— «Печора»? Ага, «Печора»!.. Ну, как у вас? Сдерживаете?.. А картошки хватает? (По голосу узнаю — это говорит командир восемьдесят первого полка, подполковник Державин, к которому я заходил вчера, по пути сюда.) Ну, хорошо! Атакует?.. Что-что? Они лес зажгли? Так это оттуда к нам тянет?.. Да, близко!.. Да, да, стеной идет... У вас тушат? Уже потушили?.. Что-что? Ты не перебивай, подожди!.. А Даниленко один сидит? Совсем один?.. Обтекли его?.. По ложбине? Понятно!.. А что Пуняков думает? Ханаев к нему пошел?.. Со своими детишками?.. Ну, молодец, этот не подведет...»Волга»! «Во-олга»!.. Вы меня слышите, «Волга»?.,
В глухом гуле разрывающихся на поверхности снарядов Державин кладет трубку.
— Связи нет... Оборвали, гады!,. Галактионов негромко говорит:
— А ну-ка, товарищ Иванов, вставай! Один из спящих вскакивает.
— Товарищ Иванов, сходите-ка, линию снарядом порвало...
И связист Иванов, пригнувшись в низеньком коридорчике, спешит к выходу из землянки наверх, в ночной таинственный лес, раздираемый разрывами мин и тяжелых снарядов/Они ложатся повсюду... Довольно маленького осколочка, чтобы Иванов никогда не вернулся в землянку. Но, ни на что, кроме провода, не обращая внимания, одинокий боец уже спешит по лесу туда, где оборвана линия...
— Так!.. Значит, противник прорвался, — поясняет Державин Галактионову, — пытается окружить роты Демченко и Хохлова. Поджег лес, ветер в нашу сторону... А рация у вас как?
И, не дожидаясь ответа Галактионова, Державин, пригнувшись к огарку свечи, пишет коротенькую шифровку. Галактионов передает ее в трубку на радиостанцию. Через минуту приказ командира полка разносится в эфире.
Едкий запах гари втягивается сюда сквозь приоткрытую дверь землянки —
Прошло еще полчаса. Телефон в землянке опять заквакал, как лягушка:
— Я... Я — «Дон»... Это вы, товарищ Иванов?,. Соединяете с «Волгой»? Хорошо. Возвращайтесь сами!.. «Волга»?.. Ага, «Волга»!.. Отбили? Вперед продвинулись?.. Окопались уже?.. Вот орлы!..
Разговор продолжается. Артиллерийская стрельба затихает.
...Рассвет. Пришел сержант с донесением. Рассказал все о прошедшем бое. В частности, узнаю:
Посередине большой ложбины, на высоком, круглом, поросшем соснами холме, у двух телефонов сидел молодой боец Даниленко из отделения сержанта Кузнецова. Когда финны прорвались и по ложбине обошли его высотку с.двух сторон, он в полном одиночестве продолжал вести наблюдение за противником и непрерывно передавал то в одну, то в другую трубку обо всем, что происходило вокруг.него.
Это дало возможность командирам двух рот, расположенных по обе стороны ложбины, принять правильные меры — направить несколько взводов на окружение прорвавшегося противника...
Когда финны заметили связиста, они начали обстреливать его минометным огнем.
— Сижу один. Противник все усиливает огонь по моей высотке, — доложил Даниленко лейтенанту Пунякову.
— Сиди один, — ответил по проводу лейтенант. — Скоро наши придут, героем будешь!
— Есть, ладно, товарищ лейтенант. Буду сидеть! — хладнокровно ответил Даниленко.
А политрук Ханаев, обеспокоенный положением своего телефониста, решил пробиваться к холму. В то же время к проводу Даниленко присоединился своим аппаратом и командир отделения, сержант Кузнецов, узнал обстановку и решил немедленно пробираться к телефонисту, понимая, что тот один не может долго держать связь и отстаивать свою позицию от финнов — они, несомненно, постараются его захватить.
Тем и характерна война в лесу, что можно проскользнуть в десяти шагах от врага. Кузнецов с ефрейтором Калашниковым, бойцами Рябополовым, Беловым и Зориным проползли между шныряющими по лесу финнами. Подбежали к холму и, замеченные здесь врагом, засели в камнях, затеяли перестрелку... Тем временем по другому склону к Даниленко поднялось посланное командиром роты Хохловым отделение Антонова, прорвавшегося с боем сквозь гущу финнов.
Даниленко просидел в одиночестве полтора часа и остался невредимым. Палатка, возле которой он находился, была искромсана осколками мин.
А еще через полчаса взятые в мешок финны страстно и беспощадно уничтожались в лощине нашими атакующими подразделениями. Они пользовались данными, которые сообщил командованию телефонист Даниленко...
Алеет заря... И я узнаю еще: боец Мальцев, исправив первое.повреждение провода «бронза-один», пошел искать второе, исправил его, но сюда не вернулся — убит!
27 июля.
Утро. КП 81-го стрелкового полка
Из леса, сопровождаемый связным, к нам вышел боец в изорванной, мокрой, потной шинельке, грязный, изможденный, обросший, с измученным, но счастливым лицом. Он едва стоит на ногах, но в руке у него винтовка, на ремне — подсумок с патронами, а наискось под ремнем — финский нож. Глаза бойца радостно улыбчивы, а губы в рыжеватой щетине усов дрожат.
Ему дали выпить водки и дали хлеба. И сейчас командир полка, подполковник Державин, сидя на кочке мха, разрешил этому бойцу курить. И тот, зажав окурок желтым, горбатым ногтем большого пальца, говорит, говорит обрывочно, но безостановочно, теряя нить смысла... Но все-таки нам все понятно: он, боец третьей роты Кудрявцев, вышел из окружения.
— Имею счастье погордиться — двух финнов убил, покарай меня насквозь! Вот что меня спасло — финские консервы вонючие! В окопе у финнов взял я чулки эти длинные... Финны ходят по их окопам, и я хожу по их окопам. Все время, как лоси, ходят и ходят. Финский офицер и солдаты ходят... Окопы пустые. Смотрю — финны, человек восемь! И — приземлился. Прошли они... Еще — стукает топориком, топориком... Подошел один, свистнул. Я — в камни, как сурок. Видит —: русский, он один, я один. Он, наверно, думает: «Русский хоть один, а что-нибудь сварганит!..» Потом подошел второй. Поговорили меж собой, ушли...
Теперь, значит, я из этих камней вышел, взял консервы, перешел дорогу и пошел... Тут — елосипеды! Я лег, лежал... Дорогу перешел я, лесом и иду, и иду, и иду — все по солнцу, не на запад, а на восход иду, все ж таки этого чувства не потерял я!
Потом лег — уставши ноги, и потом — иду: все ж таки надо к своим! По тундрам все ж таки вплавь не иду, а только по колено!
Дошел до наших столбов — все ихние пачки, папиросы, потом одна... слава богу, хоть, думаю, одна русская пачка! Потом из автомата меня два раза ударили и два одиночных... Я прошел мимо... Сегодня ночью или утром вижу дорожку. Стук фургона... Батюшки, финны!.. Подошел ко мне: «Давай быстрее!» — по-русски... Сам не верю, гляжу — русский, в обмотках черных, и все ж боюсь. Потом вижу — из фляжки наливает!.. Я подошел, и слезы посыпались!.,
Ну, я и винтовку и патроны... Никуда! Со мною! Ну, все ж таки сердце болело крепко, они бы меня убили!..
Кудрявцев гладит свою винтовку-полуавтомат по стволу шершавой, заскорузлой рукой. Гладит и плачет опять...
— Раньше-то стрелял?
— Не стрелял!.. Тридцать пять лет дожидал этой винтовки, наконец дождался... Патрон взять разрешите? Пригодится! Пришел я с винтовкой...
И такая гордость у него в этих словах: не как-нибудь вышел из окружения, не трусом, не бросил оружие, а вот — в полной боевой, с патронами и винтовкой...
Командир полка, подполковник Державин, глядит на него сурово, но я вижу в уголках глаз Державина сочувственные смешинки.
— Ясно!.. Понятно... Ну, спасибо тебе, что не просто живой, а в порядке! Иди. Уложите его спать, пусть отоспится, сколько душа велит!.. А потом — слышь, Кудрявцев? — бритый, мытый, ко мне сюда явиться, как стеклышко!.. Иди!..
Из последних сил, молодцевато приложив руку к пилотке и сделав поворот «кру-гом», боец-ополченец Кудрявцев с сопровождающим его связным уходит от нас в чащу леса.
Когда боец выполняет свой воинский долг, его встречают так вот, как этого.,, А вчера я был свидетелем другой сцены.
В те минуты, когда, полулежа на мху в лесу, я беседовал с политруком Ханаевым и-пил с ним чай, сквозь сосны доносился голос председателя трибунала, приехавшего вслед за мною в расположившийся по соседству взвод охраны. Председатель трибунала читал приговор:
— «...за оставление миномета и трусливое бегство на двенадцать километров, где трус был пойман, такой-то приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно».
Виднелась группа слушающих бойцов и командиров.
— Кто хочет привести приговор в исполнение? Минута молчания Затем объявились желающие.
Осужденного повели через лес, за дорогу, многие бойцы поспешили туда же. Я еще не допил кружки чаю — раздался выстрел. Спустя несколько минут — второй. Бойцы вернулись:
— Готов, хлопнули...
— На труса и изменника каждый из нас готов поднять руку...
— Так нужно было сделать, мера необходимая...
Через полчаса та же участь постигла второго — помкомвзвода, бросившего оружие, напоровшегося в бегстве на свою же часть и пытавшегося скрыться. Два выстрела — и все кончено…
10 утра
Выйдя на дорогу, поджидаю попутную машину, чтоб ехать дальше, в передовые части. В кустах видны бойцы, роющие здесь и там окопы.
Во время завтрака — вражеский самолет, команда «воздух», и все замирают, прекращая движение. Прошел мимо. Затем еще два «юнкерса» в другом направлении.
Вчера политрук роты Ханаев рассказал мне, что генерал-майор в полной форме, с лампасами, не боясь «кукушек», часто ездит верхом по передовым частям, не беря с собой никого, кроме двух автоматчиков. Это хорошо характеризует его личную храбрость, но мне кажется, командиру дивизии не следует так рисковать.
Да, вот, кстати, о храбрости... Здесь все тепло вспоминают Мишу Чумандрина{5}, который в прошлую войну был в этой дивизии. Помнят, как он погиб. Он был смелым, его любили здесь...
...Идет машина, еду дальше!
28 июля.
КП 81-го полка. Лес
Вчера день провел на переднем крае, был в ротах, наблюдал, делал записи. Надо было ползать на брюхе, потому что шла перестрелка и рвались мины; Финны стреляют разрывными, но это в лесу и лучше: пули разрываются, едва коснувшись на своем пути любой веточки. Гранаты, всю амуницию приходится, ползая, отводить на ремне за спину — иначе мешают. А оттого, что гранаты на спине, кажется, что в них прежде всего может попасть пуля или осколок и они разорвутся. Было не очень приятно, но ничего, привык. Спокойствию помогают работа и сознание, что ты командир. А в общем на Памире бывало хуже, там во времена басмачества ездили втроем, вчетвером, а здесь с тобой хоть жиденькая, а рота. Да еще минометы и добрый дяденька сзади — артиллерия... Настроение у всех хорошее, уверенное, дерутся за каждый куст. Но людей явно мало. Бойцы ругают стыки, — слабость наша в том, что стыков между подразделениями и вовсе нет!
К ночи пришел на командный пункт полка к его командиру, подполковнику Державину. Здесь, в его землянке, ночевал. Державин — приятный, умный человек, широко мыслящий, военный по облику и по духу.
Сейчас 9 утра. Сижу в землянке Державина. Он за столом читает «Правду». Его вызвали к телефону, — разговор с частью, обстреливаемой сейчас минометами. Полчаса назад началась стрельба в тылу. Доносятся ружейно-пулеметные выстрелы, слышатся разрывы гранат. Выясняем, на кого нападение. Стрельба стала приближаться, подполковник приказал привести всех в боевую готовность...
Выяснилось: происходит нападение на КП командира дивизии. Генерал-майор сообщил, что переходит сюда, вдоль линии связи, видимо идет с боем, — два, два с половиною километра.
Прискакал связной. Шифрованное сообщение: «Две атаки отражены. Бой сзади и впереди нас. Пока держимся и будем держаться. Но оставаться нецелесообразно. Сообщите, что делать?»
Слышны три разрыва бомб, только что пролетел самолет над нами. Голос:
— Маскируйся!
Начальник штаба полка, капитан Титов, берет трубку. Ему говорят, что бомбы сброшены в расположение «Киева». Титов вызывает «Киев». Звук приближающегося бомбардировщика. «Киев» не отвечает.
— Дайте «Днепр»!
Звук самолета умолк. «Днепр» тоже пока не отвечает. Дальнейшие выяснения по телефону. Еще ночью были сведения, что группа противника, человек сто, просочилась в тыл...
...Входит генерал-майор, командир дивизии. На лице капли пота. Вызывает какое-то подразделение, расположенное возле КП дивизии
— Ну, как у вас? Продолжается там?.. Так же, без перемен?.. Увеличивается?.. Нужно передать, чтоб выслали вправо группу для выяснения. Сообщите, какие нужны меры, высылать помощь или нет? Дайте «Печору». Кто это? «Печора»? Сорок девять?.. Говорит двадцать восемь. Как у вас?.. Понятно.. Ну, он, говорят, несколько того... на полтора километра... Не знаете? Не докладывал?.. Остальное знаете? А его сосед где?
Разговор продолжается.
— Теперь приготовьтесь, чтоб в случае необходимости все зажечь... Уже приготовились?.. Хорошо... Теперь вызовите «бронза-два», соедините «бронза-один»!
Связи нет.
— Рация как, товарищ подполковник? Где у вас рация?
— Работает.
Подполковник Державин пишет и отсылает записку на рацию, одновременно отдает приказания о мерах к самообороне:
—...И окопчики! А то сейчас обтекать начнут!.. Генерал-майор читает то шифрованное донесение, что привез связной.
— А кто это пишет? Головное охранение?.. Вот орлы!..
Обсуждают расположение частей. Бьют вражеские минометы.
19 часов
Полдня стрельба, минометы, пулеметы, попытка окружить нас. До рукопашной дело не дошло. Отбились. К семи вечера все затихло. Принесли трофеи: несколько писем, кепи с кокардой, простреленный молитвенник, гильзу от двадцатимиллиметрового крупнокалиберного противотанкового пулемета. Генерал уехал. Группа финнов — не меньше усиленной роты, — окружавшая нас, разбита. Офицер убит, убито человек сорок. Бой с этой группой вел второй батальон 118-го стрелкового полка, высланный утром с передовой линии. Взято три станковых пулемета, один ручной, много автоматов. Много раненых унесено противником.
Эта группа финнов, совершив нападение на КП дивизии, подошла с тыла сюда, к штабу нашего 81-го полка, и в это самое время финны начали обстрел переднего края нашей обороны и перешли в наступление... Вот и шел бой весь день, а я, сидя в штабе полка, слушал всю эту артиллерийско-минометно-пулеметную музыку и глядел на фашистские самолеты, несколько раз нащупывавшие наш штаб.
29 июля
Ходил смотреть на результаты вчерашнего боя. Вся дорога — в крови, под дорогой — труп финского офицера. В лесу много убитых солдат.
Встретился с веселыми пограничниками. Выйдя в разведку на два дня, они оказались в тылу финнов, отрезанными. Проблуждали десять суток, вырвались благополучно — и вот, возвращаются.
...Пребывание в боевой обстановке как-то так омолодило меня, освежило каким-то таким чудесным внутренним спокойствием, что и самочувствие мое сейчас отличное и настроение самое бодрое. Приятно находиться в состоянии такой душевной приподнятости.
Особенно красное солнце заката. А лес от пожаров в дыму…
30 июля.
КП 81-го полка
Сегодня весь день, с утра до ночи, просидел в землянке за оказавшейся тут пишущей машинкой, написал целую газетную полосу. Приятно сознание, что работа корреспондента действительно очень нужна — газету на фронте ждут с нетерпением, обсуждая опыт других, по ней учатся воевать.
Странная здесь, в этих лесах, война! Ни колючей проволоки, ни крепостей, ни длинных — памятных со времен первой мировой войны — окопов, ни точно обозначенной линии фронта — так называемых передовых позиций. Здесь иначе: передовая линия — это только условное пространство, в первую очередь защищаемое людьми, на котором сосредоточены части, ведущие бои. Но передовая линия не тянется по всему фронту: обрывается то здесь, то там, сменяется лесом непрорубным, болотом непроходимым, озерами с топкими, извилистыми, неодолимыми берегами. Однако непроходимых мест на земном шаре нет, и враг, как зверь, прокрадывается — «просачивается» — повсюду. Он ходит бандами, он вылезает на дорогу, перерезает ее и по-разбойничьи уничтожает попавшихся ему на этой дороге людей, сжигает их скарб и жилье. А войсковую часть он всегда стремится взять в кольцо, задушить петлей внезапного кругового нападения, лесным пожаром создать представление о безнадежности положения. Он всего чаще хочет напасть на штаб, на обоз, на маленькую группу бойцов, цинично не брезгует госпиталями. А как только сюда подоспеют на помощь, на выручку, скрывается, убегает, оставляя на вершинах ветвистых деревьев одиноких «кукушек», которые ждут с автоматом прохожего. Я видел вчера такую «кукушку» — убитого финского офицера. Он лежал у дороги, в кювете, навзничь, вниз головой, раскинув руки, несоразмерно длинный, узкий, прямой, весь в крови, с желтым, страшным, оскаленным, окровавленным лицом.
Но этот метод действий приносит врагу свои плоды только теперь, пока к нам не подойдут подкрепления. Да, мы отступаем, чтоб не подвергать наши часта опасности окружения. Пространства — дикого леса, болот, озер, всей этой незаселенной местности — сегодня не уберечь! Придет время — мы его отберем назад. А пока надо сохранить людей — их слишком мало здесь сейчас, защитников Родины. За двести километров от железной дороги находимся мы; двести километров по единственной узкой лесной дороге должны пройти подкрепления, чтобы налить силою этот участок фронта. Ни сотни метров мы не уступаем, без боя, но там, где я был позавчера, сегодня уже хозяйничает враг. И уже отдан приказ об эвакуации гражданского населения Ухты. Мне рассказали сегодня пришедшие с тыла бойцы, как пикирующие с небес фашисты расстреливают женщин, бредущих с котомками по бревенчатому настилу дорог.
Все это продлится недолго. Придет час, — удесятерив свою мощь, сомкнувшись плечом к плечу, сплошной стеной от Баренцева до Черного моря мы двинемся в наступление, и увидит тогда весь мир, как ложатся костьми на бегу остатки смятенных и пораженных фашистских полчищ!..
А пока запал ручной гранаты носи в нагрудном кармане вместе с карандашом. Каждую минуту и в каждом месте, уверенный в себе, будь готов!
1 августа...
Весь день вокруг нас разрывы снарядов. Наши части медленно отходят, положение здесь у нас крайне напряженное. Не могу записывать здесь ничего более определенного, так как не знаю, что будет со мной завтра и даже через час. Вчера вечером мы уничтожили все лишнее, что было в землянке. Может быть, мне придется сжечь и этот дневник. Ночью мы перебрались в другую землянку, более глубокую. И выслушали приказ: быть в пятиминутной готовности. Может быть, всем поголовно придется защищаться до конца, прикрывая отход того, что должно отступить в сохранности. Мы спокойно и деловито относимся к создавшейся обстановке, делаем то, что надо. Положение еще ухудшилось, финны прорвали оборону у Кис-Кис. Бой сейчас продолжается.
Настроение у меня спокойное, рабочее. Я давно приготовился ко всему и стремлюсь только делать порученное мне дело, какова бы ни была обстановка. Сознание долга господствует всецело. Ему подчинено все.
...А Ухта вчера к ночи полностью эвакуирована, гражданского населения в ней не осталось. Ценности вывезены. Все приготовлено, чтобы в случае нужды поджечь городок...
7 августа.
КП 81-го полка
За четверо суток в общей сложности — одиннадцать часов сна!
Мы все-таки финнов сдержали, и Ухта — наша. Положение стабилизировалось, и мы хорошо закрепились. Но какими напряженными были бои этих дней! У всех синяки под глазами, все серые от усталости. Без различия званий, должностей, специальностей, все брали в руки саперную лопатку, винтовку, гранату, лежали в окопах, вели огонь, исполняли команды или командовали сами, когда сознавали в том необходимость, перебегали от дерева к дереву, переползали в болоте от одной кочки мха к другой, выравнивали линию обороны, отступали и наступали... Дни и ночи слились в одну дымную, грохочущую, проблескивающую рваным огнем полосу; усталость и возбуждение, страх и порыв дерзания переплавились в сплошную, почти механическую работу: исполнение долга, долга, долга, а все, что будет, что от тебя не зависит, не должно трогать и не трогает твою душу... Так было со всеми, так было и со мной, я рад, что я спаян был с другими в одно, что проверил себя, что держался как надо... А писать было некогда, да то, что не записал, и не забудется никогда!
Скольких людей перевидал я за эту неделю, чего только не насмотрелся...-В сущности, я не совсем понимаю, почему я жив и невредим... Но ведь и каждый раненый не совсем понимает, почему он только ранен, а не убит. Мысль о тех, кто уже не задает никаких вопросов, кто вчера был жив, действовал рядом с тобою, наполняет душу тоской и стремлением: за них, безответных теперь, отомстить!.. Вот как оно рождается, ширится и растет, это странное, неведомое прежде гуманному человеку чувство, всеохватное чувство ненависти!..
Вчера я провел день в расположении пулеметчиков и в первой роте державинского полка, которую нашел не сразу, а после долгих блужданий по лесу вдвоем с политруком Михайловым. А ночевал в землянке связистов, — на нарах, заваленных мешками, нас лежало человек шесть.
Ночь снова была тревожной, стрелковые роты вели бой неподалеку от нас, разрывы мин и снарядов ложились шквалами вокруг нашей землянки, Галактионову приходилось будить людей, он кивал на дверь, и мы с гранатами и ручным оружием располагались вокруг землянки, в ямках, вырытых с вечера. Фигуры во мраке возникали и растворялись, пулеметы стучали, похожие на деревянные трещотки, какими на Кавказе сторожа отгоняют птиц в виноградниках.
Финны были отбиты и понесли изрядные потери...
Я занялся обработкою материалов, написал еще две корреспонденции, на этот раз для дивизионной газеты, которой мне, как «армейскому представителю», полагается помогать…
9 августа.
На пути в Кемь
Лес. 87 километров до Кеми. Сижу на гранитном валуне, у дороги, наевшись голубицы и огромной розовой морошки. Шофер полуторки клеит камеру. Еду в Кемь, проехали 99 километров. Здесь уже начали попадаться женщины, гражданские люди — местные жители, оставшиеся на оборонительных работах. Дорога чиста и пуста. Ветер шумит в листве, но всё, кроме него, — тишина, потому что лес, лес, кругом лес, на сотни километров лес!
А направляюсь я в Петрозаводск потому, что вчера вечером мне передали неожиданную телеграмму от моего редактора Степанова: «Немедленно выезжайте вызову» Политуправления». Что за вызов? Зачем? Почему? Вызов,» видимо, из Ленинграда, и, вероятнее всего, мне придется выехать в Ленинград. Очень не хотел бы жить в городе, в «тыловом состоянии». Здесь, на фронте, мне все по душе, чувствую себя отлично, настроение великолепное, я — при деле, и работа моя здесь нужна…
13 августа.
Петрозаводск
Третьи сутки — в яростной работе, обрабатываю для редакции привезенный с собою материал. Выспаться все некогда. Совсем ошалел.
В Петрозаводске ничто не изменилось, налетов не было, а тревоги по-прежнему часты, иной раз по нескольку в день.
Ночью еду в Ленинград. Пистолет, с таким трудом добытый, пришлось сдать в редакции; личного оружия у сотрудников редакции не хватает, вот редактор и настоял: «В Ленинграде получите новый, а нам тут без оружия нельзя!»
Все документы мои оформлены, редактор дал мне письменную характеристику. Жалеет, что расстаемся, и тоже не понимает причины срочного вызова меня в Ленинград...
Глава третья.
Враг приближается
14–25 августа 1941 г.
Ленинград
Огромный, шестиэтажный дом на улице Щорса, года три назад выстроенный управлением Свирьстроя. В этом доме, в первом этаже, — квартира моего отца. Я охотно согласился на просьбу отца «базироваться» пока у него, тем более что моя квартира пустует и заниматься хозяйством в ней некому, как и в тысячах других квартир, где женщины, отправив мужей на фронт, эвакуировав детей, сами пошли на окопные работы или живут на казарменном положении в госпиталях, на оборонных предприятиях, на разных краткосрочных курсах или на объектах ПВХО.
Вчера выехал поездом в Ленинград, провел ночь сидя.
Ленинград обычен и многолюден и ничем внешне не отличается от того, каким я видел его, уезжая на третий день войны. Только у вокзала очередь эвакуируемых да почти нет автобусов. Продуктовые магазины пусты, все выдается теперь по карточкам.
Явился в Политуправление фронта. Все выяснилось. По совместному решению горкома партии (Шумилов) и Политуправления меня назначают специальным военным корреспондентом ТАСС — ленинградского отделения. Кроме меня, назначаются в ТАСС еще четыре писателя.
Что ж, это, вероятно, неплохо, главное — я буду на фронте.
20 августа
Все вспоминаются мне последние полтора месяца, проведенные в 7-й армии.
Забор на Подгорной улице Петрозаводска, что накануне бомбежек красили в веселый голубой цвет. И наивные бумажные полоски на стеклах окон, какие наклеены были там, какие вижу теперь и на окнах всех домов Ленинграда. Бросившаяся в контратаку с наганом в руке и упавшая с простреленной грудью, убитая наповал девушка Зина Богданова (а я помню и счастливый смех этой веселой девушки, работавшей в типографии нашей газеты «Во славу Родины»).. Езда верхом под огнем «кукушек». Бои в круговой обороне, когда трескотня ружейных выстрелов и пулеметной стрельбы облегала меня со всех сторон и когда разрывы гранат концентрическими кругами надвигались вплотную и вновь отдалялись, а от разрывных пуль врага крошились в лесу мелкие веточки и кустарничек... Бомбы, падавшие в лес с низко пролетавших самолетов. Горячий ствол винтовки, выхваченной мною из рук убитого пулей моего соседа по окопчику, который мы _, вдвоем рыли так торопливо. И кровь — кровь минуту назад живого человека — на моей руке, на моей щеке... И многое, многое другое, что кажется сейчас почти фантастическим в этой странно пахнущей мирным временем, хорошо обставленной городской квартире!..
Уже десять раз наши летчики бомбили Берлин, и потерь у нас почти нет, а попытки немцев бомбить Москву становятся неудачными — только малая часть их самолетов прорывается к столице. О, Гитлер даже в своем логове уже чувствует нашу силу! То ли будет еще!{6}
Посол США Штейнгард и Крипс на днях были приняты Сталиным... Этот визит тоже очень многозначителен...
Война только еще разворачивается!
24 августа
Как быстро изменилась обстановка в Ленинграде за последние десять дней! 14 августа, когда я приехал в Ленинград из Петрозаводска, казалось, что Луга и Кингисепп окажутся последним рубежом — их не возьмет и дальше не сунется враг.
С тех пор как 9 июля наши войска оставили Псков и немецкие танковые части устремились к Луге и Новгороду, главным барьером перед фашистами, рвущимися к Ленинграду, стала Лужская оборонительная линия, которую ленинградцы и жители области создали в считанные дни круглосуточным напряженным трудом, под непрерывными бомбежками с воздуха, под артиллерийским и минометным обстрелом, под огнем пулеметов, направленным с летящих бреющим полетом вражеских самолетов.
Лужская оборонительная линия протянулась почти на три сотни километров по фронту, и как бы ни было мало наших частей, они удерживали ее полтора месяца. За.эти полтора месяца Ленинград успел сделать многое.
Незадолго до моего приезда в Ленинград немцы огромными силами начали новое наступление{7}.
Упорные бои на Лужском рубеже длились неделю. Наши войска дрались за каждый клочок земли, но силы были слишком неравны. Двенадцатого августа немцы прорвали Лужскую оборонительную линию, хлынули к Кингисеппу и к ленинградским пригородам, 14-го взяли Кингисепп. Три дня назад мы оставили Чудово, а судьба Луги, оказавшейся в глубоком мешке, мне неизвестна...
Я ненадолго прерываю изложение, чтобы ныне, публикуя дневник, вставить сюда одну мою более позднюю, но весьма необходимую именно здесь запись. Это запись рассказа И. Д. Дмитриева, сделанная мною в Луге в 1944 году.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |