Святой Санчо, сев на своего конька, обнаруживает свою ученость в области истории права тем, что начинает спорить с Прудоном из-за "кости". Прудон, - говорит он, -
"пытается уверить нас, что общество есть первоначальный владелец и единственный собственник права, не подлежащего давности; что по отношению к обществу так называемый собственник стал вором; что поэтому, если оно отнимает у какого-нибудь нынешнего собственника его собственность, то оно не похищает у него ничего, так как оно лишь реализует свое не подлежащее давности право. Вот куда может завести призрак общества как юридического лица" (стр. 330, 331).
В противоположность этому Штирнер старается "уверить" нас (стр. 340, 367, 420 и др.), что мы, т. е. неимущие, подарили собственникам их собственность из неведения, трусости или же по доброте сердечной и т. д., и призывает нас к тому, чтобы мы взяли назад свой подарок. Между обоими "уверениями" разница та, что Прудон основывается на историческом факте, а святой Санчо только "вбил себе нечто в голову", чтобы придать делу "новый оборот". В действительности же новейшие исследования по истории права установили, что как в Риме, так и у германских, кельтских и славянских народов развитие собственности имело исходным пунктом общинную или племенную собственность и что настоящая частная собственность повсюду возникла путем узурпации; этого святой Санчо, разумеется, не мог извлечь из осенившей его глубокой мысли, что понятие права есть понятие. По отношению к юристам-догматикам Прудон был вполне прав, подчеркивая этот факт и вообще борясь с ними при помощи их же собственных предпосылок. "Вот куда может завести призрак" понятия права как понятия. Прудону по поводу его вышеприведенного положения можно было бы возражать лишь в том случае, если бы он защищал более раннюю и грубую форму собственности против частной собственности, развившейся из этой первобытной общности [Gemeinwesen]. Санчо резюмирует свою критику Прудона в форме высокомерного вопроса:
"К чему так сентиментально взывать, подобно ограбленному бедняку, к чувству сострадания?" (стр. 420).
Очевидно, сентиментальность, - которой, впрочем, вовсе нет у Прудона, - дозволена только по отношению к Мариторнес. Санчо действительно воображает, что он - "целостный человек" по сравнению с таким верующим в привидения субъектом, как Прудон. Оя считает революционным свой напыщенный канцелярский стиль, которого устыдился бы даже Фридрих-Вильгельм IV. "Блаженны верующие!"
На стр. 340 мы узнаем, что
"все попытки создать разумные законы касательно собственности изливались из лона любви в пустынное море определений".
Сюда же относится не менее забавная фраза:
"Существовавшее до сих пор общение основывалось на любви, на взаимной внимательности, на заботе друг о друге" (стр. 385).
Святой Санчо поражает здесь самого себя удивительным парадоксом насчет права и общения. Но если мы вспомним, что под "любовью" он понимает любовь к "Человеку", вообще к чему-то, существующему в себе и для себя, ко Всеобщему, что он понимает под ней отношение к индивиду или вещи как к сущности, к Святому, - то эта блестящая видимость развеется в прах. Вышеприведенные изречения оракула сведутся тогда к старым, изрядно наскучившим нам на протяжении всей "Книги" тривиальностям, к тому, что две вещи, о которых Санчо ничего не знает, - а именно существовавшее до сих пор право и существовавшее до сих пор общение, - являются воплощениями "Святого" и что вообще до сих пор только "понятия господствовали над миром". Отношение к Святому, обычно называемое "уважением", можно иногда величать также и "любовью". (Смотри "Логику".)
Приведем только один пример того, как святой Санчо превращает законодательство в любовную связь, а торговые дела - в любовную интригу:
"В одном регистрационном билле относительно Ирландии правительство внесло предложение предоставить избирательное право только тем, кто платит пять фунтов стерлингов налога в пользу бедных. Следовательно тот, кто подает милостыню, приобретает политические права или же становится в некоторых странах рыцарем ордена лебедя" (стр. 344).
Заметим здесь прежде всего, что этот "регистрационный билль", дающий "политические права", был муниципальным или корпоративным биллем или же, выражаясь более понятным для Санчо языком, "городовым положением", которое могло давать не "политические права", а лишь городские права, избирательные права для выбора местных должностных лиц. Во-вторых, Санчо, занимающийся переводом Мак-Куллоха, должен был бы все-таки знать, что значит to be assessed to the poor-rates at five pounds. Это вовсе не значит "платить пять фунтов налога в пользу бедных", а значит быть внесенным в списки плательщиков этого налога в качестве жильца дома, наем которого обходится ежегодно в пять фунтов. Наш берлинский простак не знает, что налог в пользу бедных в Англии и Ирландии есть местный налог, имеющий различные размеры в разных городах и в разные годы, так что просто невозможно было бы связать какое-нибудь право с уплатой этого налога в определенном размере. Наконец, Санчо думает, будто английский и ирландский налог в пользу бедных, это - "милостыня"; в действительности же эти деньги служат средством для прямой и открытой наступательной войны, которую господствующая буржуазия ведет против пролетариата. Из них покрываются расходы на содержание работных домов, которые, как известно, являются мальтузианским средством для отпугивания от пауперизма. Мы видим, как Санчо "переносится из лона любви в пустынное море определений".
Заметим мимоходом, что немецкая философия, вследствие того, что единственной исходной точкой она считала сознание, неизбежно должна была завершиться моральной философией, где различные герои ломают копья из-за истинной морали. Фейербах любит человека во имя человека, святой Бруно любит его потому, что он этого "заслуживает" (Виганд, стр. 137), а святой Санчо, проникнутый сознанием своего эгоизма, любит "каждого", ибо так ему угодно ("Книга", стр. 387).
Мы уже видели выше - в первом рассуждении, - как мелкие земельные собственники, исполненные уважения, выключили себя из крупной земельной собственности. Это самоисключение из чужой собственности, из-за почтения к ней, изображается вообще как характерная особенность буржуазной собственности. Из этой особенности Штирнер умудряется объяснить себе, почему
"внутри буржуазного строя, несмотря на то, что согласно его принципу каждый должен быть собственником, большинство не имеет ровным счетом ничего" (стр. 348). Это "происходит оттого, что большинство радуется уже одной возможности быть вообще владельцами, хотя бы только какой-нибудь пары тряпок" (стр. 349).
Что "большинство людей" обладает лишь "какой-нибудь парой тряпок", Шелига считает вполне естественным последствием их любви к тряпкам.
Стр. 343: "Итак, я всего лишь владелец? Нет, это до сих пор были владельцы, которые обеспечивали себе обладание своим клочком земли тем, что позволяли и другим владеть каким-нибудь клочком; теперь же все принадлежит Мне, Я - собственник всего, в чем Я нуждаюсь и чем Я могу овладеть".
Подобно тому как выше Санчо заставил мелких земельных собственников почтительно выключить себя из крупной собственности, а теперь заставляет каждого из них выключить себя из собственности другого, - так он мог бы далее, переходя к деталям, выключить торговую собственность из земельной, фабричную из собственно торговой и т. д., - все это на основе уважения - и прийти таким образом к совершенно новой политической экономии на базе Святого. И тогда ему останется только выбить из головы уважение, чтобы одним ударом покончить с разделением труда и вытекающей отсюда формой собственности. Образец этой новой политической экономии Санчо дает на стр. 128 "Книги", где он покупает иголку не у shopkeeper171, а у уважения, не на деньги, уплачиваемые shopkeeper, а на уважение, которым он платит иголке. Впрочем, догматическое самовыключение каждого индивида из чужой собственности, с которым воюет Санчо, это - чисто юридическая иллюзия. При современном способе производства и общения каждый наносит удары этой иллюзии, думая как раз о том, как бы выключить всех других индивидов из принадлежащей им собственности. Как дело обстоит со штирнеровской "собственностью на все", - ясно уже из придаточного предложения: "в чем Я нуждаюсь и чем Я могу овладеть". Он сам разъясняет это подробно на стр. 353: "Если Я скажу: Мне принадлежит мир, то это, собственно говоря, тоже пустая болтовня, имеющая смысл лишь постольку, поскольку Я не уважаю чужой собственности", итак поскольку неуважение к чужой собственности составляет его собственность.
Столь дорогая сердцу нашего Санчо частная собственность огорчает его именно своей исключительностью, без которой она была бы бессмыслицей, - его огорчает тот факт, что помимо него имеются еще другие частные собственники. Ведь чужая частная собственность священна. Мы увидим, каким образом он в своем "Союзе" справляется с этим бедствием: мы убедимся, что его эгоистическая собственность, собственность в необыкновенном смысле, есть не что иное, как преображенная его всеосвящающей фантазией обыкновенная, или буржуазная, собственность.
Закончим следующей соломоновой мудростью:
"Если люди достигнут того, что они потеряют уважение к собственности, то каждый будет обладать собственностью... тогда [союзы и в этом отношении умножат средства отдельного индивида и обеспечат его завоеванную собственность" (стр. 342)].
[Рассуждение No 3. О конкуренции в обыкновенном и необыкновенном смысле.]
Однажды утром автор этого рассуждения, нарядившись в подобающий костюм, отправился к г-ну министру Эйххорну:
"Так как с фабрикантом ничего не выходит" (так как г-н министр финансов не дал ему ни места, ни денег для постройки собственной фабрики, а г-н министр юстиции не разрешил отнять фабрику у фабриканта - смотри выше о буржуазной собственности), "то Я решил конкурировать вон с тем профессором права; он ведь простофиля, и Я, знающий во сто раз больше, чем он, добьюсь, что его аудитория опустеет". - "Но, друг мой, учился ли Ты в университете и получил ли ты ученую степень?" - "Нет, но что же из этого? Я полностью овладел теми познаниями, которые необходимы для преподавательской деятельности". - "Мне очень жаль, но в этом деле нет свободы конкуренции. Я не имею ничего против тебя лично, но не хватает самого существенного - докторского диплома, а Я, государство, требую диплом". - "Так вот какова, значит, свобода конкуренции, - вздохнул автор, - лишь государство, Мой господин, дает мне возможность конкурировать". После чего, удрученный, он вернулся к себе домой (стр. 347).
В развитых странах ему бы не пришло в голову испрашивать у государства разрешения конкурировать с профессором права. Но раз он обращается к государству как к работодателю и требует у него вознаграждения, т. е. заработной платы, следовательно сам вступает в отношения конкуренции, то после его известных уже нам рассуждений о частной собственности и privati172, общинной собственности, пролетариате, lettres patentes173, государстве и status174 и т. д. вряд ли можно предполагать, что ему "повезет". Судя по его прошлым подвигам, государство может назначить его, в лучшем случае, пономарем (custos)175 "Святого" в каком-нибудь захолустном померанском государственном имении.
Для развлечения мы можем "эпизодически вставить" здесь великое открытие Санчо, что между "бедными" и "богатыми" "такое же различие" "как между состоятельными и несостоятельными" (стр. 354).
Пустимся теперь снова в "пустынное море" штирнеровских "определений" конкуренции:
"С конкуренцией связано не столько" (о, "Не Столько"!) "намерение сделать дело по возможности лучше, сколько намерение сделать его по возможности доходным, выгодным. Поэтому люди изучают какую-нибудь науку ради будущей должности (изучение ради куска хлеба), овладевают искусством низкопоклонства и лести, рутиной и деловыми навыками, работают для виду. Поэтому люди, если по видимости и заботятся как будто о добрых деяниях, то в действительности имеют в виду лишь выгодные махинации и наживу. Конечно, никто не хочет быть цензором, но зато всякий хочет получить повышение... всякий боится перемещения, а тем более отставки" (стр. 354, 355).
Пусть наш простак отыщет учебник политической экономии, в котором хотя бы какой-либо теоретик утверждал, что при конкуренции вся суть в "добрых деяниях" или же в том, чтобы "сделать дело по возможности лучше", а не в том, чтобы "сделать его по возможности доходным". Впрочем, в любой книге этого рода он может найти, что при строе частной собственности, разумеется, "лучше всего" "обделывает дело" наиболее развитая конкуренция, - как например в Англии. Мелкое торговое и промышленное мошенничество процветает лишь в условиях ограниченной конкуренции, среди китайцев, немцев и евреев, вообще среди, разносчиков и мелких лавочников. Но наш святой даже не упоминает о торговле в разнос; он знает только конкуренцию сверхштатных чиновников и референдариев, обнаруживая все черты образцового королевско-прусского мелкого чиновника. С таким же успехом он мог бы привести в качестве примера конкуренции соревнование между придворными всех времен из-за милости государя, но это лежит слишком уж далеко за пределами его мелкобуржуазного кругозора.
После этих поразительных приключений со сверхштатными чиновниками, казначеями и регистраторами происходит великое приключение святого Санчо с знаменитым конем Клавиленьо, предсказанное пророком Сервантесом в Новом завете, в XLI главе. Санчо садится на волшебного коня политической экономии и определяет минимум заработной платы при помощи "Святого". Правда, и здесь он обнаруживает свою прирожденную робость и сначала отказывается сесть на летающего коня, уносящего его далеко выше туч, в область, "где рождаются град, снег, гром и молния". Но "герцог", т. е. "государство", ободряет его, и вслед за тем как уселся в седло более смелый и опытный Дон Кихот-Шелига, наш храбрый Санчо также взбирается на лошадиный круп. И как только рука Шелиги повернула винт на голове коня, конь тотчас же взвился высоко в воздух, и все дамы - в особенности Мариторнес - закричали им вслед: "Пусть согласный с собой эгоизм сопровождает Тебя, мужественный рыцарь, и Тебя, еще более мужественный оруженосец, и да удастся вам освободить нас от призрака Маламбруно, от "Святого". Но только сохраняй равновесие, мужественный Санчо, чтобы не упасть и чтобы с Тобой не произошло того, что приключилось с Фаэтоном, когда он захотел управлять колесницей солнца!"
"Если мы допустим" (он колеблется уже гипотетически), "что подобно тому как порядок относится к сущности государства, так и подчинение обосновано в его природе (приятное модулирование между "сущностью" и "природой" - теми "козами", которых наблюдает Санчо во время своего полета), "то мы заметим, что подчиненные" (следовало, разумеется, сказать: подчиняющие) "или привилегированные непомерно обдирают и обсчитывают нижестоящих" (стр. 357).
"Если мы допустим... то заметим". Следовало сказать: то допустим. Допустив, что в государстве существуют "подчиняющие" и "подчиненные", мы тем самым "допустили", что первые имеют "привилегии" по сравнению с последними. Но стилистическую красоту этой фразы, равно как и внезапное признание "сущности" и "природы" некоей вещи, мы приписываем робости и замешательству нашего Санчо, с трудом сохраняющего равновесие во время своего воздушного полета, - мы относим это также и за счет зажженных под его носом ракет. Мы не удивляемся даже тому, что святой Санчо выводит следствия конкуренции не из конкуренции, а из бюрократии, и снова утверждает, что заработная плата определяется государством.
Он не понимает, что постоянные колебания заработной платы разбивают вдребезги всю его прекрасную теорию; при более внимательном изучении отношений промышленности он нашел бы, конечно, примеры того, что какой-нибудь фабрикант, согласно всеобщим законам конкуренции, мог бы оказаться "обдираемым" и "обсчитываемым" своими рабочими, если бы эти юридические и моральные выражения не утратили всякий смысл в рамках конкуренции.
В каком простецком и мелкобуржуазном виде отражаются в единственном черепе Санчо всеохватывающие мировые отношения, какие старания, в качестве школьного наставника, прилагает он к тому, чтобы извлекать для себя из всех этих отношений только полезные моральные уроки и, вместе с тем, опровергать эти отношения моральными же постулатами, - об этом опять-таки ярко свидетельствует карликовый формат, в который сжимается для него конкуренция. Мы должны привести in extenso176 это несравненное место, чтобы "ничто не пропало даром".
"Что касается опять-таки конкуренции, то она существует лишь потому, что не все берутся за свое дело и не все приходят к соглашению друг с другом относительно него. Так, например, хлеб составляет предмет потребления для всех жителей какого-нибудь города; поэтому они могли бы легко столковаться между собой и устроить общественную хлебопекарню. Вместо этого они предоставляют поставку этого предмета потребления конкурирующим между собой пекарям, точно так же поставку мяса - мясникам, а вина - виноторговцам и т. д.... Если Я не забочусь о Своем деле, то должен довольствоваться тем, что другим угодно будет предоставить Мне. Иметь хлеб - это Мое дело, Мое желание и стремление, и, однако, это дело предоставляют пекарям, рассчитывая самое большее на то, что благодаря их вражде, соперничеству, соревнованию - словом, их конкуренции, можно будет получить выгоду, на которую нельзя было рассчитывать при цеховом строе, когда право хлебопечения безраздельно принадлежало цеховым мастерам" (стр. 365).
Для нашего мелкого буржуа весьма характерно, что он рекомендует здесь своим собратьям-обывателям, в противовес конкуренции, такое мероприятие, как общественные хлебопекарни, которые сплошь и рядом существовали при цеховом строе и были уничтожены более дешевым способом производства, связанным с конкуренцией, - рекомендует мероприятие чисто местного типа, которое могло удержаться лишь при ограниченных отношениях и неизбежно должно было погибнуть вместе с появлением конкуренции, уничтожившей эту местную ограниченность. Из факта конкуренции он не вынес даже того урока, что "потребность", например, в хлебе каждый день иная; он не понял, что вовсе не от него зависит, будет ли еще завтра хлеб "его насущным делом" и будут ли еще другие признавать насущным делом его потребность, и что в рамках конкуренции цена хлеба определяется издержками производства, а не произволом пекарей. Он игнорирует все те отношения, которые впервые созданы конкуренцией: уничтожение местной ограниченности, установление средств сообщения, развитое разделение труда, мировые сношения, пролетариат, машины и т. д., и с прискорбием озирается назад, на средневековое мещанство. Насчет конкуренции он знает только то, что она есть "вражда, соперничество и соревнование"; ее связь с разделением труда, с отношением между спросом и предложением и т. д. его не интересует. Что буржуа повсюду, где этого требовали их интересы (а в этом деле они смыслят больше, чем святой Санчо), всякий раз "приходили к соглашению", поскольку это допускали конкуренция и частная собственность, - об этом свидетельствуют акционерные общества, которые зародились вместе с появлением морской торговли и мануфактуры и охватили все доступные им отрасли промышленности и торговли. Подобные "соглашения", приведшие между прочим к завоеванию целого царства в Ост-Индии, конечно, мелочь по сравнению с благонамеренной фантазией насчет общественной хлебопекарни, - фантазией, которую стоило бы обсудить в "Vossische Zeitung". - Что касается пролетариев, то они - по крайней мере, в своем современном виде - возникли лишь из конкуренции; не раз уже создавали они коллективные предприятия, которые, однако, всякий раз погибали, потому что не были в состоянии конкурировать с "враждующими" частными пекарями, мясниками и т. д. и потому что для пролетариев - в силу того, что само разделение труда часто создает противоположность между их интересами - невозможно какое-либо другое "соглашение" кроме политического, направленного против всего нынешнего строя. Там, где развитие конкуренции дает возможность пролетариям "приходить к соглашению", там они "соглашаются" насчет совершенно иных вещей, чем общественные хлебопекарни. Отсутствие "соглашения" между конкурирующими индивидами, отмечаемое здесь Санчо, одновременно и соответствует и совершенно противоречит его дальнейшим рассуждениям о конкуренции, которыми мы можем насладиться в "Комментарии" (Виганд, стр. 173).
"Конкуренцию ввели потому, что считали ее благом для всех. Насчет нее сговорились, к ней попытались подойти сообща... относительно нее пришли примерно к такому же соглашению, какое находят целесообразным... охотники, когда они рассыпаются по лесу и охотятся "в одиночку"... Правда, теперь оказывается... что при конкуренции не каждый получает... свою выгоду".
"Оказывается", что Санчо знает об охоте ровно столько же, сколько о конкуренции. Он говорит не об облаве на зверя и не о псовой охоте, а об охоте в необыкновенном смысле слова. Ему остается еще только написать по вышеуказанным принципам новую историю промышленности и торговли и создать "Союз" для подобной необыкновенной охоты.
В том же самом мирном, уютно-идиллическом стиле, - стиле газеты для поселян, - говорит он об отношении конкуренции к нравственности.
"То из телесных благ, что человек как таковой" (!) "не может удержать за собой, мы вправе отнять у него - таков смысл конкуренции, свободы промысла. Достается нам также и то, чего он не может удержать из духовных благ. Неприкосновенны только освященные блага. Освященные и гарантированные - кем?.. Человеком или понятием, понятием данного явления". В качестве примера подобных освященных благ он приводит "жизнь", "свободу личности", "религию", "честь", "чувство приличия", "чувство стыда" и т. д. (стр. 325).
Все эти "освященные блага" Штирнер "вправе" отнять в развитых странах хоть и не у "человека как такового", но у действительного человека,- разумеется, путем конкуренции и в ее рамках. Великий общественный переворот, произведенный конкуренцией, - переворот, который превратил взаимоотношения буржуа между собой и их отношения к пролетариям в чисто денежные отношения, а все вышеназванные "освященные блага" превратил в предметы торговли и который разрушил для пролетариев все естественно возникшие и традиционные отношения, например семейные и политические, вместе со всей их идеологической надстройкой, - эта могучая революция исходила, разумеется, не из Германии. Германия играла в ней лишь пассивную роль: она дала отнять у себя свои освященные блага, не получив за них даже обычной цены. Поэтому и наш немецкий мелкий буржуа знает лишь лицемерные заверения буржуа насчет моральных границ конкуренции, - заверения тех самых буржуа, которые ежедневно попирают ногами "освященные блага" пролетариев, их "честь", "чувство стыда", "свободу личности" и лишают их даже религиозного обучения. В этих, служащих ему убежищем, "моральных границах" он видит истинный "смысл" конкуренции, а ее действительность не соответствует ее смыслу.
Санчо резюмирует результаты своих исследований по вопросу о конкуренции в следующей фразе:
"Свободна ли конкуренция, которую в тысячи границ втискивает государство, этот, по бюргерскому принципу, верховный владыка?" (стр. 347)
"Бюргерский принцип" Санчо - всюду делать из "государства" "владыку" и считать границы конкуренции, вытекающие из способа производства и общения, теми границами, в которые "государство" "втискивает" конкуренцию, - высказывается здесь еще раз с подобающим "возмущением".
"В самое последнее время" до Санчо дошли "из Франции" всякого рода новости (ср. Виганд, стр. 190), между прочим и речи об овеществлении лиц в конкуренции и о различии между конкуренцией и соревнованием. Но "бедный берлинец" "испортил по глупости эти прекрасные вещи" (Виганд, там же, где его устами говорит его нечистая совесть). "Так, например, он изрекает" на стр. 346 "Книги":
"Разве свободная конкуренция действительно свободна? Более того, есть ли это действительно конкуренция, т. е. конкуренция лиц, за которую она себя выдает, потому только, что она основывает на этом титуле свои права?"
Госпожа Конкуренция, оказывается, выдает себя за что-то, ибо она (т. е. несколько юристов, политиков и мечтательных мелких буржуа, плетущихся в хвосте ее свиты) основывает на этом титуле свои права. При помощи этой аллегории Санчо начинает приспособлять "прекрасные вещи" "из Франции" к берлинскому меридиану. Мы обойдем рассмотренное уже выше абсурдное утверждение, что "государство не имеет ничего против Моей особы" и, следовательно, позволяет мне конкурировать, но только не дает мне "вещь" (стр. 347), и перейдем прямо к его доказательству, что конкуренция вовсе не есть конкуренция лиц.
"Но конкурируют ли в действительности лица? Нет, опять-таки - только вещи! Деньги - в первую очередь, и т. д. В соревновании один непременно отстает от другого. Но большая разница, могут ли недостающие средства приобретаться с помощью личной силы или же они получаются только из милости, только в качестве подарка, и притом так, что, например, более бедный вынужден оставить за более богатым, т. е. подарить ему, его богатство" (стр. 348).
Теорию подарка "мы охотно ему подарим" (Виганд, стр. 190). Пусть он заглянет в любой учебник права, в главу о "договоре": он узнает тогда, является ли "подарок", который он "вынужден подарить", подарком. Штирнер по этому именно способу "дарит" нам нашу критику его книги, ибо он "вынужден оставить ее за нами, т. е. подарить" нам ее.
Для Санчо не существует того факта, что из двух конкурентов, обладающих равными "вещами", один разоряет другого. Что рабочие конкурируют друг с другом, хотя они вовсе не обладают "вещами" (в штирнеровском смысле), - этого факта тоже для него не существует. Устраняя конкуренцию рабочих между собой, он выполняет одно из благочестивейших пожеланий наших "истинных социалистов", которые не замедлят горячо отблагодарить его. Конкурируют-де между собой "только вещи", а не "лица". - Воюет только оружие, а не люди, которые им пользуются, научившись владеть им. Люди нужны здесь только для того, чтобы быть застреленными. - Такое отражение получает конкурентная борьба в головах мелкобуржуазных школьных наставников, которые перед лицом современных биржевых баронов и хлопчатобумажных лордов утешают себя мыслью, что им недостает только "вещи", чтобы направить против них свою "личную силу". Это скудоумное представление принимает еще более комический вид, если присмотреться несколько внимательнее к "вещам", а не ограничиваться наиболее общим и популярным, примером чего могут служить "деньги" (впрочем, деньги - не такая уж популярная вещь, как это кажется). К этим "вещам" относится, между прочим, и то, что конкурент живет в определенной стране и определенном городе, где он пользуется теми же преимуществами, что и его существующие уже конкуренты; что взаимоотношение города и деревни достигло высокой ступени развития; что он конкурирует при благоприятных географических, геологических и гидрографических условиях; что в Лионе он работает как фабрикант шелка, в Манчестере - как хлопчатобумажный фабрикант, а в какую-нибудь предыдущую эпоху он был, например, арматором в Голландии; что разделение труда получило в его отрасли производства, - как и в других, совершенно не зависящих от него областях промышленности, - высокое развитие; что средства сообщения гарантируют ему такой же дешевый транспорт, как и его конкурентам; что он находит умелых рабочих и опытных надсмотрщиков. Все эти необходимые для конкуренции "вещи" и вообще способность конкурировать на мировом рынке (которого он не знает и не может знать из-за своей теории государства и общественной хлебопекарни, но который, к сожалению, определяет конкуренцию и способность к конкурентной борьбе), - все эти "вещи" не могут быть добыты им "личной силой", ни "получены им в виде подарка" благодаря "милости" "государства" (ср. стр. 348). Прусское государство, которое пыталось "подарить" все это своей Seehandlung, могло бы кое-что весьма поучительное рассказать ему об этом. Санчо выступает здесь в качестве королевско-прусского философа Seehandlung, ибо его рассуждения являются, собственно, подробным комментарием к иллюзии прусского государства насчет своего всемогущества и к иллюзии Seehandlung насчет своей способности к конкурентной борьбе. Надо, впрочем, заметить, что конкуренция началась как "конкуренция лиц", обладающих "личными средствами". Освобождение крепостных, первое условие конкуренции, первое накопление "вещей" были чисто "личными" актами. Поэтому, если Санчо хочет поставить конкуренцию лиц на место конкуренции вещей, то это значит, что он хочет вернуться к исходному пункту конкуренции, воображая при этом, будто его добрая воля и его необыкновенно-эгоистическое сознание могут придать другое направление развитию конкуренции.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |