенность не может прекратиться, пока мы вообще существуем, хотя бы и в самом "презренном" или "покорном" виде. Но разве "презреннейший" раб не есть в то же время "покорнейший"? Согласно одному из вышеприведенных описаний особенности, "потерять" свою особенность можно только потеряв свою жизнь.
На стр. 218 особенность как одна сторона свободы, как сила снова противопоставляется свободе как избавлению; и среди средств, при помощи которых Санчо, по его уверению, обеспечивает свою особенность, приводятся "лицемерие", "обман" (средства, которые применяет Моя особенность, ибо она должна была "покориться" условиям внешнего мира) и т. д., "ибо средства, которые Я применяю, согласуются с тем, чтo Я собой представляю". Мы уже видели, что среди этих средств главную роль играет отсутствие средств, как это между прочим видно также из его тяжбы с луной (смотри выше "Логику"). Затем, для разнообразия, свобода рассматривается как "самоосвобождение": "это значит, что Я могу обладать свободой лишь в той мере, в какой Я создаю ее Себе своей особенностью"; причем обычное для всех, особенно для немецких, идеологов определение свободы как самоопределения фигурирует здесь в виде особенности. Это поясняется затем на примере "овец", которые не получат никакой "пользы" от того, "что им будет дана свобода слова" (стр. 220). Насколько тривиально здесь его понимание особенности как самоосвобождения, видно хотя бы из повторения им избитых фраз насчет дарованной свободы, отпущения на волю, самоосвобождения и т. д. (стр. 220, 221). Противоположность между свободой как избавлением и особенностью как отрицанием этого избавления изображается также и поэтически:
"Свобода пробуждает Вашу злобу против всего, что Вам не присуще" (следовательно, она злобная особенность, или же, по мнению святого Санчо, желчные натуры вроде Гизо не имеют своей "особенности"? И разве, злобствуя против других, Я не наслаждаюсь Собой?); "эгоизм призывает Вас радоваться Себе самому, наслаждаться Самим собой" (значит, эгоизм - исполненная радости свобода; впрочем, мы уже познакомились с радостью и самонаслаждением согласного с собой эгоиста). "Свобода есть страстное томление и остается таковым" (точно страстное томление не есть тоже особенность, не есть самонаслаждение индивидов особого рода, а именно христианско-германских, - и неужели "будет утрачено" это томление?). "Особенность, это - действительность, которая сама собой устраняет всю ту несвободу, какая стоит преградой на Вашем собственном пути" (значит, пока несвобода не устранена, моя особенность остается особенностью, окруженной преградами. Для немецкого мелкого буржуа опять-таки характерно, что перед ним все ограничения и препятствия устраняются "сами собой", так как сам он для этого и пальцем не пошевельнет, а те ограничения, которые не устраняются "сами собой", он по привычке будет превращать в свою особенность. Заметим мимоходом, что здесь особенность выступает как действующее лицо, хотя впоследствии она принижается до степени простого описания ее собственника) (стр. 215).
Та же самая антитеза появляется снова в следующей форме:
"В качестве особенных, Вы в действительности избавлены от всего, а то, что остается у Вас, то Вы взяли сами, это - Ваш выбор и Ваша воля. Особенный, это - прирожденный свободный, свободный же - еще только ищущий свободы".
Однако на стр. 252 святой Санчо "допускает", "что каждый рождается в качестве человека, и, следовательно, в этом отношении все новорожденные равны между собой".
То, от чего Вы в качестве особенных не "избавились", это - "Ваш выбор и Ваша добрая воля", как, например, побои в рассмотренном выше примере с рабом. - Нелепая парафраза! Итак, особенность сводится здесь к фантастическому предположению, что святой Санчо добровольно принял и оставил при себе все то, от чего он не "избавился", - например, голод, если у него нет денег. Не говоря уже о множестве вещей, например о диалекте, золотушности, геморрое, нищете, одноногости, вынужденном философствовании, которые навязаны ему разделением труда, и т. д. и т. д., не говоря о том, что от него нисколько не зависит, "приемлет" ли он эти вещи или нет, он вынужден, - даже если мы на мгновение примем его предпосылки, - выбирать все же всегда только между определенными вещами, входящими в круг его жизни и отнюдь не созданными его особенностью. Например, в качестве ирландского крестьянина он может только выбирать, есть ли ему картофель или умереть с голоду, да и в этом выборе он не всегда свободен. Следует отметить в приведенной фразе также миленькое приложение, при помощи которого, как в юриспруденции, "принятие" отождествляется без всяких околичностей с "выбором" и "доброй волей". Впрочем, невозможно сказать ни в этой связи, ни вне ее, что понимает святой Санчо под "прирожденным свободным".
И разве внушенное ему чувство не является его - воспринятым им - чувством? И не узнаем ли мы на стр. 84, 85, что "внушенные" чувства вовсе не являются "собственными" чувствами? Впрочем, здесь обнаруживается, как мы видели уже у Клопштока (приведенного здесь в качестве примера), что "особенное" поведение отнюдь не совпадает с индивидуальным поведением, хотя, по-видимому, Клопштоку христианство "было вполне по душе" и нисколько "не стояло преградой на его пути".
"Собственнику нечего освобождаться, потому что он заранее отвергает все, кроме себя... Еще находясь в плену детского почитания, он работает уже над тем, чтобы "освободиться" от этого плена".
Так как носителю особенности нечего освобождаться, то он уже ребенком работает над тем, чтобы освободиться, и все это потому, что он, как мы видели, "прирожденный свободный". "Находясь в плену детского почитания", он рефлектирует уже свободно, т. е. особенно, над этой своей собственной плененностью. Но это не должно нас удивлять: мы видели уже в начале "Ветхого завета", каким вундеркиндом был этот согласный с собой эгоист.
"Особенность делает свое дело в маленьком эгоисте и создает ему желанную свободу".
Не "Штирнер" живет, а живет, "работает" и "создает" в нем "особенность". Мы узнаем здесь, что не особенность является описанием собственника, а собственник представляет собой лишь парафразу особенности.
"Избавление", как мы видели, явилось на своей высшей ступени избавлением от своего собственного Я, самоотречением. Мы видели также, что "избавлению" была противопоставлена "особенность" как утверждение себя самого, как своекорыстие. Но мы видели точно так же, что и само это своекорыстие было опять-таки самоотречением.
Некоторое время мы болезненно ощущали отсутствие "Святого". Но вдруг мы снова находим его стыдливо притаившимся в конце главы об особенности на стр. 224, где оно узаконяется при помощи следующего нового превращения:
"К вещи, которой Я своекорыстно занимаюсь" (или совершенно не занимаюсь), "Я отношусь иначе, чем к той, которой Я бескорыстно служу" (или же: которой Я занимаюсь).
Но святой Макс не довольствуется этой замечательной тавтологией, которую он "принял" по "выбору и доброй воле"; тут вдруг снова появляется на сцене давно забытый "некто", на сей раз в образе ночного сторожа, констатирующего тождество Святого, и заявляет, что он
"мог бы установить следующий признак: против первой вещи Я могу согрешить или совершить грех" (достопримечательная тавтология!), "другую же - только потерять по легкомыслию, оттолкнуть от Себя, лишиться ее, т. е. совершить глупость" (он, стало быть, может потерять себя по легкомыслию, может лишиться себя, - лишиться жизни). "Обе эти точки зрения применимы к свободе торговли, ибо" отчасти она признается на Святое, а отчасти - нет, иди, как это выражает сам Санчо более обстоятельно, "ибо отчасти она рассматривается как свобода, которая может быть предоставлена или отнята в зависимости от обстоятельств; отчасти же - как такая свобода, которую следует свято почитать при всех обстоятельствах (стр. 224, 225).
Санчо здесь снова обнаруживает "свое особенное" "проникновение" в вопрос о свободе торговли и о покровительственных пошлинах. Тем самым на него возлагается "призвание" - указать хоть один-единственный случай, когда свобода торговли почиталась "святой" 1) потому, что она "свобода", и 2) почиталась к тому же "при всех обстоятельствах". Святое может пригодиться для любой цели.
После того как особенность, посредством логических антитез и феноменологического "обладания-также-и-иной-определенностью", была, как мы видели, сконструирована из заранее обработанной для этого "свободы", - причем святой Санчо все, что пришлось ему по душе (например, побои), "отнес" за счет особенности, а то, что оказалось не по душе ему, он "отнес" за счет свободы, - после этого мы в заключение узнаем, что все это еще не была истинная особенность.
"Особенность, - читаем мы на стр. 225, - это вовсе не идея, вроде свободы и т. д., это только описание - собственника".
Мы увидим, что это "описание собственника" заключается в том, чтобы подвергнуть отрицанию свободу в трех приписанных ей святым Санчо преломлениях - либерализма, коммунизма и гуманизма, взять ее в ее истине и назвать потом этот процесс мысли - крайне простой, согласно вышеизложенной логике, - описанием действительного Я.
----
Вся глава об особенности сводится к банальнейшим самоприкрашиваниям, при помощи которых немецкий мелкий буржуа утешает себя насчет своего собственного бессилия. Подобно Санчо, он думает, что в борьбе буржуазных интересов против остатков феодализма и против абсолютной монархии в других странах все сводится только к принципам, к вопросу о том, от чего должен освободиться "Человек". (Смотри также выше о политическом либерализме.) Поэтому в свободе торговли он видит только свободу и, подобно Санчо, с необычайной важностью разглагольствует о том, должен ли "Человек" пользоваться "при всех обстоятельствах" свободой торговли или нет. А если его освободительные стремления терпят, чтo неизбежно при таких обстоятельствах, полный крах, то он, опять-таки подобно Санчо, утешает себя тем, что "Человек" или же он сам не может ведь "стать свободным от всего", что свобода - весьма неопределенное понятие, так что даже Меттерних и Карл X могли апеллировать к "истинной свободе" (стр. 210 "Книги"; при этом необходимо только заметить, что именно реакционеры, в особенности историческая школа и романтики, - опять-таки подобно Санчо, - усматривают истинную свободу в особенностях, например в особенностях тирольских крестьян и вообще в своеобразном развитии индивидов, а затем и местностей, провинций, сословий). - Мелкий буржуа утешает себя также тем, что если он в качестве немца и не свободен, то зато он вознагражден за все страдания своей бесспорной особенностью. Он - опять-таки как Санчо - не видит в свободе силу, которую он себе завоевывает, и поэтому объявляет свое бессилие силой.
Но то, что обыкновенный немецкий мелкий буржуа, утешая себя, говорит наедине с самим собой, в глубине души, - то берлинец провозглашает как необычайно тонкий ход мысли. Он гордится своей убогой особенностью и своим особенным убожеством.
5. Собственник
О том, как "Собственник" распадается на три "преломления": на "Мою силу", "Мое общение" и "Мое самонаслаждение", - смотри раздел об экономии Нового завета. Мы прямо перейдем к первому из этих преломлений.
А. Моя сила
Глава о силе имеет, в свою очередь, трихотомическую структуру, поскольку в ней идет речь: 1) о праве, 2) о законе и 3) о преступлении. Для того чтобы скрыть эту трихотомию, Санчо непомерно часто прибегает к "эпизоду". Мы приведем все содержание этой главы в виде таблицы, с необходимыми эпизодическими вставками.
I. Право
А. Канонизация вообще:
Примечание No 1. Читатель удивится, почему правая часть уравнения No 4 внезапно появляется в уравнении No 5 в виде левой части уравнения, правой частью которого является правая часть уравнения No 3, - так что на место "права" появляется вдруг, в левой части, "все существующее право". Это сделано с целью создать иллюзию, будто святой Санчо говорит о действительном, существующем праве, чтo, однако, ему и в голову не приходит. Он говорит о праве лишь постольку, поскольку оно представляется в качестве священного "предиката".
Примечание No 2. После того как право определено в качестве "чужого права", ему можно придать любые наименования, например "султанское право", "народное право" и т. д., смотря по тому, как святой Санчо хочет определить то Чужое, от которого он получает данное право. Это позволяет Санчо в дальнейшем сказать, что "чужое право дается природой, богом, народным избранием и т. д." (стр. 250), следовательно - "не Мной". Наивен лишь тот способ, с помощью которого наш святой, пользуясь синонимикой, пытается придать приведенным выше незамысловатым уравнениям видимость какого-то развития.
"Если какой-нибудь глупец признает Меня правым" (а что, если этот глупец, признающий его правым, он сам?), "то Я начинаю относиться недоверчиво к Моему праву" (в интересах "Штирнера" было бы желательно, чтобы так оно и было). "Но даже если мудрец признает Меня правым, то это не значит еще, что Я прав. Прав ли Я или нет, это совершенно не зависит от признания Моего права со стороны глупца или мудреца. Тем не менее Мы до сих пор стремились к этому праву. Мы ищем право и с этой целью обращаемся к суду... Но чего же Я ищу у этого суда? Я ищу султанского права, не Моего права, Я ищу чужого права... перед судом верховной цензуры Я ищу, следовательно, права цензуры" (стр. 244, 245).
В этом искусно сформулированном положении приходится удивляться ловкому применению синонимики. Признание кого-либо правым в смысле обычного словоупотребления отождествляется с признанием права в юридическом смысле. Еще изумительнее великая, способная сдвинуть горы с места вера в то, будто "к суду обращаются" ради удовольствия отстоять свое право, - вера, объясняющая суды из сутяжничества.
Наконец, примечательна также та хитрость, с какой тут Санчо - как выше в случае уравнения No 5 - заранее вносит контрабандным путем конкретные наименования, в данном случае "султанское право", чтобы тем решительней привлекать потом свою всеобщую категорию "чужого права".
Чужое право = Не Мое право.
Иметь ставшее Моим
чужое право = Не быть правым
= Не иметь никакого
права
= быть бесправным
(стр. 247).
Мое право = Не Твое право
= Твоя неправота.
Твое право = Моя неправота.
Примечание: "Вы желаете быть правыми против других" (следовало, собственно, сказать: быть по-своему правыми). "Этого Вы не сможете достигнуть, по отношению к ним Вы останетесь всегда "неправыми", ибо они не были бы Вашими противниками, если бы они тоже не были "по-своему" правы. Они всегда будут Вас "считать неправыми"... Если Вы остаетесь на почве права, то Вы остаетесь при - сутяжничестве" (стр. 248, 253).
"Рассмотрим, однако, этот вопрос еще с иной стороны". Достаточно обнаружив свои познания в области права, святой Санчо может теперь ограничиться тем, чтобы определить еще раз право как Святое и повторить по этому поводу некоторые из прилагавшихся уже ранее к Святому эпитетов, добавляя на сей раз слово - "право".
"Разве право не есть религиозное понятие, т. е. нечто Святое?" (стр. 247).
"Кто может спрашивать о "праве", если он не стоит на религиозной точке зрения?" (там же).
"Право "в себе и для себя". Значит, без отношения ко Мне? "Абсолютное право"! Значит, оторванное от Меня. - "Сущее в себе и для себя!" - Абсолютное! Вечное право, как вечная истина" - Святое (стр. 270).
"Вы отступаете в испуге перед другими, потому что Вам кажется, что рядом с ними Вы видите призрак права! (стр. 253).
"Вы бродите вокруг, чтобы склонить на свою сторону это привидение" (там же).
"Право - это причуда, внушенная привидением" (синтез двух вышеприведенных положений) (стр. 276).
"Право - это... навязчивая идея" (стр. 270).
"Право - это дух..." (стр. 244).
"Ибо право может быть даровано только духом" (стр. 275).
Теперь святой Санчо разъясняет еще раз то, что он уже разъяснял в Ветхом завете, а именно - чтo такое "навязчивая идея", с той только разницей, что здесь повсюду мелькает "право" в каче стве "другого примера" "навязчивой идеи".
"Право есть первоначально Моя мысль, или она" (!) "имеет свое начало во Мне. Но если она вырвалась у Меня" (vulgo142: улизнула от меня), "если "Слово" проявилось вовне, то оно стало плотью" (и святой Санчо может досыта наесться ею), "стало навязчивой идеей", - в силу чего вся штирнеровская книга состоит из "навязчивых идей", которые "вырвались" у него, но были нами пойманы и заключены в прославленное "заведение для исправления нравов". "Теперь Я уж не могу избавиться от мысли" (после того как мысль избавилась от него!); "как Я ни верчусь, она стоит передо Мной". (Косичка висит у него сзади.) "Таким образом, люди не сумели справиться с мыслью о "праве", которую они сами же создали. Их творение ушло из-под их власти. Это - абсолютное право, абсольвированное" (о, синонимика!) "и обособленное от Меня. Почитая его как Абсолютное, мы не можем поглотить его обратно, и оно лишает Нас творческой силы; творение переросло творца, оно существует в себе и для себя. Не дадим больше праву возможности разгуливать на свободе..." (мы тут же применим этот совет к самому этому предложению и посадим его на цепь до ближайшей надобности) (стр. 270).
Освятив, таким образом, право путем всевозможных испытаний водой и огнем и канонизировав его, святой Санчо тем самым уничтожил право.
"Вместе с абсолютным правом погибает само право, уничтожается одновременно и господство понятия права" (иерархия). "Ибо не нужно забывать, что над Нами искони властвовали понятия, идеи, принципы и что среди этих властителей понятие права или понятие справедливости играло одну из важнейших ролей" (стр. 276).
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |