В Ленинграде летчикам, таранившим в воздухе немецкие самолеты, — М. Жукову, П. Харитонову, Н. Тотмину — вручены награды и грамоты Героев Советского Союза. Воздушный таран — удивительный метод презирающих смерть — все чаще применяется в небе Ленинграда!
Награждены и строители танков — работники Кировского завода...
Завтра утром я поеду на фронт, к Белоострову.
А листья осени, желтые-желтые, коврами лежат в садах, осыпаясь. И, обнажаясь, ветви деревьев открывают взорам бугры щелей и землянок, нарытых в садах. Золотая осень! Как томительно становится, когда подумаешь о природе — просто о природе. В воздухе вчера уже вились снежинки, едва заметные. Где-то на улице вода в кадке сегодня была покрыта ледком. Зима приближается, — может быть, она послужит нам, как в первой Отечественной войне!
Глава одиннадцатая.
Артдивизион Корнетова
291-я сд 23-й армии
13–16 октября 1941 г.
В штабах подразделений дивизии. — Лесная опушка у Каменки. — На передовом корректировочном пункте. — В штабах подразделений дивизии
13 октября
С Финляндского вокзала поезд ходит до станции Дибуны. Я вышел в Песочном, где штаб 291-й стрелковой дивизии и где — в семи-восьми километрах от противника — осталось жить гражданское население.
Попутный грузовик, путь в Дибуны, еще одна дачка — штаб 838-го артполка. Здесь живут его командир — подполковник С. С. Васильев и комиссар — старший политрук Алексей Семенович Любивый.
Узнаю все подробности поддержки дивизионом Корнетова пограничников при штурме и взятии Белоострова 20 сентября. Все записываю.
Гул канонады. Полночь. По белоостровскому, до сих пор не взятому нами полукапониру (называемому здесь просто дотом) бьет наш бронепоезд «Борис Павлович», и, отвечая ему, где-то неподалеку разрываются снаряды тяжелых финских орудий..,
14 октября
Было холодно спать на походной кровати. Стрельба шла всю ночь, один из снарядов осколками изрешетил дверь в домике начартдива. Под утро сплошной грохот минометов и артиллерии — то роты Краснокутского пошли в наступление на дот. Разрывы финских снарядов слышны хорошо. Стекла окон дрожат. Самый разгар борьбы был в 6.30 утра. К 8 часам мы встали, умылись, телефон донес весть, что дот опять взять не удалось — подходили на тридцать метров, опять откатились на двести.
...После завтрака выехали верхами на передовую: Любивый, старший политрук Крупенин, я и два коновода. Шоссейная дорога лесом широка, пряма. Финны выпустили по ней около трех тысяч снарядов, ни разу в самую дорогу не попали. Подъезжая к Каменке, мы увидели четыре самолета — «миги», идущие в нашу сторону после работы.
Изрытая блиндажами, ходами сообщения, окопами Каменка. Отсюда, с опушки леса, финские позиции видны простым глазом — в двух с половиной километрах. Блиндаж КП второго артдивизиона — большой, освещенный тусклой электрической лампочкой. Корнетова и комиссара нет, остаюсь разговаривать с начальником штаба, остальные уехали в первый дивизион. Сейчас 11 утра...
Лесная опушка у Каменки
Что же представляет собою Каменка?
Между опушкой лесного массива, подступающего к фронту со стороны Ленинграда, и линией старой финляндской границы, на которой расположены Белоостров и Александровка, тянется двухкилометровой ширины болото.
Этой совершенно открытой взору, кое-где поросшей только мелким кустарником полосе суждено было с сентября стать передним краем обороны северного участка Ленинградского фронта {27}.
Здесь нельзя ни ставить орудий, ни рыть глубоких траншей, ни проехать танку. Только по наполненным болотной водой канавам — ходам сообщения — пробираются бойцы боевого охранения в руины Белоострова да в низенькие землянки, вырытые под насыпью шоссейной дороги, что тянется параллельно границе, то есть вдоль реки Сестры. Болото во всех направлениях просматривается и простреливается насквозь.
Всё, что нужно укрыть, замаскировать, зарыть глубоко в землю, — огневые позиции батарей, командные пункты, склады боеприпасов и прочее боевое хозяйство переднего края — размещается в лесном массиве, который простирается в сторону Ленинграда на шесть — восемь километров.
Ближайший к Белоострову и к позициям врага, центральный для всего левого фланга армии опорный пункт, расположенный на опушке этого лесного массива, называется Каменкой. Здесь узел двух рокадных и идущей от Белоострова в наш тыл шоссейной дорог. В километре левее (юго-западнее) Каменки проходит и железная дорога, участок ее между станциями Белоостров и Дибуны.
Каменка — в прошлом единственная здесь деревня (точнее — дачный поселок) — запрятана в лесной чаще, расположена на сухом месте, а потому способна принять в свою песчаную почву глубокие блиндажи и землянки, всю сложную и разветвленную систему оборонительных сооружений.
По всем этим причинам Каменка и превратилась в некий густо населенный подземный городок — передовой пункт управления обороной 291-й стрелковой дивизии. Здесь в тесном соседстве размещаются командные пункты «хозяйств» Шутова и Краснокутского (два стрелковых полка), Корнетова (артиллеристы), Трепалина (морская пехота), капитана Сергеева (саперы), узлы связи, склады продовольствия и боеприпасы, автомашины и — часто — танки.
Штабы 291-й дивизии и тылы ее располагаются далеко за Каменкой — в Песочном, в других селах и пригородных дачных поселках. А Каменка — средоточие боевой жизни передовых частей, обороняющих район взятого нами (20 сентября, в наступлении отсюда же, от Каменки) и заселенного боевым охранением Белоострова...
Противник, конечно, знает, что представляет собою Каменка, а потому день и ночь засыпает ее минами и снарядами, бомбит с воздуха, стремится сделать всякую жизнь здесь нестерпимой и невозможной.
Изломанные, изуродованные деревья образуют здесь мешающие ходить завалы, и все-таки по изрытым дорогам не прекращается движение пешеходов, телег, всадников и машин. А блиндажи обжиты почти как городские квартиры.
Каменка похожа на старательно, но тщетно выжигаемый недругом улей, в котором бойцы и командиры накапливают мед грядущего наступления и победы.
Ходишь по Каменке — вспоминаешь карту холодного лика Луны: вся местность сплошь в черных кругах, в язвинах, в маленьких кратерах. Так разукрасили Каменку разрывы мин. На месте дачного поселка осталось только несколько побитых домов. Все остальные сожжены артиллерийским огнем или разобраны на строительство блиндажей и укреплений. Траншеи, рвы, в том числе противотанковые, линии блиндажей тянутся во всех направлениях зигзагами, острыми углами, пересекаются ходами сообщений. Все это испещрено глубокими и маленькими воронками, — кроме снарядов всех калибров и мин сюда падают и авиабомбы.
...21 час. Тот же блиндаж КП. Мой рабочий день окончен, сижу усталый от записей и с головной болью.
Завтра намечено громить Александровку, зажечь ее. Я собираюсь ехать на передовой наблюдательный, корректировочный пункт того орудия, которое будет выведено вперед для стрельбы прямою наводкой с открытой позиции. С этим я и приехал сюда — хочется посмотреть все «в упор».
За день сегодня выпал снег. Сейчас выходил из блиндажа — зима настоящая, но воздух мягкий. Чуть моросит мокрым снежком, звезд не видно.
Командир дивизиона Корнетов, губастый, большеротый, с тяжелым подбородком и крупным, не покатым, а как бы отвесно встающим лбом, рассказывал многое о себе, о формировании полка, о боях. Над Зеленковым, командиром батареи, чье орудие будет завтра вести огонь и который сегодня здесь, чтоб обо всем договориться лично, — Корнетов подтрунивает («плохо стреляет, стрелкачишко!»), но, видимо, любит его и подшучивает именно потому, что Зеленков — командир из лучших. А стройный лейтенант Миша Зеленков чем-то напоминает своего тезку, поручика Михаила Лермонтова. В его темных глазах вспыхивает гордый огонек самолюбия, но, мгновенно совладав с ним, он принимает шутку как надо. Его движения порывисты, но командир он уже вполне самостоятельный. Он уже вел позавчера огонь по этой проклятой колокольне, что высится над Александровкой и мешает дивизии, потому что с нее противник просматривает и стыки наших частей, и шоссейную дорогу, и весь здешний передний край нашей обороны. И эта колокольня была пробита, и наблюдательный пункт разбит.
15 октября
Когда я проснулся в блиндаже у Корнетова, в сознании застряла смешная фраза из ночных разговоров телефонистов:
«Гроза, гроза, дайте с неба лошадь, я сижу на жуке!»
За ночь выпал обильный снег, все покрыто свежим снежным покровом. Легкий морозец. Зима!
Стрельба по Александровке, приказом сверху, отложена на завтра.
Поэтому, взяв в провожатые бойца, я пошел на другую сторону Каменки, в отдельный батальон морской пехоты, провел там весь день, а вечером отправился в 181-й стрелковый полк, к его командиру, Герою Советского Союза Краснокутскому, дав твердое обещание не хотевшим отпускать меня морякам прийти к ним на несколько дней послезавтра (завтрашний день у меня уже «абонирован»).
У Краснокутского провел вечер, узнал многое о его пехоте. Черноволосый, быстроглазый, живой, он скоро-говорчив, но точен в словах. Давая подчиненному задание, он разъясняет ему все подробности, пока не убедится, что тот хорошо понял его. Он знает все, что делается в его полку — в любом месте его, в любой точке. При мне явились к нему два старшины рот. Один, высокий, весь в земле, убедительным тоном докладывал о положении в роте, о землянках-норах, полных воды, низких (а поднимать третий накат нельзя). Разговор об углублении землянок, о стрельбе финнов прямою наводкой по ним, о раненном в живот разрывною пулей командире в траншее; о холоде, о теплой одежде, о раздаче хлеба в мешках, о правильном его распределении, о супе.
Приятно наблюдать ясность мышления Краснокутского, четкость и дисциплинированность, передающиеся его подчиненным!..
— Настроение у бойцов хорошее. Вот только бы на ноги что-нибудь теплое, портяночки бы!
Краснокутский рассказал мне о том, как его полк в двадцатых числах августа вместе с артиллерийским дивизионом Андрейчука (который я посетил в сентябре) прикрывал отход трех дивизий и как последним уходил с прибрежного острова Тоуна, севернее Кексгольма. Уходили по Ладожскому озеру на баржах, буксируемых катерами и пароходами. С исключительной теплотой и признательностью Краснокутский отзывался о Ладожской военной флотилии, ее командующем и, в частности, о канонерской лодке «Пурга»:
«...Мы вышли к месту погрузки, артиллерия уже погружалась, повозки тоже. Оставляем боевое охранение, идем грузиться к бухточке. Ждем катера. Сообщение! «Последний катер подбит». Две баржи стоят, и нет катера! Пока дошли до бухточки, откуда ни возьмись — «флагман», канонерка «Пурга», — спешит в бухту, куда ей не полагается входить, так там узко и каменисто… Входит на всех парах, лихо, по-кавалерийски влетает. А развернуться негде. Все-таки влезла, зацепила одну баржу с вооружением и частью людей. Вывела! Бухта под огнем, вокруг «Пурги» лес водяных столбов! Баржа эта у меня была еще не догружена, на берегу оставались санитарные повозки, кухни и еще много людей. Увидев, что корабль под угрозой, командую: «Руби канат!».,, Но тут под огнем в бухту входят военный катер и колесный пароход, быстро грузятся, пароход подхватывает вторую, баржу со всем, что оставалось на берегу. Вместе выходим в озеро. «Пурга» часть людей перегружает с барж к себе. Моряки нас встречают тепло, кормят всех бойцов: и командиров обедом...
И ведь никакого приказа входить в бухту и выручать нас они не имели! У нас и связи-то не было, чтоб вытребовать себе помощь! Командующий флотилией, находившийся на «Пурге», все это сделал по собственной инициативе! При этом погрузка производилась при сильной волне...»
Ночую у Корнетова.
На передовом корректировочном пункте
16 октября
Сегодня еду на передовой НП батареи, где все готово. Утро началось обстрелом из минометов нашего расположения. Только что одной из пяти мин, разорвавшихся на дороге около нас, убило связиста Кощакова и ранило бойца, который нес суп. Сию минуту, едва Корнетов вышел из блиндажа «до ветру», — рядом грохнулась мина. Осколок пролетел над его головой, ударился в стену. Корнетов вошел в блиндаж и с нервным напряжением сообщил об этом. Сейчас 9.30 утра. Коновод доложил, что кони оседланы.
...Сижу на ПНП, на самой кромочке переднего края, на опушке леса, под тонким накатиком крошечной хибарки наблюдательного корректировочного поста. Вверху, в сторону финнов, дыра, в которую глядит стереотруба. Впереди как на ладони Александровка. Между нею и нашей хибаркой болото и, правее, лес. Впереди нас только человек тридцать боевого охранения, незаметно рассеянных по болоту.
Действовать своими орудиями будут три командира батарей: Зеленков, Селиванов и Дубровский.
В стереотрубу, так, словно находятся в пяти шагах от нас, видны финны на опушке леса, таскающие на спинах мешки с землей, — выходят шеренгой один за другим. Корнетов приказывает командиру батареи Зеленкову дать по ним огонь шрапнелью, тот выходит. Корнетов стоит, смотрит в стереотрубу. С нами сейчас и командир 6-й батареи, лейтенант Селиванов, чье орудие тоже выкачено для стрельбы прямою наводкой. Селиванов:
— Дайте хоть одного посмотреть!..
Корнетов уступает ему место, Селиванов смотрит: там роют они. Выстрел, свист. «Смотрите, смотрите!» Финны продолжают работать, ничего, — ни разрыва, ничего. Оказывается, я просто не разобрался — мы еще не дали выстрелов, — это финская артиллерия пустила снаряды в нас. Корнетов:
— Идите скажите Зеленкову, чтобы скорее!
Селиванов уходит...
...Сюда ехали мы сначала верхами — Корнетов, Зеленков и я, в сопровождении трех красноармейцев. Километров пять по шоссе, вдоль фронта, потом, проехав огневые позиции батарей, оставили лошадей в лесу, с коноводами, шли втроем, пешком, к гаубице, выкаченной на открытую позицию. Она стоит одиноко, замаскирована ветками, перед нею видно все расположение финнов, за нею накатик над вырытой ямой — выездом, куда можно прятать орудие во время обстрела: финны будут, вероятно, несколько часов подряд обстреливать нас минами и снарядами.
Корнетов и Зеленков осмотрели все, проверили маскировку, устройство наката, указали расчету, как надо действовать, и мы пошли дальше, вперед, в другое место — к полевому орудию. Оно также выкачено; за ним — укрытие. Финны бьют сюда — три снаряда ложатся метрах в трехстах от нас. Корнетов ушел — сам стрелять шрапнелью. Он ругал расчет, — мол, плохо, что слишком узко поставлены столбы и после откатки орудие либо зацепится за столб и обрушит весь накат, либо закроет проход так, что расчет останется впереди орудия, под обстрелом.
Отсюда пошли на ПНП, еще вперед, вдоль противотанкового рва, окопчиками, леском, укрываясь, чтоб не быть замеченными финскими наблюдателями, пригибаясь за кустиками.
Придя сюда, к землянке, соединенной с ПНП узким ходом сообщения и устроенной там, где была 6-я батарея, которая на днях стреляла по колокольне и уничтожила финский НП. Корнетов спокойно отчитывал командира батареи Дубровского за плохое исполнение приказаний: небережливость к себе и к людям, за то, что мимо ходят стрелки пехоты, при этом не по окопу (при нас один хотел пройти, и Корнетов остановил его, — ведь финны, заметив бойца, могли бы обнаружить наш ПНП)...
Мы пошли на ПНП, — их здесь два, один — Дубровского, другой — Селиванова, почти рядышком.
Приехал и вышел к нам комиссар полка Любивый. Он еще недавно оканчивал Институт журналистики, не думал ни о какой войне, а сейчас он кажется старым кадровиком, военным. Его движения и слова уверенны, он чувствует себя здесь, на переднем крае, как дома... Вот он подходит к щели, смотрит в стереотрубу...
...Опять дает сюда. По окопу. Два выстрела, от деревни Мертуть, из дальнобойных. Нас в «хибарке» четверо: комиссар, телефонист, я и политрук 6-й батареи Музалев Василий Николаевич. Командир 6-й батареи, лейтенант Селиванов Николай Борисович, ушел в «Грозу» — землянку в полусотне шагов за нами, куда должны приехать командир полка Васильев и командир дивизии Буховец.
Сейчас 11 часов 15 минут. Мы ждем Васильева и Буховца, чтобы открыть огонь по Александровке.
Мне не совсем понятно, зачем на стрельбу прямою наводкой с открытой позиции, орудиями, выделенными из батарей, собираются командир дивизии, командир и комиссар полка, и командир дивизиона, и командиры трех батарей... Это, конечно, противоречит уставу: ведь будут они все почти вместе, и из сотен снарядов, что станут падать сюда, достаточно одного, чтоб лишить дивизию лучших ее командиров...
Гибель Лавриновича в Белоострове не достаточное ли предупреждение крупным командирам, храбрым, но рискующим без необходимости?
Но, видимо, сегодняшняя стрельба воспринимается всеми как маленький очередной праздник, на котором им хочется побывать, ибо всегда интересно и поучительно смотреть на внезапно накрытого, обуреваемого паникою врага!
...Опять бьет сюда. Свист. Разрыв. Музалев:
— Он вообще-то бьет бессистемно, куда вылез, лишь бы в сторону противника шел снаряд. Вряд ли он пристрелялся к нам!
...Любивый позвал меня в другую хибарку — ПНП 4-й батареи Дубровского, и я перешел сюда по ходу сообщения… Тут такая же стереотруба. Пока шел, еще три снаряда разорвались метрах в трехстах от нас. Эта земляночка чуть покрепче, в три тонких наката. Щель на сторону финнов, в нее смотрит стереотруба. Землянка так мала, что мы вчетвером — комиссар Любивый, я и два телефониста — едва помещаемся в ней. Дверь из нее — в узкий ход сообщения, по которому мы и пришли сюда. Под стереотрубой скамеечка, на ней сидит комиссар, наблюдает. Второй человек может встать с ним рядом, смотрит в бинокль. А третьему у щели уже нет места. Вот свист и разрыв. Я сижу на каске, покрытой плащ-палаткой. Любивый звонит на орудия: «Михеев, можно начинать! Да, да, Буховец сказал, можно начинать!» — и смотрит в бинокль. Один телефонист ушел. Нас теперь трое.
Буховец сейчас там, откуда мы ушли, — на ПНП 6-й батареи.
Наш выстрел — недолет. Опять недолет. Третий попал в крышу дома. Выстрел. Любивый наблюдает в стереотрубу. Выстрел — недолет. Выстрел — попал, школа горит. Выстрел. Выстрел. Бегут по небу раскатисто и глухо разрываются. Выстрел. («Выстрел!» — повторяет телефонист.)
— Хорош, в церковь! — говорит Любивый. — Ничего, но поднять уровень. По школе пустите...
Телефонист просит передать наблюдение. Выстрел — левее церкви.
Еще — недолет, направление почти правильное, но недолет. Любивый:
— Левее, 0,02! Выстрел. Наблюдение:
— Пробило школу насквозь и пролетело... Выстрел. Всё!.. Всё!.. Горит!..
Школа горит — наблюдаю в стереотрубу. Ярким пламенем! Несколько попаданий в церковь, но она не горит — каменная. Любивый:
— Перенести огонь по домикам, правее горящей школы!
Несколько выстрелов, и над деревянными домами — густой дым. Хорошие попадания. Дымом застлало все, везде дым, пыль...
— Стрелять по домикам, левее церкви, 0,30! Перелет.
— Перенести огонь левее церкви, 0,20! Попало.
— Попало, да слабенько... недолет!
Я посматриваю в стереотрубу и смотрю в щель простым глазом. Любивый:
— Прекратить стрельбу! Левее церкви, 0,20, дом с белой трубой, впереди полуразрушенный сарай, вот туда огонь!.. «Новая Земля» (это стреляющее орудие) — какой расход?.. Правей этого выстрела, 0,1!.. Хорош! (дымок)... Точно! Хорош! Пробивает насквозь! Еще правее, 0,1, — огонь!
Все, что произносит Любивый, телефонист повторяет в трубку.
Выстрел. Перелет.
— Присмотритесь лучше туда, куда стреляли только что!
...Разорвался финский снаряд — оглушительно, в расположении наших окопов, метрах в пятидесяти от нас. Шатнуло в сторону. Любивый шарахнулся от трубы.
— Замаскировать орудия! Расчет — в укрытие! Самолеты! Быстро! Самолеты идут. Три самолета. На месте? На месте!.. Орудие в укрытие можно... Нет, отставить!.. Замаскироваться, и пускай стоят на месте — они ушли назад! А куда же один девался? А, подлые, пошли назад! (Любивый прокричал первые фразы, выхватив у телефониста трубку, а следующие уже не в трубку, а снова наблюдая в щель.) Передать и на Шестой дом: хорошо замаскировать! Никакого хождения не должно быть. Сидеть в укрытиях!
Входит Дубровский.
— А ну-ка, Дубровский... Но тот перебивает Любивого:
— Закатывают орудие. Корнетов приказал.
У меня болит перепонка правого уха от разрыва финского снаряда.
Любивый советуется с Дубровским о топографии. Тихо. Телефонист спрашивает, какое дальше распоряжение. Любивый:
— Пусть сходят в Шестой дом и спросят Васильева, как дальше быть... И пусть сидят в укрытиях!
Комиссар дивизиона, вошедший вместе с-Дубровским, ушел. Разрыв. Любивый:
— Где-то с дальней батареи! (Наблюдает в стереотрубу.) О, носят, что-то носят из школы! Передайте на Шестой дом — прямой наводкой в горящую школу, чтоб в домики возле горящей школы дать шрапнельки! Там финны барахлишко свое выносят! Прямо по ним, их щепками закидает!.. Пять... Шесть... И землю, землю бросают!
Я смотрю. Над горящими домами — пыл горячего воздуха.
Свист. Правее от нас разрыв — оглушающий. Еще один. Любивый:
— Они, наверное, спали. Их припекло!.. «Новая Земля»? Ну, как там? Сказали? Там они барахлишко носят и в садике подогреваются! (Любивый — с телефонной трубкой около стереотрубы.) Что это там, левее, дымит? А, это дом загорается!..
...Любивый и Дубровский ушли. Дубровский вернулся. Я смотрю в трубу. Наши молчат. Финны дали еще несколько снарядов. Уступаю трубу Дубровскому. Дубровский:
— Шрапнелью пять снарядов! Угол 2,00, уровень (такой-то), трубка 9,5, один снаряд — огонь!.. (Пауза.) «Окно»! Перемычку сняли? «Земля»! Быстрей огонь!
Выстрел. Дубровский:
— Видел? Ни хрена не вижу! Клевок дал!.. «Земля»! Уровень 30,10, огонь! (Пауза. Выстрел.) Это мой? Да!.. Правее, 0,05, трубка 9,3, огонь! Да! (И про себя.) Ох ты, курва, один только дом подожгли... (Пауза.) Несколько домов горит!
Выстрел.
— Видите? Точно по этому, где огонь, только дальше туда, за дым... Всё?
Выстрел.
— Передайте на «Окно» — отстрелялись. Четвертый дом! Передайте на «Огурец» — отстрелялись, Четвертый дом!
Телефонист:
— Они же не на «Огурце»! (Пауза, и телефонист передает то, что слышит.) В «Грозу», прямо в землянку, снаряд упал! (Слушая, в трубку.) Сюда упал!
Это — землянка 6-й батареи, позади нас, шагов пятьдесят. Телефонист побежал узнавать. Второй слушает. Дубровский:
— Пробило или не пробило? Телефонист:
— Когда здесь оглушило вас, это вот тот снаряд! Дубровский, глядя в стереотрубу на горящую школу:
— Труба на одного упала со школы. Ух ты! Высокая?груба!
В землянке нас трое: Дубровский — у щели, телефонист — у аппарата, и я — пишу. Дубровский:
— «Новая Земля»! Санинструктор есть у вас?.. У, язви вашу душу, где его не надо, там он находится!.. Там тушат их дом, черт дери!
Телефонист, слушая:
— Там про обед уже толкуют, еще стрельбу не кончили они, про обед уже толкуют...»Лампа» слушает! Давай быстрей его на «Лампу»!
Свист. Разрыв рядом. Еще разрыв... Телефонист в трубку:
— Где мой телефонист?.. Убит телефонист?! Около вемлянки разорвался. Осколком.
Дубровский входящему молодому командиру:
— Раненые есть?
— Раненых нет, один там и сидел. Около двери, осколком. Он так и сидит, возле нар. (Берет телефонную трубку.) «Окно»! Связь у вас есть с «Грозой»? Почему? А где? Далеко?..
Дубровский:
— Наконец еще пара домиков загорелась, левее школы... Ох, там сейчас дым пошел здоровый!
Молодой командир у телефона:
- — Шесть-тридцать! Шесть-тридцать!.. Это шесть-тридцать?.. Кажется, Соловьева убили. Это я, Романов говорит... Так, обстрел идет!.. Там сейчас побежал санинструктор.
Телефонист — стоя, держа вторую телефонную трубку:
— В голову ему попало.
— Может быть, только ранен? — спрашивает Дубровский.
— Нет, убит!
— Вот черт, говорит Романов, — в землянку надо ж попасть!
Дубровский, наблюдая в стереотрубу;
— Картошку бросили копать! Романов:
— Батарею хотят минометными уничтожить. Буховец приказал наблюдать. Если будут еще стрелять — давить будем.
А по нашему расположению ложатся и ложатся мины, — разрывы то ближе, то дальше. Романов в телефонную трубку:
— «Земля»?.. (Слушает и сообщает.) Ну, точно. Соловьева убили.
Разрыв рядом. Дубровский:
— Что, мина хряпнула или снаряд?
— Снаряд! — отвечает Романов и обращается к телефонисту: — Землянку ничуть не тронуло?
— Песочек сбоку! Дубровский:
— Ну, видно, в двери осколок. У них землянка так сделана, что они прямо против двери сидят.
Кстати, так же сидим и мы — между дверью и щелью для стереотрубы. Дубровский задумчиво:
— Кончила свое существование школа! (Пауза.) Наши дети учились в ней!.. (Опять пауза.) Снаряд прошел сквозь крышу.
Романов, слушая у аппарата:
— Соловьева убило и троих ранило. В лицо снарядом, в голову попало. (Осколком, конечно, но он так и сказал: снарядом.) Насмерть. Троих ранило... Трех ранило, двух убило. Оказывается, еще во вторую землянку упало. (К телефонисту.) Ну-ка, сходите теперь вы — подальше направо, обшитый проход!
Телефонист уходит (не слишком охотно). Все тихо. Больше никто не стреляет. Дубровский:
— «Земля»? Поверка. «Новая Земля»? Поверка. Смотрю в стереотрубу. Два дома налево от школы
горят. Ветерок поднялся. Небо облачно. Все затихло. Дубровский и Романов тихо переговариваются. Дубровский:
— Сегодня обстрел, и смотрите, ни одного разу у нас связь не порвали!
— Это плюс вам! — отвечает Романов, слушая телефон. — Шестая батарея просит огонь открыть. Левее от горящих домов — прудок. Там что-то таскают.
Телефонист вернулся:
— Легко ранило Зеленкова. Разведчика Михайлова. Романов:
— Пять снарядов еще хотят дать... Тухнут? Дубровский у трубы:
— Да нет, в полном разгаре!.. Ага, левее этого дома' сарай сейчас загорится. С маленькими окошечками-амбразурами.
Романов выходит. Дубровский:
— Да вот еще загорелся один...
14 часов 15 минут
Сижу у гаубицы. Когда на ПНП все затихло и стало неинтересно, я спросил Дубровского, где находятся Корнетов и командир полка Васильев (приехавший в начале боя сюда). Дубровский сказал: «Рядом, в землянке «Окно». Я направился туда. Там никого, кроме нескольких красноармейцев, не оказалось, сказали, что Корнетов и командир полка пошли к лошадям. Я соединился по телефону с гаубицей. Мне подтвердили, что они идут туда. Удивленный, что они не разыскали меня, я ждал и никого не дождался. Выяснил тут, что тяжело ранен в голову помощник командира полка, капитан Гуревич, с которым я познакомился, когда ночевал в домике у Васильева. Гуревичу оторвало ухо, пробило череп. Его отправили. Тут два бойца пошли в том же направлении, куда ушли Корнетов и Васильев. Сказали, что покажут дорогу.
Шли они с ведрами, за обедом — там они должны встретить выехавшую кухню, которой ближе сюда не следует подъезжать. Я пошел за ними, сразу же попал под возобновившийся сильный орудийный обстрел. Снаряды рвались поблизости, вокруг. Мы припадали к земле, никаких укрытий в леску не было. Затем, переждав разрыв, шли дальше. Подвернулась какая-то землянка минометчиков. Зашли туда переждать. Бойцы не хотели идти дальше, но мне надоело ждать, я сказал: «Так можно и до завтра сидеть!» — встал, вышел, велел бойцам идти за мною. Один пошел, другой долго мялся в дверях, глядя на разрывы то здесь, то там. Потом пошел за мною. Я прошел метров сто — еще снаряд, рядом. Боец толкнул меня в спину: «Ложитесь!..» Я припал в ровик, оказавшийся тут же, боец — тоже.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |