Пока я расспрашивал оказавшихся возле меня командиров и бойцов, пока наблюдал вокруг себя пожары и дымные взлеты разрывов, бой в Белоострове затухал, реже становился артиллерийский огонь, пулеметная и ружейная стрельба, возникая всплесками то здесь, то там, сразу же затихала; слышались где-то отдельные короткие взрывы, дождь моросил по-прежнему, повязки раненых, набухшие под дождем, были Сшедно-красными от расплывшейся крови.
Все, и пехотинцы и танкисты, единодушно хвалили связистов и артиллеристов, а сами артиллеристы восторженно отзывались о своих собратьях — командирах артдивизионов 838-го полка Павлове и Корнетове, чьи передовые наблюдательные пункты с самого начала боя были в полутораста — двухстах метрах от финнов и чей огонь был предельно скорострельным и точным.
В глубокой воронке, за гранитными глыбами развороченного фундамента, я нашел промежуточную станцию связи, — в ней, у аппарата, сидели в мокрых, измазанных шинелях и плащ-палатках несколько бойцов и младший лейтенант, артиллерист, из дивизиона Корнетова. Бойцы назвали мне его фамилию (если не ошибаюсь — Дурягин). Я подсел к нему, отрекомендовался корреспондентом, спросил его:
— Что именно вы сейчас делаете?
— Сейчас? Пехота закрепляется на рубеже, а мы подавляем отдельные цели по заказам пехоты — при помощи засечек и корректировки с ПНП...
— А что раньше делали?
И младший лейтенант в минуты, когда мог оторваться от трубки, объяснил все, что мне требовалось... Его короткие, отрывистые фразы, сведенные мной воедино, составляют следующий рассказ:
— Командир 2-го дивизиона, капитан Корнетов, командует сегодня артиллерийской группой, — кроме дивизиона, в нее входят батарея полковой артиллерии, зенитная батарея и минометы.
Мы очень тщательно — неделю — готовились. Все цели были заранее разведаны, наблюдатели находились и двухстах и даже и ста метрах от противника, впереди пехоты...
Всю ночь перед штурмом в штабе дивизиона выверялись данные каждой батареи и баллистические поправки, потому что когда открыли огонь, поздно вносить поправки! Огневой налет продолжался 12 минут — с 6.00 до 6.12. За первые две минуты только нашей группой было выпущено примерно 500 снарядов и мин. Финские огневые точки были подавлены. Едва командир дивизии, полковник Буховец, подал ракетный сигнал для атаки пехоты и танков, мы перенесли огонь в глубину, для подавления второго ряда огневых точек. Когда пехота и танки ворвались в город, мы занялись выполнением отдельных заказов, уничтожали то пулеметное гнездо, то минометную батарею, сопровождая наступающих огнем... Этим и сейчас занимаемся!
Теперь весь Белоостров уже занят, только вот мешает проклятый дот — впереди и правее отсюда, там, где ручей Серебряный вливается в реку Сестру.
Мы поддерживаем погранотряд майора Окуневича, а 1-й дивизион Павлова поддерживает Краснокутского... Окуневич уже давно вышел к реке, а сейчас старается взять дот. Наша 6-я батарея лейтенанта Зеленкова давала туда окаймляющий огонь. Зеленкову трудно пришлось: ему нужно было всю волю сосредоточить, чтобы не поразить своих, — ведь рассеивание, а пехота наша у самой цели!.. Вот уж как он наблюдает, ума не приложу, это просто его гений помогает ему... Он так и сказал: «его гений» — и добавил: — Прямо Суворов!..
Мне было не до подробностей, мне нужна была общая картина боя, я увидел саперов, подозрительно осматривавших какую-то металлическую коробку за углом дома напротив. Я поспешил к ним. Это были бойцы из отдельного саперного батальона Сергеева. Группа их, под командой Клюева, сегодня въехала в Белоостров на танках. Десантом на танках ехала, оказывается, и часть пограничников Окуневича, — это происходило, когда танки пошли в атаку.
Саперы с восторгом рассказали мне, как танки КВ, ворвавшись в город, проходили насквозь дома, из которых стреляли финны.
— Первый въехал, как в масло, в дом, а он завалился, а крыша на танке дальше поехала, — дом этот, дачка, можно считать, всмятку сразу!.. Мы сразу с танков посыпались, — куда тут, глядим, еще и нас вотрет в дом!.. Поспрыгивали — на своих ногах лучше действовать — и бежим за танками!..
Коробка, исследуемая саперами, оказалась безвредным дачным холодильным ящиком, саперам было некогда, они поспешили дальше.
Я побрел назад. Все это время, то здесь, то там вокруг хлопались мины. Везде валялись трупы, намокшие под дождем. Везде были лом, расщепленные доски, кирпичи, всяческие следы только что прокатившегося уличного боя. Итак, пехота, саперы, артиллеристы были довольны собою. Танкисты же были хмуры. Во-первых, им не удалось, как хотел Лавринович, разделившись на две группы и захватив переправы, отрезать финнам путь к отступлению — финны успели бежать за реку Сестру; во-вторых, их удручала гибель самого Лавриновича и потеря почти половины танков. Мне стало известно позже, что всего было подбито 16 машин — из них 12 удалось вытащить из-под огня, 3 танка сгорели от тротиловых снарядов, а один танк в тот день никому не удалось найти... Что случилось с ним, мне так и осталось неизвестным, потому что к вечеру, вскочив на какой-то грузовик с ящиками из-под мин, я уже мчался в Дибуны.
Пока я мешкал в Дибунах, ища попутную машину в Ленинград и «добирая материал», над взятым нами Белоостровом тускло алело зарево.
Всего больше в тот час мне хотелось спать, а ведь по приезде в Ленинград предстояло еще немедленно писать корреспонденцию!
Ленинград в конце сентября
27 сентября
Дома, на улице Щорса. Кажется, 23-го я был в необитаемой теперь квартире на Боровой улице. В эти дневные часы случились две воздушные тревоги с яростной трескотней зениток (а всего в тот день тревога объявлялась одиннадцать раз!). Позже я узнал: одна из бомб попала в Гостиный двор. Разрушено издательство «Советский писатель», убиты давние мои знакомые (только за день в последний раз и разговаривал с ними): Таисия Александровна, молодая, хорошая женщина, редактор Татьяна Евсеевна Гуревич, корректорша, старший бухгалтер — всего восемь человек сотрудников издательства. Двое тяжело ранены. Директор издательства А. М. Семенов, извлеченный из-под обломков через семь-восемь часов, тяжело ранен в лицо. Вообще же убитых этой бомбой — весом в 750 киллограммов — не меньше сотни. Это главным образом женщины, так как в доме, который разрушен, была женская трикотажная артель. Бомбу сбросила немка-летчица, наши зенитки сбили ее над Кузнечным переулком...
Издательство «Советский писатель» в последние три месяца организовало выпуск отдельными брошюрами — стотысячным тиражом — военных рассказов ленинградских писателей. Выпустило много таких книжек — они пользовались большим успехом в передовых частях фронта. Теперь издательство вышло из строя.
На территории больницы Эрисмана лежит огромная, весом в тонну, неразорвавшаяся бомба. Упала она 24 сентября. Улица оцеплена, движение по ней прекращено. Несколько таких же неразорвавшихся бомб врылись в землю в других местах города. Производятся сложные и опасные работы по их разминированию.
На Лиговке, на Боровой улице, как и на всех улицах за Обводным каналом, за время моего отсутствия настроены баррикады — из угольных вагонеток, из бетонных колец канализации, из бревен, из мешков с землей и песком, из всякого строительного мусора.
На Неве стоят недостроенные эсминцы, а ниже — мелкие корабли Балтийского флота. Все ночи слышна стрельба нашей тяжелой артиллерии, работает флот, работает Кронштадт и работает правый берег Невы. Пушкин и Стрельна давно у немцев, но вокруг города продолжаются жестокие бои за Стрельну, Пушкин, Петергоф, за левый берег Невы и Мгу. Последние два-три дня — точные сведения о том, что мы, форсировав Неву у Дубровки и платформы Теплобетонной, отгоняем от нее немцев.
Вчера я опять встретил фотографа и «блиндажевладельца» Д-на. Он «все знает», он сказал мне, что идут большие бои за Белоостров, Сестрорецк, что нами взяты обратно Мга и Пушкин, что будто бы наши части за левым берегом Невы уже соединились с дивизиями, пробивающимися к Ленинграду от Волхова.
Все это неверно. Я лучше других знаю о положении в Белоострове и Сестрорецке: Белоостров давно уже наш, а за Сестрорецк никакие бои не ведутся, потому что в нем с начала сентября положение настолько сильное и твердое, что финны и не пытаются лезть на Сестрорецк. Что же касается Мги, Пушкина и прочего, то, к сожалению, ничего радостного для нас на тех участках фронта пока не произошло, хотя и не сомневаюсь, что все делается для того, чтобы отогнать немцев от Ленин града.
Во всяком случае, за последние два дня положение города явно изменилось к лучшему: наступление немцев везде приостановлено, а наши контрудары становятся все сильнее. За весь день вчера была только одна коротенькая воздушная тревога; сегодня ночью, чуть ли не впервые, не было ни одной. Артиллерийские снаряды в центральные районы города не ложатся, настроение у населения улучшается, укрепляется уверенность, что немцы в Ленинград не ворвутся. Когда пришло сообщение о падении Киева — в день, совпавший с наиболее тяжелою обстановкой в Ленинграде, — настроение было.весьма тревожным. О наших дивизиях, движущихся к Ленинграду со стороны Волхова, сказал мне не только Д-н — слух о них в городе ходит очень упорный, он питает надежды на близкое освобождение Ленинграда от кольца блокады; всем хочется, чтобы это произошло как можно скорее, чтобы хоть одна линия железной дороги была б очищена, ибо тогда продовольственное снабжение города сразу улучшится. В противном случае голод неизбежен.
Убежденность, что немцы будут отброшены от Ленинграда и разгромлены, не покидает меня ни на миг. Твердо верю, что Ленинград взят не будет. К этому убеждению меня приводит логика вещей, не говоря уже об интуиции. Четыре с лишним миллиона советских людей не сдадут Ленинграда, хотя бы большей их части — мирным доселе жителям — пришлось драться, разбирая мостовые, одним булыжником. И если б даже немцам удалось прорваться к улицам города, то эти улицы стали бы могилой для всей гитлеровской орды.
Да, в городе есть, конечно, шпионы, есть обыватели, что таращат глаза от страха, есть, безусловно, и некоторое число потенциальных предателей, которые из одной только трусости способны покориться немцам или перейти к ним на службу. Но процент этих негодяев ничтожен, все население насторожено в своей бдительности к такого рода элементам, всякий вызывающий хоть малейшее подозрение -человек в любом доме, на любой улице задерживается самим населением, — почвы для предательства и измены в городе нет. Чтобы в этом убедиться, достаточно раз увидеть, какое возбуждение поднимается среди народа, когда ночью при вражеском налете вспыхивает предательская сигнальная ракета, как все кидаются искать мерзавца, выпустившего ее!
Немцы разбрасывают листовки, предлагая Ленинграду сдаться и обещая, что «погром произойдет только и первые дни», а затем, дескать, они «восстановят порядок и все будет хорошо». И грозят, если мы не сдадимся, разрушить город до основания!
Возмущение гитлеровцами в Ленинграде с каждым днем растет, паника, на создание которой у нас они рассчитывали, им не удается, но население, естественно, подавлено ежедневными бомбежками, артиллерийским обстрелом, критическим положением города и полуголодным существованием. Хлеба выдается на все категории, кроме рабочей, по 200 граммов; хлеб уже со всякими примесями; перед столовыми люди простаивают в очередях по нескольку часов; купить никакие продукты немыслимо, люди ездят в Лесной и в ближайшие пригороды за свеклой и за картошкой, но мало кому удается достать их. В один из недавних дней было тринадцать воздушных тревог, все движение по городу, кроме автомашин, было парализовано. Д-н сказал мне, что «в свободные часы занимался приведением в боевой порядок своей квартиры. Вместе с женой снял со стен все картины, зеркала, грозящие опасностью при взрывных волнах, упаковал все ценное в чемоданы, убрал тяжелые вещи — словом, приготовил все, чтобы в случае пожара самое ценное можно было вынести, а если дом будет разрушен — извлечь из-под обломков в упакованном виде».
Что сказать о себе? Я позаботился пока только о наиболее ценном — о литературном архиве. Все прочее предоставлено судьбе. С утра до вечера работаю, хотя ленинградское отделение ТАСС использует далеко не все написанное.
Был я в Союзе писателей. Несколько служащих да секретарь Союза В. К. Кетлинская проводят там служебные часы. Работает ресторан, обеды выдаются по талонам, довольно приличные, хотя и ограниченные по объему. Комнаты в Доме имени Маяковского пусты, безлюдны, поэтому кажется, что всякая общественная жизнь в Союзе писателей попросту замерла. Но это далеко не так. Большинство писателей, из тех, кто не ушел на фронт, трудятся в Радиокомитете, в редакциях газет, в агитбригадах, стараясь быть нужными и полезными. Из редакций дивизионных газет, с предприятий, из множества учреждений — телефонные звонки: «Дайте писателя для выступления!» (или — для статьи, для пропагандистской листовки и т. п.). Писатели охотно откликаются, едут в любое время, куда угодно. Но ведь их нужно организовать, направить, с каждым из них поговорить, иных подбодрить, воодушевить! Силы каждого использовать сообразно возрасту и здоровью, способностям и опыту, склонностям и энергии... Это большая работа.
Сейчас 1 час 40 минут дня. Продолжается третья за день воздушная тревога, начавшаяся больше получаса назад. Снова был налет на аэродром, и наши самолеты встретили противника в воздухе. Я только что был наблюдателем воздушного боя, десятка три самолетов дрались сначала с северной стороны, в районе Елагина, затем — над самым домом, где я живу, наполняя воздух гудением моторов, кружась каруселями,.ныряя, взмывая один над другим. Все это продолжалось, пока вражеские самолеты не скрылись в облаках, сплошь затянувших небо. Затем, патрулируя, эскадрильи наших истребителей и разведчиков кружились еще минут пять, а отдельные кружатся и сейчас, когда я пишу эти строки.
Слышны разрывы зениток где-то в стороне.
В скверике против балкона, на который я выходил, группы людей стоят около щелей, наблюдая за боем, и, уже, видимо, ко всему привыкнув, не прячутся в щели.
...Уже ровно два часа дня, а самолеты все гудят и гудят. Это — наши... А вот и отбой!..
28 сентября. 10 утра
Вчера захотелось посмотреть на издательство «Советский писатель». В ворота Гостиного двора не пустили, но сквозь дыру в них я увидел груду развалин на том месте, где было здание, в котором помещалось издательство. Десять — пятнадцать человек ковырялись в развалинах. В воротах стоял грузовик, возле него были сложены жалкие обломки мебели и обрывки бумаг. Чтобы узнать о судьбе работников издательства, я зашел в Гослитиздат, и там мне рассказали подробности. Несколько человек — служащих учреждений, которые были соседями с издательством «Советский писатель», заваленные обломками разрушенного бомбою здания, остались живы, но до сих пор их не удается откопать из-под развалин, — сквозь небольшую дыру им подают еду. Сидят, значит, уже пять, шесть дней.
Пока я разговаривал об этом, началась воздушная тревога. Я вышел на улицу, надумал зайти на канал Грибоедова, 9, — повидать людей, живущих в надстройке писателей. Здесь, в коридоре между полуподвальными квартирами, в санитарной комнате, я увидел детей и несколько жен писателей. Лишний раз убедился я, как шутки и веселый тон помогают снять оцепенение, в котором пребывают испуганные бомбежкой женщины. Проговорил с ними до конца тревоги. Узнал, что эвакуируемая по решению горкома партии А. А. Ахматова должна улететь наутро и что несколько дней назад она переселилась из своей квартиры, на Фонтанке, — сюда. Мне захотелось попрощаться с нею. Анна Андреевна выбралась в коридор из темной лачуги убитого дворника Епишкина; в шубе, в платке, слабая, нездоровая, присела со мной на скамеечку. Рассказала, что 10 сентября она сидела в щели, у себя в саду, держала на руках какого-то маленького ребенка. Услышала «драконий рев» летящей бомбы, затем «умопомрачительный грохот, треск, скрежет, щель трижды двинулась и затихла». Анна Андреевна пофилософствовала о великой несокрушимой матушке-земле; о том, что понятны все мифы, прославляющие землю, которой «на все наплевать при таких бомбежках»... Первая фугасная бомба попала по соседству, в бывший Екатерининский институт, где сейчас госпиталь, и не разорвалась. Две разорвались в саду его. Одна попала на угол Жуковского и Литейного, одна — в дом, где пустует ныне квартира Н. Чуковского (находящегося на фронте).
Анна Андреевна сказала, что после этих взрывов чувствует себя подавленной, обессиленной, что чувство ужаса одолевает ее, когда она смотрит на женщин с детьми, томящихся здесь, в полуподвале, во время бомбежек... Рассказала еще о своем выступлении по радио, записанном с помощью О. Берггольц по телефону на пленку, — сегодня это выступление, вероятно, передадут в эфир...
Поднявшись на пятый этаж и застав Наталью Ивановну дома, побеседовал с нею, а затем, в кромешной тьме, вися на подножках разных трамваев, я вернулся к девяти вечера на Петроградскую. Где-то на юго-востоке алело тяжелое зарево. На Неве, выше Кировского моста, стояли четыре подводные лодки, транспорт, два недостроенных крейсера, эсминцы, катера... Вчера, оказывается, в бомбежках Ленинграда участвовало больше двухсот самолетов.
Разговоры сегодняшние... Горит Пулково, и будто бы наши от него отошли, а немцы в него не вошли, обстреливаемые ураганным огнем. На днях был налет на Кронштадт, тревога продолжалась 22 часа, город горит. В числе погибших — писатель Зельцер, умерший от ран, полученных при попадании бомбы в линкор. Но пострадавший линкор продолжает вести огонь по южному побережью залива... Под Мгой ожесточенные бои, и, кажется, наши заняли Мгу...{20} Ораниенбаум в наших руках, и осилить сектор побережья, прилегающий к Ораниенбауму, немцы не в состоянии... Сегодня две бомбы упали около Володарского моста, в переулочек справа от Литейного...
Сейчас — двенадцатый час дня. Ни ночью, ни утром тревог почему-то не было. День сегодня, как и вчера, солнечный, яркий. Видимо, наши где-то крепко ударили по немцам, и их самолеты отвлечены от Ленинграда.
В «Ленинградской правде» сегодня сообщение о вчерашнем общегородском женском митинге. Принято обращение «Ко всем женщинам Ленинграда», подписанное профессором О. Мануйловой, В. А. Мичуриной-Самойловой, Анной Ахматовой, Тамарой Макаровой, Верой Инбер. В числе других подписались работница фабрики «Красное Знамя», учительница, паровозный кочегар, сандружинница, домохозяйка и профессор медицины...
Я сегодня написал очередную заметку в ТАСС.
29 сентября
Бомбы упали в районе Невского: в дом № 4 по Садовой, в дом рядом с Радиокомитетом и в сад Дворца пионеров. Стекла в нескольких кварталах выбиты.
Вот что напечатано в газете «В решающий бой» от 26 сентября, привезенной в Ленинград летчиком и переданной им одному из корреспондентов ТАСС:
«Вперед, за Ленинград!
Нашими частями захвачены богатые трофеи.
Наступление продолжается.
...Н-ская часть. 25 сентября (от нашего специального корреспондента). Подразделения Н-ской части до полуночи продолжали атаку населенного пункта Р. П., где окопался враг. Фашисты несут большие потери.
По предварительным подсчетам, в результате боя 24 сентября нашими подразделениями захвачено у фашистов 10 противотанковых орудий, 4 танка, 10 минометов, 8 крупнокалиберных пулеметов, 2 радиостанции, 3 штабные машины и много другого военного снаряжения.
Сегодня с утра после артиллерийской и авиационной подготовки наступление наших подразделений продолжается...»
...»В решающий бой» — газета 54-й армии. Р. П., очевидно, «Рабочий поселок». Два таких поселка (№ 7 и № 8) расположены в нескольких километрах северо-восточнее Синявина...
В Агалатове
30 сентября
В леске, у Агалатова, в двухэтажном, испятнанном зеленою краскою доме политотдела, нашел редакцию газеты «Знамя Победы».
Здесь много писателей, журналистов, — Дымшиц, подтянутый, чистенький; Николай Атаров, недавно приехавший из Москвы; И. Авраменко, И. Колтунов. Здесь же оказались тассовцы Мазелев и др. Позже явились Г. Гор и М. Гутнер, оба небритые и неуклюжие, в мешковато сидящих шинелях. В общежитии на втором этаже жадно обмениваемся новостями. Сообщил всем о смерти Зельцера, раненного на «Марате» во время бомбежки, и Ив. Молчанова, разбившегося при автомобильной катастрофе.
После обеда собирал материал в отделе штаба.
В районе Симолова упорные штыковые бои. При занятии Симолова нами были взяты трофеи: три орудия, один станковый и два ручных пулемета, 4000 патронов.
В Белоострове многократные контратаки противника, но все они отбиты метким и хорошо организованным огнем. При взятии Белоострова убито и ранено свыше 500 вражеских солдат и офицеров.
Белоостровская операция могла бы привести к окружению противника и к большему успеху, если б не то обстоятельство, что участвовавшие в ней многие разнородные части, в сущности, не ощущали единого командования. Мне кажется, самому командованию не было ясно, кто кому придан — танки пехоте или пехота танкам. По крайней мере, когда я был там, танкисты говорили, что именно пехота к ним придана, а пехотинцы утверждали противоположное.
2 октября
Материал, привезенный мною из 23-й армии, обширен, я сделал много записей. Наша оборона на Карельском перешейке теперь крепка. Географические условия обеспечивают надежные фланги. Подполковник Батлан, замнач автобронетанковых войск 23-й армии, рассказал мне:
- Жестко обороняемся. Самое целесообразное — - придать в этих условиях танкам такие формы, чтобы они помогли жесткости обороны. И мы эти формы нашли. Если б мы придерживались только классической тактики — использования танков для наступательного боя, то они стояли бы у нас мертвым капиталом. Но мы решили, что танки в обороне могут найти свое место — и для коротких контратак с целью прорыва групп противника, и как неподвижные огневые батареи. Использование танков как неподвижных огневых точек прежде не одобрялось — дорого, нецелесообразно — и потому применялось редко. Отечественная война показала, что этот взгляд неверен, что в некоторых условиях танки как неподвижные огневые точки во взаимодействии с другими частями играют роль. Поэтому, по предложению генерала Лавриновича (недавно погибшего в Белоострове), мы использовали танки именно так, точнее — как огневые засады. На нашем фронте много значит и то, что мы обороняемся в системе укрепрайона, танки у нас — связующие звенья между дотами и дзотами н< сами становятся своеобразными дотами. Преимущество танков в том, что они являются кочующими огневыми батареями, мы имеем по нескольку позиций для каждого — рвы, аппарели. До известного момента боя танковые засады уничтожают противника огнем с места, расстраивают его, а затем переходят в контратаку, используя свою подвижность и ударную мощь. Танкисты прекрасно понимают свою задачу: они — броневая преграда на пути к Ленинграду. И вот изо дня в день, неделями стоят они на переднем крае под артиллерийским и минометным огнем противника, зорко охраняя рубеж, и на нашем участке ни один финн не прорвался и не прорвется!
Рубежи мы начали создавать с начала сентября. Инерция отступления прекратилась, остановили врага. В первое время у противника было преимущество: он еще не утратил стремительности наступления. Сейчас положение выровнено, оно гораздо устойчивее. И мы успели очень многое сделать для укрепления наших частей — и в инженерном, и в военном, и в политическом отношениях. Сколачиваем части, подготовляем комсостав, изучаем вероятный район столкновения с противником.
Если у финнов было стремление наступать, то мы их сейчас «успокоили». Они сами очень крепко устраиваются на зиму, зарываются глубоко и надежно. Не ахти как уверены в своем положении и спокойствии — ждут результатов на немецком фронте. Да и политико-моральное состояние их иное — сейчас видят всю грабительскую, авантюристическую политику своих заправил.
В передовице армейской газеты «Знамя Победы» от 18 сентября сказано:
«Мы обязаны не только не пустить врага в Ленинград, но измотать его силы, обескровить его ряды, крепко сковать его в одних местах, чтобы в других наносить ему удар за ударом и гнать, усеивая костьми дороги и леса. Мы обязаны не только не пустить его вперед ни на шаг, но вышибать огнем и штыком с командных высот перед нашим передним краем, изгонять из стратегических пунктов повсюду, где враг проглядывает и простреливает наши линии укреплений...»
И надо признать — эта задача теперь выполняется хорошо.
Главное на финском участке Ленинградского фронта следующее: вся политика Маннергейма заключалась в том, чтоб поднимать дух своих войск агитацией за «восстановление старой границы, отвоевывание отнятых у Финляндии территорий», а теперь, когда финны были остановлены нами у этой «старой границы», маннергеймовским правителям идейной почвы для поднятия духа своих солдат на дальнейшее наступление не осталось, финская армия, понесшая огромные потери, измотана и обескровлена, финские тылы голодают, и народ отлично понимает всю бессмысленность и гибельность для себя дальнейшей войны. Финны охотно заключили бы с нами мир, ежели б внутри Финляндии не сидели немецкие войска (кстати, не участвующие в боях на Карельском перешейке), которые, по сути, представляют собою не что иное, как оккупационную армию, диктующую финским правителям свою волю под угрозой оружием...
Сделал я записи и о летчиках истребительного полка майора Радченко. 1050 боевых вылетов, 96 сбитых самолетов врага за месяц, почти каждый летчик — орденоносец; четыре — Герои Советского Союза, на каждого летчика приходится от шести до тринадцати сбитых самолетов врага!
Прекрасно действуют и штурмовики. Эскадрильи Свитенко, Старкова и других не ограничиваются своим участком, а ходят по всему фронту, помогая атакам наших частей на Неве (форсированной у Дубровки), в Шлиссельбурге, под Петергофом.
Недавно в бою — один против десяти — погиб летчик-истребитель Новиков; за время войны он сбил 14 вражеских самолетов. Эскадрилья, в которой он был командиром звена, сбила 57 самолетов врага, потеряв сама только два.
Сегодня утром сдал в ТАСС большую статью о положении на Карельском перешейке.
Глава восьмая.
Рейд по тылам врага
Карельский перешеек
Осень 1941 г.
«...В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия...» (Из речи И В. Сталина 3 июля 1941 года.)
С 5 июля 1941 года, по решению Военного совета Ленинградского военного округа, в городах и районах Ленинградской области было создано 79 истребитель них батальонов для борьбы с фашистскими парашютистами и диверсантами. В них вступило больше 17000 человек. По приказу К. Е. Ворошилова и А. А. Жданова от 12 июля 1941 года, в дивизиях народного ополчения за несколько дней было создано шесть истребительных полков, а на крупных предприятиях Ленинграда — десятки отрядов для выполнения специальных заданий в оккупированных противником районах. В тылу врага, в этих прилежащих к Ленинграду районах, летом 1941 года были оставлены для самостоятельных действий многие сотни советских активистов, в их числе 88 секретарей райкомов и горкомов партии и 29 председателей райисполкомов.,.» (Из опубликованных архивных материалов.)
13 сентября из вражеского тыла, великолепно выполнив специальное задание, вышел разведчик, младший лейтенант Георгий Семенович Иониди. Он был истощен, болен, но для крепкого его организма достаточно было нескольких дней отдыха, чтобы он мог с прежней энергией вновь взяться за боевую работу.
На передовых позициях под Белоостровом, в Каменке, в отдельном особом батальоне морской пехоты, осенью 1941 года я познакомился и подружился с ним. Записанный мною тогда же и проверенный в разведотделе дивизии рассказ Г. С. Иониди о его двухнедельном рейде по тылам врага хорошо иллюстрирует обстановку того времени на Карельском перешейке.
Иониди рассказывал о себе тихим голосом, хорошо и просто строя речь, давая зрительную ясность боевым эпизодам, раскрываемым передо мною. Стройный, черноглазый и черноволосый, с резкими чертами смелого, выразительного лица, он располагал к себе с первой минуты знакомства.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |