Аннотация издательства: В годы Отечественной войны писатель Павел Лукницкий был специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. В течение всех девятисот дней 1 страница

Аннотация издательства: В годы Отечественной войны писатель Павел Лукницкий был специальным военным корреспондентом ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам. В течение всех девятисот дней блокады Ленинграда и до полного освобождения Ленинградской области от оккупантов, постоянно участвуя в жизни города-героя и во многих боевых операциях — сначала при активной обороне, а потом в наступлении, — писатель систематически, ежедневно вел подробные дневниковые записи, которые и составили ныне три книги эпопеи «Ленинград действует...». В них дана широкая картина гигантской битвы, жизни и быта героических защитников Ленинграда. Содержание эпопеи составляют только подлинные факты. Первая, вторая и третья книги дневника были изданы «Советским писателем» в 1961, 1964 и 1968 годах.

ЗАЩИТНИКАМ ЛЕНИНГРАДА, ВСЕМ, КОГО УЖЕ НЕТ С НАМИ, И ЗДРАВСТВУЮЩИМ НЫНЕ, МОЙ МНОГОЛЕТНИЙ ТРУД ПОСВЯЩАЮ...

От автора

Подвиг, совершенный народом нашим в годы Великой Отечественной войны, никогда не забудется ни современниками ее, ни грядущими поколениями. Интерес к правдивым свидетельствам ее участников, к каждому достоверному слову о ней не умирает и не умрет никогда. Теперь, много лет спустя после этой войны, я предлагаю вниманию читателей выходящие вторым изданием в трех томах страницы моего фронтового ленинградского дневника. Я вел мой дневник ежедневно с первого до последнего дня войны, в любых условиях и невзирая ни на какие обстоятельства личной жизни. Задача автора в публикуемых трех томах, составляющих книгу «Ленинград действует...», дать читателю в ней, сквозь призму личных наблюдений и впечатлений, живое представление обо всем главном, характеризующем положение и действия защитников Ленинграда с 1941 по 1944 год.

Из описаний отдельных боевых схваток и крупных боевых операций — от усилий одиночного бойца до сражений, проводимых соединениями, армиями, фронтами, — выбраны те, по которым читатель может представить себе, как Советская Армия, еще не имевшая в 1941 году опыта ведения современной войны, постепенно этот опыт приобретала; как, совершенствуя тактику и методы активной обороны, а затем наступательных операций, армия стала грозной для врага силой и, взломав кольцо блокады, перейдя в решительное наступление, разгромила полчища гитлеровских захватчиков, а остатки их погнала на запад, за пределы Ленинградской области, где, освободив прибалтийские республики, окружила трехсоттысячную группировку осаждавших Ленинград гитлеровцев и большую часть их, вынудив к капитуляции, взяла в плен.

От главы к главе автор описывает знакомые ему эпизоды и события, по которым внимательный читатель может судить о мужестве, о величии и непреклонности духа ленинградского населения, о том, как трудилось оно, презирая смерть и невероятные лишения, сплотившись в единую, дружную многотысячную семью.

Главный герой этой книги — советский народ. Доблестный, неколебимый, совершивший величайший в истории воинский подвиг ради защиты своей свободы и независимости. Обрисовке образа этого героя и посвящена предлагаемая вниманию читателей книга.

И конечно, главная задача моего труда — показать на ленинградском материале крушение бредовых замыслов фашизма, катастрофу, к которой привел его советский народ благодаря беспримерной стойкости, храбрости своей, патриотизму и глубочайшей вере в партию, что вела и привела наш народ к победе.

Анализируя свой дневник, я с полной отчетливостью вижу, как сквозь все события войны красной нитью проходит решающая, сплачивающая и ведущая народ роль партийных организаций армии, ленинградского партийного руководства и Центрального Комитета КПСС.

Эта книга строго документальна.

Кроме собственных наблюдений и впечатлений мной во время войны записано множество рассказов участников боев о том, что им довелось испытать и чему быть свидетелями. Хорошо знаю, однако: в таких рассказах всегда можно найти какую-нибудь неточность, они всегда субъективны, потому что разница между «так было» и «так мне казалось» редко улавливается даже самым добросовестным и любящим точность рассказчиком. Все же в редких случаях, когда это важно для более ясного представления об общей обстановке на фронте, свидетельства участников боев, записанные мною в дни войны, я привожу и здесь, но выбираю, конечно, те, которые представляются мне наиболее достоверными. С той же целью — дать возможно более ясное представление об общей обстановке на фронте — я кое-где, в сносках и примечаниях, комментирую дневник кратким изложением фактов, какие в то время не были отражены в дневнике или не могли быть мне известны.

Безусловно достоверно бывало всегда все то, что не только наблюдал сам, но и что записывал — независимо от сложности обстановки — в самый час, в самую минуту наблюдений, так сказать, стенографически, «кинооператорски». Вот к таким записям еще в довоенных научно-исследовательских экспедициях я себя приучал. За точность таких записей — отвечаю, и потому именно их, составляющих основу моего дневника, прежде всего предлагаю вниманию читателей.

Надеюсь, что, понимая задачу автора, рядового участника обороны Ленинграда, рассказать о том, что он видел, узнал и пережил в те дни, когда вел свой дневник, читатель не станет требовать от него всей полноты картины происходивших событий и не станет искать обрисовки характеров людей, упоминаемых вскользь, мимоходом. Другие люди, с которыми автор встречался не раз и на которых тогда было обращено его внимание, предстанут перед читателем, быть может, достаточно обрисованными.

Многих из защитников Ленинграда давно уже нет в живых. Священная память об этих людях не позволяет мне сказать о них хоть одно неправдивое слово, «дополнить» их облик малейшим домыслом. В дневнике моем они таковы, какими я видел их в те суровые дни. Не 'утаил -я от читателя и некоторых недостатков или ошибок этих людей. Их поступки, их чувства и мысли характеризуют эпоху, в которой мужество и героизм всего нашего народа проявились столь удивительно, что от меня, очевидца необычайных событий, требуется только одно: говорить правду.

Некоторые моменты «предвидения» — предощущения грядущих событий, записанные в моем дневнике, характеризуют, конечно, не какую-то мою личную способность к прогнозам, а то, что «носилось в воздухе», — ту атмосферу, общую для всех, уверенных в победе и в своих силах ленинградцев, остро вглядывавшихся во все происходящее в мире, и прежде всего на фронтах Отечественной войны, анализировавших события и потому способных к прогнозам, иной раз удивительно правильным.

Работая над книгой и стремясь к максимальной исторической точности, я тщательно выверил мои записи, попутно анализируя документы, сохранившиеся в моем личном архиве, и всю доступную мне, относящуюся к обороне Ленинграда, литературу. Выражаю искреннюю признательность за ценные советы и указания многочисленным моим читателям — прежде всего бывшим защитникам Ленинграда, от которых я получал многие сотни писем и со многими из которых у меня установились дружеские личные отношения.

Первое издание книги помогло мне найти в долгие послевоенные годы немало старых фронтовых друзей, да и сами читатели — через эту книгу — в ряде случаев разыскали своих фронтовых товарищей-однополчан и теперь объединились снова в комитетах и других сообществах ветеранов войны.

Об удивительных судьбах некоторых из этих бывших защитников Ленинграда можно (и нужно бы!) написать отдельную книгу.

Обращаюсь ко всем моим читателям с просьбой сообщать мне и в дальнейшем все, что может оказаться полезным для уточнения публикуемых мною фактов и для работы, которая мне предстоит в дальнейшем.

Следует сказать несколько слов о методе работы над дневником и построения этой книги.

Желая дать читателям необходимую связь между записанными мною фактами и событиями, а тем самым приблизиться к созданию общей картины обороны Ленинграда, я в некоторых главах пользуюсь курсивным шрифтом. Им кратко изложены не включенные в книгу записи дневника либо то, что в момент событий не могло быть мне известным, а также все, что записано в последующие годы войны и послевоенное время о тех событиях, о которых я здесь рассказываю.

Этот курсив, однако, такой же элемент повествования, как и прочий текст. Оба они «равноправны», оба в своем единстве определяют отвечающий замыслу автора жанр книги.

Естественно, что в записях дневника даны географические названия, существовавшие в годы Отечественной войны. Книга иллюстрирована фотографиями и схемами, разработанными в те годы по опубликованным официальным источникам. В конце каждого тома книги дан список сокращений военных терминов, общепринятых в годы Отечественной войны.

Во втором издании, вследствие необходимости уменьшить общий объем книги, многие главы сокращены, а некоторые удалены вовсе, в частности большая глава о судебном процессе над фашистскими карателями, зверствовавшими на территории Ленинградской области. Этот процесс происходил в Выборгском Доме культуры Ленинграда, на рубеже 1945 и 1946 годов, то есть одновременно с Нюрнбергским процессом. Автор присутствовал на процессе в качестве члена Ленинградской чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов и в качестве специального корреспондента ц. о. «Правды». Интересующиеся этим процессом читатели благоволят обратиться к 3-му тому первого издания моей книги.

После выхода в свет в 1961 году первого тома «Ленинград действует...» я стал получать большое количество читательских, писем — главным образом от бывших фронтовиков, от тех, о ком я писал или упомянул в книге, и от тех, кто интересовался судьбами однополчан, своих товарищей, родственников и близких.

По мере выхода следующих двух томов (в 1964 и 1968 годах) поток писем все увеличивался. Все они — почти без исключения — были доброжелательными и одобряющими мой труд. Читатели рассказывали в них о себе, о боевых и послевоенных делах, поздравляли с памятными датами, сообщали обстоятельства подвигов, иногда гибели своих соратников, советовались со мною по поводу личной жизни, говорили о необходимости увековечения подвигов воинских частей, населения Ленинграда, отдельных его защитников, обращались с разно-образными просьбами.

К, каждому полученному письму я относился с боль-шим вниманием, брал на заметку для второго издания всяческие пожелания или указанные мне те или иные мелкие неточности (таких неточностей, к счастью, было обнаружено немного), старался, исполнить просьбы, считал своим долгом ответить на каждое письмо (это не всегда удавалось, когда письма стали поступать многими сотнями). Всего я получил несколько тысяч писем!

Переписка с читателями дает мне чувство большого удовлетворения, обогащает все новым, ценным для истории обороны Ленинграда материалом, иногда помогает найти считавшихся бесследно пропавшими людей. Она подарила мне много новых — добрых и верных — друзей. Стремясь показать, какое значение для некоторых читателей и для меня самого имеет эта переписка, я решил дополнить третью книгу настоящего издания новой главою «Судьбы героев книги». Эта глава могла бы разрастись в новую самостоятельную книгу, если б у меня появилась возможность такую книгу написать...

В заключение пользуюсь случаем принести глубокую благодарность всем, кто своими материалами, воспоминаниями, ценными советами и уточнениями помог мне обработать — от первого тома до третьего — мой подробнейший фронтовой дневник. Прежде всего в числе лиц, которым — моя признательность, хочу упомянуть защитников Ленинграда: генерала армии И. И. Федюнинского, генерал-полковника А. Ф. Хренова, генерал-лейтенантов М. Я. Духанова, П. И. Горохова, полковников К. А. Седаша, А. И. Трепалина, Н. И. Барышева, Д. К. Жеребова, Б. А. Шалимова, Я. А. Пилютова, капитана 1 ранга A. И. Матвеева, медика В. Г. Потапову (ныне Лебедеву), B. В. Лебедеву (ныне Соловьеву), А. Т. Куракина, В. П. Одоеву, Л. Л. Нейкена, связистку Л. П. Ольшеву, всех участвовавших в обороне Ленинграда писателей и журналистов, а также всех товарищей в коллективе издательства «Советский писатель», которые участвовали в издании этой технически трудоемкой (из-за разных шрифтов, схем и пр.) книги.

Сентябрь 1970

Москва

Глава первая.

Начало

22 июня — 24 июля 1941 г.

Ленинград — Петрозаводск

Пушистой и мягкой была зима в городе Пушкине, где ленинградские писатели могли для хорошей работы уединиться от всего способного отвлечь их мысли. По утрам — прогулка на лыжах, теплый душ, отлично приготовленный и сервированный завтрак. Потом — работа над рукописью в комнате Дома творчества. Прежде здесь жил Алексей Николаевич Толстой, — переезжая в Москву, он подарил этот дом Союзу писателей... За обедом — встреча с обитателями других комнат и шумные разговоры о литературе, искусстве, политике. И короткий отдых, и снова работа, и перед ужином опять прогулки на лыжах по освещенному луной парку Екатерининского дворца.

Здесь в эту зиму в числе других работал Юрий Тынянов. Он был болен, мы его катали по парку на финских санках. Всем нам этот большой души человек представлялся мудрым и удивительно умиротворенным... Здесь же, в Пушкине, Вячеслав Шишков трудился над своим «Пугачевым». Благостная, мирная тишина сопровождала писательский труд людей, собравшихся в Доме творчества.

Насыщена творческой жизнью была и весна. В мае в Москве проводилась декада таджикского искусства. Молодая республика впервые вынесла на суд москвичей свои песни, свой балет, свою ожидающую аттестата зрелости драматургию. С Памира приехал детский музыкальный ансамбль. Любознательной, здоровой, талантливой оказалась жизнерадостная памирская детвора, — по ней можно было судить, какой прыжок через тысячелетие совершила за советские годы горная страна, еще так недавно привязанная к феодализму тугим поясом Гиндукуша.

А потом подошел июнь месяц. Новый Дом творчества, еще более комфортабельный, чем в Пушкине, открылся на Карельском перешейке, над приморским лесным берегом, в Комарове (которое тогда еще называлось Келломяками). Писатели брали сюда путевки на лето, сюда же, в новый детский лагерь, везли своих детей... Другие уезжали в Крым, на Кавказ, на уральские стройки или в дальние — сибирские, полярные и субтропические — экспедиции.

16 июня я поставил свою подпись на последней странице объемистой рукописи нового романа.

Теперь можно было и отдыхать. 20 июня почта принесла мне очередное приглашение. В нем было сказано:

«Дом писателя имени Маяковского 24 июня 1941 года организует экскурсию писателей на «линию Маннергейма» по специально разработанному маршруту. Автобус отходит от Дома писателя в 7 часов 30 мин., возвращается...»

Читая это приглашение в мирное время, мог ли, я думать о том, что 24 июня я, уже командир действующей Красной Армии, буду спешить к поезду, который помчит меня, на новый, внезапно возникший фронт самой грозной из когда-либо бывших войн? Что будут сожжены и разграблены дворцы-музеи города Пушкина? Что многих моих родных и друзей я видел в эти дни последний раз в жизни? Что все на свете, кроме священного дела защиты Родины, будет решительно и надолго отброшено?..

Так для меня началась война!

22 июня 1941 года.

Ленинград

С утра, не включая радио, работал дома. Обратил внимание, что очень уж упорно гудят самолеты. Включил радио — было два часа дня. Услышал сначала сообщение ПВО о введении угрожаемого положения. Оно повторилось дважды. «Учебная тревога, что ли?» Но ровно в два — речь, уже обошедшая мир, записанная на пленку. Первое впечатление: ощущение события космического, будто темная, враждебная масса ворвалась в атмосферу земли. И вслед за сумятицей мыслей сразу ясность: все мое личное, неразрешенное, беспокоившее до сих пор, — с этой минуты незначительно и для меня не важно. Его нет, будто оно смыто внезапной волной. И мгновенное решение: мое место — в строю, немедля, сегодня же!..

В волнении спешу к телефону, звоню в «Правду»: «Я в вашем распоряжении. Чем могу быть полезен?» Ганичев в ответ: «Напишите корреспонденцию о Ленинграде».

Сообщив в Союз писателей, что хочу немедленно ехать на фронт и прошу включить меня в первый список мобилизуемых, занялся поручением «Правды».

Пишу о спокойствии города Ленинграда, спокойствии особенном — выдержанном и строгом. О зеленеющих, как и вчера, садах и скверах, в которых по-прежнему резвятся дети. О лицах прохожих. О народе, толпящемся у репродукторов, об одинаковом у всех выражении глаз. О решимости, о том, что сегодня фашизм подписал себе смертный приговор...

«...Семнадцатилетняя девушка, дежурная пункта ПВО, сидит у подъезда большого дома, на улице Щорса. Девушка только что проверила познания своей подруги, которая сменит ее, и теперь ведет разговор: «Смотрю я на небо — видите, серебряные «ястребки»? Все время слежу за ними. И знаете, душа спокойна: узнают теперь лицемеры проклятые, какие у нас «ястребки»!»

Сегодня — воскресный день. Но, едва узнав о вероломном нападении фашистов, каждый ленинградец спешит связаться со своим заводом, предприятием, учреждением: он ждет распоряжений, он готов в любую минуту примкнуть к своим братьям, уже ведущим войну. Те, кто получил ответ, что свой воскресный день могут провести как обычно, не меняют задуманной еще накануне, до войны, программы отдыха. По серебрящейся в лучах солнца Неве бегут пароходики к парку культуры и отдыха. На стадионе играют в футбол и теннис. Устье Невы бороздят белопарусные яхты. Кино и театры работают, как всегда... Но каждый ленинградец полон мыслей о своем долге. Каждый проверяет себя: все ли сделано им, чтоб быть безусловно готовым к бою?..»

И еще я пишу о бесстрашии, мужестве, твердости, единодушии, о великих традициях ленинградцев, о том, как вели себя они в прошлых, достойно пережитых испытаниях... Я закончил статью словами: «Каждый знает: война с вероломным врагом будет победной».

Корреспонденция моя называется «На боевых постах» и уже передана в Москву по телефону {1}.

Ночь на 23 июня.

Ленинград

До сих пор мне было совершенно не важно, что окна квартиры обращены на запад, до сих пор не приходилось и думать о том, куда именно обращены окна.

Но нынче ночью завыли сирены, зачастили, надрывая душу, гудки паровозов и пароходов, отрезая эту белую ночь от всех прошлых ночей, когда нам спалось бестревожно. И хотя все звуки тревоги скоро замолкли и ночь была до краев налита тишиной, иная эпоха, в которую мы вступили, сказывалась уже и в том, что из своего окна смотришь не во двор, не на корпус противоположного дома, а сквозь него, гораздо дальше — на Запад.

Наталья Ивановна присела на подоконник, молча глядела из окна, мерно дыша прохладным, прозрачным воздухом белой ночи. Ее думы, наверное, были точь-в-точь те же, что и мои.

В строгой, через силу спокойной тишине слух старался уловить только легкое комариное звучание — где-то безмерно далеко. И воображение переносило меня от разрушенной Герники к изуродованным кварталам Ковентри и к тому, что случилось меньше суток назад в Минске, в Одессе, в Киеве... Я пытался представить себе: как это бывает? Вот так: сначала легкое комариное жужжание в тихом, спокойном воздухе, потом звук нарастает, близится, потом одуряющий гул — и сразу свист, грохот, дым, пламя, и для многих это — последнее, оборванное болью и тьмой впечатление.

Сейчас в небесах — утренняя заря. Попробую точно записать впечатления этой ночи. Я облокотился на подоконник и думал: где сию минуту находятся, черные в белой ночи, немецкие бомбардировщики? Над вековечными, дремлющими в ночных испарениях лесами? Над полями, пахнущими свежим сеном, полынью, мятой? Над тихими, белесыми, отражающими светлые небеса водами Балтики? Сколько их, этих немецких бомбардировщиков? Тысяча или один? Где наши самолеты? Летят по прямой к ним навстречу или уже пересекли им путь и уже кружат и бьются? И сколько наших на каждый вражеский?

И пока там, в воздухе, происходит бой, все будет длиться здесь, в Ленинграде, эта ждущая тишина, все будет напряженным биение миллионов сердец. Наверное, не я один, наверное, тысяча ленинградцев в эти тревожные минуты думают о Кремле. Там, в Кремле, уже, конечно, всё знают, по слову оттуда с наших аэродромов поднимаются в воздух всё новые и новые самолеты.

Тишина... Прекрасная белая ночь под глубокими, светлыми небесами. Каждый предмет на знакомом дворе словно омыт этой чистейшей ночью. Внизу — грузовик, оставленный на ночь живущим напротив шофером, поленницы дров, булыжник, вчера поутру подметенный дворниками... Гула неприятельских самолетов все нет...

О себе ли я думаю? Меньше всего о себе, о законченном мною романе (он, «конечно, уже не будет печататься в журнале с июльского номера). Я думаю о заводах, которые остановятся, чтоб повернуть свои станки на войну; о полях, на которых не будут сжаты рожь и пшеница; о гигантских стройках — они замрут на том кирпиче, что был положен вчера; о мирном, творческом 'Груде миллионов людей — он сегодня оборван; о горе, которое сожмет миллионы сердец, но будет преодолено нашим мужественным народом...

Значит, правильны были стихи, написанные мною в начале 1938 года:

...Нет, не в столетьях этому черед.

Всего лишь — в годах! И душа томится.

Я слышу гром: сминая грозы лета,

То мчатся дикарей мотоциклеты.

Я чую запах: то горит пшеница.

Я вижу женщины окровавленный рот

И зверя в каске, что над ней глумится!..

О чем только не передумаешь, что не вспомнишь в такую ночь!

Пока есть время думать. Может быть, через пять минут я уже буду бегать по этому двору, тушить огромный пожар, вытаскивать раненых из-под обломков.

А ведь многие уже кончили сегодня войну! Уже мертвы, уже совершили свой подвиг!..

...Так размышлял я, облокотившись о подоконник. А Наталья Ивановна вдруг сказала:

— Пойдем к Лихаревым, посидим у них. Если станут бомбить, не хочу рушиться с пятого этажа, хочу лучше с четвертого.

И улыбнулась. А я рассмеялся. И мы пошли по соседству — к Лихаревым.

А потом раздался торжествующий, переливчатый звук фанфар.

Первый в Ленинграде отбой воздушной тревоги. Первая победа наших летчиков в первом бою за Ленинград!{2}

И застекленившую город, завороженную белую ночь раздробили гудки помчавшихся автомобилей, голоса пешеходов, оживленные, доносящиеся даже сюда — до моего пятого этажа...

Так будет и с сердцем, объятым тревогой. Оно будет ждать и дождется победных звуков отбоя великой войны!

На гигантских стройках после войны будут выложены те кирпичи, которые не были выложены сегодня. Труд каждого человека, не завершенный сегодня, понадобится народу и будет завершен им после войны. Мой роман будет издан после войны. А самое главное: то время — после войны — для нас наступит! Гитлер, напав на Советский Союз, совершил не только величайшее преступление, но и величайшую глупость, ошибку, которая падет карою на его голову и на отравленный фашизмом народ Германии.

Многие пробовали, да не получилось.

Ибо нас победить нельзя!

23 июня

Я хотел уехать на фронт сегодня, но списки Союза писателей будут оформлены только завтра.

25 июня.

Еду в Петрозаводск, назначен корреспондентом армейской газеты «Во славу Родины». Разговаривать по поводу назначения не приходится, но я было рассчитывал, что поеду на запад, а не на север.

Где-то в одном поезде со мной едут писатели Л. Рахманов, И. Бражнин и Б. Кежун. Получили назначение в Мурманск.

Как раскидает война моих родных и друзей?

Мой отец, военный инженер, — в кадрах флота. Он будет там, где будет его воинская часть — Высшее инженерно-техническое училище ВМФ. Он — профессор, начальник кафедры. И, кроме того, фортификатор, строит сейчас портовые укрепления. А значит, сфера его деятельности — Балтика и Ленинград.

Помнить отца я всегда буду таким, каким вчера видел его, прощаясь. Вот, похудевший за последний год, после смерти моей матери, серебряноволосый, с никогда не покидающим его хорошим цветом лица, глубокий уже старик, он ходит в своем военно-морском кителе дивизионного инженера по балкону первого этажа, смотрит грустными голубыми глазами на меня, — я удаляюсь от его дома, по улице Щорса, с рюкзаком за плечами, оборачиваюсь, чтобы махнуть ему еще раз рукой... Всегда живой, спокойный и рассудительный, он прощался со мной на этот раз без лишних слов и советов. Все ведь и так понятно!..

Наталья Ивановна — честный, прямой и искренний человек, с которым я никогда не ссорился, мой добрый и навсегда мне преданный друг. И я всегда буду сознавать это. У нее нет специальности, ей будет трудно... Чем могу, буду помогать ей.

Андрей... Ну, инженеру-химику работа везде найдется. Моего брата, вероятно, мобилизуют, станет начхимом какой-нибудь воинской части. А может быть, признают нужным оставить его в Ленинграде, на заводской работе? Его специальность — пластмассы, заменители металлов понадобятся везде!..

Все в такие дни у каждого определится и решится само собой. Знаю одно: каждый из нас выполнит свой долг перед Родиной — в любых обстоятельствах — до конца!

26 июня

Полдень. Лежу на узкой, боковой багажной полке пассажирского вагона скорого поезда — место, взятое вчера с боя и отвоеванное у тюков и чемоданов. Душно. Спал скорчившись и привязавшись ремнем к трубе отопления. Вагон переполнен комсоставом: кадровым — в форме и запасным — в чем придется. Много женщин, едущих в части: телеграфистки, санитарки, врачи...

Многие спали стоя, сидя. Тем не менее обстановка мирная, разговоры самые будничные, будто все едут в обычные командировки. В вагоне есть и дети. Поезд идет хорошо, но запаздывает. Никаких признаков войны за окнами. Молодое, северное — в болотах и лесах — лето. Тепло, мирно. Не слышно ни одного самолета.

Спал крепче, чем в Ленинграде. Как-то непривычно успокоены нервы, настроение отличное, хотя от жесткой полки и болят бока. Чувство уверенности, какая-то крылатая бодрость духа.

Все провожающие — большая толпа — были сдержанны, спокойны, у кого украдкой появлялись слезы, тот старался смахнуть их скорей. Как не похоже это на обычное представление о проводах уезжающих на фронт! Когда одна старушка, припав к столбу, предалась слезам, ей сердито сказали: «Нечего тут панику наводить, отойдите в сторону!» Грубо, конечно, но характерно! Несколько женщин отвели старуху.

В вагоне пьют лимонад. В одном отделении тихо играют в карты. Многие спят.

Таким же выдержанным, готовым встретить опасность лицом к лицу был Ленинград в первые четыре дня войны. Несколько суматошным был только день 22 июня. Однако никаких признаков растерянности или испуга, кроме обывательских очередей в магазинах, я не заметил. Очереди большие были и у сберкасс; в первый день не хватило денег, привозили из банков, выплачивали; на второй день — приказ: выдавать не больше двухсот рублей в месяц.

Толпы провожающих с первого же дня — у сборных пунктов по городу. И тут, однако, все чувства сдержанны, люди долга, сознающие свое достоинство, умеют быть внешне спокойными.

За это спокойствие люблю наш народ!

До моего отъезда воздушная тревога объявлялась четыре раза. Две из них были вчера. За устройство убежищ в городе жакты только берутся.

До меня эти тревоги еще как-то «не доходят»...

27 июня.

Петрозаводск

Приехал в Петрозаводск, в штаб 7-й армии, вчера. И сегодня я уже в военной форме. Получил пилотку, шинель, гимнастерку, брюки, белье, сапоги, плащ-палатку, флягу и котелок. На малиновых моих петлицах — две шпалы. Странно называться «интендантом второго ранга»: какое отношение к интендантству имеет военный корреспондент? Но такое звание мне и многим писателям было присвоено как командирам запаса, по приказу К. Е. Ворошилова, еще в 1940 году!

Приехали Холопов, Владимиров, Друзин. Живем пока в «Северной гостинице». В редакции народ хороший, редактор газеты Степанов принял нас хорошо/

Капитан инженерных войск, приехавший сегодня из Ленинграда, рассказал мне:

— Если у вас есть дети, я должен вас огорчить: всех детей в возрасте от трех до одиннадцати лет эвакуируют из Ленинграда...

29 июня

С Георгием Холоповым и сотрудником армейской газеты Корчагиным ездил километров за двадцать, на аэродром, и провел там полдня возле «ястребков», новейших пикирующих бомбардировщиков, и среди занятых работою летчиков. С каждым днем их все больше слетается сюда, они оседают здесь и возятся, рассредоточивая свое имущество на аэродроме, проверяя машины, дежуря и ругая скверный, вязкий аэродром, на котором бетонная дорожка еще только строится.

Дата добавления: 2015-08-28