17 сентября Горохов объехал на легковой машине (а затем на присланном за ним броневике) уже оставленный нашими частями город Пушкин; под обстрелом автоматчиков (из Орловского парка) вернулся в ближайшую деревню на КП армии и, вооружив автоматами всех работников политотдела, вышел с ними обратно к Пушкину. На пути ему встретился отступающий полк. Горохов услышал от командира батальона, ведущего полк, удивительный доклад: «Комиссар Онищенко приказал мне вести батальоны к Таврическому дворцу, там располагаться и ждать приказаний». И, дескать, сей неведомый Онищенко «сам уехал на учебу», и командира полка тоже нет. Горохов привел батальоны полка в порядок, повернул их, прошел вместе с ними к городу Пушкину, поставил их в оборону на прежний рубеж и подкрепил оказавшимся здесь артиллерийским полком, поставив его на прямую наводку...
Это были последние часы последнего боя за город Пушкин.
Умный, инициативный и прямодушный П. И. Горохов терпеть не может бюрократов и подхалимов, мерит и свои и чужие поступки высокой мерой принципиальности. Нравится он мне и отсутствием в тоне официальщины и пониманием работы писателя. Я много наслышан о нем и раньше, а личное мое впечатление подтверждает все, что я о нем слышал.
Пароходик-паром доставил меня на стоящую посередине Невы канонерскую лодку «Красное знамя» (бывший «Храбрым»). Очень гостеприимно приняли. Сначала беседовал с комиссаром Улановым: энергичное лицо челоиска, обладающего юмором, простого в обращении, оживляющегося при всяком интересном деле и разговоре, с ясными, много видевшими глазами. На корабле он уже три года, сдружился с командиром корабля Устиновым, значительно более молчаливым, тоже, чувствуется, человеком деятельным и умным. Затем беседовал с командиром БЧ-2 (артиллерии) — Ковалем, затем со старшиной Стеваненко, а позже ужинал в салоне.
«Красное знамя» сегодня в 13 часов 15 минут открыло стрельбу — дало двадцать выстрелов. Я наблюдал из окна штаба огромные вспышки и двойные удары. При мне, во время ужина, на корабль пришло донесение о результатах стрельбы: после двадцати фугасных снарядов канонерки и снарядов с других кораблей все немецкие батареи умолкли. Путь для пехоты был очищен. Всего подавлено шесть немецких батарей в районе Красного Бора. В подавлении их приняли участие корабли: «Красное знамя», «Стройный», «Строгий» и 19 береговых батарей, да еще полигон.
Во время ужина трижды прозвенел звонок: воздушная тревога. Командир и комиссар выскочили наверх, устремясь к мостику; я продолжал делать записи, беседуя с одним из командиров. Около десяти самолетов противника шли курсом, который должен был пересечь канонерку. Но береговые батареи зениток встретили их таким дружным огнем, положив разрывы между самолетами, что бомбардировщики рассыпались в стороны и ушли.
Вечером к борту корабля была подана шлюпка, и краснофлотец доставил меня на левый берег Невы. Была уже ясная луна, Нева серебрилась, дул ветер, мы пересекли путь какому-то чуть видневшемуся в лунной мгле буксирному пароходу. И вот, пройдя полтора километра, я в штабе.
Работаю в разведотделе за школьной партой. Только что доставленный с передовой линии немецкий приказ переводится тут же, за другой партой. Вновь бухает канонерка — четыре-пять выстрелов, и где-то бьет дальнобойное. Опять воздушная тревога, на которую никто здесь не обращает внимания.
5 октября
В 55-й армии общее положение таково: вчера, наступая на Пушкин, мы потеснили немцев, но и здесь и вдоль реки Тосны они упорно сопротивляются. Наши 70-я и 90-я стрелковые дивизии, прочно удерживая занимаемые рубежи, мелкими группами действуют в направлении Александровки и д. Новая. Особенно упорное сопротивление оказывают огневые точки противника, расположенные на окраине д. Редкое Кузьмине. 168-я дивизия ведет бой за овладение Путроловом, 125-я и 268-я дивизии ведут наступление на Красный Бор и Песчанку. Наши части стремятся нанести удар и по Никольскому. Словом, по всему фронту армии наступаем мы, а немцы обороняются. Это характерно!
На канонерской лодке «Красное знамя» вчера я записал много интересных рассказов об участии кораблей Балтфлота в боях от Нарвы до Петергофа и Стрельны. Корабли вели огонь по береговым целям. Понравился мне старшина второй статьи, командир орудия коммунист Михаил Дмитриевич Степаненко — высокий, худощавый, с большим открытым лбом балтиец. Он строг в движениях, точен в словах. Достоинство его тона и спокойная рассудительность производят самое хорошее впечатление. Он был участником группы, корректировавшей на берегу огонь двух канонерок. И рассказал он мне, в частности, о том, как хорошо видел он бой под Петергофом.
— Наблюдательный пункт у нас был на куполе большого собора, что высится в самом центре Петергофа. Я и командир группы, капитан-лейтенант Быстрое, находились на колокольне с 19 по 22 сентября — все трое суток, пика шел бой на площади, около вокзала и между деревнями Низино, Олино, Сашино и Мишине. Противник выходил с опушки леса. У опушки стояла его артиллерия, одна группа немцев двигалась от Мишина, другая — от блина, наступали они на деревню Сашино. Наша морская артиллерия била по площади и по д. Олино. Била еще и сухопутная артиллерия. Каждый день на этой площади жестокий бой длился до семи вечера, к этому времени он прекращался, начиналась малая артиллерийская перестрелка. Это поле между деревнями было сплошь запалено трупами немцев: они чернели кучами. И так каждый день. Ночью, на машинах, беспрерывно работая, немцы не управлялись с уборкой трупов.
После трех дней сидения на колокольне мы перебрались в другое место, в дом, на чердак; там капитан-лейтенант Быстрое был ранен, нас бомбили, обстреливали минами, повредили рацию, при этом были убиты два часовых...
М. Д. Степаненко три года плавает на «Красном знамени», до этого два года служил на линкоре «Октябрьская революция»... Он рассказал мне и о боях под Нарвой и о том, как там, у деревни Сур-Жердянки, канонерская лодка своим огнем разгромила немецкий штаб. Два месяца канонерка была в непрерывных боевых действиях — с конца июня по конец августа.
Дважды ее считали погибшей. В Кронштадте был случай, когда капитан-лейтенант Коваль позвонил на один из эсминцев. Оттуда голос:
— Какое «Красное знамя»? Вы ж давно потоплены!..
— Нет, повторяю, с вами говорит командир БЧ-2, канлодки... — и т. д. — Приснилось вам, что ли?
Но голос с эсминца полон сомнения:
— Нет, тут что-то не то!..
— Второй раз, — рассказывает Степаненко, — в Копорье, когда лодка зашла в гавань, у группы командиров по ремонту на морзаводе — глаза на лоб:
«Откуда? Вы же торпедированы?..» А старушка канлодка, заложенная в 1895 году, вступившая в строй в 1898-м, восемь лет затем стоявшая стационаром в Пирее, в Греции, помнившая, как «на корабль прибыла ее величество королева эллинов», и потопившая 14 октября 1917 года в бою в Кассарском плесе два вражеских миноносца, заставившая два других выброситься на берег, жива и здорова, а по количеству снарядов, выпущенных за время Отечественной войны, стоит чуть ли не на первом месте среди всех кораблей Балтийского флота.
И недаром на днях в Ленинграде, на Невском, незнакомый краснофлотец остановил старшину второй статьи Михаила Степаненко:
— Вы с «Красного знамени»? Вот спасибо, вы, товарищи, здорово нам помогли! Лежим в окопах, на нас ползут немецкие танки. Неожиданно над нашими головами свистит снаряд: по звуку не наш, думаем. Разрывается перед танками, — большой разрыв, но они движутся дальше. Вдруг второй, третий залпы, два танка на воздух, остальные поперли обратно! И мы узнали, что это наша лодочка стоит и стреляет!..
Село Рыбацкое... Все оно насыщено воинскими, рассредоточенными частями — танками, бронемашинами, грузовиками, обозами, замаскированными, приютившимися между домами. Все оно изрыто окопами, щелями и прочими земляными укреплениями. В нем, однако, много местных гражданских жителей, они волочат в мешках кормовую капусту и картошку, добытую на правом берегу Невы в каком-то совхозе, — копают ее, несмотря на охрану.
Самое главное, что мне стало ясно в Рыбацком: наступательный дух немцев явно ослабевает. Засев под Ленинградом, испытывая недостаток в горючем, в теплой одежде, снабжении, растерянные перспективой страшной для них зимы, утомленные, они перешли к обороне. А наши части полны наступательного духа, — пусть еще не удается нам развить наступление даже на отдельных участках, пусть общее наступление еще далеко впереди, но отдельные попытки наступать производятся каждый день и везде. Идут бои и за Мгу. Однако железная дорога так разрушена немцами — сожжены шпалы, насыпь взорвана, рельсы увезены, — что и взяв дорогу восстановить ее можно будет не сразу.
На Невском «пятачке»
В числе бойцов и командиров, обороняющих Ленинград, много представителей всех национальностей нашей страны. Я получил от партийного руководства Таджикистана телеграмму, которой меня просили узнать, как сражаются за Ленинград бойцы-таджики, и рассказать о каком-либо из них в печати.
Я нашел одного из таджиков в подразделении, действующем на берегу Невы. Это уроженец ферганского кишлака Сох, молодой и красивый Тэшабой Адилов, вступивший в ряды армии в 1939 году и, после участия в освобождении Западной Белоруссии, вместе со своей воинской частью встретивший Отечественную войну под Выборгом.
После оборонительных боев при отступлении из-под Выборга Адилов оказался в группе десанта (в полку 115-й стрелковой дивизии, генерал-майора В. Ф. Конькова) на правом берегу Невы, у Невской Дубровки. Нам нужно было на левом берегу отбить у немцев хотя бы клочок земли, который стал бы плацдармом для намеченного наступления с целью прорыва блокады. Попытки создав такой плацдарм были сделаны на участке Отрадное — Островки и возле притока Невы — Черной речки. Но на этих участках успеха достичь не удалось.
В боях с девятнадцатого по двадцать пятое сентября Неву удалось несколько раз форсировать в районе Невской Дубровки, форпост был создан против нее — в Московской Дубровке. Бойцы прозвали его «пятачком». Неву здесь форсировали 2-й батальон 4-й бригады морской пехоты, подразделения 115-й стрелковой дивизии, саперы, понтонеры отдельного 41-го и других понтонно-мостовых батальонов.
О том, как действовал при штурме «пятачка» Тэшабой Адилов, я рассказываю по достоверным свидетельствам нескольких участников этого боя и по рассказу самого Адилова. В моем рассказе, вероятно, можно найти небольшие неточности, ибо всякий очевидец всегда субъективен, но правдивость Адилова, по общему утверждению, не вызывает сомнения, и, безусловно, несомненен сам факт: красноармеец Тэшабой Адилов и его товарищ (имя которого для истории, к сожалению, не сохранилось) были теми двумя людьми, которые удержали «пятачок» в одну из ночей, когда почти все захватившие и затем защищавшие его бойцы и командиры погибли.
Итак, Нева. Высокие, глинистые берега. На правом берегу — Невская Дубровка, поселок Бумкомбината, охваченный лесом: россыпь кирпичных и деревянных домов, которые в эти дни разбомблены и горят от немецких мин и снарядов. На левом берегу такой же поселок — Московская Дубровка, его дома уже погорели; вдоль берега проходит мощеная дорога Ленинград — Шлиссельбург, а между береговым срезом и дорогой немцы нарыли свои траншеи; в амбразуры дзотов на водную гладь Невы нацелены пулеметы... Артиллерия скрыта опушкой обступившего поселок леса; минометы также готовы по первому сигналу открыть огонь. Траншеи, поселок, лес заняты отъявленными гитлеровскими головорезами из авиадесантной дивизии, пытавшейся форсировать Неву, но не преуспевшей в этом.
А на правом берегу — наши части, напряженно и скрытно готовящиеся к штурму.
Повсюду на Неве до войны было множество рыбаков. Понтонеры собирают рыбачьи лодки, втайне от немцев, по суше, лесом, подвозят их по ночам и прячут в дачных домиках, в оврагах, в лощинах и в вырытых вдоль берега укрытиях. И, кроме того, под покровом леса строят бревенчатые понтоны и полупонтоны.
Переправа первой большой группы десантников производилась в полночь и без артиллерийской подготовки, чтоб не спугнуть врага. Десятки лодок были перенесены на руках и поставлены на воду в полной тьме. Несколько сотен бойцов со своими политруками и командирами бесшумно уселись в лодки и двинулись наперерез течению. Они уже приближались к левому берегу, когда свет нескольких немецких ракет их обнаружил.
Сигнал тревоги мгновенно навлек на ватагу лодок артиллерийский, минометный и настильный пулеметный огонь... Но через две-три минуты лодки причалили к берегу, и первый штурм удался... На береговом откосе и в первой линии немецких траншей завязался рукопашный бой. Немцев удалось выбить, они отхлынули, маленький плацдарм был отвоеван... Но подкреплений с правого берега ждать уже было нельзя: теперь Нева освещалась непрерывно и кипела от разрывов снарядов и мин.
Стремясь уничтожить наш десант, немцы не прекращали контратак. У наших бойцов иссякали боеприпасы. И если бы не дерзость бойца-понтонера Щеголева, вся группа наших десантников была бы уничтожена. Они уже отбивались гранатами, когда при утреннем свете он, один, во весь рост вышел к берегу и, презирая бешеный огонь немцев, нагрузил лодку боеприпасами, сел в нее, взялся за весла и поплыл через Неву, став мишенью всех неистовствующих немецких артиллеристов и пулеметчиков. Случай удивительного, почти невероятного счастья, какое действительно сопутствует смелым (о нем свидетельствует политрук Курчавов{22}), наблюдали сотни людей, тревожно следивших за переправой Щеголева. Он добрался до берега, выгрузил боеприпасы, посадил в лодку нескольких раненых и невредимым вернулся...
Бой на «пятачке» продолжался. Но днем стало тихо. И было не ясно: есть ли еще там живые? Артиллерийская и минометная дуэль — с берега на берег — превратила «пятачок» в недосягаемую для нас, равно как и для немцев, зону.
Наступила следующая ночь. Перед рассветом еще 300 воинов Красной Армии попытались переправиться через Неву на лодках. Но немцы теперь их ждали. Многие лодки были расстреляны и разбиты. Часть десантников погибла в Неве. Остальные вынуждены были вернуться.
В темноте ночи на левый берег было направлено сорок разведчиков. Им удалось переправиться. Через реку до утра доносился шум боя. Ни один из этих сорока не вернулся. «Пятачок» оказался в руках у немцев.
И еще утро. Еще четыреста наших воинов устремляются на штурм «пятачка».
В одной из лодок среди красноармейцев два таджика — Тэшабой Адилов и его неразлучный друг Абдували. Вместе они пришли в армию в 1939 году, вместе прошли по дорогам Западной Белоруссии, вместе отступали из-под Выборга.
Фашисты, не стреляя, подпускают флотилию близко к берегу. И сразу, с дистанции 100 метров, открывают шквальный огонь. Лодки трещат и ломаются. Скошенные пулеметными очередями, бойцы и командиры падают в воду. Другие, крича «ура», неуклонно стремятся к берегу. Разрывы мин и снарядов ложатся так часто, что воды Невы в кипении бурлят. Фонтаны взбрасывают людей, куски дерева и оружия. Все меньше и меньше штурмующих.
Тэшабой рассчитывает: течение сбивает все лодки вправо, туда и устремляют фашисты всю массу огня. Нужны сноровка и сила, чтобы выгрести наискось течению, влево. Но Тэшабой и Абдували на горной своей реке Сох научились справляться с любым течением. Они выгребают влево, туда, где огонь слабее... Простреленная пулеметной очередью, лодка кренится на борт. Друзья бросаются в воду и, подняв над собой оружие, подплывают к разбитой сплотке бревен, приставшей к левобережью.
Тяжело дыша, осматриваются. Ниже по течению уцелевшие в зоне огня лодки приближаются к берегу. Из других, разбитых лодок выпрыгивают люди и достигают земли вплавь. Тут и там головы плывущих скрываются под водой навсегда. Минометы, пулеметы и боеприпасы выгружаются в громе, дыму, пламени разрывов и пересвисте пуль.
К Тэшабою и Абдували подплывают несколько человек, и когда их собирается до пятнадцати, какой-то командир поднимает всех на штурм берегового откоса, но тут же, прошитый пулями, падает. Других командиров здесь нет. Тэшабой кричит: «Вот по этому арыку... Ползем!..» — и бросается к канаве, перерезающей береговой склон. За ним остальные.
Не замеченные гитлеровцами, они выползают наверх за изломом первой траншеи, из которой фашисты бьют вниз, по штурмующим берег красноармейцам. Кидаются на фашистов сзади, захватывают траншею и встречают в ней других гитлеровцев, контратакующих от второй линии траншей.
Контратака отбита. Пятнадцать бойцов распределяются по траншее на четыреста метров — пятнадцать человек на фронт почти в полкилометра!.. Враг устремляется в новую контратаку. Через Неву переправляется еще одна рота. С берега на подмогу пятнадцати бойцам выскакивают десятка три красноармейцев, несколько средних командиров и политруков. Траншея постепенно заполняется защитниками, они залегают и косят врага огнем. Уже не меньше роты бойцов набралось вдоль верхней кромки берегового среза. Вторая контратака отбита. Уцелевшие гитлеровцы отступают ко второй линии траншей.
Настает короткий час передышки. Впереди — серое поле, изрезанное рядами траншей. Дальше — гладкий пустырь, за ним лес. Молчат вражеские батареи, к которым подтягиваются боеприпасы. Молчат, готовясь к новой схватке, минометы и пулеметы...
Голос командира обрывает напряженную тишину:
— В рост! За Ленинград! Ура!..
И сразу атака, штурм второй оборонительной линии. Снова многоголосица схватки, снова пламя, и дым, и пыль.
Абдували бежал впереди, правей Тэшабоя. Тэшабой увидел, что неразлучный друг его падает, кричит: «А-а-а!.. Помогай!..» «Мое сердце, — рассказывает об этой минуте Тэшабой, — сразу как будто вспыхнуло». Не пригибаясь, ни на что не обращая внимания, Тэшабой подбежал, припал к Абдували, а он уже молчит, он убит.., Ничего, кроме ярой злобы, не чувствовал Тэшабой, не замечал ни пуль, ни разрывов; своя жизнь, своя смерть — все на свете забыто: «Абдували, мой Абдували убит!» Ни слова, ни мысли, ни желаний — ничего, только захлестнувшая все существо Тэшабоя злоба... Вынул Тэшабой из карманов Абдували документы и фотографию, стал глядеть на окровавленное мертвое сереющее лицо друга. Пеленой застлалось сознание, ничего не слыша, не видя, Тэшабой беззвучно, неудержимо плакал. Бессилие овладело им, он заснул.
А когда проснулся, все вокруг было тихо. Увидел, что обнимает мертвого Абдували, — и сразу сердце заходило, все тело содрогнулось. И, мгновенно объятый еще не испытанной ненавистью, Тэшабой сам себе крикнул громко и повелительно: «Вперед!.. Теперь все вперед идти!» — и осмотрелся, и увидел, что перед ним нет ни одного человека. И направо никого нет, и налево нет, и никого сзади. Только один-единственный неизвестный ему красноармеец роет ячейку. По нему методически из пулемета стреляет гитлеровец, боец приникает к земле, потом роет опять.
Тэшабой примечает налево кочки, за которыми можно незаметно подползти к вражескому пулеметчику, осматривается, видит: сзади подползают четверо — два бойца, краснофлотец и старик в рабочей блузе, наверное, как решил Тэшабой, партизан. Подманив их к себе, Тэшабой объясняет, где стоит вражеский пулемет, как подобраться к нему. Четверо не спрашивают Тэшабоя, кто он, спрашивают только, что надо делать.
И Тэшабой посылает партизана в сторону, влево, туда, где нужно приподняться, чтобы стать видимым, чтобы навлечь на себя огонь вражеского пулемета... Старик говорит: «Сделаю» — и отползает. Тэшабой с тремя другими осторожно ползет в обход. У них готовые к бою гранаты, две винтовки, два автомата. Подкрадываются к пулемету. Два гитлеровца — первый и второй номер — глядят на привлекшего их внимание старика. Поворачивают пулемет, тщательно целятся, дают очередь. Старик не успел спрятаться — пули входят в его лицо. Оба гитлеровца тут же изорваны в клочья гранатами, разбитая сошка отлетает в сторону.
Тэшабой бросается к стволу пулемета, видит — он цел, направляет его без ножек вдоль траншеи, бьет по ближайшей землянке. Оттуда выбегают четыре фашиста. Как зайцы, они прыгают в ход сообщения, ныряют в противотанковый ров, убегают по нему в лес. Тэшабой и его товарищи ищут других, но живых гитлеровцев поблизости нет.
До вечера вчетвером стерегут пустые землянки. Есть нечего, голодны. Вечером выбираются из траншеи, чтобы возвратиться к берегу и найти своих. Достигают прибрежной дороги, но попадают под пули, посланные из леса. Краснофлотец и боец ранены легко, третий спутник Тэшабоя тяжело ранен. Тэшабой взваливает его на себя, не бросает и ствол трофейного пулемета, медленно ползет к берегу.
Вокруг странная и зловещая тишина. В сумерках — только тела убитых. Тэшабой ползет долго. Раненый на его руках умирает. Уже в полной тьме Тэшабою удается достигнуть первой, занятой утром траншеи. В ней никого нет. А под срезом берега, у самой воды, Тэшабой находит группу раненых бойцов. Они собрались сюда, чтобы дождаться помощи, которая может быть оказана с другого берега только к рассвету.
Что случилось?.. Высадившаяся на берег рота вела напряженный бой. Перебила контратакующих гитлеровцев, остатки их загнала в лес. Не зная, какие силы удерживают «пятачок», фашистское командование весь день не решалось бросить от опушки леса стягиваемые из тыла резервы. И прежде всего, фашисты не знали, что наше подразделение, уничтожив во много раз превосходившие его силы, само полегло в бою. Погибли все командиры. Раненые бойцы до вечера держали позиции, а с темнотой, обессилев, собрались сюда, к воде. И хотя в описываемый момент на «пятачке» господствовала тишина, положение было критическим. В любую минуту враг, распознав обстановку, мог бросить в контратаку свои пополнения. А защищать «пятачок» было некому.
Неужели же, кроме этих двух десятков раненых, на берегу нет никого?
Тэшабой рассказывает:
— Раненые плачут: «Помогайте или стреляйте!» Я смотрю — некуда идти, считаю — тоже погиб. Сзади, с реки, никого, никакой помощи, ничего. Пошел я вдоль берега, вижу: пулеметы, один, другой, три станковых, ручные; лежат автоматы, гранаты, боеприпасы... Людей нет здоровых! Только вижу — один сидит с автоматом, направленным в сторону немцев. Я ему: «Есть еще кто?..» Он: «Не знаю, никого не вижу!..» — «А ты цел?..» — «Снарядом меня оглушило. Ничего!..»
Я рассчитал: «Буду сам, до последней смерти! (Адилов так и сказал: «до последней смерти».) Мне некуда бежать! Я рассчитал так и говорю тому: «Ты можешь поднять станковый пулемет?» Он: «Могу!..» — «А из миномета стрелять?» — «Могу!..» — «Тогда давай вот что...»
Коверкая русский язык, Тэшабой объяснил бойцу, что именно им вдвоем следует делать, и вернулся к раненым, заговорил с ними о Ленинграде и о том, что им нельзя, да и некуда отступать. Узнал, кто ранен легко, кто может ходить, кто способен лишь работать руками. А потом сказал: «Ты в силах поднять десяток гранат?.. Хорошо! Будешь носить гранаты!.. А ты будешь набивать ленты для станковых пулеметов... А ты...»
Каждый боец получил приказание от Адилова. Раненые взялись за работу. А Тэшабой и его новый товарищ облазили в темноте всю кромку берега, собрали и подготовили к бою найденное оружие.
Под береговым срезом в ряд, на дистанциях в пятнадцать и двадцать метров, встали обращенные к противнику пять ротных минометов и два батальонных; наверху, в отбитой у фашистов траншее, три станковых пулемета и два ручных, а посередке между пулеметами были положены заряженные автоматы. Возле каждого из этих огневых средств Тэшабой с помощью раненых сложил рассортированные боеприпасы.
В непроницаемом мраке ночи все это мощное оружие стояло в полной готовности. О, если бы возле него были люди!.. Но людей не было. Людей было только двое. Тэшабой занял позицию на левом фланге, у станкового пулемета. Его товарищ — у другого станкового пулемета, на правом фланге.
И с этой минуты товарища, фамилию которого Тэшабой не спросил, он звал попросту «правый». Тот тоже не спросил, как зовут Тэшабоя, и, окликая его, кричал: «Слушай, левый!»
Раненым бойцам, измученным непосильным для них трудом, Тэшабой приказал отдыхать у воды до тех пор, пока не понадобятся новые боеприпасы.
И началось напряженное ожидание. Тэшабою очень хотелось пить, но, вглядываясь во мрак, он не позволял себе ни на минуту оторваться от наблюдения. Он лежал у пулемета и вспоминал точно, где, возле какой приметины, справа от него стоят другие пулеметы, где внизу — минометы. И думал: пусть в эту ночь погибать, он будет драться, пока сил хватит! И еще о том, сколько лет назад там, в горах Ферганы, в каменистой долине Соха, он мальчишкой с Абдували играл в войну и как это получалось, что именно он командовал всеми мальчишками? И что Абдували сейчас лежит мертвый, впереди, в темноте, окровавленный и непохороненный, и если сам останешься жив — надо будет во что бы то ни стало похоронить его...
В самую глубь его раздумий проник шум, донесшийся спереди. Изощренным слухом Тэшабой уловил в нем приглушенные команды и тесней приник к пулемету. И вдруг острым взглядом горца различил в темноте множество приближающихся к траншее черных пятен. Гитлеровцы ползли широким полукружием...
Предоставляю слово самому Тэшабою:
— Я — раз! — очередь из станкового пулемета, слева направо, веером, всю ленту. Черное вижу близко, и несколько гранат из ящика (что тут же!) кинул в гущу. Пробежал ко второму станковому пулемету, направо, и опять — всю ленту. Крики раненых немцев, плачут, кричат!..
Подумал: «Теперь уже там многих ранил и убил, и если теперь погибну, то уже героем, — значит, ничего!» Пробежал еще направо и командую тому, кто у правого станкового пулемета: «Огонь!..» И он сразу открыл огонь. Он дал несколько очередей и прибежал ко мне: «Зачем огонь открывал?» Я: «Ты не видишь, что впереди тебя стоят?..» Он: «Впереди всё тихо, ничего не слышу!» Я: «Слушай, гляди, на каждый их шаг стреляй из станкового и ручного, из винтовок, гранаты бросай, всё, что есть у тебя! Ты открой сильный огонь, а я пойду к миномету!..»
Он стал у станкового пулемета, а я спустился вниз, к минометам. Раненые мои подготовляют все — таскают мины и гранаты, заряжают пулеметы лентами...
Я около десяти ящиков сразу выпустил из ротных и батальонных минометов на дистанцию триста — четыреста метров... После этого — все тихо!..
Немец дал ураганный огонь артиллерией и минометами по берегу. Я сразу выскочил наверх, к станковому пулемету: если прямым попаданием убьют — ладно, а если нет — все равно буду дело делать!
Раненые мои — в котлованах, вырытых раньше (для машин или для чего другого?).
Наверху я.,, Он — беглый огонь!.. Дым все закрыл, ничего не видно. Не знаю, уцелел ли кто, командовать не могу, немного жду... Вижу — бегом немцы пьяные!
Крики, шум... Я открыл пулеметный огонь, ленту — всю, немцы легли, только на правой стороне еще бегут, потому что у меня ленты не хватило. Я перебежал двадцать — тридцать метров к другому станковому пулемету, по ним очередь дал (а между станковыми пулеметами у меня винтовки и автоматы лежали).
Кричу: «Огонь!» — сам себе, перебегаю: из ручного, из всех видов оружия автоматического очереди даю. Немцы затихли. Только редкий огонь дают — артиллерийский, ружейный...
Читатель, возможно, захочет спросить меня: а сколько же было немцев? Рота? Две? (так показалось Тэшабою Адилову). А как обеспечили они, всегда педантичные, свою ночную атаку? Какой огонь вели, наступая? Бросали ли они гранаты тогда, когда гранаты бросал Адилов?.. И может задать мне еще много вопросов «с пристрастием», какие я привык слышать всегда, когда передаю то необычное, ч»то не было предметом наблюдения моими собственными глазами, но чему, по многим причинам, безусловно (а это все же бывает редко!) верю. Отвечаю на все вопросы сразу: «Не знаю! Это и невозможно теперь узнать! Но хорошо знаю: обмануть, ввести в заблуждение противника, лишить его уверенности, заставить его растеряться хоть на короткий час, когда дело идет о сохранении только что завоеванного плацдарма, — это большой воинский подвиг, большая удача, дающая порой славу целым батальонам, полкам, дивизиям... А в данном случае, каковы бы ни были не выясненные мною подробности, факт остается фактом: два человека в эту ночь помогли сохранить плацдарм!..»
...Фашисты отхлынули. И опять стало тихо. Очень тихо, так тихо, что даже стоны недобитых гитлеровцев, подымающиеся будто из самых глубин черной земли, казались Тэшабою тишиной. Тяжело дыша, мокрый, черный от дыма и грязи, взлохмаченный, вероятно совсем не похожий на человека, Тэшабой снова принялся заряжать пулеметы, и раненые выползли из укрытий, чтобы ему помогать. И другие подползли к тому, второму бойцу, который дрался так же, как Тэшабой.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |