"Мы уж как-нибудь столкуемся друг с другом, если только сойдемся на том, что впредь никто не должен дарить что-нибудь другому. Тогда Мы, пожалуй, дойдем и до того, что будем платить приличную цену даже калекам, старикам и больным, чтобы не дать им погибнуть от голода и нужды, ибо если Мы хотим, чтобы они жили. Мы должны заплатить за исполнение этого Нашего желания. Я говорю заплатить, - значит, имею в виду не жалкую милостыню".
Эта сентиментальная вставка насчет калек и т. д. должна показать, что бунтующие батраки Санчо "поднялись" уже до той высоты буржуазного сознания, на которой они не желают ничего дарить и получать в дар, считая, что достоинство и интересы двух вступающих в отношение сторон обеспечены, как только это отношение приняло форму купли-продажи.
За этим громовым воззванием народа, поднявшего бунт в воображении Санчо, следует практическое наставление в форме диалога между помещиком и его батраками, причем на этот раз хозяин ведет себя как Шелига, а батраки - как Штирнер. В этом практическом наставлении a priori184 конструируются на берлинский лад английские забастовки и французские коалиции рабочих.
Вожак батраков: "Что у Тебя есть?"
Помещик: "У Меня - имение в 1000 моргенов".
Вожак: "А Я Твой батрак и отныне буду обрабатывать Твою землю только за талер в день".
Помещик: "В таком случае Я найму другого".
Вожак: "Ты не найдешь никого, ибо Мы, батраки, не будем работать впредь на иных условиях, и если найдется кто-нибудь, кто согласится брать меньше, то пусть он остерегается Нас. Вот и служанка требует теперь столько же, и Ты не найдешь ни одной за более низкую плату".
Помещик: "Ну, в таком случае Я разорюсь!"
Батраки хором: "Не торопись! Столько, сколько Мы имеем, Ты уж наверно будешь иметь. А если нет, мы сделаем такую уступку, чтобы Ты мог жить, как Мы. - Никакого равенства!"
Помещик: "Но Я привык жить лучше!"
Батраки: "Мы ничего не имеем против этого, но это не Наше дело; если Ты можешь сберечь больше, пожалуйста. Неужели Мы должны наниматься за пониженную оплату, чтобы Ты мог жить в свое удовольствие?"
Помещик: "Но ведь Вам, необразованным людям, не нужно так много!"
Батраки: "Так вот Мы и будем брать несколько больше, чтобы иметь возможность получить образование, которое и Нам, чего доброго, может пригодиться".
Помещик: "Но если Вы разорите богачей, кто же будет оказывать поддержку искусствам и наукам?"
Батраки: "Ну, уж как-нибудь придется позаботиться об этом всем вместе. Мы сложимся, это даст кругленькую сумму. Вы, богачи, все равно покупаете теперь лишь самые пошлые книжки, плаксивые изображения мадонн или пару ловких ножек балерины".
Помещик: "О, злополучное равенство!"
Батраки: "Нет, дорогой, достопочтенный барин, никакого равенства! Мы желаем получить лишь то, чего Мы стоим, а если Вы стоите больше, то Вы и получите больше. Мы требуем лишь оценки по достоинству и надеемся показать себя достойными той цены, которую Вы будете платить".
В конце этого драматургического шедевра Санчо признается что здесь, во всяком случае, "требуется единодушие батраков". Как достигается это единодушие, остается неизвестным. Мы узнаем только, что батраки не собираются изменить как-нибудь существующие отношения производства и общения, а хотят лишь вынудить помещика отдать им то количество денег, на которое его траты превышают траты батраков. Наш благонамеренный простак не интересуется тем, что этот излишек, будучи распределен на всю массу пролетариев, даст каждому из них в отдельности сущий пустяк и нисколько не улучшит их положения. К какой ступени развития сельского хозяйства относятся эти героические батраки, мы узнаем тотчас же по окончании драмы, когда они превращаются в "домашних слуг". Они живут, следовательно, в условиях патриархата, когда разделение труда еще очень слабо развито и когда весь их заговор "достигнет своей конечной цели" тем, что помещик отведет их вожака в овин и отсчитает ему там столько-то ударов, - между тем как в более цивилизованных странах капиталист закончит дело таким образом, что закроет на некоторое время свое предприятие и предложит рабочим "прогуляться". Какой вообще практический смысл обнаруживает Санчо во всей конструкции своего художественного произведения, как строго он держится рамок правдоподобия, видно из его оригинальной идеи устроить стачку батраков, в особенности из его мысли о коалиции "служанок". И что за благодушие полагать, будто цена хлеба на мировом рынке будет зависеть от выставляемого этими восточно-померанскими батраками требования более высокой заработной платы, а не от отношения между спросом и предложением! Прямо-таки потрясающий эффект производит поразительный экскурс, который делают батраки по поводу новейшей художественной литературы, последней художественной выставки и модной балерины; этот экскурс поражает даже после неожиданного вопроса помещика насчет искусства и науки. Спорящие превращаются в друзей, лишь только они касаются этой литературной темы, и очутившийся в трудном положении помещик забывает даже на минуту о грозящем ему разорении, чтобы выказать свою dйvoыment185 по отношению к искусству и науке. В заключение бунтовщики уверяют его в своей порядочности и делают успокоительное заявление, что ими руководят не низменные интересы и не разрушительные тенденции, а чистейшие моральные мотивы. Они требуют только оценки по достоинству и клянутся своей честью и совестью, что окажутся достойными более высокой платы. Все это имеет единственную цель - обеспечить каждому Свое, свой честный и заслуженный заработок, "честно заработанное наслаждение". И нельзя, конечно, требовать от этих порядочных людей знания того факта, что плата, о которой идет речь, определяется состоянием рынка труда, а не нравственным возмущением нескольких литературно-образованных батраков.
Эти восточно-померанские бунтовщики так скромны, что, несмотря на свое "единодушие", открывающее перед ними совершенно иные возможности, предпочитают по-прежнему оставаться слугами, причем "талер поденной платы" есть наивысший предел их желаний. Вполне естественно поэтому, что не они поучают находящегося в их власти помещика, а он - их.
"Твердый дух" и "крепкое самосознание домашнего слуги" обнаруживается также в "твердом" и "крепком" языке, которым говорят он и его товарищи. "Чего доброго, - ну, уж - как-нибудь - придется позаботиться об этом всем вместе - кругленькая сумма - дорогой, достопочтенный барин - пожалуйста". Уже раньше в воззвании мы читали: "В случае надобности - ах - мы полагаем сделать - пожалуй - может статься, чего доброго и т. д.". - Можно подумать, что и батраки тоже взобрались на славного коня Клавиленьо.
Таким образом, весь крикливый "бунт" нашего Санчо сводится в последнем счете к стачке, но к стачке в необыкновенном смысле, - к стачке на берлинский лад. В то время как действительные стачки образуют в цивилизованных странах всегда лишь подчиненную часть рабочего движения, ибо более общее объединение рабочих приводит к другим формам движения, Санчо пытается свою мелкобуржуазную карикатуру на стачку представить в качестве последней и высшей формы всемирно-исторической борьбы.
Волны бунта выбрасывают нас теперь на берег земли обетованной, где течет молоко и мед, где каждый истинный израильтянин сидит под своей смоковницей и где занялась заря тысячелетнего царства "соглашения".
III. Союз
В разделе о бунте мы сперва познакомили читателя с бахвальством Санчо, а затем проследили "чистое деяние согласного с собой эгоиста" в его практическом виде. Переходя к "Союзу", мы поступим наоборот: сперва разберем предлагаемые нашим святым положительные установления, а затем попутно рассмотрим его иллюзии насчет этих установлений.
1) Земельная собственность
"Если мы не желаем более оставлять землю в руках земельных собственников, а хотим присвоить ее Себе, то с этой целью Мы объединяемся, образуем Союз, sociйtй" (общество), "которое объявляет Себя собственником; если Наш план удастся, земельные собственники перестанут быть таковыми". - "Земля" станет тогда "собственностью завоевателей... И эти взятые в массе отдельные индивиды будут обращаться с землей не менее произвольно, чем изолированный отдельный индивид, или так называемый propriйtaire186. Таким образом и в этом случае сохраняется собственность, и притом даже в форме "исключительности", поскольку человечество, это великое общество, исключает отдельного индивида из своей собственности, сдавая ему, может быть, только часть ее в аренду, в виде вознаграждения... Так это останется и так оно будет и впредь. То, в чем желают иметь свою долю все, будет отнято у индивида, желающего иметь это только для себя одного, и сделается общим достоянием. Каждый имеет в нем, как в общем достоянии, свою долю, и эта доля есть его собственность. Так и при наших старых отношениях дом, принадлежащий пяти наследникам, является их общим достоянием; пятая же доля дохода является собственностью каждого из них" (стр. 329, 330).
После того как наши храбрые бунтовщики образовали Союз, общество, и в таком виде завоевали себе участок земли - это "sociйtй", это юридическое лицо, "объявляет себя" "собственником". Во избежание недоразумения автор тут же прибавляет, что "это общество исключает отдельного индивида из собственности, сдавая ему, может быть, только часть ее в аренду, в виде вознаграждения". Таким-то образом святой Санчо присваивает себе и своему "Союзу" свое представление о коммунизме. Читатель помнит, конечно, что Санчо в своем невежестве упрекал коммунистов в том, будто они желают превратить общество в верховного собственника, который отдает отдельному индивиду его "достояние" в ленное владение.
Интересно, далее, какие надежды на "долю в общем достоянии" сулит Санчо своим молодцам. Несколько позже тот же самый Санчо говорит, опять-таки против коммунистов, следующее: "Принадлежит ли имущество совокупности людей, которые предоставляют Мне долю в этом имуществе, или же отдельным владельцам, для Меня это является в одинаковой степени принуждением, так как в обоих случаях Я бессилен что-либо сделать" (поэтому-то его "совокупная масса" "отнимает" у него то, что она не хочет оставить в его исключительном обладании, заставляя его тем самым весьма сильно почувствовать власть совокупной воли).
В-третьих, мы здесь снова встречаем "исключительность", в которой он так часто упрекал буржуазную собственность, жалуясь, что "ему не принадлежит даже тот жалкий клочок земли, на котором он топчется": он имеет скорее только право и возможность корпеть на этом клочке в качестве жалкого, забитого барщинного крестьянина.
В-четвертых, Санчо присваивает себе здесь ленную систему, которую он, к своему великому огорчению, открыл во всех формах общества, существовавших до сих пор в действительности или же только в проекте. Его "общество" завоевателей ведет себя приблизительно так, как вели себя "союзы" полудиких германцев, которые завоевали римские провинции и завели там грубый ленный строй, еще сильно пропитанный старым племенным бытом. Оно дает каждому отдельному индивиду клочок земли "в виде вознаграждения". На той ступени, на которой находятся Санчо и германцы шестого столетия, ленная система действительно совпадает еще во многих отношениях с системой "вознаграждения".
Само собой разумеется, впрочем, что восстанавливаемая здесь нашим Санчо племенная собственность должна будет очень скоро снова привести к существующим теперь отношениям. Санчо сам это чувствует, что видно из его восклицания: "Так это останется и" (чудесное И!) "так будет и впредь". А в заключение, приводя свой замечательный пример с домом, принадлежащим пяти наследникам, он доказывает, что ему и в голову не приходит выйти из рамок наших старых отношений. Весь его план организации земельной собственности преследует только одну цель - привести нас окольным историческим путем обратно к мелкобуржуазной наследственной аренде и к семейной собственности немецких имперских городов.
Относительно наших старых, т. е. существующих теперь, отношений Санчо усвоил себе только ту юридическую бессмыслицу, что отдельные индивиды, или propriйtaires, обращаются с земельной собственностью "произвольно". В "Союзе" этот воображаемый "произвол" будет осуществляться "обществом". Для "Союза" столь безразлично, что будет с землею, что, "может быть", "общество" сдаст в аренду отдельным индивидам клочки земли, а, может быть, и нет. Все это совершенно безразлично. - То, что с определенной организацией земледелия неразрывно связана определенная форма деятельности, подчиненная определенной ступени разделения труда, - этого Санчо, конечно, не может знать. Но всякий другой человек отлично видит, как мало способны проектируемые здесь Санчо мелкие барщинные крестьяне на то, чтобы "каждый из них сделался всемогущим Я", и как мало сходства между их собственностью на жалкие клочки земли и столь прославленной "собственностью на все". В действительном мире общение индивидов зависит от их способа производства, и поэтому санчевское "может быть" совершенно опрокидывает - может быть - весь его Союз. Но, "может быть", или, вернее, не подлежит сомнению, здесь обнаруживается настоящий взгляд Санчо на форму общения в Союзе, именно тот взгляд, что эгоистическое общение имеет своей основой Святое.
Санчо демонстрирует здесь первое "учреждение" своего будущего Союза. Бунтовщики, стремившиеся стать "свободными от государственного строя", "сами устраиваются", "выбирая" себе "строй" земельной собственности. Мы видим, что Санчо был прав, не связывая с новыми "установлениями" никаких блестящих надежд. Но мы видим вместе с тем, что он занимает видное место в ряду "социальных талантов" и "необычайно изобретателен в области общественных учреждений".
2) Организация труда
"Организация труда касается лишь таких работ, которые могут быть сделаны для Нас другими, - таковы, например, убой скота, землепашество и т. д.; прочие работы остаются эгоистическими, ибо, например, никто не может сочинить за Тебя Твои музыкальные произведения, завершить сделанные тобой наброски картин и т. д. Никто не может создать произведения Рафаэля вместо его самого. Это - работы единственного индивида, и их может выполнить только этот единственный, между тем как первые следует назвать человеческими работами" (на стр. 356 это отождествляется с "общеполезными" работами), "так как собственное играет здесь ничтожную роль и чуть ли не каждый человек может быть обучен им" (стр. 355).
"Относительно человеческих работ Нам всегда полезно сговориться, чтобы они не отнимали всего нашего времени и всей нашей силы, как это имеет место при конкуренции... Но для кого, однако, должно быть выиграно время? Для чего человеку нужно больше времени, чем это необходимо для восстановления его истощившейся рабочей силы? На это коммунизм не дает ответа. Для чего? Для того чтобы наслаждаться собой в качестве Единственного, сделав свое дело в качестве человека" (стр. 356, 357).
"Посредством труда Я могу выполнять обязанности президента, министра и т. д. Для этих должностей требуется только общее образование, именно такое образование, которое всем доступно... Но если каждый в состоянии занимать эти должности, то лишь единственная, свойственная только отдельному индивиду сила придает им, так сказать, жизнь и значение. Если какой-нибудь индивид исполняет свои обязанности не как обыкновенный человек, а вкладывает в них силу своей единственности, то его нельзя считать оплаченным, если его будут оплачивать только как чиновника или как министра. Если он заслуживает Вашей благодарности и если Вы хотите сохранить для себя эту достойную благодарности силу Единственного, то Вы должны оплачивать его не просто как человека, делающего лишь нечто человеческое, но как человека, выполняющего нечто единственное" (стр. 362, 363).
"Если Ты в состоянии доставлять радость тысячам людей, то тысячи станут оплачивать Тебя за это; ведь от Тебя зависит прекратить свою деятельность, и поэтому они должны платить Тебе за нее" (стр. 351).
"Нельзя установить общего тарифа для оплаты Моей единственности, как это можно сделать для тех работ, которые Я выполняю в качестве человека. Только для этих последних работ и может быть установлен тариф. Поэтому устанавливайте всеобщий тариф для человеческих работ, но не лишайте Вашей единственности того, что ей следует по заслугам" (стр. 363).
В качестве примера организации труда в "Союзе" на стр. 365 приводятся упомянутые уже выше общественные хлебопекарни. В условиях предположенного выше вандальского парцеллирования эти общественные учреждения должны быть настоящим чудом.
Сперва нужно организовать человеческий труд и тем самым сократить его таким образом, чтобы брат штраубингер мог затем, рано закончив свою работу, "наслаждаться собой в качестве Единственного" (стр. 357); а на стр. 363 "наслаждение" Единственного сводится уже к его дополнительному заработку. - На стр. 363 жизнедеятельность Единственного появляется уже не напоследок, не после человеческой работы, - здесь говорится, что и человеческую работу можно выполнять как единственную, и в таком случае за нее требуется дополнительное вознаграждение. Ведь иначе Единственный, который интересуется вовсе не своей единственностью, а более высокой оплатой, мог бы положить под сукно свою единственность и назло обществу довольствоваться ролью обыкновенного человека, сыграв в то же время дурную шутку над самим собой.
Согласно стр. 356 человеческая работа совпадает с общеполезной, а согласно стр. 351 и 363 - единственная работа обнаруживается именно в том, что она, в качестве общеполезной, или, по крайней мере, полезной многим людям, оплачивается дополнительно.
Итак, организация труда в "Союзе" заключается в отделении человеческой работы от единственной работы, в установлении тарифа для первой и в выклянчивании прибавки для второй. Эта прибавка является опять-таки двоякой: во-первых, за единственное выполнение человеческой работы и, во-вторых, за единственное выполнение единственной работы; это требует особенно сложной бухгалтерии, так как то, что вчера было единственной работой (например, прядение хлопчатобумажной нити No 200), становится сегодня человеческой работой, и так как единственное выполнение человеческих работ требует постоянного самошпионажа в собственных интересах и всеобщего шпионажа в общественных интересах. Таким образом, весь этот великий организационный план сводится к совершенно мелкобуржуазному усвоению закона спроса и предложения, который существует в настоящее время и излагался всеми экономистами. Санчо мог бы найти уже у Адама Смита объяснение, - а у американца Купера количественную формулировку - закона, по которому определяется цена тех видов труда, которые он считает единственными, например труда танцовщицы, выдающегося врача или адвоката. Новейшие экономисты объяснили на основании этого закона высокую оплату того, что они называют travail improductif187, и низкий заработок сельскохозяйственных поденщиков, как и вообще все неравенства в заработной плате. Так с божьей помощью мы снова пришли к конкуренции, но столь захудалой, что Санчо может предлагать установление таксы, нормирование заработной платы в законодательном порядке, как это имело место некогда в XIV и XV столетиях.
Следует упомянуть еще, что идея, которую выдвигает здесь Санчо, встречается также, как нечто совершенно новое, у господина мессии - доктора Георга Кульмана из Гольштейна.
То, чту Санчо называет здесь человеческими работами, это, за вычетом его бюрократических фантазий, то же самое, чту обычно понимают под машинным трудом и что по мере развития промышленности все более перекладывается на машины. Правда, в "Союзе", при наличии изображенной только что организации землевладения, применение машин невозможно, и поэтому согласные с собой барщинные крестьяне предпочитают приходить к соглашению друг с другом насчет этих работ. Что касается "президентов" и "министров", то Санчо - this poor localized being188, употребляя выражение Оуэна, - судит о них лишь по непосредственно окружающей его среде.
Здесь, как и везде, Санчо не везет с его практическими примерами. Так, он думает, что "никто не может сочинить за Тебя Твои музыкальные произведения, завершить сделанные Тобой наброски картин. Никто не может создать произведения Рафаэля вместо него самого". Однако Санчо мог бы знать, что не сам Моцарт, а другой композитор сочинил большую часть моцартовского "Реквиема" и довел его до конца, что Рафаэль "выполнил" сам лишь ничтожную долю своих фресок.
Он воображает, будто так называемые организаторы труда хотели организовать всю деятельность каждого индивида, между тем как именно у них проводится различие между непосредственно производительным трудом, который должен быть организован, и не непосредственно производительным трудом. Что касается этих последних видов труда, то организаторы вовсе не думали, как воображает Санчо, будто каждый должен выполнять труд Рафаэля, - они полагали только, что каждый, в ком сидит Рафаэль, должен иметь возможность беспрепятственно развиваться. Санчо воображает, будто Рафаэль создал свои картины независимо от разделения труда, существовавшего в то время в Риме. Бели бы он сравнил Рафаэля с Леонардо да Винчи и Тицианом, то увидел бы, насколько художественные произведения первого зависели от тогдашнего расцвета Рима, происшедшего под флорентийским влиянием, произведения Леонардо - от обстановки Флоренции, и позднее произведения Тициана - от развития Венеции, имевшего совершенно иной характер. Рафаэль, как и любой другой художник, был обусловлен достигнутыми до него техническими успехами в искусстве, организацией общества и разделением труда в его местности и, наконец, разделением труда во всех странах, с которыми его местность находилась в сношениях. Удастся ли индивиду вроде Рафаэля развить свой талант, - это целиком зависит от спроса, который, в свою очередь, зависит от разделения труда и от порожденных им условий просвещения людей.
Провозглашая единственность научного и художественного труда, Штирнер стоит здесь еще гораздо ниже уровня буржуазии" Уже сейчас признано необходимым организовать эту "единственную" деятельность. У Ораса Верне не хватило бы времени для создания и десятой доли его картин, "ели бы он их рассматривал как работы, которые "способен выполнить только этот Единственный". Огромный спрос в Париже на водевили и романы вызвал к жизни организацию труда для их производства - организацию, которая дает во всяком случае нечто лучшее, чем ее "единственные" конкуренты в Германии. В астрономии такие люди, как Араго, Гершель, Энке и Бессель, сочли необходимым сорганизоваться для совместных наблюдений и только после этого получили некоторые сносные результаты. В историографии "Единственный" абсолютно не в состоянии сделать хоть что-нибудь, и французы и в этой области уже давно перегнали остальные народы благодаря организации труда. Впрочем, ясно, что все эти организации, основанные на современном разделении труда, все еще приводят лишь к крайне ограниченным результатам, представляя собой шаг вперед лишь по сравнению с существовавшей до сих пор узкой обособленностью.
Кроме того, необходимо еще обратить особое внимание на то, что Санчо смешивает организацию труда с коммунизмом и даже удивляется, почему "коммунизм" не дает ему ответа на его сомнения по поводу этой организации. Так гасконский деревенский парень удивляется тому, что Араго не может ему сказать, на какой звезде воздвиг свой престол господь бог.
Исключительная концентрация художественного таланта в отдельных индивидах и связанное с этим подавление его в широкой массе есть следствие разделения труда. Если бы даже при известных общественных отношениях каждый индивид был отличным живописцем, то это вовсе не исключало бы возможности, чтобы каждый был также и оригинальным живописцем, так что и здесь различие между "человеческим" и "единственным" трудом сводится к простой бессмыслице. Во всяком случае при коммунистической организации общества отпадает подчинение художника местной и национальной ограниченности, целиком вытекающее из разделения труда, а также замыкание художника в рамках какого-нибудь определенного искусства, благодаря чему он является исключительно живописцем, скульптором и т. д., так что уже одно название его деятельности достаточно ясно выражает ограниченность его профессионального развития и его зависимость от разделения труда. В коммунистическом обществе не существует живописцев, существуют лишь люди, которые занимаются и живописью как одним из видов своей деятельности.
Организация труда, как ее понимает Санчо, ясно показывает, что все эти философские рыцари "субстанции" довольствуются попросту фразами. Столь прославляемое всеми ими подчинение "субстанции" "субъекту", низведение "субстанции", господствующей над "субъектом", до роли простой "акциденции" этого субъекта, оказывается на поверку "пустой болтовней". Поэтому они поступают благоразумно, не желая остановиться подольше на разделении труда, на материальном производстве и материальном общении, от которых как раз и зависит подчинение индивидов определенным отношениям и определенному роду деятельности. У них вообще все дело сводится к тому, чтобы сочинять новые фразы для истолкования существующего мира, - фразы, которые тем определенней принимают характер смехотворного бахвальства, чем больше эти люди воображают себя поднявшимися высоко над миром и чем больше они противопоставляют себя миру. Прискорбным примером этого и является Санчо.
3) Деньги
"Деньги - это товар, и притом - это существенное средство или богатство, ибо они предохраняют богатство от окостенения, сохраняют его в текучем виде и содействуют его обращению. Если вы знаете лучшее средство обмена, то отлично; но это опять-таки будет некоторой разновидностью денег" (стр. 364).
На стр. 353 деньги определяются как "ходкая или курсирующая собственность".
Итак, в "Союзе" сохраняются деньги, эта чисто общественная собственность, которая лишена всего индивидуального. Что Санчо находится целиком в плену у буржуазных воззрений, показывает его вопрос о лучшем средстве обмена. Он, следовательно, сперва предполагает, что средство обмена вообще необходимо, а затем утверждает, что он не знает другого средства обмена кроме денег. Он нисколько не задумывается над тем, что всякое судно, всякая железная дорога, служащие для перевозки товаров, являются тоже средствами обмена. Поэтому, чтобы не говорить просто о средстве обмена, а говорить специально о деньгах, он вынужден привлечь к рассмотрению и остальные определения денег: то, что они всеобщее, ходкое и курсирующее средство обмена, что они сохраняют в текучем виде всякую собственность, и т. д. Вместе с этим появляются и те экономические определения, которых Санчо не знает, но которые как раз и конституируют деньги, а с ними также и все нынешнее состояние, классовое хозяйство, господство буржуазии и т. д.
Но сначала мы узнаем кое-что о весьма своеобразном - ходе денежных кризисов в "Союзе".
Возникает вопрос:
"Откуда взять деньги?... Платят не деньгами, - ведь может наступить и недостаток в деньгах, - а своим состоянием, благодаря которому мы только и являемся состоятельными... Не деньги вредят Вам, а Ваша несостоятельность, Ваша неспособность взять их".
И вот нам преподносится моральное наставление:
"Докажите Свою состоятельность, подтянитесь - и у Вас не будет недостатка в деньгах, в Ваших деньгах, в деньгах Вашей чеканки... Знай, что у Тебя столько денег, сколько у Тебя власти, ибо Ты имеешь цену, какую Ты Себе завоевал" (стр. 353, 364).
Во власти денег, в обособлении всеобщего средства обмена в качестве самостоятельной силы как по отношению к обществу, так и по отношению к отдельному индивиду, проявляется вообще наиболее ярко факт подобного обособления отношений производства и общения. Санчо, следовательно, по обыкновению, ровно ничего не знает о связи денежных отношений со всем производством и общением. Как добрый бюргер, он спокойно оставляет в силе деньги, что и не может быть иначе при его понимании разделения труда и организации землевладения. Для согласного с собой эгоиста вещественная власть денег, которая ярко обнаруживается в денежных кризисах, угнетая - в виде перманентного безденежья - мелкого буржуа, "питающего страсть к покупкам", также весьма неприятный факт. Чтобы выйти из затруднения, наш эгоист переворачивает ходячее представление мелкого буржуа, создавая этим видимость, будто отношение индивидов к власти денег есть нечто зависящее только от воли и поведения. Этот удачный оборот мысли дает ему затем возможность обратиться к ошеломленному и уже и без того обескураженному безденежьем мелкому буржуа с моральной проповедью, уснащенной синонимикой, этимологией и перегласовкой, отметая таким образом без всяких околичностей все неудобные вопросы о причинах денежной нужды.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |