Не только для действий, но и для всего, с чем регулярно сталкивается человек, будь то топоры, часы, пожары, церемонии и т.д., существуют свои О., говорящие о том, какими должны быть объекты данного рода. Для вещей разных типов существуют разные стандарты: свойства, ожидаемые от хороших молотков, не совпадают со свойствами, требуемыми от хороших адвокатов, и т.п. И идеалы, и стандарты изменяются со временем: хороший рим. военачальник вполне мог бы оказаться плохим современным полководцем, и наоборот.
Не для всякого поведения имеются О., точно так же как не для всяких вещей существуют стандарты. Идеалы и стандарты складываются в процессе человеческой деятельности и являются своеобразными выводами из нее, касающимися лишь регулярно вовлекаемых в эту деятельность объектов. О. служат обычными основаниями формулируемых человеком оценок, однако далеко не каждая оценка опирается на тот или иной О.
Для новых форм поведения и новых видов вещей не существует к.-л. О.
Иногда О., говорящие о том, какими должны быть объекты, именуются ценностями. Так, говорят о ценностях доброжелательности, объективности, любви к ближнему, уважительного отношения к старшим и т.п. Отождествление О. с ценностями утвердилось в философии ценностей благодаря неокантианству (В. Виндельбанд, Г. Риккерт). В современной аксиологии, в социологии и т.д. под ценностями обычно понимаются именно О. «Ценности, — пишет, напр., социолог Э. Асп, — это абстракции на фоне целей, конкретизирующие цели и притязания в планы действий и, наконец, в конкретные действия... Ценности — это, следовательно, такие феномены, которые представляются людям чрезвычайно важными, и, ориентируясь на которые, они действуют, принимают решения и делают выбор». При всем удобстве подобной терминологии следует, однако, учитывать, что она вносит двусмысленность в понятие ценности и не соответствует обычному употреблению этого понятия. Ценностью обычно считается сам объект желания, стремления, интереса и т.п., а не тот О., которым иногда руководствуется человек, позитивно оценивающий данный объект. «Ценность есть опредмеченная цель...» (М. Хайдеггер).
Перельман X., Олбрехт- Тытека Л. Новая риторика: трактат об аргументации // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987; Асп Э. Введение в социологию. М., 1998; Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000.
А.А. Ивин
ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЦЕННОСТИ — комплекс понятий, входящих в систему филос. учения о человеке и составляющих важнейший предмет изучения аксиологии. О.ц. выделяются среди прочих ценностей тем, что выражают общие интересы человеческого рода, свободные от национальных, политических, религиозных и иных пристрастий, и в этом качестве выступают императивом развития человеческой цивилизации. Любая ценность как филос. категория обозначает положительную значимость явления и происходит из приоритетности человеческих интересов, т.е. характеризуется антропоцентричностью. Антропоцентризм О.ц. имеет социально-исторический характер, независимый от конкретных социокультурных проявлений и основанный на исторически возникающем единстве представлений о наличии неких универсальных сущностно значимых свойств человеческого существования.
К О.ц., признанным мировым сообществом, относятся жизнь, свобода, счастье, а также высшие проявления природы человека, раскрывающиеся в его общении с себе подобными и с трансцендентным миром. Попрание О.ц. рассматривается как преступление против человечности.
В прошлом универсализм тех ценностей, которые сейчас принято называть общечеловеческими, реализовывался лишь в рамках этнокультурной и социальной общности, а их значимость обосновывалась божественным установлением. Таковыми были, напр., ветхозаветные десять заповедей — фундаментальные нормы социального поведения, данные «богоизбранному народу» свыше и не распространявшиеся на иные народы. Стечением времени, по мере осознания единства человеческой природы и приобщения к мировой человеческой цивилизации народов, ведущих примитивный образ жизни, О.ц. стали утверждаться во всепланетарных масштабах. Исключительную важность для утверждения О.ц. имела концепция естественных прав человека. В Новое и Новейшее время неоднократно предпринимались попытки полного отрицания О.ц. или выдачи за таковые ценностей отдельных социальных групп, классов, народов и цивилизаций.
Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990; Salk Jon., Salk Jonsth. World Population and Human Values: A New Reality. New York, 1981.
ОБЪЕКТ (от лат. objectum — предмет) — в самом широком смысле то, на что направлено индивидуальное или коллективное сознание. Когнитивным, или эпистемологическим, О. является все, что воспринимается, воображается, представляется или мыслится; О. может быть реальным, вымышленным или даже галлюцинаторным. После И. Канта О. часто называют то, что противостоит субъекту, его сознанию как часть внешнего мира, т.е. реальный О. Волевым О. является все желаемое, избегаемое или притягивающее.
ОБЪЕКТИВАЦИЯ (от лат. objectivus — предметный) — опредмечивание, превращение в объект; мыслительный процесс, посредством которого ощущение, возникающее как субъективное состояние, преобразуется в восприятие объекта (см.: Интроекция).
ОБЪЕКТИВИЗМ (от лат. objectivus — предметный) — направление в эпистемологии, считающее возможным постижение в процессе познания реальных предметов, их свойств и отношений; иногда — объективный идеализм (см.: Идеализм); в этике, эстетике — т.зр., что человеческий ум способен познавать объективные ценности и предписания; противоположность субъективизму, психологизму, индивидуализму и т.п.; ориентация познания на воздержание от социально-критических оценок, суждений о целях и ценностях.
ОБЪЕКТИВНОСТb (от лат. objectum — предмет) — независимость суждений, мнений, представлений и т.п. от субъекта, его взглядов, интересов, вкусов, предпочтений и т.д. (противоположность — субъективность). О. означает способность непредвзято и без предрассудков вникать в содержание дела, представлять объект так, как он существует сам по себе, независимо от субъекта. Под субъектом понимается как индивид, так и консолидированная группа лиц (напр., научное сообщество, церковь и т.п.), общество, целостная культура, человечество. О. предполагает освобождение от «наблюдателя», выносящего суждение о мире и всегда исходящего из определенной т.зр.
Абсолютная О. недостижима ни в одной области, включая научное познание. Тем не менее идеал объективного знания — одна из наиболее фундаментальных ценностей науки. О. исторична: мнения, представлявшиеся объективными в одно время, могут оказаться субъективными в др. Напр., астрономы более двух тысяч лет считали вполне объективной геоцентрическую картину мира; потребовалось несколько столетий и усилия выдающихся ученых и философов (Н. Коперник, Дж. Бруно, Г. Галилей и др.), чтобы показать, что более объективной является гелиоцентрическая картина.
Хотя наука постоянно стремится к О., объективное и субъективное, знание и вера в ней существенным образом переплетены и нередко взаимно поддерживают друг друга. Знание всегда подкрепляется интеллектуальным чувством субъекта, и предположения не становятся частью науки до тех пор, пока что-то не заставит в них поверить. Субъективная вера стоит не только за отдельными утверждениями, то и за целостными концепциями или теориями. Особенно наглядно это проявляется при переходе от старой теории к новой, во многом аналогичном «акту обращения» в новую веру и не осуществимом шаг за шагом на основе логики и нейтрального опыта. Как показывает история науки, такой переход или происходит сразу, хотя не обязательно в один прием, или не происходит вообще при жизни современников новой теории. «Коперниканское учение приобрело лишь немногих сторонников в течение почти целого столетия после смерти Коперника. Работа Ньютона не получила всеобщего признания, в особенности в странах континентальной Европы, в продолжение более чем 50 лет после появления «Начал». Пристли никогда не принимал кислородной теории горения, так же как лорд Кельвин не принял электромагнитной теории и т.д.» (Т. Кун). М. Планк замечал, что «новая научная истина прокладывает дорогу к триумфу не посредством убеждения оппонентов и принуждения их видеть мир в новом свете, но скорее потому, что ее оппоненты рано или поздно умирают и вырастает новое поколение, которое привыкло к ней».
Определенная система верований лежит в основе не только отдельной теории, но и самой науки в целом. Эта система задает предпосылки научного теоретизирования и определяет то, что отличает научное мышление от идеологического, утопического или художественного мышления. Совокупность мыслительных предпосылок науки размыта, значительная их часть носит характер неявного знания. Этим прежде всего объясняется, что науку трудно сколь-нибудь однозначно отграничить от того, что наукой не является, и определить научный метод исчерпывающим перечнем правил.
Предпосылочным, опирающимся на неявные, размытые верования и в этом смысле субъективным является и мышление целой исторической эпохи. Совокупность этих верований определяет стиль мышления эпохи, ее интеллектуальный консенсус. Стиль мышления почти не осознается той эпохой, в которую он господствует, и подвергается определенному осмыслению и критике только в последующие эпохи. Переход от стиля мышления одной эпохи к стилю мышления др. (и значит, от одного общего типа О. к др.) является стихийно-историческим процессом, занимающим довольно длительный период.
Конкретные науки различаются своими характерными типами О. К. Леви-Строс пишет, в частности, об О. (физической) антропологии, что она не только требует от исследователя абстрагироваться от своих верований, предпочтений и предрассудков (подобная О. свойственна всем социальным наукам), но и подразумевает нечто большее: «речь идет о том, чтобы подняться не только над уровнем ценностей, присущих обществу или группе наблюдателей, но и над методами мышления наблюдателя... Антрополог не только подавляет свои чувства: он формирует новые категории мышления, способствует введению новых понятий времени и пространства, противопоставлений и противоречий, столь же чуждых традиционному мышлению, как и те, с которыми приходится сегодня встречаться в некоторых ответвлениях естественных наук». Неустанный поиск антропологией О. происходит только на уровне, где явления не выходят за пределы человеческого и остаются постижимыми — интеллектуально и эмоционально — для индивидуального сознания. «Этот момент чрезвычайно важен, — подчеркивает Леви-Строс, — поскольку он позволяет отличать тип О., к которому стремится антропология, от О., представляющей интерес для других социальных наук и являющейся, несомненно, не менее строгой, чем ее тип, хотя она располагается и в иной плоскости». Антропология в этом отношении ближе к гуманитарным наукам, стремящимся оставаться на уровне значений (смыслов).
В зависимости оттого, какое из употреблений языка имеется в виду, можно говорить об О. описания, О. оценки и О. художественных образов (в последних наиболее ярко выражаются экспрессивная и оректическая языка функции).
О. описания можно охарактеризовать как степень приближения его к истине; промежуточной ступенью на пути к такой О. стала интерсубъективность. О. оценки определяется ее эффективностью, являющейся аналогом истинности описательных утверждений и указывающей, в какой мере оценка способствует успеху предполагаемой деятельности. Эффективность устанавливается в ходе обоснования оценок (и прежде всего — их целевого обоснования), в силу чего О. оценки иногда, хотя и не вполне правомерно, отождествляется с ее обоснованностью.
К. Маркс отстаивал идею, что групповая субъективность совпадает с О., если это — субъективность передового класса, т.е. класса, устремления которого направлены по линии действия законов истории. Напр., буржуазные социальные теории субъективны, поскольку их сверхзадача — сохранение капиталистического общества, что противоречит законам истории; пролетарские революционные теории объективны, ибо они выдвигают цели, отвечающие этим законам. Согласно Марксу, положительно ценным объективно является то, реализация чего требуется законами истории. В частности, если в силу таких законов неизбежен революционный переход от капитализма к коммунизму, то объективно хорошим будет все, что отвечает интересам пролетарской революции и задачам построения коммунистического общества.
История представляет собой, однако, смену уникальных и единичных явлений, в ней нет прямого повторения одного и того же, и потому в ней нет законов. Отсутствие законов исторического развития лишает основания идею, что оценка из субъективной способна превратиться в объективную и стать истинной. Оценки в отличие от описаний не имеют истинностного значения; они способны быть лишь эффективными или неэффективными. Эффективность же в отличие от истины всегда субъективна, хотя ее субъективность может быть разной — от индивидуального пристрастия или каприза до субъективности целой культуры.
В науках о культуре можно выделить три разных типа О. (см.: Классификация наук). О. социальных наук (экономическая наука, социология, демография и др.) не предполагает понимания изучаемых объектов на основе опыта, переживаемого индивидом; она требует использования сравнительных категорий и исключает «я», «здесь», «теперь» («настоящее») и т.п. О. гуманитарных н а у к (история, антропология, лингвистика и т.п.), напротив, опирается на систему абсолютных категорий и понимание на основе абсолютных оценок. И наконец, О. нормативных наук (этика, эстетика, искусствоведение и т.п.), также предполагающая систему абсолютных категорий, совместима с формулировкой явных оценок, и в частности явных норм.
В эпистемологии 17—18 вв. господствовало убеждение, что О., обоснованность и тем самым научность необходимо предполагают истинность, а утверждения, не допускающие квалификации в терминах истины и лжи, не могут быть ни объективными, ни обоснованными, ни научными. Такое убеждение было вызвано в первую очередь тем, что под наукой имелись в виду только естественные науки; социальные и гуманитарные науки считались всего лишь преднауками, существенно отставшими в своем развитии от наук о природе.
Сведение О. и обоснованности к истине опиралось на убеждение, что только истина, зависящая лишь от устройства мира и потому не имеющая градаций и степеней, являющаяся вечной и неизменной, может быть надежным основанием для знания и действия. Там, где нет истины, нет и О., и все является субъективным, неустойчивым и ненадежным. Все формы отражения действительности характеризовались в терминах истины: речь шла не только об «истинах науки», но и об «истинах морали» и даже об «истинах поэзии». Добро и красота оказывались в итоге частными случаями истины, ее «практическими» разновидностями. Редукция О. к истинности имела своим следствием также сведение всех употреблений языка к описанию: только оно может быть истинным и, значит, надежным. Все др. употребления языка — оценка, норма, обещание, декларация (изменение мира с помощью слов), экспрессив, оректив, предостережение и т.д. — рассматривались как замаскированные описания или объявлялись случайными для языка, поскольку казались субъективными и ненадежными.
В кон. 19 в. позитивисты объединили разнообразные неописательные утверждения под общим названием «оценок» и потребовали решительного исключения всякого рода «оценок» из языка науки. Одновременно представители философии жизни, стоявшей в оппозиции позитивизму, подчеркнули важность «оценок» для всего процесса человеческой жизнедеятельности и неустранимость их из языка социальной философии и всех социальных наук. Этот спор об «оценках» продолжается по инерции и сейчас. Однако очевидно, что если социальные и гуманитарные науки не будут содержать никаких рекомендаций, касающихся человеческой деятельности, целесообразность существования таких наук станет сомнительной. Экономическая наука, социология, политология, лингвистика, психология и т.п., перестроенные по образцу физики, в которой нет субъективных и потому ненадежных «оценок», бесполезны.
Не только описания, но и оценки, нормы и т.п. могут быть обоснованными или необоснованными. Действительная проблема, касающаяся социальных и гуманитарных наук, всегда содержащих явные или неявные оценочные утверждения (в частности, двойственные, описательно-оценочные высказывания), состоит в том, чтобы разработать надежные критерии обоснованности и, значит, О. такого рода утверждений и изучить возможности исключения необоснованных оценок. Оценивание всегда субъективирует, в силу чего науки о культуре отстоят дальше от идеала О., чем науки о природе. Вместе с тем без такого рода субъективации и тем самым отхода от О. невозможна деятельность человека по преобразованию мира.
В естественных н а у к ах также имеются разные типы О. В частности, физическая О., исключающая телеологические (целевые) объяснения, явным образом отличается от биологической О., обычно совместимой с такими объяснениями; О. космологии, предполагающей «настоящее» и «стрелу времени», отлична от О. тех естественных наук, законы которых не отличают прошлого от будущего.
Проблема О. художественных образов остается пока почти неисследованной. Аргументация (и прежде всего обоснование) объективирует поддерживаемое положение, устраняет личностные, субъективные моменты, связанные с ним. Однако в художественном произведении ничего не нужно специально обосновывать и тем более доказывать, напротив, надо отрешиться от желания строить цепочки рассуждений и выявлять следствия принятых посылок. И вместе с тем художественный образ может быть не только субъективным, но и объективным. «...Сущность художественного произведения, — пишет К.Г. Юнг, — состоит не в его обремененности чисто личностными особенностями — чем больше оно ими обременено, тем меньше речь может идти об искусстве, — но в том, что оно говорит от имени духа человечества, сердца человечества и обращается к ним. Чисто личное — это для искусства ограниченность, даже порок. «Искусство», которое исключительно или хотя бы в основном личностно, заслуживает того, чтобы его рассматривали как невроз». По поводу идеи З. Фрейда, что каждый художник является инфантильно-автоэротически ограниченной личностью, Юнг замечает, что это может иметь силу применительно к художнику как личности, но не приложимо к нему как творцу: «ибо творец ни автоэротичен, ни гетероэротичен, ни как-либо еще эротичен, но в высочайшей степени объективен, существенен, сверхличен, пожалуй, даже бесчеловечен или сверхчеловечен, ибо в своем качестве художника он есть свой труд, а не человек».
Хилл Т.Ч. Современные теории познания. М., 1965; Кун Т. Структура научных революций. М., 1975; Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985; Юнг К.Г. Феномен духа в искусстве и науке. М., 1992; Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993; Никифоров А.А. Философия науки: история и методология. М., 1998; Меркулов И. П. Когнитивная эволюция. М., 1999; Юлино Н.С. Очерки по философии в США. XX век. М., 1999; Ивин А.А. Теория аргументации. М., 2000; Он же. Философия истории. М., 2000; Хокинг С. Краткая история времени. От большого взрыва до черных дыр. М., 2000; Plank M. Scientific Autobiography and Other Papers. New York, 1949; Post-Analytic Philosophy. New York, 1985; Cohen L.J. The Dialogue of Reason. An Analysis of Analitical Philosophy. Oxford, 1986.
A.A. Ивин
ОБЪЯСНЕНИЕ — рассуждение, посылки которого содержат информацию, достаточную для выведения из нее описания объясняемого явления. О. представляет собой ответ на вопрос «Почему данное явление происходит?» Почему тело за первую секунду своего падения проходит путь длиной 8,9 метра? Чтобы объяснить это, мы ссылаемся на закон Галилея, который в общей форме описывает поведение разнообразных тел под действием силы тяжести. Если требуется объяснить сам этот закон, мы обращаемся к общей теории гравитации И. Ньютона. Выведя из нее закон Галилея в качестве логического следствия, мы тем самым объясняем его.
Имеются два типа О. Первый тип представляет собой подведение объясняемого явления под известное общее положение, функционирующее как описание. О. второго типа опирается не на общее утверждение, а на утверждение о каузальной связи. Оба типа О. являются дедуктивными рассуждениями.
В работах, посвященных операции О., под нею почти всегда понимается О. через общее утверждение, причем предполагается, что последнее должно быть не случайной общей истиной, а законом науки. О. через закон науки принято называть номологическим, или О. посредством охватывающего закона. Идея О., как подведения объясняемого явления под научный закон, начала складываться еще в 19 в. Она встречается в работах Дж.С. Милля, А. Пуанкаре, П. Дюэма и др. Четкую формулировку номологической (или дедуктивно-номологической) модели научного О. в современной методологии науки обычно связывают с именами К. Поппера и К. Гемпеля. В основе этой модели лежит следующая схема рассуждения:
Для всякого объекта верно, что если он имеет свойство S, то он имеет свойство Р.
Данный объект А имеет свойство S.
Следовательно, А имеет свойство Р.
Напр., нить, к которой подвешен груз в 2 кг, разрывается. Нам известно общее положение, которое можно считать законом: «Для каждой нити верно, что если она нагружена выше предела своей прочности, она разрывается». Нам известно также, что данная конкретная нить нагружена выше предела ее прочности, т.е. истинно единичное утверждение «Данная нить нагружена выше предела ее прочности». Из общего утверждения, говорящего обо всех нитях, и единичного утверждения, описывающего существующую ситуацию, мы делаем вывод: «Данная нить разрывается».
Номологическая схема О. допускает разнообразные модификации и обобщения. В число посылок может входить несколько общих и единичных утверждений, а объясняющее рассуждение может представлять собой цепочку умозаключений. Объясняться может не только отдельное событие, но и общее утверждение, и даже теория. Гемпель предложил также вариант индуктивно-вероятностного О., в котором используемое для О. общее положение носит вероятностно-статистический характер, а в заключении устанавливается лишь вероятность наступления объясняемого события.
Номологическое О. связывает объясняемое событие с др. событиями и указывает на закономерный и необходимый характер этой связи. Если используемые в объяснении законы являются истинными и условия их действия реально существуют, то объясняемое событие должно иметь место и является в этом смысле необходимым. Гемпель формулирует следующее «условие адекватности» номологического О.: «...Любое объяснение, т.е. любой рационально приемлемый ответ на вопрос: «Почему произошло X?», должно дать информацию, на основании которой можно было бы уверенно считать, что событие X действительно имело место».
Мнение, что О. должны опираться только на законы (природы или общества), выражающие необходимые связи явлений, не кажется обоснованным. В О. могут использоваться и случайно истинные обобщения, не являющиеся законами науки. Прежде всего, наука в современном смысле этого слова, ориентированная на установление законов, начала складываться всего около трехсот лет тому назад; что касается О., то оно, очевидно, столь же старо, как и само человеческое мышление. Далее, О. универсально и применяется во всех сферах мышления, в то время как номологическое О. ограничено по преимуществу наукой. Кроме того, между необходимыми и случайными обобщениями (законами науки и общими утверждениями, не являющимися законами) нет четкой границы. Понятие закона природы, не говоря уже о понятии закона общества, вообще не имеет сколь-нибудь ясного определения. Если потребовать, чтобы в О. всегда присутствовал закон, то граница между О. и теми дедукциями, в которых используются случайные обобщения, исчезнет. И наконец, общие утверждения не рождаются сразу законами науки, а постепенно становятся ими. В самом процессе утверждения научного закона существенную роль играет как раз выявление его «объяснительных» возможностей, т.е. использование общего утверждения, претендующего на статус закона, в многообразных О. конкретных явлений. Последовательность «сначала закон, а затем О. на основе этого закона» не учитывает динамического характера познания и оставляет в стороне вопрос, откуда берутся сами научные законы. Общие утверждения не только становятся законами, но иногда и перестают быть ими. О. — фундаментальная операция мышления, и ее судьба не может ставиться в однозначную зависимость от понятия научного закона.
О. может быть глубоким и поверхностным. О. на основе закона столь же глубоко, как и та теория, в рамках которой используемое в О. общее положение оказывается законом. О., опирающееся на не относящееся к науке или вообще случайное обобщение, может оказаться поверхностным, как и само это обобщение, но тем не менее оно должно быть признано О. Если общее положение представляет собою закон, О. обосновывает необходимость объясняемого явления. Если же используемое в О. общее положение оказывается случайным обобщением, то и заключение о наступлении объясняемого явления будет случайным утверждением.
По своей структуре О., как выведение единичного утверждения из некоторого общего положения, совпадает с косвенным подтверждением, т.е. подтверждением следствий обосновываемого общего положения (см.: Аргументация эмпирическая). Если выведенное следствие О. подтверждается, то тем самым косвенно подтверждается и общее утверждение, на которое опирается О. Однако «подтверждающая сила» объясняемого явления заметно выше, чем та поддержка, которую оказывает общему утверждению произвольно взятое подтвердившееся следствие. Это вызвано тем, что О. строятся как раз для ключевых, имеющих принципиальную важность для формирующейся теории фактов, представляющихся неожиданными или даже парадоксальными с т.зр. ранее существовавших представлений и, наконец, для фактов, которые претендует объяснить именно данная теория и которые необъяснимы для конкурирующих с нею теорий. Кроме того, хотя О. совпадает по общему ходу мысли с косвенным подтверждением, эти две операции преследуют прямо противоположные цели. О. включает факт в теоретическую конструкцию, делает его теоретически осмысленным и тем самым «утверждает» его как нечто не только эмпирически, но и теоретически несомненное. Косвенное подтверждение направлено не на «утверждение» эмпирических следствий некоторого общего положения, а на «утверждение» самого этого положения путем подтверждения его следствий. Эта разнонаправленность О. и косвенного подтверждения (объяснение мира и укрепление теории) также сказывается на «подтверждающей силе» фактов, получивших О., в сравнении с фактами, служащими исключительно для подтверждения теории. В известном смысле объяснить мир важнее, чем строить о нем теории, хотя эти две задачи во многом неотделимы друг от друга.
Общая схема каузального объяснения:
А является причиной В.
А имеет место.
Следовательно, В также имеет место.
Напр.: «Если поезд ускорит ход, он придет вовремя; поезд ускорил ход, значит, он придет вовремя». Это — дедуктивное рассуждение, одной из посылок которого является утверждение о зависимости своевременного прибытия поезда от ускорения его хода, другой — утверждение о реализации причины. В заключении говорится, что следствие также будет иметь место.
Далеко не все О., которые предлагает наука, являются О. на основе уже известного научного закона. Наука постоянно расширяет область исследуемых объектов и их связей. На первых порах изучения новых объектов речь идет не столько об открытии тех универсальных законов природы или общества, действие которых распространяется на эти объекты, сколько об обнаружении тех причинно-следственных связей, в которых они находятся с др. объектами. Вряд ли есть основания утверждать, что каждая научная дисциплина независимо от ее своеобразия и уровня развития дает исключительно О., опирающиеся на законы. История, лингвистика, психология, политология и т.п. не устанавливают, как можно думать, никаких законов; социология, экономическая наука и т.п. если и формулируют какие-то обобщения, то явно отличные от естественно-научных законов. Очевидно вместе с тем, что все указанные науки способны давать причинные О. исследуемых ими явлений (см.: Предсказание, Понимание.)
Философия и методология науки. М., 1977; Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983; Ивин А.А. Основы теории аргументации. М., 1997; Гемпель К.Г. Логика объяснения. М., 1998; Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.
А.А. Ивин
ОБЫДЕННОЕ СОЗНАНИЕ, или повседневное, практическое сознание, — сознание, включенное в человеческую практику и не сформированное специально, подобно науке, искусству, философии.
Долгое время проблема О.с. трактовалась крайне противоречиво. Почти каждая работа начиналась с указания на значимость О.с, но тут же следовало утверждение, что О.с. относится к низшему уровню отражения действительности. Это противоречие постоянно присутствовало в марксизме, неомарксизме и в др. разновидностях классического социального знания (фрейдизме, структурном функционализме). Обыденно-практическое мышление относилось к области иррационального, а значит, занимало низшее положение. Мир повседневного сознания и знания представлялся поверхностью, под которой мыслилась некая глубина, завесой фетишистских форм, за которой находится подлинная реальность («Оно» в фрейдизме; экономические связи и отношения в марксизме; устойчивые структуры, определяющие человеческое поведение и мировосприятие в структурном функционализме). Исследователь выступал как абсолютный наблюдатель, для которого живой опыт, практика — всего лишь симптомы глубинной реальности. По отношению к обыденному культивировалась своеобразная «герменевтика подозрения». Повседневное и неповседневное представлялись разными онтологическими структурами, а сама повседневная жизнь и О.с. подвергались проверке на истинность. О.с. считалось объектом рационализации, проектирования, пропаганды (А. Лефевр, А. Геллер).
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |