"Штирнер" делает здесь, таким образом, открытие, что рабочие на фабрике взаимно эксплуатируют друг друга, так как они "передают сработанное из рук в руки" друг другу, фабрикант же, руки которого не работают вовсе, не может поэтому и эксплуатировать рабочих. "Штирнер" дает здесь разительный пример того плачевного положения, в которое немецкие теоретики были поставлены коммунизмом. Им приходится теперь заниматься и низменными вещами, вроде булавочных фабрик и т. д., по отношению к которым они ведут себя как настоящие варвары, как индейцы-оджибуэи и новозеландцы.
"Напротив", штирнеровский коммунизм "гласит" (там же):
"Всякая работа должна иметь своей целью удовлетворение "Человека". Поэтому он" ("Человек") "и должен стать в ней мастером, т. е. должен уметь выполнять ее как нечто целостное".
"Человек" должен стать мастером! - "Человек" остается изготовителем булавочных головок, но проникается успокоительным сознанием, что булавочная головка составляет часть булавки и что он умеет изготовить целую булавку. Утомление и отвращение, вызываемое вечно повторяющимся изготовлением булавочных головок, превращаются благодаря этому сознанию в "удовлетворение для Человека". О, Прудон!
Дальнейшее прозрение:
"Так как коммунисты объявляют только свободную деятельностъ сущностью" (iterum Crispinus84) "человека, то они нуждаются, как все представители будничного образа мысли, в воскресном дне, в некотором подъеме и назидании наряду со своим бездушным трудом".
Помимо подсунутой здесь "сущности человека", несчастный Санчо вынужден превратить "свободную деятельность", - что у коммунистов означает: вытекающее из свободного развития всей совокупности способностей творческое проявление жизни "целостного субъекта" (выражаясь понятным для "Штирнера" способом), - в "бездушный труд", потому именно, что наш берлинец замечает, что речь идет здесь не о "тяжком труде мысли". С помощью этого простого превращения он и может затем приписать коммунистам "будничный образ мысли". А вместе с мещанскими буднями в коммунизм проникает, конечно, и мещанское воскресенье.
Стр. 163: "Воскресная сторона коммунизма состоит в том, что коммунист видит в Тебе человека, брата".
Коммунист оказывается здесь, таким образом, и "Человеком", и "Рабочим". Это святой Санчо называет (в указанном месте) "двояким назначением, возлагаемым на человека коммунистом - по части материального приобретения и по части приобретения духовного".
Значит, здесь он ввел обратно в коммунизм даже "приобретение" и бюрократию, благодаря чему, разумеется, коммунизм "достигает своей конечной цели" и перестает быть коммунизмом. Впрочем, он не мог поступить иначе, потому что в его "Союзе", который он конструирует в дальнейшем, каждый тоже получает "двоякое назначение" - как человек и как "Единственный". Этот дуализм он предварительно узаконяет тем, что подсовывает его коммунизму, - метод, с которым мы еще встретимся в его рассуждениях о ленной системе и ее использовании.
На стр. 344 "Штирнер" полагает, что "коммунисты" хотят "разрешить полюбовно вопрос о собственности", а на стр. 413 они даже апеллируют у него к самоотверженности людей и к чувству самоотречения капиталистов! Немногие выступившие со времен Бабёфа коммунистические буржуа, которые были нереволюционны, - весьма редкое явление; огромное же большинство коммунистов во всех странах проникнуто революционным духом. "Во Франции все коммунисты упрекают сен-симонистов и фурьеристов в миролюбии, отличаясь от них преимущественно отказом от всякого "полюбовного решения вопроса", - подобно тому, как в Англии чартисты отличаются, главным образом, тем же признаком от социалистов". Каково мнение коммунистов о "чувстве самоотречения богатых" и о "самоотверженности людей", святой Макс мог бы узнать из нескольких мест у Кабе, т. е. как раз у того коммуниста, который еще больше других может произвести впечатление, будто он апеллирует к dйvoыment, к самоотверженности. Эти места направлены против республиканцев и особенно против атаки на коммунизм со стороны г-на Бюше, за которым еще плетется в Париже очень небольшое число рабочих:
"Так же обстоит дело с самоотверженностью (dйvoыment); это - учение г-на Бюше, на сей раз освобожденное от своей католической формы, ибо Бюше несомненно боится, что его католицизм противен рабочей массе и оттолкнет ее. "Чтобы достойно выполнять свой долг (devoir), - говорит Бюше, - нужна самоотверженность (dйvoыment)". - Пойми кто может, какая разница между devoir и dйvoument. - "Мы требуем самоотверженности от всех; как во имя великого национального единства, так и во имя объединения рабочих... необходимо, чтобы мы были объединены, способны к самопожертвованию (dйvouйs), стояли друг за друга". - Необходимо, необходимо - это легко сказать, и это давно уже говорят и еще долго будут говорить все с тем же успехом, если не подумают о других средствах! Бюше жалуется на своекорыстие богатых; но какой толк в подобных жалобах? Бюше объявляет врагами всех, кто не хочет жертвовать собой".
""Если, - говорит он, - человек, находясь под властью эгоизма, отказывается жертвовать собой для других, что тогда делать?.. Мы, ни минуты не колеблясь, дадим такой ответ: общество всегда имеет право взять у нас то, что мы должны принести ему в жертву по требованию нашего собственного долга... Самоотверженность есть единственное средство выполнить свой долг. Каждый из нас должен жертвовать собой всегда и всюду. Тот, кто из эгоизма отказывается выполнить свой долг самоотверженности, должен быть принужден к этому". - Так Бюше призывает всех людей: жертвуйте собой, жертвуйте собой! Думайте только о самопожертвовании! Не значит ли это - ничего не понимать в человеческой природе и попирать ее ногами? Не ложный ли это взгляд? Мы почти готовы сказать - ребяческий, нелепый взгляд". (Кабе, "Опровержение доктрин l'Atelier", стр. 19, 20.) - Кабе доказывает далее, на стр. 22, республиканцу Бюше, что он неизбежно приходит к "аристократии самоотверженности" разных рангов, и затем иронически спрашивает: "Во что же обращается devoument? Куда девается dйvoъment, если люди жертвуют собой только для того, чтобы дойти до высших ступеней иерархии?.. Подобная система могла бы еще возникнуть в голове человека, мечтающего стать папой или кардиналом, - но в головах рабочих!!!" - "Г-н Бюше не хочет, чтобы труд сделался приятным развлечением и чтобы человек трудился для своего собственного блага и создавал себе новые наслаждения. Он утверждает... "что человек существует на земле только для выполнения назначения, долга (une fonction, un devoir)". "Нет, - проповедует он коммунистам, - человек, эта великая сила, создан не для самого себя (n'a point йtй fait pour lui-meme)... Это - примитивная мысль. Человек - работник (ouvrier) в мире, он должен выполнять дело (oeuvre), предписываемое его деятельности моралью, ото его долг... Не будем никогда упускать из виду, что мы должны выполнить высокое назначение (une haute fonction) - назначение, которое началось с первого дня существования человека и только вместе с человечеством прекратит свое существование". - Но кто же открыл г-ну Бюше все эти превосходные вещи? (Mais qui a rйvйlй toutes ces belles choses а M. Buchez lui-meme, - что Штирнер перевел бы так: Откуда только Бюше так хорошо знает, что именно человек должен делать?). - А впрочем, пойми кто может. - Бюше продолжает: "Как? Человеку нужно было ждать тысячи веков, чтобы узнать от вас, коммунистов, что он создан для самого себя и что его единственная цель - жить во всевозможных наслаждениях?.. Но нет, нельзя впадать в такое заблуждение. Нельзя забывать, что мы созданы для труда (faits pour travailler), для постоянного труда и что мы можем требовать только того, что необходимо для жизни (la suffisante vie), т. е. такого благосостояния, при котором мы могли бы как следует выполнять наше назначение. Все, что выходит за пределы этого круга, - нелепо и опасно". - Но докажите же это, докажите! И не довольствуйтесь, уподобляясь пророку, одними прорицаниями! Вы сразу же начинаете говорить о тысячах веков! И затем - кто же утверждает, что нас ждали во все века? А вас-то разве ждали со всеми вашими теориями о dйvoument, devoir, nationalitй francaise, association ouvriиre85? " В заключение, - говорит Бюше, - мы просим вас не оскорбляться тем, что мы сказали. - Мы не менее вежливые французы и тоже просим вас не оскорбляться" (стр. 31). "Поверьте нам, - говорит Бюше, - существует communautй86, которая создана уже давно и членами которой являетесь и вы". - "Поверьте нам, Бюше, - заключает Кабе, - станьте коммунистом!"
"Самоотверженность", "долг", "социальная обязанность", "право общества", "призвание, назначение человека", "предназначенная человеку роль рабочего", "моральное дело", "рабочая ассоциация", "добывание необходимого для жизни" - разве все это не то же самое, в чем святой Санчо упрекает коммунистов и в отсутствии чего упрекает тех же коммунистов г-н Бюше, торжественно высказанные упреки которого Кабе поднимает на смех? Не находим ли мы уже здесь даже штирнеровскую "иерархию"?
В заключение святой Санчо наносит коммунизму на стр. 169 смертельный удар, изрекая следующее положение:
"Отнимая (!) также и собственность, социалисты не учитывают, что она прочно коренится в собственной природе каждого. Разве только деньги и имущество - собственность, или же и всякое мое мнение есть нечто мое, свойственное мне? Значит, всякое мнение должно быть уничтожено или обезличено".
Разве мнение святого Санчо, поскольку оно не становится также и мнением других, дает ему власть над чем-нибудь, хотя бы над чужим мнением? Выдвигая здесь против коммунизма капитал своего мнения, святой Макс опять-таки делает только то, что пускает в ход против него самые застарелые и тривиальные буржуазные обвинения и думает, что сказал что-то новое только потому, что для него, "образованного" берлинца, эти избитые пошлости новы. Наряду со многими другими и после многих других то же самое сказал гораздо лучше Дестют де Траси лет тридцать тому назад - и позже - в цитируемой ниже книге. Например:
"По отношению к собственности был устроен настоящий процесс, приводились доводы за и против нее, как будто от нас зависит решить, быть собственности на земле или не быть; но это значит решительно не понимать природу человека" ("Трактат о воле", Париж, 1826, стр. 18).
И вот г-н Дестют де Траси принимается доказывать, что propriйtй, individualitй и personnalitй87 - тождественны, что в "Я" уже заключено "Мое", и находит естественную основу частной собственности в том, что
"природа наделила человека неизбежной и неотчуждаемой собственностью, собственностью на свою индивидуальность" (стр. 17). - Индивид "ясно видит, что это Я - исключительный собственник тела, им одушевляемого, органов, приводимых им в движение, всех их способностей, всех сил и действий, производимых ими, всех их страстей и поступков; ибо все это оканчивается и начинается вместе с данным Я, существует только благодаря ему, приводится в движение только его действием; и никакое другое лицо не может ни пользоваться этими же самыми орудиями, ни подвергаться такому же воздействию с их стороны" (стр. 16). - "Собственность существует если и не повсюду, где существует ощущающий индивид, то, во всяком случае, повсюду, где есть индивид, имеющий желания" (стр. 19).
Отождествив, таким образом, частную собственность и личность, Дестют де Траси с помощью игры слов: propriйtй88 и propre89, приходит, - подобно "Штирнеру", играющему словами: Mein90 и Meinung91, Eigentum92 и Eigenheit93 - к следующему выводу:
"Стало быть, совершенно праздны споры о том, не лучше ли, чтобы никто из нас не имел ничего собственного (de discuter s'il ne vaudrait pas mieux que rien ne fut propre а chacun de nous)... во всяком случае это все равно, что спрашивать, не желательно ли чтобы мы были совсем иными, чем являемся в действительности, или даже исследовать вопрос - не лучше ли было бы, чтобы нас не было вовсе" (стр. 22).
"Это - крайне популярные", ставшие уже традиционными возражения против коммунизма, "и именно поэтому" не приходится "удивляться, что Штирнер" их повторяет.
Если ограниченный буржуа говорит коммунистам: уничтожая собственность, т. е. мое существование в качестве капиталиста, помещика, фабриканта и ваше существование в качестве рабочего, вы уничтожаете мою и вашу индивидуальность; отнимая у меня возможность эксплуатировать вас, рабочих, загребать прибыль, проценты или ренту, вы отнимаете у меня возможность существовать в качестве индивида; если, таким образом, буржуа заявляет коммунистам: уничтожая мое существование как буржуа, вы уничтожаете мое существование как индивида; если он, таким образом, отождествляет себя как буржуа с собой как индивидом, - то нельзя, по крайней мере, отказать ему в откровенности и бесстыдстве. Для буржуа это действительно так: он считает себя индивидом лишь постольку, поскольку он буржуа.
Но когда выходят на сцену теоретики буржуазии и дают этому утверждению общее выражение, когда они и теоретически отождествляют собственность буржуа с индивидуальностью и хотят логически оправдать это отождествление, - лишь тогда этот вздор становится возвышенным и священным.
Выше "Штирнер" опровергал коммунистическое уничтожение частной собственности тем, что сперва превратил частную собственность в "обладание", а затем объявил глагол "обладать, иметь" незаменимым словом, вечной истиной, потому что и в коммунистическом обществе может случиться, что Штирнер будет "иметь" боли в желудке. Совершенно так же он обосновывает теперь неустранимость частной собственности, превращая ее в понятие собственности, эксплуатируя этимологическую связь между словами Eigentum и eigen94 и объявляя слово "свойственный" вечной истиной, потому что ведь и при коммунистическом строе может случиться, что ему будут "свойственны" боли в желудке. Весь этот теоретический вздор, ищущий своего убежища в этимологии, был бы невозможен, если бы действительная частная собственность, которую стремятся уничтожить коммунисты, не была превращена в абстрактное понятие "собственности вообще". Это превращение избавляет, с одной стороны, от необходимости что-нибудь сказать или хотя бы только что-нибудь знать о действительной частной собственности, а с другой - позволяет с легкостью открыть в коммунизме противоречие, поскольку после уничтожения (действительной) собственности при коммунизме, конечно, не трудно открыть в нем еще целый ряд вещей, которые можно подвести под понятие "собственность вообще". В действительности дело, конечно, обстоит как раз наоборот. В действительности я владею частной собственностью лишь постольку, поскольку я имею что-нибудь такое, что можно продать, между тем как свойственные мне особенности отнюдь не могут быть предметом купли-продажи. Мой сюртук составляет мою частную собственность лишь до тех пор, пока я могу его сбыть, заложить или продать, пока он может быть предметом купли-продажи. Потеряв это свойство, превратившись в лохмотья, он может для меня сохранить ряд свойств, которые делают его ценным для меня, он может даже стать моим свойством и сделать из меня оборванного индивида. Но ни одному экономисту не придет в голову причислять этот сюртук к моей частной собственности, ибо он не дает мне возможности распоряжаться никаким, даже самомалейшим, количеством чужого труда. Разве только юрист, идеолог частной собственности, еще может болтать о чем-нибудь подобном. Частная собственность отчуждает индивидуальность не только людей, но и вещей. Земля не имеет ничего общего с земельной рентой, машина - ничего общего с прибылью. Для землевладельца земля имеет значение только земельной ренты, он сдает в аренду свои участки и получает арендную плату; это свойство земля может потерять, не потеряв ни одного из внутренне присущих ей свойств, не лишившись, например, какой-либо доли своего плодородия; мера и даже самое существование этого свойства зависит от общественных отношений, которые создаются и уничтожаются без содействия отдельных землевладельцев. Так же обстоит дело и с машиной. Как мало общего имеют деньги, эта самая общая форма собственности, с личным своеобразием, насколько они даже прямо противоположны ему, - это уже Шекспир знал лучше наших теоретизирующих мелких буржуа:
"Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее белейшим,
Все гнусное - прекрасным, всякий грех -
Правдивостью, все низкое - высоким,
Трусливого - отважным храбрецом,
Все старое - и молодым и свежим!
Да, этот плут сверкающий начнет...
Людей ниц повергать пред застарелой язвой...
... Вдове, давно отжившей,
Даст женихов; раздушит, расцветит,
Как майский день, ту жертву язв поганых,
Которую и самый госпиталь
Из стен своих прочь гонит с отвращеньем!...
... Ты, видимый нам бог,
Сближающий несродные предметы,
Велящий им лобзаться...!"
Словом, земельная рента, прибыль и т. д., эти формы действительного существования частной собственности, представляют собой общественные отношения, соответствующие определенной ступени производства, и "индивидуальны" они лишь до тех пор, пока не превратились в оковы наличных производительных сил.
Согласно Дестют де Траси, большинство людей, пролетарии, должны были бы уже давным-давно потерять всякую индивидуальность, хотя в наши дни дело обстоит так, что именно среди них индивидуальность бывает развита наиболее сильно. Буржуа может без труда доказать, исходя из своего языка, тождество меркантильных и индивидуальных, или даже общечеловеческих, отношений, ибо самый этот язык есть продукт буржуазии, и поэтому как в действительности, так и в языке отношения купли-продажи сделались основой всех других отношений. Например, propriйtй - собственность и свойство; property - собственность и своеобразие; "eigen" - в меркантильном и в индивидуальном смысле; valeur, value, Wert95; commerce, Verkehr96; йchange, exchange, Austausch97 и т. д. Все эти слова обозначают как коммерческие отношения, так и свойства и взаимоотношения индивидов как таковых. В остальных современных языках дело обстоит совершенно так же. Если святой Макс всерьез намерен эксплуатировать эту двусмысленность, то ему будет не трудно сделать ряд новых блестящих экономических открытий, хотя он ни аза не знает в политической экономии; и действительно, приводимые им новые экономические факты, о которых речь будет ниже, относятся целиком к области этой синонимики.
Игру буржуа словами Eigentum и Eigenschaft98 наш добродушный и легковерный Jacques берет настолько всерьез, с таким священным трепетом, что старается даже, как мы увидим ниже, относиться к своим собственным свойствам как частный собственник.
Наконец, на стр. 412 "Штирнер" поучает коммунизм, что
" на самом деле нападают" (что значит: нападают коммунисты) "не на собственность, а на отчуждение собственности".
В этом новом своем откровении святой Макс лишь повторяет старую уловку, которая была уже не раз использована, например сен-симонистами. Ср., например, "Лекции о промышленности и финансах", Париж, 1832, где, между прочим, мы читаем:
"Собственность не отменяется, а изменяется ее форма... только отныне она становится истинной персонификацией... только отныне она приобретает свой действительный индивидуальный характер" (стр. 42, 43).
Так как эта фраза, пущенная в ход французами и раздутая особенно Пьером Леру, была весьма доброжелательно подхвачена немецкими спекулятивными социалистами и использована ими для дальнейших спекуляций, а под конец дала повод к реакционным проискам и практическому мошенничеству, - то мы и рассмотрим ее не здесь, где она ничего не говорит, а ниже, в разделе об "истинном социализме".
Святой Санчо, идя по стопам использованного Рейхардтом Вёнигера, с особенным удовольствием делает из пролетариев, а тем самым и из коммунистов, "босяков". Он определяет своего "босяка" на стр. 362 как "человека, обладающего лишь идеальным богатством". Если штирнеровские "босяки" создадут когда-нибудь, подобно парижским нищим в XV веке, свое босяцкое царство, то святой Санчо будет тогда босяцким царем, ибо он "совершенный" босяк, человек, не имеющий даже идеального богатства и поэтому живущий на проценты с капитала своего мнения.
С. Гуманный либерализм
После того как святой Макс на свой лад истолковал либерализм и коммунизм как несовершенные способы существования философского "человека", а тем самым и новейшей немецкой философии вообще (на что он имел право, поскольку не только либерализм, но и коммунизм получили в Германии мелкобуржуазную и в то же время выспренно-идеологическую форму), - после этого для него не представляет уже ни малейшего труда изобразить новейшие формы немецкой философии, которые он назвал "гуманным либерализмом", как совершенный либерализм и коммунизм и вместе с тем как критику того и другого.
При помощи этой святой конструкции получаются следующие три забавных превращения (ср. также "Экономию Ветхого завета"):
1) Отдельный индивид не есть человек, поэтому он ничего и не значит - полное отсутствие личной воли, подчинение приказам - "чье имя нарекут": "бесхозяйный" - политический либерализм, уже рассмотренный выше.
2) Отдельный индивид не имеет ничего человеческого, поэтому нет места Моему и Твоему, или собственности: "неимущий" - коммунизм, также уже рассмотренный нами.
3) В критике отдельный индивид должен уступить место обретенному только теперь Человеку: "безбожный" = тождество "бесхозяйного" и "неимущего" - гуманный либерализм (стр. 180-181). - Своей вершины непоколебимое правоверие нашего Jacques достигает на стр. 189 при более подробном изложении этого последнего отрицательного единства:
"Эгоизм собственности лишится своего последнего достояния, если даже слова "бог мой" станут бессмысленными, ибо" (превеликое "Ибо") "бог существует только в том случае, если предметом его заботы является спасение каждого отдельного индивида, точно так же, как этот последний ищет в боге свое спасение".
Согласно этому, французский буржуа только в том случае "лишится" своей "последней" "собственности", если из языка будет изгнано слово adieu99. В полном согласии с предшествующей конструкцией собственность на бога, святая собственность в небесах, собственность фантазии, фантазия собственности объявляется здесь высшей собственностью и последним якорем спасения собственности.
Из этих трех иллюзий о либерализме, коммунизме и немецкой философии он стряпает теперь свой новый - и, благодарение "Святому", на этот раз последний - переход к "Я". Прежде чем последовать за ним, бросим еще раз взгляд на его последнюю "тяжкую жизненную борьбу" с "гуманным либерализмом".
После того как наш добродетельный Санчо в своей новой роли caballero andante100, и притом в качестве caballero de la tristisima figura101, обошел вдоль и поперек всю историю, повсюду сражая и "развевая в прах" духов и привидения, "летучих змей и страусов, леших и ночные привидения, зверей пустыни и диких кошек, пеликанов и ежей" (ср. Книга пророка Исайи, 34, 11 - 14), - какое облегчение он должен почувствовать теперь, прибыв, наконец, из скитаний по всем этим различным странам на свой остров Баратарию, в "страну" как таковую, где "Человек" разгуливает in puris naturalibus!102 Вспомним еще раз его великий тезис, навязанный ему догмат, на котором покоится вся его конструкция истории, согласно которому
"истины, вытекающие из понятия Человека, свято почитаются как откровения именно этого понятия"; "откровения этого святого понятия", даже "при устранении некоторых, раскрывшихся с помощью этого понятия, истин, не лишаются своей святости" (стр. 51).
Вряд ли стоит нам еще раз повторять то, что мы уже доказали святому автору при разборе каждого из приводимых примеров, именно, что вовсе не святым понятием человека, а действительными людьми в их действительном общении созданы эмпирические отношения, и уже потом, задним числом, люди эти отношения конструируют, изображают, представляют себе, укрепляют и оправдывают как откровение понятия "человек". Вспомним также и его иерархию. А теперь перейдем к гуманному либерализму.
На стр. 44, где святой Макс "вкратце" "противопоставляет друг другу теологический взгляд Фейербаха и Наш взгляд", Фейербаху не противопоставляется ничего, кроме фразы. Мы уже видели при фабрикации духов, как "Штирнер" возносил свой желудок на небо (третий диоскур, святой заступник, хранитель от морской болезни), ибо он и его желудок, это - "различные имена для совершенно различных вещей" (стр. 42). Подобно этому здесь сущность первоначально появляется также и в качестве существующей вещи. И "вот говорится" (стр. 44):
"Высшее существо есть несомненно сущность человека, но именно потому, что оно есть его сущность, а не он сам, - то совершенна все равно, видим ли мы эту сущность вне человека и созерцаем ее в виде "бога" или находим ее внутри человека II называем "сущностью человека" или "Человеком". Я - ни бог, ни "Человек", ни высшее существо, ни Моя сущность, - и потому, по сути дела, все равно, мыслю ли Я эту сущность во Мне или вне Меня".
"Сущность человека" здесь, таким образом, предполагается в качестве существующей вещи, она есть "высшее существо", она не есть "Я", и святой Макс, вместо того чтобы сказать что-либо о "сущности", ограничивается простым заявлением, что, мол, "безразлично" "мыслю ли Я ее во Мне или вне Меня", в этом ли месте или же в другом. Что это безразличие по отношению к сущности вовсе не простая небрежность стиля, вытекает уже из того, что он сам делает различие между существенным и несущественным и что у него может фигурировать даже "благородная сущность Эгоизма" (стр. 72). Впрочем, все то, что до сих пор говорилось немецкими теоретиками о сущности и не-сущности, сказано уже Гегелем в "Логике" гораздо лучше.
Безграничное правоверие "Штирнера" по отношению к иллюзиям немецкой философии получает свое сконцентрированное выражение, как мы видели, в том, что он истории беспрестанно подсовывает "Человека" в качестве лица, которое одно только в действует; он воображает, будто "Человек" создал историю. Теперь мы увидим то же самое также и по поводу Фейербаха, иллюзии которого "Штирнер" безоговорочно принимает, чтобы на их основе продолжать свои построения.
Стр. 77: "Вообще Фейербах производит только перестановку субъекта и предиката, отдавая последнему предпочтение. Но так как он сам говорит: "Любовь священна не потому, что она есть предикат бога (и никогда она по этой причине не была для людей священна), а она есть предикат бога потому, что она божественна в силу своей собственной природы и для себя самой", то он мог бы прийти к выводу, что борьбу надо было начать против самих предикатов, против любви и всего святого. Как мог он надеяться отвратить людей от бога, раз он оставил им божественное? И если, как говорит Фейербах, для людей самым главным всегда были предикаты бога, а не сам бог, то Фейербах со спокойной совестью мог бы оставить им эту мишуру и впредь, так как куколка-то, - подлинное ядро, - осталась нетронутой".
Раз так говорит "сам" Фейербах, то это служит Jacques le bonhomme вполне достаточным основанием для того, чтобы поверить, будто люди чтили любовь потому, что она "божественна в силу своей собственной природы и для себя самой". Если же на самом деле происходило как раз обратное тому, что говорил Фейербах, - и мы "отваживаемся это сказать" (Виганд, стр. 157), - если для людей ни бог, ни его предикаты никогда не были главным, если и это утверждение есть только религиозная иллюзия немецкой теории, - то, значит, с нашим Санчо приключилось то же самое, что с ним приключилось уже у Сервантеса, когда под его седло, пока он спал, подставили четыре кола и увели из-под него его ослика.
Опираясь на эти высказывания Фейербаха, Санчо затевает бой, который точно так же предвосхищен уже Сервантесом в девятнадцатой главе, где ingeniose hidalgo103 сражается с предикатами, с ряжеными, когда те несут хоронить труп мира и, запутавшись в своих мантиях и саванах, не могут шевельнуться, так что нашему идальго не трудно опрокинуть их своим шестом и оттузить их вволю. Последняя попытка вновь поживиться донельзя избитой критикой религии как самостоятельной сферы, умудриться - оставаясь в пределах предпосылок немецкой теории - все же придать себе такой вид, будто бы выходишь за эти пределы, да еще состряпать из этой кости, обглоданной до последней жилки, рамфордовскую нищенскую похлебку для "Книги" - эта попытка означала борьбу против материальных отношений не в их действительном виде и даже не в виде земных иллюзий, какие питают о них люди, на практике ушедшие с головой в современный мир, а против небесного экстракта земного образа этих отношений в качестве предикатов, эманации бога, в качестве ангелов. Так царство небесное было снова заселено, и старому способу эксплуатации этого небесного царства была вновь дана обильная пища. Так под действительную борьбу снова была подсунута борьба с религиозной иллюзией - с богом. Святой Бруно, который добывает себе хлеб теологией, в своей "тяжкой жизненной борьбе" против субстанции делает pro aris et focis104 ту же самую попытку - в качестве теолога выйти за пределы теологии. Его "субстанция" есть не что иное, как предикаты бога, соединенные под одним именем; за исключением наименования "личность", которое он оставляет за собой, - это те предикаты бога, которые представляют собой опять-таки не что иное, как заоблачные названия представлений людей о своих определенных эмпирических отношениях, - представлений, за которые они лицемерно впоследствии цепляются в силу практических оснований. При помощи унаследованного от Гегеля теоретического вооружения эмпирическое, материальное поведение этих людей, конечно, нельзя даже и понять. Благодаря тому, что Фейербах разоблачил религиозный мир как иллюзию земного мира, который у самого Фейербаха фигурирует еще только как фраза, перед немецкой теорией встал сам собой вопрос, у Фейербаха оставшийся без ответа: как случилось, что люди "вбили себе в голову" эти иллюзии? Этот вопрос даже для немецких теоретиков проложил путь к материалистическому воззрению на мир, мировоззрению, которое вовсе не обходится без предпосылок, а эмпирически изучает как раз действительные материальные предпосылки как таковые и потому является впервые действительно критическим воззрением на мир. Этот путь был намечен уже в "Deutsch-Franzцsische Jahrbьcher" - во "Введении к критике гегелевской философии права" и в статье "К еврейскому вопросу". Но так как это было облечено тогда еще в философскую фразеологию, то попадающиеся там по традиции философские выражения - как "человеческая сущность", "род" и т. п. - дали немецким теоретикам желанный повод к тому, чтобы неверно понять действительный ход мыслей и вообразить, будто и здесь опять все дело только в новой перелицовке их истасканных теоретических сюртуков; вообразил же тогда Dottore Graziano немецкой философии, доктор Арнольд Руге, что он и дальше сможет по-прежнему неуклюже размахивать руками и щеголять своей педантски-шутовской маской. Нужно "оставить философию в стороне" (Виганд, стр. 187, ср. Гесс, "Последние философы", стр. 8), нужно выпрыгнуть из нее и в качестве обыкновенного человека взяться за изучение действительности. Для этого и в литературе имеется огромный материал, не известный, конечно, философам. Когда после этого снова очутишься лицом к лицу с людьми вроде Круммахера или "Штирнера", то находишь, что они давным-давно остались "позади", на низшей ступени. Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу, как онанизм и половая любовь. Святой Санчо, который вопреки отсутствию у него мыслей - чтo мы констатировали терпеливо, а он весьма патетически - все же остается в пределах мира чистых мыслей, может спастись от этого мира, конечно, только посредством морального постулата, постулата "отсутствия мыслей" (стр. 196 "Книги"). Он - бюргер, который спасается от торговли посредством banqueroute cochonne105, в силу чего он, конечно, становится не пролетарием, а несостоятельным и обанкротившимся бюргером. Штирнер становится не человеком практической жизни, а лишенным мыслей, обанкротившимся философом.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |