Автор благодарит за помощь в издании этой книги Харьковскую армянскую городскую общину и лично П. А. Акопяна, Э. Ш. Тер-Степаняна, С. П. Хачатряна, С. П. Мовсесяна и настоятеля храма Сурб-Арутюн 12 страница

Он основан приблизительно в 700 году и сначала развивался как торговый центр. Скоро поселение стала настолько богатым, что польские короли избрали Краков своей резиденцией. А с XI века он становится столицей единого Польского государ­ства, и в этом качестве Краков пребывал 500 лет, до пере­вода столицы в Варшаву. Изумительный по своей красоте и величию город, чьи стены помнят еще орды Батыя.

Здесь учились легендарные астроном Коперник и алхимик Фауст, похоронены поэт Мицкевич и национальный ге­рой Польши Костюшко. Здесь происходили события, сыгравшие огромную роль в истории России и Украины. Например, в 1605 году именно в Кракове состоялась свадьба Лжедмитрия и Марины Мнишек — главных персонажей Смутного времени в Московском царстве.

А почти за 200 лет до того в Кракове крестился великий князь Литовский Ягайло перед своей свадьбой с королевой Польши Ядвигой, что открыло путь к созданию единого поль­ско-литовского государства и началу католической экспансии на Украину.

К слову сказать, перед бракосочетанием один из придворных решил оболгать Ядвигу: дескать, она неверна сво­ему жениху. Однако суд распознал обман и вынес ужасный приго­вор — клеветнику залезть под лавку и сказать: «Со­врал, как пес, гав-гав». «Этим суровым приговором, — рассказывает летописец, — на всех клеветников был наведен смертельный ужас».

Вот если бы всех врунов, извративших и изгадивших на­шу историю ради своих мелких, словно вши, амбиций и «хатынок», заставить залезть под мягкие кресла, которые они занимают, и заставить гавкать!

Две первые столицы — Харьков и Краков. Харьков, во время войны несколько раз переходивший из рук в руки, который никто не щадил, один из самых разрушенных городов в Европе. И Краков — великолепная жемчужина мировой архитектуры, который от полного уничтожения нацистами спасли ценой тысяч своих жизней советские солдаты. И который, в благодарность за это, сносит советские военные мемориалы.

Теперь мы, потомки солдат, спасавших Краков, едем к потомкам немецких солдат, пытавшихся взорвать этот город. Как они нас встретят?

Мы снова освобождаем Польшу. От своего присутствия. Завтра мы должны быть в Нюрнберге.

Глава 2

Нюрнбергский процесс

О немцах я более хорошего, нежели дурного мнения. Но вместе с тем я не могу не признать за ними один, и весьма крупный, недостаток — их слиш­ком много.

Вольтер

Маленький город Гёрлиц пополам делит немецко-польская граница. Очередь движется быстро, и всего через 20 ми­нут немецкая пограничница, красивая, словно персонаж клипа Элтона Джона «Никита», разрешит нам въезд в Германию. Всего через 20 минут мы будем поражены тем, что центральная улица немецкой части города носит имя Максима Горького, а не какого-нибудь местного Мазепы. Не пройдет и получаса, и мы окажемся в государстве, которое почти сто лет считалось нашим историческим врагом...

От границы до города-побратима Харькова Нюрнберга почти пятьсот километров. Немецкая речь в радиоприемниках, немецкие вывески на домах, германские номера автомобилей. Все чужое, а потому одинаковое. Но даже неискушенному взгляду видна разница между Восточной и Западной Германией.

Во-первых, иная архитектура домов: панельно-стандарт­ные новостройки — отличительная черта городов всего бывшего соцлагеря. А во-вторых, огромный размах дорожных работ. Автобаны Восточной Германии спешно подгоняются под стандарты Западной. А заодно получают работу тысячи рабочих.

Видимо, нашим горе-пинзеникам такая простая мысль даже в голову не приходит. Деньги нужны для того, чтобы открывать таможни, а голова — чтобы ею кушать. Ну да лад­но, Бог с ней, с Украиной. Мы едем в Нюрнберг, где нас ждут, и ждут именно сегодня. Так что останавливаться нельзя: неустойка за забронированную гостиницу — вещь, с которой не шутят.

Когда в пограничном городе Гёрлиц я случайно наехал на пешеходную «зебру», переходившая дорогу фрау так стро­го посмотрела на меня, что у вашего покорного слуги отпала всякая охота нарушать правила дорожного движения. Ах, если бы строгая фрау видела нас вечером того же дня в Нюрн­берге. Усталые водители на грязных машинах метались по незнакомому ночному городу, давя пешеходов и тараня автомобили. Короче, мы напоминали вражеские танки, которые ворвались в мирный город, находящийся глу­боко в тылу. Началась паника.

Впрочем, паника быстро улеглась, когда выяснилось, что спокойствию мирных обывателей помешали всего лишь бе­зумные орды диких побратимов из азиатских степей, извест­ные всему миру своей ненасытной кровожадностью и дремучим невежеством.

Ну в самом деле — что мы знаем? Разве то, что Нюрнберг основан в 1050 году как крепость. Ввиду того, что почвы тут бесплодные, песчаные, город получил развитие исключительно как ремесленный центр, и в средние века достиг необычайных успехов в экономике. Нюрнбергские ремесленники, ученые, художники славились, без преувеличения, на всю Европу. Достаточно сказать, что великий художник Альбрехт Дюрер родом именно из этого города. А напоминанием о тех далеких временах до сих пор служат городские часы — чудо средневековой механики.

Но, к сожалению, в истории города хватает и темных страниц. В основном коричневого оттенка. Нюрнберг изве­стен как центр нацистского движения, один из самых любимых городов Гитлера. Здесь проводились съезды нацистской партии, а потому не случайно именно этот населенный пункт после войны был выбран как место публичного суда над военными преступниками, вошедшим в историю под названием «Нюрнбергский процесс».

Немцы с большой неохотой говорят о нацистском прошлом Германии, и их можно понять. Любой человек, если каждый день упорно ему повторять, что он ненормальный, может сойти с ума. Жители города с болью рассказывают о том, как в январе 1945 года на Нюрнберг англичанами было сброшено 500 бомб, которые стерли исторический центр города с лица земли. Спасти удалось только прекрасный средневековый колодец, и лишь потому, что он был защищен бетонным колпаком. Все остальное пришлось восстанавливать буквально по кирпичику. Но даже при этом, как мне кажется, немцы не вполне осознают, какой ужас принесла развязанная ими война на нашу землю. Ибо у них все-таки не было Бабьего и Дробицкого яров, Хатыни и других ужасов оккупации.

Сегодня Нюрнберг — второй по величине город Баварии. Живет в нем около 500 тысяч человек. Однако его жители считают себя не баварцами, а франконцами. Разница серьезная — как между, скажем, слобожанами и черниговцами. Здесь находится штаб-квартира всемирно известной корпорации «Грюндиг», которая, к слову сказать, испытывает сейчас не лучшие времена. И наконец Нюрнберг — город-побратим Харькова.

Хотя мне не нравится слово «побратим». Лучше подра­зумевать в нем тот смысл, который вкладывают европейцы: «город-партнер». Немного суховато, зато не чувствуешь себя бедным родственником — этаким непутевым братишкой.

Впрочем, мы приехали сюда не с пустыми руками, а с личным посланием нашего вице-мэра Михаила Пилипчука тамошнему обер-бургомистру. И надо сказать, что послание оказалось не лишним, поскольку сейчас к власти в Нюрнберге пришли консервативные партии, которые и слышать не желают о каких-то вечно голодных харьковчанах. А тут мы собственной персоной и даже с книжками собственного сочинения.

Кроме того, мы сэкономили значительное количество де­нег налогоплательщиков, выделяемых на официальные делегации. Мы уже все знаем. К примеру, как в Нюрнберге решили проблему перенаселенности городского рынка. Так вот, в средние века в Нюрнберге существовало еврейское гетто. Однако в 1349 году кайзер Карл IV приказал его безжалостно вырезать, а на освободившемся таким образом пространстве построил базар, который прекрасно функционирует и доныне. Так что проблема переноса городских рынков, столь остро стоящая сегодня перед Харьковом, име­ет проверенное веками радикальное решение, и потому нет смысла направлять за границу очередную партию чиновников для знакомства с передовым европейским опытом. Пускай они обходятся своим умом.

О немецком пиве говорить нечего. Хвалить глупо — это и так все знают. А ругать еще глупее. Могу лишь сказать: к своему величайшему изумлению я узнал, что некоторые сор­та пива подаются со льдом и дольками лимона. А лучшей едой под пиво являются нюрнбергские жареные сосиски с кислой капустой — местное фирменное блюдо. Кружка пива стоит в среднем пять марок, а для приведения себя в надлежащий вид четырех кружек хватит за глаза и до бровей.

В целом немцы — очень дисциплинированная публика. Вопрос состоит только в том, на благо ли другим работает их врожденная дисциплина либо во зло. К нашему счастью, мы не столкнулись даже со стороны полиции с враждебно-педантичным отношением, что так оз­лобляло нас и в Украине, и в Польше. И это, пожалуй, самое большое достижение сегодняшней Германии.

Доброжелательным было и отношение местной прессы. Коллеги заботливо интересовались, что такое «веерное отключение электричества», как можно прожить без горячей воды, и искренне удивлялись таким привычным для нас вещам, а мы, как могли, старались им объяснить. Такой вот нюрнбергский процесс общения — два мира, два образа жизни.

Мы, в свою очередь, с диковатым восторгом знакомились с работой компьютеризированной мойки автомобилей. Но можно ли судить нас слишком строго, если даже наши мудрые правители — это всего лишь африканские царь­ки, которые за стеклянные бусы продают свой народ в вечное рабство.

Ну а пока, чтобы не терять времени даром, я предлагаю продолжить наше путешествие на Запад. Итак, наша следующая цель — город Трир, одно из немногих мест, которое пощадил Карл Маркс со своим всесильным учением. Возможно, потому, что Трир — это его родина.

Должен заметить, что немецкая провинция производит еще более сильное впечатление, нежели крупные города. Города во всем мире в той или иной степени одинаковы, а провинция в каждом государстве уникальна. И именно она дает полное представление о стране пребывания.

Маленькие немецкие городки оглушающе тихи и ослепительно чисты. Вечером население собирается в барах и за кружкой пива ведет неторопливый разговор о делах, о жизни, о том, какое это телевидение их снимает. При этом обслуживание и ассортимент остаются на общеевропейском уровне, разве что аборигены напрочь отказываются по­ни­мать английский язык. И правильно делают, поскольку я то­же его не знаю. Хуже то, что они не хотят принимать стодолларовые купюры, поскольку вся Европа наводнена фальшивками.

И опять-таки доброжелательное отношение к нам, дошед­шее до того, что экипаж автопробега угостили уникальным мозельским вином. Боже, как нам хотелось задержаться на этой благодатной земле — родине Карла Маркса и великолепного сухого вина. Однако нельзя — труба зовет — впереди уже маячит Париж. Призрак бродит по Европе, призрак «Первой Столицы».

Глава 3

Планета французов

В некоторых частях света водятся обе­зьяны, в Европе же водятся фран­цузы, что почти одно и то же.

Артур Шопенгауэр

Пожалуй, слишком часто мы напоминаем персонажей знаменитого фильма «Планета обезьян», обитатели которой, как известно, отличались жестокостью и ненавистью к себе подобным. Мы все произошли от обезьяны, и французы то­же. Но французы создали свою великую культуру, свою особую философию жизни, свой особый мир. И это — признак великой нации.

Похоже, планета французов начинается даже не с географической Франции, а немного восточнее — с Бельгии и Люксембурга. На посещении последнего особенно настаивал я, прекрасно отдавая себе отчет в том, что вряд ли когда-нибудь судьба предоставит мне возможность побывать в этом уникальном крохотном государстве.

В современных границах эта страна существует с 1839 го­да. И правит там великий герцог Люксембургский. Но несмотря на некую архаичность формы правления, Люксембург является высокоразвитым государством, основой экономики которого — не падайте в обморок — является металлургическая промышленность. Кроме того, это крупнейший ту­ристический и финансовый центр Европы. Благодаря гибкой налоговой политике правительства его избрали своей штаб-квартирой сотни компаний.

Любопытно то, что в маленьком, не защищенном от экономической экспансии соседей государстве ходит одна денежная единица — люксембургский франк. Ни за марки, ни за франки, ни за гривни вам ничего и нигде не продадут. Более того, при обмене валюты на пресловутые люксембургские франки вы можете потерять до 50 процентов от суммы сделки, а потому все безумно дорого. Хорошенький способ заработка! Моему возмущению не было предела; тем более что при знакомстве с местной архитектурой я надеялся столкнуться с куда большим количеством памятников старины. Нет, такой Люксембург нам не нужен! Раздраженно пришпорив наших стальных коней, мы вырвались на парижский большак, или парижский шлях, если вам угодно.

Кстати, к вопросу о независимости и степени ее границ. На границе между Люксембургом и Францией ни одного сторожа. И уверяю вас, это не исключение. Объединенная Европа — факт, рождающийся на наших глазах. В этом смыс­ле границы, какими ныне окружает себя Украина, — дикость.

Граница с Францией для нас обозначилась не лютым «дер­жимовой» в погонах, а сразу занывшей по всем радиоканалам Милен Фармер, популярность которой во Франции поистине беспредельна. Дорога к Парижу платная, но, как мы убедились на собственном опыте, бесплатные государственные автобаны ничуть не хуже частных. Просто правительст­во поощряет предпринимателей на строительство автомагистралей во всех стратегических направлениях, в которых заинтересовано государство, однако по каким-то причинам оно не имеет на это денег. Другое дело, что за время поездки с нас содрали три шкуры. Точнее, 60 франков, потом 20, еще 18 и напоследок 11. Итого по курсу больше 20 долларов с машины. Однако объезжать автобан еще накладней. Как по затраченному бензину, так и по испорченным нервам.

И все же к ночи мы благополучно добрались до Парижа. Великий город, в котором чувствует себя как дома каждый человек, воспитанный русской культурой. А большин­ство харьковчан упорно чувствуют свою связь с ней, и стыдиться этого глупо. Сколько величайших деятелей отечественной культуры гуляли по этим улицам — Тургенев и Дягилев, Бунин и Шаляпин, Шагал и Тарковский. И вот сегодня — Кеворкян, Винтрович, Кофанов, Лабскир и Белецкий. Мельчаем...

Впрочем, не стоит обольщаться на тот счет, будто французы питают аналогичную нежность к русской культуре или, скажем, к украинской и американской. Для французов все лучшее — исключительно местного происхождения. На­циональное самолюбование здесь развито исключительно и, как мне показалось, просто начинает отрываться от ре­алий современного мира. Франция в значительной степени живет памятью об утраченном величии. И памятниками героям Первой мировой войны. О Второй мировой здесь вспоминают мало и неохотно. Франция ее фактически проиграла и была освобождена лишь с помощью союзников, после чего стремительно начала терять статус мировой дер­жавы.

Париж прекрасен своей узнаваемостью. Да, это Лувр — тот великолепный дворец, который едва не снесли в сере­дине XVIII века, однако волей Великой французской рево­люции он стал одним из крупнейших в Европе публичных му­зеев. Сегодня здесь хранятся всемирно известные про­изведения искусства — «Венера Милосская», «Мона Лиза» и десятки тысяч других.

Да, это площадь Согласия, центральная площадь Парижа. Трудно представить, что эта лучащаяся мирной жизнью площадь была свидетелем ужасных зверств французской ре­волюции. Именно тут казнили Людовика XVI и королеву Ма­рию-Антуанетту. Здесь обезглавили Дантона и Робеспьера. Смерть примирила непримиримых врагов. Такая вот фор­ма консенсуса, то бишь согласия.

Париж, несмотря на свою древность, весьма современный город, почти полностью реконструированный в середине XIX века. Здесь не веет духом средневековых кривых улочек, но скорее сквозит ветром широких проспектов.

Местами сохранились остатки российско-французской дружбы столетней давности. Например, мост Александра III, который лично открывал его сын Николай II во время сво­его пребывания в Париже.

Нынешняя дружба между двумя частями Европы безмолвна, словно виденная нами живая скульптура на Елисейских полях. Впрочем, услышав нашу русскую речь, скульп­тура оживилась. И на таком же русском языке емко ответила: «Да зачем нужны мне ваши вонючие копейки!» Мы бросились наутек — действительно, художника обидеть может каждый. Но кто же ожидал?

«Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу, и то, что вижу, и то, что слышу, пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку», когда закончу, еще успею передать сообщение в вечерний выпуск харьковских новостей. Например, о том, что нас оштрафовали за неверную парковку. А как можно грамотно припарковаться, если у них везде запрещающие знаки либо вообще нет свободного места? Кому нужен автомобиль, если ты имеешь право поставить его не менее чем в трех километрах от необходимого места?

А потому Париж неуклонно становится городом мотоциклистов. Миллиарды рычащих монстров, так нелюбимых нами, автомобилистами, выпрыгивают словно из-под земли, выскакивают из подворотен, так и норовят попасть под колеса автомобиля. И в таком случае еще долго темнокожий дворник будет отдирать от асфальта мотоциклетный шлем и проклинать духов африканской пустыни, прельстивших его зарабатывать кусок хлеба в Париже.

А я не хочу приезжать в Париж как бедный родственник и подрабатывать мусорщиком, лишь бы увидеть Эйфелеву башню. Я не хочу быть вандалом-туристом из Киева либо другой Пырловки, пометившим своими надписями это великое порождение человеческого разума, словно собачонка телеграфный столб.

Я мечтаю приехать сюда ради любви, которая вознесет меня над прочим суетным миром, подобно башне Эйфеля над крышами Парижа. С высоты любви чудится, будто видишь веч­ность. А с высоты легендарного символа Парижа кажется, что рядом Атлантический океан. Через несколько часов мы будем на побережье.

Глава 4

Отступление на восток

Можно состариться и не узнать, что любишь Отечество. Но для этого нужно остаться в нем. Суть весны мы по­знаем зимой. За печкой поются лучшие майские песни.

Генрих Гейне

Через девять суток нашего путешествия мы достигли наконец моря. Оно было теплым и ласковым. Город Дьеп, курорт на севере Франции, просто очаровал нас оглушающей тишиной мертвого сезона. И если бы участников автопробега не ждали в городе-побратиме Харькова Лилле, у нас были бы все шансы здесь подзадержаться.

Нормандия, северная часть Франции, чем-то неуловимо на­поминает Украину. Такие же широкие поля и приходящие в упа­док деревни. Однако обращает внимание — и здесь, и во всей прочей Европе — практически полное отсутствие бродячих животных. Только один раз в Альбервилле я увидел настоящую дворняжку. Чувствуете, какое запоминающееся событие?

Что после этого могло меня поразить в каком-то Амстердаме? Каналы ужасно грязны, и от них тянет подозрительно дурным запахом. В секс-шопах снимать запрещено. А то, что у них тротуары моют шампунем, так это я и так знал. Просто поверить не мог.

Родина Рембрандта и Ван Гога — Нидерланды — в переводе означает «нижние земли», а Амстердам получил свое название от речки Амстел, на берегу которой он раскинулся. Хотя понятие «стоит на берегу речки» не подходит городу, в котором больше 500 мостов. Перед обаянием этого города с его знаменитыми каналами не мог устоять даже русский царь Петр I, и именно амстердамским протокам обязан своей необычной, также насыщенной каналами планировкой Санкт-Петербург.

В Амстердаме гораздо проще попасть под велосипед, чем под машину. Наглые велосипедисты никого не боятся, и имя им — легион. В конце концов это настолько раздражает, что начинаешь понимать гитлеровцев, которые во время оккупации Голландии конфисковали все велосипеды у местного населения и лишь тогда почувствовали себя в относительной безопасности.

Кроме того, Амстердам известен своим либеральным отношением к наркотикам и проституции, и потому французские пограничники особенно тщательно охраняют трассу Амстердам—Лилль. А наши хитрые, не по-советски доброжелательные лица вызвали у стражей порядка состояние, близкое к панике. Спасло нас лишь то, что французский пограничник коллекционировал купюры различных стран, и впустил нас во Францию всего за несколько гривней разного достоинства. Если взятки берут в нашей национальной валюте, значит, дела в украинской экономике идут на поправку. Шутка.

Последние сутки дороги до Лилля были не то чтобы тяжелыми, но довольно оригинальными. Достаточно сказать, что мы один раз переправлялись на пароме. Нас дважды останавливала полиция, дважды наши машины серьезно ломались, трижды мы заблудились в трех разных странах четыре раза пересекали границы и, наконец, спали всего четыре часа. И в результате перед нами жемчужина Северной Франции — город Лилль.

Лилль — второй город-побратим Харькова в Западной Европе, который мы должны были посетить после Нюрнберга, и где нас также ожидала весьма насыщенная официальная программа. Это и передача личного послания мэру Лилля, и деловые обеды с представителями местных властей и масс-медиа, и посещение высшей школы журналистики — одного из ведущих учебных заведений соответствующего профиля в Западной Европе.

И опять-таки сталкиваешься с вежливым, но упорным непониманием. Не хотят тамошние люди осознать простейших вещей. Часто то, что они с гордостью показывают нам, например компьютерный монтаж, давно и успешно используется в нашей повседневной работе. И наоборот, то, что для них является элементарным — например качественные дороги, — для нас пока остается несбыточной мечтой. Иначе говоря, мы отстаем не на уровне частной инициативы или интеллектуального потенциала, а на уровне экономического развития государства как такового.

С этой точки зрения нам куда любопытней было узнать, как Лилль вышел из кризиса, разразившегося в этих краях лет 20 назад, когда рухнула французская угледобывающая промышленность. Лиллю грозила экономическая смерть, но, к счастью, местные власти, используя его выгодное географическое положение между Францией, Бельгией, Люксембургом, Нидерландами и Германией, сумели обеспечить его развитие как финансового центра. А постройка Евротоннеля под Ла-Маншем и тот факт, что поезда из Лондона в Париж делают остановку в Лилле, во-первых, приблизили Англию, а во-вторых, укрепили позиции нашего побратима как значительного транспортного центра. Участие же Лилля в конкурсе на проведение будущей Олимпиады способствовало распространению знаний об этом городе в мире, а значит, создавало ему благоприятный имидж.

Короче, если уж нашим чиновникам и ездить в Лилль, так не за дешевыми французскими духами для своих подружек, но ради внимательного изучения опыта выхода Лилля из экономического кризиса, так как этот вопрос сегодня крайне остро стоит и перед нашим городом.

В конце концов дружба и братство подразумевают взаимовыручку, а залогом того, что между Лиллем и Харьковом действительно переброшены мосты дружбы, служит суще­ствующий там мост имени Харькова. Скажу честно, те несколько минут, которые вы проведете на этом мосту, будут невероятно приятными для каждого настоящего харьковчанина. Все-таки как мало для нас нужно: пара добрых слов о нашем важном месте в новой Европе и немного гуманитарной помощи!

Радушно и равнодушно распрощавшись с нашими новыми французскими друзьями, мы отбыли в восточном направлении. Боже, как надоели пикники на обочине. Как хочется чего-нибудь горячего! Телефонные звонки домой становятся все более нервными, а ежедневные переходы все длинней. И нет времени остановиться, осмыслить все, произошедшее с нами, — разве что застряв на несколько часов в автомобильной пробке.

Итак, мы сделали то, что другие считали нереальным. Проехали 7 тысяч километров по зимним дорогам Западной Европы, посетили Краков, Нюрнберг, Париж, Амстердам, Лилль, не считая огромного количества более мелких городов. Встречались с мэрами и бизнесменами, журналистами и учеными, пограничниками и полицейскими. Но это всего лишь парадный фасад. А за кадром...

За кадром останется проклятый голландский паром, который мы не могли найти в течение восьми часов, поскольку безнадежно заблудились. За кадром — ужасная поломка Сашиной машины под Амстердамом. И никогда телезрители не услышат тех сложных слов отчаяния, которыми мы комментировали данное событие. И уж точно не войдут в фильм во­просы вечного поиска подходящих кустиков. Это — проза автопробега.

Главным итогом для себя я считаю осознание неоспоримого факта, что от понятия «объединенная Европа» мы стоим значительно дальше, нежели я думал до того. Мы уже отделены от прочей Европы мощнейшим санитарным кордоном, составной частью которого является низкий уровень жизни нашего населения, обусловленное национальными и религиозными отличиями различное мировоззрение и на­­конец бездарность наших политиков, обрекающих народ Украины на культурную, военную и финансовую зависимость от Запада. Кредитор и его злостный должник никогда не будут настоящими друзьями.

...Здравствуй, граница государства, всегда закрытого для своих граждан. Здравствуй, страна, где рабы говорят о независимости. Здравствуй, моя родина, где под именем политиков правят бандиты, где журналисты трусливей воробьев и только некоторые любят погорячее. Сказка закончилась. Кто в очереди крайний?

1997 г.

Сны об Италии

Когда мне было 20 лет, а это было достаточно давно, я со своей знакомой путешествовал по Советскому Союзу на перекладных электропоездах и даже во сне не мог представить, что снова буду бомжевать в электричках, но на этот раз по Италии.

Тем не менее, бомжевать пришлось.

Моего коллегу Володю Миславского и его оператора Андрея Петрова пригласили на кинофестиваль в Италию. Воспользовавшись этой возможностью, мы экономим валюту и кочуем по всей стране на электричках, стремясь узнать как можно больше. И то, что мы видим, столь очаровывает и околдовывает, что хочется воскликнуть: «Так хорошо не бы­­вает — это сон!»

Сон 1

Типично итальянский пейзаж

Итальянский пейзаж отличается от украинского или русского тем, что здесь за окном постоянно маячат горы. То далеко на горизонте, то совсем близко. Италия страна гористая. Но поезда почему-то тут ходят быстро. Во всяком случае расстояние, аналогичное расстоянию Харьков—Киев, италь­янская электричка проходит всего за четыре с половиной часа. Правда, наша цель не Киев, а маленький городок на севере Италии — Порденон.

Год за годом в Порденоне проходит один из самых элитарных кинофестивалей мира, на котором представлены ис­ключительно киноленты эпохи немого кино. Однако прекрасно понимая, что нельзя лишать хлеба насущного кинокритика Владимира Миславского, я оставляю тему фестиваля ему, иначе он может на меня обидеться и я уже никогда больше не поеду за границу.

Сам по себе Порденон — город по-своему уникальный. Здесь живут всего 60 тысяч жителей, но при этом он считается одним из самых зажиточных городов в Италии.

Данная территория была обитаема еще с доисторических времен, а первые значительные поселения здесь датируются римской эпохой. Расцвет Порденона пришелся на XIII—XVI века, когда этот город стал крупным торговым центром на пути из Германии в Венецию.

Постепенно Порденон терял свое значение, превращаясь в тихую итальянскую провинцию — настоящее сонное цар­ство, хотя и доныне город украшают прекрасные памятники архитектуры. Подумать только, великолепный дворец Городской коммуны стоял, когда Русь еще томилась под гнетом татаро-монголов. А еще в те времена здания украшали изумительными фресками (у нас же до сих пор дома расписывают исключительно ругательствами) и понятно, почему в средние века итальянские зодчие славились на всю Европу. Кстати, Московский Кремль строили тоже итальянцы.

За последние 500 лет средневековый облик Порденона не слишком изменился. Разве что в эпоху фашизма добавилось несколько общественных зданий. Кстати, итальянцы вспоминают эпоху фашизма и Муссолини без истерики и в своих бедах винят не москалей и немцев, а себя, и тщательно анализируют свою историю. Во всяком случае многочисленные исторические программы на местном телевидении и ви­деокассеты с хроникой тех времен реально помогают людям самим, без подсказок истеричных кликуш, разобраться в про­изошедшем. А потому, возможно, коммунисты и националисты хотя и представлены в парламенте Италии, однако детей ими не пугают.

Современный Порденон — значительный промышленный центр, где производят различные предметы домашней техники, например пылесосы, между прочим, одни из лучших в Европе. Однако наличие развитого промышленного производства не мешает резвиться в порденонской Лопани настоящей рыбе, размером лишь немногим уступающей кашалотам.

Цены в Северной Италии и, в частности, в Порденоне, вы­ше, чем в южной части страны. Связано это с неравномерным развитием различных областей, а именно — промышленного Севера и отсталого сельскохозяйственного Юга. А где уровень жизни выше, там, естественно, и выше цены. Хотя даже на севере Италии они скромнее, нежели в Германии или Франции. Так, весьма сытный обед в тамошней «їдальні» (кусок мяса, салат, минералка и, конечно же, спагетти) мне обошелся в 15 тысяч лир — около 7 долларов. А сухое вино стоит вообще дешевле пива — полторы тысячи лир за бутылку, меньше доллара. Приснится же такое!

К вопросу о выпивке. Представляете, в далеком Порденоне имеется кусочек настоящей России — бар «Арбат», да-да, в честь той самой знаменитой улицы в Москве. Соответ­ст­венно горячо рекомендую вам итальянский национальный коктейль, которым нас здесь угощали, — негрони (ром, джин, кампари и долька апельсина). Очень вкусно, тем более что чистая водка, что советская, что шведская, стоит в Италии достаточно дорого, порядка 17 тысяч лир за бутылку. А что для нас одна бутылка?! Как молоды мы были — так много мы не пили.

Дата добавления: 2015-08-28