— Хамат, я уеду через два дня, — напомнила.
— Почти три, — уточнил.
— Все равно - уеду. Я не хочу, чтоб ты лелеял несбыточные надежды, строил планы, которым не суждено сбыться, заглядывал вдаль и искал то, чего быть не может.
— Почему?
— Потому что у страсти есть лишь миг, остальное – жизнь, длинная, короткая, кому как дано. Но в любом случае длиннее страсти.
— Долговечнее?
— Да.
— Любовь, Женя, и есть жизнь.
— Но кому-то она дана, а кому-то нет. Как нам с тобой.
— Впереди еще три дня, возможно, ты еще успеешь понять, что любишь меня.
— У нас есть хорошая поговорка: насильно мил не будешь. Слышал?
Хамат настороженно посмотрел в глаза Жени и качнул головой:
— Мне больше нравится другая: стерпится – слюбится.
— Не в нашем случае, Хамат.
— Не будем сейчас об этом, хорошо? — улыбнулся, сжав ее ладонь в своей руке. — Пока мы вместе, а там, как Аллах даст.
Женя кивнула: тепло руки Хамата, ласковый голос лишили ее желания спорить, как, впрочем, говорить о чем-то. Она прижалась к его груди, забыв все разногласия: потом, все потом – сейчас только он и она.
Глава 12
— Как хорошо дома-то! — воскликнула Сусанна, усаживаясь в кресло в апартаментах подруг. — Уютно, тихо, прохладно.
— Это да. Я вообще не поняла, зачем мы ездили, — буркнула Надя и легла на диван, сложив ноги на подлокотник.
— С достопримечательностями знакомились, — ответила Женя.
— Смотря кто и с какими, — покосилась на нее подруга.
— Не ворчи, — скинула та ее ноги и села на диван.
— Вот именно. Приятно провели время, шмоток набрали, кальян покурили, в море искупались, — перечислила Сусанна. — Удачная поездка.
— И без нее бы обошлись. Может, целее были бы, — со значением покосилась на Женю Надя.
— Как это – без нее? Сидели бы у бассейна с утра до вечера? Вот бы отдых был! Приехали бы вы домой, начали бы вас спрашивать, где были, что видели, а вы, что в ответ? А так Хамату все равно в Дамаск надо было, заодно нас покатал, с красотами познакомил, Сирию показал.
— Ха! Вот оно в чем дело! Совместил полезное с приятным! — скривилась Надежда. — А чего ему в Дамаске надо было? Я думала, он нам увеселительную прогулку из чистого ‘гостеприимства’ устроил. Чтоб Женьку вон очаровать! Поразить широтой своей души и красотой родного края. Себя во всей красе показать. Мол, дивитесь мне жеребцу племенному, перспективному. И строительная компания у меня, и сеть салонов мобильной связи, и нет мне преград, как нет для меня закрытых дверей. А еще я умен, сексуален, добр, щедр!
— Надя, ты в машине не перегрелась? Ворчишь и ворчишь, — приуныла Женя, которой порядком надоело нудение подруги. — Что ты к Хамату прицепилась? Чем не понравился или, наоборот, очень даже понравился? Ну, совместил он свое дело и развлечение для гостей – что плохого? Тебя это ущемило, унизило?
— Жень, а скажи мне, пожалуйста, ты, что видела за поездку? — прищурилась раздраженно на девушку.
— Главное, что ты видела. Женя-то как раз без претензий.
— Не сомневаюсь. Ублажил арабский скакун по самому высокому классу. Ни минутки не потерял… Как паук муху паутиной опутал!
Евгения потерла лоб:
— Ты с цепи сорвалась? У меня нет ни малейшего желания слушать твое злобное шипение, ворчание и нравоучение. И оправдываться мне не в чем, понятно?! — разозлилась. — Хватит уже, запилила! Бу-бу-бу, бу-бу-бу – с утра до вечера! Представляю, какая ты в старости будешь – лучше сейчас застрелиться и не мучиться!
— Действительно, неприятно, Надя, — поддержала ее Сусанна. — Для вас старались. Развлекали. Столько трат: сил, денег, энергии, а в ответ недовольство. Обидно, Надя.
— И некрасиво, — кивнула Женя, вставая. — Я в душ. А ты ей попроси принести чашку чая и что-нибудь сладкое для мозгов и от нервов, а то просто рыба-пила. И еще мне говорит: ‘я тебя не узнаю, Борисова’. Это я тебя не узнаю! То не так, это не этак! — ворча, ушла к себе и хлопнула дверью.
Надя сидела бледная и раздавленная, словно ей пощечин надавали. И за что? За то, что за подругу переживает? За то, что видит, что происходит что-то ужасное, за то, что боится и за себя, и за Женю? Вторую подругу теряет. Вторую! Сусанка сволочь! Она с Хаматом устроила уникальную аферу, непонятную, как восточные узоры, и такую же витиеватую. А сами-то, сами! Ах, как милы и добродушны, приветливы, заботливы… Но в этом-то и коварство! На поверхности умилительная красота речей, приветливых лиц и улыбок, а чуть копни и такой кошмар откроется, что не знаешь, как себя вести.
Домой, быстрей бы домой. И ноги Надежды больше в Сирии не будет и Сусанки ни в памяти, ни в сердце.
— Я тоже в душ, — буркнула, вставая, и вышла.
Сусанна пожала плечами, состроив рожицу закрытой двери: поздно бесишься, подруга. Смысла в твоих трепыханиях уже нет.
— ‘Вы слабое звено. Прощайте’! — хихикнула и пошла к себе, весьма довольная жизнью.
В душе Евгению посетило ощущение пустоты и одиночества, щемящего, горького, и вместе со струей воды по лицу потекли и слезы.
Она рассталась с Хаматом от силы тридцать минут назад, а уже чувствует себя несчастной и потерянной, а что будет дальше?
Женя выключила воду и стряхнула влагу с волос, проведя ладонями по голове, лицу: крепись, Борисова. Что-то ты распустила себя, в дебри эмоциональных поллюций юношества ударилась, а девица-то уже взрослая, тетенька.
В том-то и дело: пора уже о замужестве и о детях думать.
А она не думала? Да триста раз уже! И кандидаты были приличные, только не по душе…
А здесь к душе, да неприлично.
Семен вон, редактор в ее газете, прекрасный мужчина, все при нем… и ничего.
Другое дело Хамат, яркий, запоминающийся.
А Валентин, друг Надиного жениха? Умница! Здоров, красив… и суров: туда не смотри, это не носи, краситься – вульгарно, смеяться громко – не культурно. Училка-перестарок, а не тренер в тренажерном зале. Весело бы ей с ним было – точно бы узнала прелести жизни бесправной жены шейха, хоть Валя не шейх, и к Востоку имеет отношение лишь в плане единоборств, за которые гребет медали, призы и почетные грамоты.
А Хамат коренной житель Сирии, мусульманин, а такой раскованный, демократичный. Ни ревности, ни запретов – с уважением к ее желаниям, мнениям, стремлениям. Нарядов ей набрал. Да, Валентин ее бы одним платьем задушил, за другое распилил, а за белье вообще – сжег, как ведьму-искусительницу.
Что интересно, разницы в возрасте нет. Вале тридцать лет и Хамату столько же. Хотя первый на все сорок выглядит, а второму больше двадцати пяти не дашь.
Женя тряхнула волосами: о чем она думает?
Накинула халатик и включила фен, принялась волосы сушить.
‘Нужно вспомнить старое средство избавления от ненужных чувств’, — принялась уговаривать себя: ’Представь Хамата в смешном положении, например, он упал в грязь… Не смешно. Тогда пьян до безобразия. … Хамат?! Мимо – не пьет он’. Девушка вздохнула: даже в этом положительный!
И попыталась снова: тогда он драчун.
Представила и замерла: образ Хамата раскидывающего оппонентов, был прекрасен и монументален, мужество, смелость, напор, мастерство ударов, лихие кульбиты…
Шао-линь! Тьфу!
Ей о плохом нужно думать, о плохом!
Хорошо: Хамат убийца – Чикатило.
Дважды – тьфу! Это Чикатило – убийца, а Хамат, это Хамат.
Женя выключила фен, постояла, глядя в зрачки своему отражению: придумай что-нибудь, иначе от тоски с ума сойдешь.
Придумала: Хамат страшный моджахед- террорист…
Ну, что это такое?! — чуть не взвыла, не сумев запихнуть парня в придуманный образ. Включила опять фен: думай, Борисова, думай! Голова у тебя не только для того, чтоб в нее кушать.
О! Он контрабандист. Торговец наркотиками и оружием!
И что? Ни тепло, ни холодно.
Ну, как же, Евгения? Это очень, очень плохо. Он торгует жизнями людей, вооружает всякие группировки, садит незрелые личности на иглу…
Так зрелые-то и не сядут и потом, он же не впихивает свой товар насильно, а оружием не то что человек – страны торгуют.
Та-ак! — разозлилась сама на себя, выдернула фен из розетки и в сердцах швырнула его на полочку: до чего ты дошла, Борисова! Моральный кодекс - в нули, здравомыслие - под корень – и что от тебя осталось?! Сексуальная маньячка, влюбленная дура!
Влюбленная? Э, нет!
Женя прошлепала в комнату, рухнула на постель и уставилась в потолок: продолжим.
Хамат насильник… Ага? — скривилась: какая глубокая мысль! Все бы такими насильниками были, у женщин бы сплошное восьмое марта по жизни было.
Тогда Хамат убил… ребенка или женщину…
Угу. Убил, расчленил, в землю закопал и ламбаду станцевал!
Бред редкостный.
Женя перевернулась на живот и накрыла голову подушкой: может, в темноте что дельное в голову придет?
Пришло. Воспоминание о ночи полета над Дамаском. И опять стало жарко и волнительно, захотелось оказаться в объятьях Хамата, испить его поцелуй, ощутить власть его ласк над собой…
Он жесток! Жесток, жесток, жесток, — начала внушать себе упрямо: он поступил дурно, отвратительно, он унизил, он…он…
А по телу уже пошла волна тепла и истомы, смывая ненужные мысли, путая, сбивая настрой. И ни о чем уже не думается, только хочется.
Будь проклята страсть, что превращает человека в идиота! — скрипнула зубами девушка, чувствуя, как тело начало гореть от желания.
Женя решительно поднялась и надела купальник, чтоб пойти к бассейну и остудить пыл.
Мысль о бассейне посетила подруг одновременно, и они встретились, покинув свои комнаты. Скорчили друг другу рожицы и примирительно улыбнулись.
— Жень, скажи, что все будет хорошо, — Раздвигая двери, попросила Надя.
— ‘Русское радио – все будет хорошо’, — пропела та, подталкивая подругу на выход.
— Тебе шутки, а я испереживалась.
Женя глянула на нее и побежала, прыгнула в бассейн.
Девушки, вдоволь порезвившись в воде, зацепились за бортик и просто лежали,бултыхая ногами, млея от приятной усталости:
— Здорово, — сказала Надя с легкой улыбкой на губах.
— Да, жаль, что осталось всего два дня нирваны.
— О, смотри, твой идет, — кивнула.
Женя повернула голову, когда Хамат уже подошел к краю бассейна.
— Надеюсь, ты не с приглашением на ужин? — спросила Надя настороженно.
— Нет, — улыбнулся парень, присел перед девушками на корточки. — Не понравилось ужинать с семьей?
— Нет, что ты, — заверила Женя. — Просто атмосфера для нас неуютная.
— Точно. Словно на официальном приеме у английской королевы. Костюмы, столовое серебро, эскадрилья фужеров.
— И лица в строгих масках аристократии, — поддакнула Женя.
— Мама любит показывать зарубежным гостям, что она придерживается западного стиля. Но больше совместных ужинов не предвидится. Она узнала все что хотела, показала себя, и строгий костюм убран до следующего приема.
— О, какая радостная весть!
— Я принес еще одну.
— Может, не надо? — Предложила Надежда, с подозрением поглядывая на Хамата, тот же смотрел лишь на Женю. — Я приглашаю вас на ужин в узком кругу: я, вы и Сусанна с Самшатом. Посидим, поболтаем.
— Опять в викторианской столовой?
— Нет, в моих апартаментах.
— Это меняет дело, сэр-р, — улыбнулась ему Женя.
— Тогда вперед! — махнул рукой в сторону лестницы. — Переодеваться.
Евгения подплыла, вышла из воды и была заботливо закутана Хаматом в полотенце. Он подхватил ее на руки и, покружив, понес в комнаты. Надя шла следом, пристально разглядывая пару: а ведь влюблен араб не на шутку. С одной стороны, завидно даже, а с другой, страшно. Мужчины все собственники, а уж такие темпераментные да с головой от любви неземной раздружившиеся, и вовсе. К чему это приведет? Дай Бог, лишь к бурному прощанию у трапа, ведру слез и вечной памяти персидским ночам.
Хамат занес Женю в ее комнату и закрыл дверь: ну ясно, опять лобызаться будут.
Надя хлопнула дверью в свою комнату и тяжко вздохнула, настраивая себя на лучшее: чего, правда, взъелась? Два дня и осталось на радости, а там опять дом, строгие родители, напыщенная атмосфера редакции с ее производными – сплошь умниками и умницами, гениями –филологами, редакторами. А Женька против них, что муха против мухобойки – только успевай уворачивайся, крутись. Опять доставать начнут, есть, под кожу лезть – обычные рабочие моменты. И личная жизнь в стадии анабиоза – то некогда, то встретиться не с кем, а то и не зачем.
Хамат с трудом оторвался от сладких губ любимой — Женя отодвинулась и приложила палец к его губам:
— Так мы и на завтрак не успеем, не то что на ужин.
И пошла к шкафу наряд выбирать. Хамат же сел в кресло, чтоб было хорошо видно девушку: обворожительна. Само совершенство.
— Что скажешь? — повернулась к нему, приложив к груди вешалку с голубым брючным костюмом, скромным, но элегантным:
— Как раз.
Он бы, конечно, еще и паранджу ей надел…
— Отвернись, — достала белье.
— Зачем?
— Переодеваться буду.
— Переодевайся, — улыбнулся, лукаво щурясь.
— Ты просто маньяк, — рассмеялась Женя, видя знакомый блеск в глазах Хамата.
— А ты сама скромность.
— Да-а, — сняла лифчик. Хамат еле удержался, чтоб не подойти к ней, обнять и послать к шайтану ужин. Женя сняла трусики и желание парня обойтись без ужина окрепло.
— Искусительница.
— Сам такой, — улыбнулась девушка, облизнув губы – взгляд Хамата тревожил ее, волновал и рождал желание.
— Иди ко мне.
— Не-ет, опоздаем на ужин.
— Зачем нам ужин? Сюда принесут.
— Сам позвал, а теперь идти не хочешь. Нехорошо, — заметила игриво, одевая белье. Белые ажурные стринги легли на бедра, оттеняя золотистую от загара кожу, лифчик прикрыл грудь, вызывая вздох сожаления у Хамата.
Парень встал, обнял Женю и, любуясь, провел ладонью по прекрасному телу любимой:
— Хамат, — качнула та головой.
— Я подожду в гостиной, — согласился нехотя.
Девушка с пониманием улыбнулась, а Хамат подарив ей горячий поцелуй, вышел.
Если б не Сафар, он бы не стал себя сдерживать. Но брат оказал ему серьезную услугу и в короткий срок – его нужно уважить, как есть за что уважать.
Апартаменты Хамата Женя узнала, хоть тогда, в темноте, они выглядели иначе, да и ей было не до интерьера. Сейчас же она была поражена изысканным стилем, гламурностью обстановки:
— Шейх, — не сдержала восхищения.
— А ничего люди в Сирии живут, скромно, — оценила и Надежда, оглядывая обстановку: персидские ковры с изумительным узором, картины в позолоченных рамках, статуэтки и фарфор, кривые сабли и резные топорики на стене. — Эрмитаж.
Хамат улыбнулся, довольный произведенным впечатлением: Женя завороженно разглядывала картины. Лото, Тициан, Боттичелли, Джорджоне.
— Боже мой, Хамат… откуда?
— Они же не настоящие, — неуверенно сказала Надя.
— Но очень хорошие копии.
— Не все, — бросил парень и увлек Женю дальше, жестом приглашая и ее подругу. — Нас уже ждут в столовой.
Девушки вздрогнули, услышав бой напольных часов, увитых позолоченными гирляндами цветов с ангелочками и фигурками див в хитонах, по краям. Надя округлила глаза от испуга, поглядев на Женю: здесь дышать-то можно? Та ответила растерянным взглядом: сама не знаю. Хамат распахнул двери в столовую.
Стол был накрыт, как в самом лучшем ресторане.
Сусанна сидела на низеньком диване, а двое мужчин разговаривали меж собой, стоя рядом. Один был Самшат, а второго, усатого, девушки не знали, но обе сразу предположили родство братьям: он был похож на них, но белее, скуп на эмоции. Лицо замкнутое, взгляд острый, пытливый, а губы изгибает улыбка.
Увидев вошедших, он, не перестав улыбаться, чуть склонил голову в знак приветствия, при этом окинув девушек цепким, каким-то сканирующим взглядом. Жене он не понравился, показался скользким и фальшивым, а еще жестким.
— Знакомьтесь, мой брат Сафар Бен-Хаджар, — представил его Хамат. — Надежда, Евгения.
Мужчина с галантностью поцеловал девушкам руки, не забыв при этом внимательно посмотреть в глаза.
Женя вымучила улыбку и неосознанно качнулась к Хамату. Улыбка Сафара стала шире и чуть естественнее.
— Приятное знакомство, — сказал он с мягким акцентом, более явным, чем у Самшата.
— Вы говорите по-русски?
— Э-э, чуть, — показал на пальцах, сложив указательный и большой. — Понимай… э-э, — развел пальцы.
— Больше, — догадалась Надя.
— О, да, да, — кивнул довольно.
— Приятно познакомиться. Почему же мы не видели вас раньше, не знали? — спросила Женя.
— О, мало…дома.
— Сафар редко бывает у нас. Он очень занятой человек, — ответил за него Самшат.
— Да, да, — подтвердил, помогая сесть Надежде.
— А чем вы занимаетесь? — Спросила она.
Хамат подвинул стул Жене:
— Сафар занимает высокую и ответственную должность.
— В Дамаске? — сообразила она.
— Да.
— А что за должность? — полюбопытствовала Надежда.
— Сотрудник Мухабарата, — тихо шепнула ей Сусанна, чтоб пресечь излишние вопросы, но не подумала, что подруга не может знать, что это такое.
— Это какая-то подпольная организация?
— Нет, что-то типа нашего бывшего КГБ, объединяет уголовную и политическую полицию, — шепнула тихо, качнувшись к ней вновь. Посмотрела со значением в глаза: оставь свои расспросы – неприлично. Девушка поняла и уткнулась в свою тарелку. Женя же покосилась на Хамата:
— Твой брат служит в тайной полиции?
— В правительстве.
— А-а.
— В дипломатическом департаменте, — уточнил Самшат.
— Теперь ясно, почему нам в рекордные сроки оформили документы. Спасибо, — кивнула Сафару. Он ответил милейшей улыбкой.
Надя же посмотрела на подругу как на ненормальную. Она не понимала, чему можно радоваться и за что благодарить, учитывая обстановку: они – две беззащитные девочки в незнакомой стране, в замкнутом пространстве закрытого и охраняемого особняка в обществе трех очень серьезных и влиятельных мужчин. Нет, Надя не радовалась, наоборот, насторожилась и сжалась – слишком много странностей, если не сказать больше. Три брата, для которых семейные связи не пустой звук и каждый автономен и самодостаточен, но в тоже время связан с двумя другими, как угол в треугольнике. Девушке показалось, что именно в центр этого треугольника их и загнали, и заподозрила подвох. Сусанна с Самшатом, Женя с Хаматом, а ей не уготовили ли Сафара, с легкой руки сводницы – ретивой подруженьки? А ведь легко: сыпнут вон, как Женьке, что-нибудь в пищу или питье и будет потом дура-дурой.
Надежда взяла персик – от греха. Во фрукт-то ничего не подсыплешь.
— Уважаемый Сафар приехал навестить семью или по делам? — Позволила полюбопытствовать Женя, чувствуя себя под защитой Хамата, который положил руку на спинку ее стула.
— То и это, — покрутил кистью мужчина.
— Сафар выполнил мою просьбу. Для нас семья превыше всего, и мой брат, приехав к нам на ужин, вопреки загруженности и массе важных дел, доказал это. Мы живем по принципу: один за всех, все за одного. В наше время, как впрочем, и в любое другое, семейные узы имеют главное значение для мужчины. Если у него большая родня, он богат, если счастлива семья – счастлив он.
— Ты как всегда прав, брат мой. Только семья и вера помогают мужчине почувствовать себя мужчиной, они дают силы идти дальше, бороться, созидать. Наполняют жизнь смыслом, — поддержал его Самшат.
— Моя душа полна радости, братья мои. Верю, скоро этот дом наполнят голоса наследников и наследниц. Да, ниспошлет вам Аллах крепких и здоровых детей, сильных и смелых, как все Бен-Хаджары,— сказал Сафар братьям. Те с достоинством склонили головы.
— Мы как видишь, устроили свою личную жизнь, но когда ты порадуешь нас невесткой? —спросил Самшат.
— Раз вы устроены, теперь и за мной дело не встанет.
— Приятно слышать, Сафар. Пора думать о потомстве, о том, кому мы передадим дело отца, свой капитал. А ведь детей нужно еще поднять, дать им образование, подобрать выгодные партии,— сказал Хамат.
— Это время, что неумолимо красит наши виски сединой, —с ноткой печали заметил Самшат.
— Но слава Аллаху, мы еще полны сил, — улыбнулся ему Сафар.
— А у нас не принято разговаривать, когда гости не понимают о чем речь, — влезла Женя.
— Извини, Женечка, — улыбнулся ей Хамат. — Дела. Всего-то парой слов перекинулись.
— Ничего. Я понимаю – Сафар не силен в русском языке.
— Зато силен в другом плане. Для него нет невозможного, как нет преград и закрытых дверей.
— Ты льстишь мне, брат, — изобразил тот саму скромность.
— Ничуть. Хамат сказал правду. Что есть, то есть, — развел руками Самшат, уверяя брата. — Я скажу тоже самое: твой вклад в семейные дела неоценим. Ты наша гордость, Сафар.
— Кому мне еще помогать, как не родным?Ваша радость – моя радость, моя радость – ваша радость. Скажи лучше Самшат, когда твоя прекрасная жена подарит тебе наследника, а мне племянника?
— Похоже, скоро,— лукаво улыбнулся мужчина.
— О! Я счастлив, брат мой! Какая великая радость для всех нас! А ты, Хамат? Когда твоя пэри порадует нас?
— Все в руках Аллаха. Но отставать от Самшата я не собираюсь,— с некоторой заносчивостью ответил парень.
— Вот это по-нашему,— согласился Сафар. — Ты правильно поступаешь. Нужно поскорей завести ребенка во избежание неприятностей.
— Они возможны?— насторожился Хамат.
— Не с нашей стороны. Но ты посмотри на девушку,— покосился на Надежду. — Ее взгляд неженский. Он не знает стыда и робости. Такие, как она, способны устроить неприятности себе и людям.
— Она будет молчать, Сафар. Что она может и кто она?
— О, я бы не недооценивал ее, дорогой брат.
— Разве я когда-нибудь недооценивал противника, совершал промахи? Ты обижаешь меня, брат. Я предусмотрел все и знаю, как заставить ее молчать.
— А родители твоей жены?
— Ты отправил им фотографии и письмо?
— Снимки превосходны и не вызывают сомнений – вы прекрасная пара и счастливы вместе. Но письмо отпечатано, то, что ты мне дал, а лучше бы она написала сама, от руки, чтоб у них не возникло сомнений. И еще лучше, если б позвонила и лично сообщила о своем решении.
— Она позвонит. Позже.
—Мы вам не мешаем? — спросила Женя, утомленная беседой, в которой не принимает участия, языком, в котором и слова не разберешь.
—Прости, — улыбнулся виновато. — Мужчины всегда найдут тему для разговора, но эти темы утомительны и малоинтересны для женщин.
—Не меньше, чем ужин, за которым чувствуешь себя мебелью.
— Обещаю позже компенсировать свою неуклюжесть, — шепнул ей на ушко. Женя покраснела и отодвинулась, почувствовав неловкость: Хамат действовал на нее неотразимо и возбуждал даже голосом – некстати, учитывая присутствие едва знакомого девушке человека, что то и дело внимательно поглядывал на нее. И ей очень не хотелось, чтоб он думал гадости о ней, судил потом о других по одному человеку, как порой она судила.
— Я, кажется, смутил тебя? — спросил Хамат.
— Некрасиво шептаться при гостях.
— Да, ты права.
— Женщины заскучали, — улыбнулся Самшат. — Надежда плохо кушает. Вам не нравится?
— Что вы, очень, но я сыта.
Ужин закончился пустыми разговорами. Сафар не проявлял особого внимания к Надежде и вообще был немногословен, и девушка успокоилась. Братья остались, чтоб продолжить мужской разговор, а подруги ушли к себе.
— Что-то ты нервничала за столом, — заметила Женя, проходя в свои покои.
— Сафар насторожил, — поделилась волнением Надежда. — Неоднозначное семейство.
— По-моему, нормальное.
— Еще бы! — плюхнулась на диван. — Родичи Хамата!
— Надя, ты опять? — предостерегающе покосилась на нее девушка.
— Молчу, — заверила та и вздохнула. — Плохо мне, Женечка, на душе неспокойно.
Подруга присела к ней:
— Почему?
— Не знаю. Тревожно и все тут.
— Устала.
— Может быть. Домой бы быстрее.
— Здрасте! А кто о солнце мечтал, шоколадном загаре? Сама сюда рвалась, меня за собой потащила, а сейчас быстрей бы домой.
— Меньше. Завтра, а послезавтра вечером уже улетим.
— Да-а, все хорошее быстро проходит, — загрустила Женя. — Но у нас еще достаточно времени, чтоб ты приобрела желанный шоколадный цвет кожи. Завтра весь день проведем у бассейна. Сфотографируемся… Кстати, где мой цифровик? — нахмурилась, пытаясь вспомнить, куда дела фотоаппарат.
— Вот уж не знаю, — развела руками.
Женя задумалась, пошла искать его в свою комнату, перерыла сумки и вспомнила:
— Сусанна его брала!
— Точно, — села Надежда. — Она вас с Хаматом снимала. А что тебе сейчас-то вспомнилось про фотоаппарат?
— Снимки скинуть на ящик хочу, пока время есть.
— А-а, на память о жарких объятьях? — усмехнулась.
— Ну, тебя, хватит зудеть. Скажи лучше, где Сусанну найти?
— В доме, — заверила.
— Новость! Где конкретно?
— У милого спроси или у Самшата.
— Заняты они, о своем о мужском судачат. А телефон? — озарило Женю.
— Сусанна его с собой носит? — скривилась Надежда.
— Не на улице же оставляет, — Женя нашла свой телефон и набрала номер подруги. — Привет. Не спишь еще? Мой цифровик не у тебя случайно?... Нет? А где? Ты же с ним последняя носилась, фоторепортера изображала! А-а… Точно? Ладно, извини, — отключила связь и на подругу посмотрела. — У Хамата.
— Почему меня это не удивляет?
— До чего же ты ехидная стала, — качнула головой Женя, поморщившись. — Чем тебе Хамат не нравится?
— Тем, что тебе слишком нравится. Ты ж ни на одного так не западала, Женя.
Девушка попыталась найти для подруги аргументы своему увлечению и поняла, что не может объяснить его внятно даже себе.
— Новые впечатления, переизбыток адреналина – в голову ударило, — буркнула. И отмахнулась: что это она оправдывается? В чем, перед кем? — Как можно увлечения объяснить? Ты сама-то можешь внятно и четко сказать, почему ты к Заманкину неровно дышишь, а к тому же Саше Даверу – лояльна? — Выкрутилась.
— Заманкин мой и ни чьим больше не будет. Да, неказист, но тем и привлекателен. Живет на соседней улице, проблемы у нас с ним одни и взгляды на жизнь, и мнения и мысли. Он ласковый, вменяемый, не жадный, не особо одарен, но и не дебил. Хитрить опять же не умеет – все на лице написано. Ножа за пазухой нет. Голова и руки на месте, функционируют. На ногах стоит твердо, хоть звезды на карьерном небе ему не светят. А твой? Километр подружек до, километр после. Виллы, фирмы, антиквариат. Просто так ничего не делает, успевает и синицу в руке удержать, и журавля в небе поймать. Говорит одно, думает другое. Смотрит как король на слуг. Живет по принципу: все для себя любимого.
— Портрет с пристрастием? Мне без разницы, мы встретились и разбежались, — отвернулась Женя, почувствовав грусть от этой мысли.
— Угу. Рядовой курортный романчик? Дай Бог, — протянула Надежда, не скрывая неверия.
— Что, собственно, еще? — попыталась придать беззаботности голосу Женя, но он подвел, выдал и печаль, и неуверенность.
— Вот-вот, — покосилась на нее подруга со значением. — Еще не уехали, уже в печали. Дальше что будет? Дубль Сусанны? Стопки салфеток, дежурство у телефона и вояжи Россия – Сирия, Сирия – Россия?
— Я не Сусанна, — вздохнула девушка, усаживаясь на палас.
— Так и Хамат не Самшат.
— Ну, что ты к нему прицепилась, Надя? Намеки какие-то. На что? Такое чувство, что он преступник, ты опознала его и мучаешься: что же делать? В полицию идти, промолчать, анонимно настучать?
— Не нравится он мне. И ты рядом с ним, и ситуация в целом! И перспективы ее развития тоже!
— Да, ничего не будет. Вернусь домой. Папа, мама. Редакция. Великие тайны местного макаронного производства и незатейливые интриги: кого послать на репортаж о прорыве канализации. Опять рутина, толкотня в транспорте, мамино ворчание, папино брюзжание и вечерние посиделки с тобой. По выходным выезд в свет – шопинг в рядах местного бомонда по местам славы продуктовых и вещевых рынков.
— Реплика Му-му перед утоплением. Если б та могла говорить, у нее бы столько же уныния в голосе было. Раньше тебе наш город нравился, и жизнь сносной казалась.
— И сейчас нравится. Сносная. Серая только.
— Ну-у! После акварели Хамата, коне-ечно! Такую экспрессию развил – Пикассо обзавидовался! Чем тебе Валентин не нравился? Нет, скажи, чем этот араб лучше Вали? Ведь мужик – за километр виден. Стена! Самое то в мужья-то! А этот? Афганская борзая!
— Ой, оставь, пожалуйста, — поморщилась. — Качок обыкновенный, твой Валентин. Накачен даже головной мозг, причем не знаниями, а анаболиками. Хамат другой, он утончен, умен, нежен, галантен. У него тонкий вкус, развитое чувство прекрасного. Он антиквариат коллекционирует…
— У меня б деньги были, я, может, дворцы бы коллекционировала, — фыркнула Надя, глядя в потолок. — Удивляюсь я тебе, Борисова, и что ни день, то сильнее. ‘Чувство прекрасного’!
— Да! Он весь прекрасен от мыслей и до пят! Ты руки его видела? Произведение искусства! А глаза? Сколько оттенков эмоций в них! Ярких, неподдельных. А какая у него походка! Па-де-де. Голос? Магомаев! Да только от его бархатного баритона умереть можно! А как он смотрит, улыбается? Целуется, наконец! Он не целует – он горит и нежит, он не ласкает, он боготворит…
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |