— У меня. Храню, — ответила Вера. — Живы? И к немцам не угодили! Видите, выходит, вы еще не совсем комсомольцы... Возьмите билеты ваши! А то: «если попадусь!..» Фильм «Мы из Кронштадта» вы когда-нибудь видели?.. Рассказать бы о вас комиссару, да уж ладно, на первый раз!
— Сами понимаем, — тихо, чтоб не услышали краснофлотцы, сказал Иванов. — Не повторится у нас больше этого!.. _
— Теперь мы обстрелянные! — добавил Петров... И оба, обрадованные, поспешили убраться подальше
с глаз Веры...
...Весь этот день в траншее теперь казался Вере праздником, уважение к ней проявляли все.
—...Гляди, товарищи! Десять минометов пришло! — смеялись краснофлотцы, когда Вера, ища старых своих друзей, перешла в другую траншею.
— Пушечка появилась! — встречали ее другие.
И совали ей в руки кто — кусок сахару, кто — припасенную с мирных дней шоколаднику, и Вера, счастливая, улыбалась радушию черных от порохового дыма бойцов. Немецкие пролетавшие над головой пули казались ей не докучливее ос, нужно, конечно, оберегаться, но и задумываться о них не стоит...
Везде были хорошие загорелые лица балтийцев. Вера и сама не понимала, как это так получается, что везде она ползает и ни разу не ранена!..
А ночью одного из бойцов, лежащего впереди других.в ямке между двумя бугорками, ранило осколком мины. Вера подползла к нему, оттащила его за бугорок, принялась перевязывать. Ей понадобилось перевернуть раненого, она привстала на колени, чтоб ловчее подложить под него ладони. Осколок грохнувшей рядом мины ударил ее в плечо, она подумала — это просто комок земли, но рука сразу отказалась повиноваться ей. Вера все-таки попыталась перевернуть раненого — в глаза ей ударил сноп пламени; поднятая в воздух разрывом снаряда, она полетела вдруг в никуда, в черную пустоту.
В сознание она пришла уже в машине, полным ходом мчавшейся к Ленинграду. Открыла глаза, увидела сидящих и лежащих в кузове бойцов, знакомых уже ей, перевязанных ею на поле боя. И единственный среди них здоровый краснофлотец («Ах, это ты, Жора? В чем дело?») склонился над ней:
— Ты ранена... Да еще и контужена. Понятно? Лежи!
Правой рукой Вера потрогала левую сторону — грудь, руку, ногу. Они были парализованы. Вера замолчала. И все другие молчали, а машина уже неслась по асфальтовым, тихим улицам Ленинграда…
Вера Лебедева лежит в госпитале.
В эти последние дни дымного и тревожного ленинградского августа с любой из таких девушек, как Вера, можно оказаться рядом — едучи ли в трамвае, стоя ли за прилавком книжного магазина или слушая гневные выступления на комсомольском митинге. Таких девушек — много, фронт и тыл у нас слились в одно.
Еще не раз, может быть, встречусь я и с тем балтийским моряком, что сейчас стоит на мостике корабля, полным ходом идущего в атаку сквозь минное поле. И с другим балтийцем, что сегодня штыком встречает фашистский десант на маленьком скалистом острове. Увижу и раненого паровозного машиниста, что сегодня ведет эшелон с детьми под утюжкой фашистских бомбардировщиков.
Но уже никогда не увижу я летчика, швырнувшего свой пылающий самолет на автоколонну немцев. И никогда не встречусь более с командиром артиллерийско-пулеметного батальона капитаном Голышевым и его комиссаром Гуппаловым, которые, защищая свой окруженный под Кингисеппом дот № 17, сражались до крайней возможности, а потом, отправив последних своих людей на прорыв окружения, взорвали себя вместе с дотом, чтобы он не достался немцам{11}.
На рубежах вокруг Ленинграда таких людей — тысячи. Кто и когда поведает всему народу о том, что сделал каждый из них?
От Лужского рубежа до Пушкина
Многое рассказывали люди, выходившие из окружения. Их рассказы были сбивчивы, неопределенны, изобиловали недомолвками, иногда преувеличениями. Но уже спустя недели три — месяц, когда эти люди оказывались в заново сформированных частях, отстоявших свои позиции, когда фронт стабилизировался, «успокоился», рассказы испытавших окружение людей приобрели ясность, точность, определенность...
Вот что в ноябре 1941 года под Сестрорецком рассказал мне помощник командира 3-го полка Кировской дивизии народного ополчения, военинженер второго ранга Александр Павлович Павлушков:
-...Вместе с некоторыми моими товарищами я вступил в истребительный батальон. Перевели нас на казарменное положение. Но мы еще долго ходили на службу с винтовками и со всей амуницией.
10 июля из Ленинграда ушли части народного ополчения, в частности 3-й Дзержинский полк. Нас, истребителей, готовили для работы в немецком тылу, и мы еще задерживались в городе.
12 июля мне позвонили на службу, сказали — объявлена боевая тревога по истребительному отряду. Я не предполагал, что придется сразу же ехать на фронт, и даже не зашел домой, не захватил второго патронташа. А когда пришел в отряд, то узнал, что обстановка под Новгородом тяжелая. Нам предложили взять по четыре гранаты, выбрать лучшие винтовки и к ним по сто двадцать патронов.
Все происходило так быстро, что успел только позвонить жене: «Принеси патронташ!» Через полчаса пришли бабушка, дочка и внучка и проводили меня. Мы — походной колонной от Ленэнерго на вокзал. Собралось много — из всех районов. Вечером, перед тем как нам сесть в поезд, приехал Капустин, секретарь горкома, и сообщил, что мы едем на усиление стрелковых подразделений.
На другой день, 13-го, мы были в Новгороде, а 14-го, пройдя пешком от Шимска тридцать километров, сидели в окопах, на передовой. Я был среди двадцати товарищей: нам дали право пойти группами из одного учреждения. Я — из треста № 2 «Спецгидропроекта». Все двадцать — коммунисты, большинство инженеров, были зачислены в третий батальон 835-го сп. бойцами. Тут было много любопытного.
До переднего края мы уже ползли под минометным и ружейным огнем. Приползли вечером, в 11 часов. Неопытные, неприспособленные. Один среди нас был участником финской кампании. Он дорогой нас наставлял: «В первую очередь найдите себе каску!..» На опушке леса мы собрали себе каски и лопатки, стали окапываться. Когда наутро освоились, картина кругом для первого знакомства была жуткая: трупы, лежавшие уже по нескольку дней, народ измученный, засыпали стоя. Немцы лезли, нужно было вести беспрерывное наблюдение. И нам, новичкам, было просто непонятно: как так можно? Мы перед тем день шли, а кроме того, почти четверо суток находились без пищи. Меня с бойцом сразу же заставили подобрать трупы и закопать под Минометным обстрелом. Разложившиеся трупы!.. То у человека нет головы, то отдельно ноги... Приходилось не только стаскивать труп, но и устанавливать, кто такой, и подбирать вооружение.
Собравшись ползком, поодиночке, перелезая из окопа в окоп, обсудили мы все и решили, что пора, действовать, раз нас послали на укрепление. Вызвали командира роты, потребовали порядка. Вскоре наладили мы дежурство, сон, подъем по тревоге. Неприятны были грубость да еще отношения между кадровыми и не кадровыми частями. Сначала кадровики смотрели на нас высокомерно, без всякого на то основания, и это не дало им возможности сразу оценить людей, мешало использовать и силы и обстановку: надеяться, мол, нельзя... Но когда увидели нас в деле, отношение к нам стало исключительно хорошим и со стороны командиров и со стороны бойцов. Это было приятно чувствовать.
На первом нашем рубеже мы находились девятнадцать дней. Были моменты, когда батальон пытался бежать под натиском немцев и когда отдельные коммунисты брали на себя командование и удерживали подразделения. И все же в итоге рубеж держали. Именно мы на этом рубеже остановили движение немцев силой своего полка. Это было впервые на всем участке, и что всего более знаменательно — полк сформирован из приписного состава, только командир полка, подполковник Кибальчич, был кадровым, он служил до войны преподавателем пехотного училища.
Через девятнадцать дней мы переменили позицию, снова держали оборону, в общем славно участвовали в бою тридцать пять дней беспрерывно. Приехавший к нам К. Е. Ворошилов дал приказ: полк считать героическим.
Многих мы потеряли. Из двадцати моих сослуживцев погибли на моих глазах четверо, а где остальные двенадцать человек — неизвестно. Многие были представлены к правительственным наградам. (Думаю, что ничего с наградами не вышло потому, что вскоре полк был разбит и все документы, кроме партийных билетов, пропали. Я даже не знаю, существует ли теперь этот полк.) Я был представлен к ордену за то, что дважды вывел большие группы с материальной частью из окружения. И в один критический момент, когда был разбит КП роты, принял командование ротой, и удалось удержать наш рубеж. Это было у разъезда Кчоры, немцы ходили шесть раз в атаку против нас. Мы лежали на этом рубеже два дня под жестоким минометным огнем. С утра минометный огонь усиливался (артиллерии не было),приближался, и мы чувствовали, что немцы готовят атаку. Сам я ходил два раза в разведку, обнаружил, что на правом фланге они подтянули минометы и поставили броневики. Я хорошо знаком с геодезией, поэтому сообщил артиллеристам местоположение этих броневиков и минометов. Они были через несколько часов уничтожены.
Немцы атаковывают нас так: подходит автомашина, на наших глазах высаживается из каждой человек по двадцать пять, капрал их выстроит в полный рост, скомандует — и они, винтовки наперевес, идут вперед: «Русь, сдавайся!» Думаю, что были пьяные, — галдеж, крики на немецком языке. Мы их подпустим метров на семьдесят и чесанем так, что просто истребление было! Били их ручными пулеметами, станковыми, полуавтоматами, — уходили немногие.
Так продолжалось до шести раз, через каждые час-полтора. Тактика была у них: кто-то всегда наблюдал, как развертывается бой. Поэтому после каждой атаки было все труднее сидеть в окопах, так как минометный огонь становился все эффективнее — они открывали наши гнезда, видели нас. На пятой атаке они подкатили один танк. Он стал нас расстреливать в упор. Мы сообщили артиллеристам о местонахождении танка, но — непонятная история! — артиллерия начала бить по нас. Немецкие мины рвутся в двух — пяти метрах, а тут еще и наша артиллерия, и мы в открытых окопах!
Перед шестой атакою обстановка: КП роты разбит, командир роты убит, командир взвода, сзади меня в десяти метрах, убит. А наблюдатели кричат: «Усилить внимание, повторяется атака с фланга!» Командовать было некому. Помощник командира взвода, сержант (раненный затем), растерялся, особенно когда с левого фланга сообщили, что у нас, у пулеметчиков, осталось по одному диску. А патронный пункт был разбит.
Я собрал товарищей: «Надо держаться любыми средствами, уходить некуда!» Послали последних связных. Перед тем шесть связных не могли дойти до КП батальона: кто убит, кто ранен, это потом выяснилось. Я послал товарища своего: положение критическое, надо идти. А по цепи команду: «Приготовить гранаты! Патроны сейчас принесут!» Вот в таких условиях удалось отбить шестую атаку. Было уже темно. По крикам определили, что было больше атакующих. Патроны принес на себе один из наших ефимовских мужичков в самый последний момент. И немцы перестали атаковать нас!
Характерно: на третьей или на четвертой атаке они пытались распропагандировать нас, выступил какой-то на русском языке, что, мол, у них больше людей и техники, предлагал сдаться. Распространялся до тех пор, пока пулеметчик не дал очередь, и тогда они пошли в атаку.
За такие дела, когда полк получил звание героического, командование армии стало нас беречь, да и нужен был отдых: в отделениях оставалось по пять человек! Нас отвели на отдых, весь полк, и впоследствии мы единым полком уже ни разу не выступали, а выступали разрозненными батальонами в тех местах, где было тяжело. Так мы — третий батальон — были брошены на поддержку 3-го Дзержинского стрелкового полка.
Восемь километров шли в сутки, потому что нас сопровождало около пятнадцати немецких самолетов, с утра до вечера бомбили нас. Под елочки ляжем, два шага пройдем, опять лежим. За сутки не было ранено или убито ни одного человека, хотя они были абсолютными хозяевами воздуха, — мы не имели ни зениток, ни авиации. Думаю, двести — триста бомб они сбросили. Улетали, заправлялись и снова летали, долго утюжили нас самолетами, бомбили несколько дней, удивительно неэффективно.
К этому мы настолько привыкли, что в последние сутки я пять часов спал под бомбежкой, в окопчике шестьдесят сантиметров глубиной, укрывшись палаткой, — спал до утра. Они — один залет — бомбы, второй — пулеметы, и заправляться уходят. И так беспрерывно. Потом стали каруселью ходить.
Когда убедились, что этим нас не выкурить и мы не уходим из окопов, пустили самолеты без бомб, но, очевидно, с громкоговорителями, усиливающими шум мотора, особенно во время пикировки. И без бомбежки утюжили линии окопов, даже не стреляя, пикировали. Спускались так низко, что можно было видеть летчиков. Шум был невероятный, и он заставлял всех лежать на земле, в окопах, потому что через час-полтора уже изматываешься от ожидания бомбы или пулеметной очереди... И только потом мы установили, что им нужно было прижать нас к земле, чтоб дать возможность своим частям незаметно к нам подойти.
Неумение разгадать эту тактику привело нас к беде. Когда они кончили утюжку и мы поднялись из окопов, то у немцев уже были установлены станковые пулеметы в ста пятидесяти — двухстах метрах от нас. А отдельные группы автоматчиков отрезали нам дороги в расстоянии тридцати — сорока метров. Последовали — наш неизбежный отход и большие потери. Били нас только разрывными пулями. Боевые порядки нарушались, немец вклинился в стыки между ротами и взводами, мы были рассеяны, все так перемешалось, что мы не знали пункта сбора.
Так был прорван весь фронт. Отступали мы только лесом, пешим порядком, а немцы наступали, как правило, на мотоциклах и машинах. Лесов они страшно боялись. При неопределенном местоположении пункта сбора наши марши, естественно, очень сильно затягивались, и когда мы подходили к какой-нибудь деревне, оказывалось, что она уже занята немцами. И этот шум моторный все время сопровождал нас.
То, что мы были отдельным батальоном, приданным 3-му полку, привело к смешению нашей группы с бойцами и командирами 3-го полка. Эта группа была, конечно, не боевой частью, потому что при отступлении значительная часть автоматов и пулеметы оказались потеряны — и не то что брошены, а, например, бежал пулеметчик, был ранен, а я уже нес винтовку приятеля и, не зная пулемета, не мог им воспользоваться. Другой пулеметчик убит — пулемета не подберут. Или раненого увозят вместе с пулеметом...
Стадное чувство страха — очень сильная вещь. Я сам бежал и убеждал себя остановиться и остановить других. И останавливать удавалось, когда быстро создавался какой-то коллектив, который поддерживал. А так — нужно быть очень сильным человеком, чтоб при обстреле в упор, когда все бегут, остановиться и остановить других, — нада для этого быть настоящим героем...
Шли долго и. без хлеба, пили воду из колеи дороги, питались ягодами, грибами. Когда пришли в Пушкин, я пытался разыскать свой полк или уйти в свою дивизию. Командование 3-го полка этого сделать мне не разрешило (я был рядовой боец) А после переформирования меня назначили сюда, на командную должность — по положению занимаю должность строевого капитана...
В моем дневнике есть запись подробного рассказа старшего врача 49-го танкового полка 24-й танковой дивизии, Валентины Ивановны Рагоза, о том, как этот полк (вместе с дивизией, в составе 41-го стрелкового корпуса) выходил из окружения, в котором оказался под Лугой. Передаю здесь только самую суть событий, изложенных с этой записи.
С десятых чисел июля полк оборонял Лугу. К 18 августа, при отступлении от города Луги, выяснилось, что полк, взорвав мост через реку Лугу у Толмачева и на пути к Сиверской, окружен немцами. Они переправились через реку в другом месте и перерезали впереди полка, у деревни Ящера, дорогу на Сиверскую и Гатчину. В окружении оказался и весь 41-й корпус.
С 18 по 21 августа полк под деревней Сорочки отражал атаки противника, затем по приказу выходил на восток: колесные и боевые машины — по настильной дороге, а люди — пешком, болотами. Вышли к деревушке Луги, и здесь 27–28 августа жесточайшей, непрерывной бомбежкой сорока пяти самолетов материальная часть и обозы 24-й дивизии были взорваны и сожжены. По болотам и лесам подразделения всего 41-го корпуса пробивались с боями к пункту сбора — деревне Сусанино. К этой деревне 12 сентября выбрался и личный состав 49-го танкового полка. С 25 августа ни хлеба, ни соли, ни других продуктов, ни табаку, ни свежей воды, ни медикаментов не было. Обстреливаемый днем и ночью, полк нес на носилках множество раненых. На них пикировали фашистские самолеты, полностью господствовавшие в воздухе. Здоровые люди прикрывали раненых собою и все дни отдавали им свой голодный паек — по 150 граммов конины в сутки, а сами питались ягодами.
Навстречу корпусу, чтобы открыть ему выход из окружения, пробивалась 90-я стрелковая дивизия. Она была уже в трех километрах от 49-го танкового полка, но сомкнуться с нею полку не удалось, и 14 сентября он получил приказ выходить из окружения мелкими группами самостоятельно. Прошел обходным маршем еще тридцать километров, форсировал реку Оредеж и шоссейную дорогу. После четырехсуточной «утюжки» самолетами, уничтожающих обстрелов из минометов и танковых пушек полк потерял большую часть людей, Остатки полка, через Кобралово и Антропшино, 17 сентября вышли в Павловск, но в этот день здесь, как и в Пушкине, уже были немцы. Из Павловска объединившимся мелким группам удалось с боем вырваться и пробиться дальше, к нашим частям.
Так выходили из окружения и все части 41-го стрелкового корпуса.
Последние числа августа
27 августа.
Ленинград
Со вчерашнего дня движение по городу прекращается в десять вечера и начинается в пять утра.
Сегодня, говорят, враг вплотную подошел к Гатчине, положение Ленинграда очень трудное и опасное, но пока что жизнь в городе идет нормально. Я убежден, что Ленинград не может пасть, но не менее убежден, что в ближайшие дни начнутся бомбежки.
29 августа
Четыре дня назад занята Любань, три дня назад мы оставили Новгород, вчера фашисты ворвались в Тосно. Навстречу немцам, с севера, по Карельскому перешейку, вдоль Финского залива и по берегам Ладоги напирают финны. Цель фашистов ясна: хотят окружить Ленинград.
31 августа
В южной стороне и на Карельском перешейке разрозненные наши части с боями все выходят из окружения. Смотреть на истощенных, обессиленных, раненых людей, когда они достигают наконец Ленинграда, тяжело. Многие из них, пробиваясь, дрались до последних сил, сделали больше, чем можно требовать от человека, кое-где сами окружали гитлеровцев. Других, ушедших партизанить в тыл врага, мы увидим не скоро. Есть среди испытавших горечь окружения и люди деморализованные, но таких немного, большинство полно чувства мести, разъярены, вновь рвутся в бой. Всех, вышедших из окружения переформировывают, включают в свежие части и сразу же направляют на фронт.
Жарко. Кировский проспект, всегда такой чистый, теперь запылен, замусорен. По проспекту медленно тянется обоз, — это вошедшая в город после отступления воинская часть. У перил набережной Карповки стоят несколько подвод. Красноармейцы спускаются к реке, котелками, ведрами зачерпывают воду. Толпа — человек сорок — пятьдесят — молча и сосредоточенно смотрит. Наконец кто-то сверху кричит:
— Браток, ты что грязную воду пьешь? Заходи во двор!
И то, что в центре благоустроенного города (в любом доме — водопровод!) люди берут воду из сточной речушки, вызывает чувство тоскливого недоумения...
О чем повсюду в Ленинграде идут разговоры? Множество тем, неведомых до войны, сотни новых, ставших привычными, общепонятными терминов! Разговоры о школьниках, собирающих повсюду бутылки, необходимые для зарядки их горючею смесью, — миллион зажигательных противотанковых бутылок! О новом виде взрывчатки, именуемой синалом; о захваченных у немцев снарядах с химическими отравляющими веществами; о партизанских отрядах и полках, о подпольных партийных группах и истребительных батальонах, отправляющихся в тыл к немцам; о маскировке городских объектов, производящейся под руководством архитектора Н. В. Баранова; о песке, завозимом сотнями грузовиков во все городские дома, чтобы гасить им немецкие «зажигалки»; об эвакуации детей, о трудовой повинности и военном обучении всех трудящихся; о санпостах, о донорах, о группах самозащиты, об аварийно-восстановительных полках и батальонах в системе МПВО; о курсах танкистов на Кировском заводе и всяческих других курсах, о рабочих отрядах, об усилении охраны, о строительстве во всех районах города оборонительных рубежей, о новых гвардейских дивизиях народного ополчения, об артпульбатах и о баррикадах, о дзотах и дотах в углах домов на перекрестках улиц, о варежках и рукавицах, о щипцах для зажигательных бомб, о пойманных там и здесь фашистских шпионах, об экономии электроэнергии, топлива и продуктов питания... Это все — деловые, торопливые, энергичные разговоры, за которыми видны напряженные, быстро текущие дела, сливающиеся в один шумливый, гигантский поток.
Жизнь в городе содержательна, кипуча, в ней чувствуется накал великого народного единства.
Глава пятая.
Крайнее напряжение
За последние дни. — Танки под Сестрорецком. — Подходит морская пехота. — От Териок до Каменки. — Еще восемь дней в городе
4–12 сентября 1941 г.
5 сентября 1941 года финны взяли город Олонец, 7-го в районе Лодейного Поля подошли к реке Свирь.
7 сентября немцы начали фронтальное наступление на Ленинград. Главный удар был направлен на Кипень — Ропшу — Красное Село. В районе Мги, после пятидневных ожесточенных боев, немцам удалось выйти к южному берегу Ладожского озера и 8 сентября взять Шлиссельбург (Петрокрепость). С этого дня Ленинград оказался в кольце блокады. Крепость Орешек в горле Невы до конца войны осталась за нами. В ночь на 9 сентября немцы пытались переправиться на правый берег Невы, но были раз навсегда остановлены здесь морскою пехотой, подразделениями 115-й стрелковой дивизии и рабочими истребительными отрядами. 10 сентября массированный налет немецкой авиации был совершен на район Красного Сёла, и оборонительные работы здесь пришлось прекратить. Сильнейшему, полуторачасовому налету в вечер того дня подвергся и Ленинград. На четвертый день предельно напряженных боев, 12 сентября, мы вынуждены были оставить Дудергофские высоты и Красное Село. В тот же день на реке Свирь нашим частям пришлось отдать врагу Подпорожье, а на Карельском перешейке накануне нами был оставлен Белоостров.
К этому дню немцы потеряла в боях за Ленинград 170 000 солдат и офицеров, около 500 орудий и 500 танков.
В эти критические дни в Ленинград из Москвы прилетел назначенный командующим Ленинградским фронтом генерал армии Г К. Жуков, вместе с генералами М. С. Козиным и И. И. Федюнинским. М. С. Хозин был назначен начальником штаба фронта, а прибывший в качестве заместителя командующего фронтом И. И. Федюнинский — командующим 42-й армией. Маршал К. Е. Ворошилов по заданию И. В. Сталина вылетел в 54-ю армию Г. И. Кулика, оказавшуюся в крайне сложном положении. Управление войсками, обороняющими Ленинград, было реорганизовано. Решительными, энергичнейшими мерами, немедленно принятыми командованием и Военным советом (в составе которого были, в частности, А. А. Жданов, А. А. Кузнецов, адмирал флота И. С. Исаков, Т. Ф. Штыков, Н. В. Соловьев, Я. Ф. Капустин), ход событий удалось повернуть в нашу пользу. Вновь сплоченными и воодушевленными войсками инициатива у врага была отнята, враг был остановлен на ближних рубежах обороны, а кое-где отброшен нашими частями, и они сумели закрепить за собою улучшенные позиции. Героизмом защитников города штурм Ленинграда был сорван.
6 октября, вызванный И. В. Сталиным в Ставку, Г. К. Жуков передал командование Ленинградским фронтом И. И. Федюнинскому, — в это время М. С. Хозин находился в 54-й армии, которой был назначен командовать. Позже, когда перед 54-й армией была поставлена задача совместно с 55-й армией деблокировать Ленинград с суши, И. И. Федюнинский был назначен командующим 54-й армией, а М. С. Хозин — командующим Ленфронтом, — в этой должности он был до весны 1942 года — до назначения командующим Ленинградским фронтом генерала Л. А. Говорова.
За последние дни
4 сентября.
Ленинград
Был в ТАСС и в Политуправлении фронта.
Наши войска встречают наступающих немцев гневными контрударами, сами наступают от Колпина на юг и юго-запад, подошли к Саблину, в районе Ям-Ижоры и Красного Бора окружили несколько немецких полков. Немцы закопали танки в землю, превратили их в неподвижные огневые точки.
Но узловая станция Мга оставлена нами 30 августа, и это значит: железнодорожная связь Ленинграда со всей страной перерезана. И еще: сегодня в городе впервые легли снаряды дальнобойной артиллерии немцев... Немцы били со стороны Тосно.
Сегодня туманный, облачный день. Всю ночь слышалась отдаленная канонада. Раз стрельба занялась где-то поближе, гул доносится с верхнего течения Невы. Вчера над городом летал фашистский самолет, за ним охотились наши. В ночь на вчерашний день — воздушная тревога, вчера — еще две. А перед тем несколько дней никаких тревог не было.
Разговоры о разбомбленной, несколько раз занятой фашистами Мге по всему городу. Слышал, что от взятых было Любани и Тосно немцы отброшены. Поскольку никаких официальных сообщений о том, что происходит под стенами города, пока нет, население, естественно, питается слухами. Слухи, конечно, полны вранья, верить большей части рассказываемого не следует, но тот факт, что бои идут всюду за городом, что никакие дальние поезда никуда не ходят и Ленинград не имеет сообщения с другими городами по железным дорогам, представляется несомненным.
Жизнь в городе тем не менее протекает нормально, никакой паники не наблюдаю. С позавчерашнего дня сбавлена норма выдачи хлеба; те, кто получал 400 граммов, теперь получают 300. Два дня назад исчезли из продажи папиросы, включены в карточную систему спички: три коробка в месяц.
Вчера в газетах сообщение об эвакуации Таллина, а позавчера в Ленинград вернулась группа писателей, доставленных в Кронштадт на военных судах, на транспортах, увозивших из Таллина воинские части. Рассказы об этом писателей. Кажется, погибли вместе с транспортом писатели Ф. Князев и Ю. Инге{12}. Впрочем, может быть, их спасли, пока, во всяком случае, они не объявились.
А Политуправление фронта... Об этом, кстати, я еще не записал. С 23 августа Северный фронт разделен на Ленинградский и Карельский Карельский перешеек с 23-й армией отнесен к Ленинградскому фронту, а 7-я армия и вообще все части за Ладожским озером и рекою Свирь — к Карельскому. Командующим войсками Ленинградского фронта 29 августа назначен К. Е. Ворошилов, в Военном совете — А. А. Жданов, А. А. Кузнецов, адмирал И. С. Исаков и другие. В составе Ленинградского фронта создаются новые армии из формируемых спешно дивизий, бригад морской пехоты, полков народного ополчения, артиллерийских полков, истребительных батальонов... Строятся бронепоезда, для наземных частей снимается с кораблей артиллерия, даже доставляется самолетами... В частности, в районе Пушкина — Павловска — Колпина формируется 55-я армия (командующий — генерал И. Г Лазарев). В бои она еще не вступала, ее управление находится в г. Пушкине, ее высшим командирам приказано выезжать на броневиках или автомашинах вперед, встречать выходящие из-под Луги разрозненные, неуправляемые дивизии и полки и (приказав им тянуть линии связи к г. Пушкину) брать их в свое подчинение, — организовывать оборону Ленинграда... На ближайших к передовым позициям железнодорожных станциях ставятся питательные и медицинские пункты, стоят составы поездов для приема всех выходящих из окружения.
Такая же задача в районе Красногвардейского (Гатчинского) укрепленного района возлагается на 42-ю армию (управление которой создано раньше).
В самый напряженный момент боев за Ленинград происходит реорганизация всего управления... И конечно, корреспондентами ТАСС сейчас заниматься некому. Что ж!.. Дела у меня хватает и здесь, в самом Ленинграде! Как бойцы нуждаются в винтовках, так газеты и издательства ждут сейчас от писателей действенного оружия — слова...
За последние дни написал для «Советского писателя;» пять рассказов и немало статей для газет. В «Ленинградской правде» день за днем печатаются мои очерки... Я их пишу под непрерывное гудение самолетов: уже несколько суток авиация непрерывно в воздухе...
А кроме того... Если проявить активность, то кое-куда можно съездить, даже не имея фронтового пропуска... Все же у меня на петлицах две шпалы, и я полноправный командир Красной Армии... А фронт, увы, так приблизился, что вплотную к нему можно за час доехать на трамвае или дачным поездом...
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |