* * *
— Настоящая страна варваров. Почему у нас на Рождество не закрывают пивные? — сказал Питер Келли на обратном пути из церкви, когда они проходили мимо Лапчатого.
— Ты же сам всегда говорил: «Пивные — это то, что объединяет ирландцев как нацию», — откликнулся Мартин.
— Да, но Рождество — это совсем другое дело.
— Может, сходим куда-нибудь?
Кит видела, что отцу не по себе. Утро, проведенное рядом с людьми, каждый из которых вновь и вновь выражал ему соболезнования, сделало свое дело.
Похоже, доктор Келли считал так же.
— С тебя хватит. Ступай к семье.
— Да, — грустно и безжизненно прозвучало в ответ.
Они сняли пальто и прошли на кухню.
— Вкусно пахнет, Рита.
— Спасибо, сэр.
Они сели за стол вчетвером, как делали последние два месяца: Мартин занял место Элен, Кит передвинулась на место отца, Эммет сел на ее стул, а Рита — на стул Эммета.
При жизни Элен Макмагон они тоже ели на кухне, но Рита занимала место в конце стола; правда, иногда она ела позже остальных. Казалось, смерть хозяйки как-то уравняла их и стерла социальные различия. Но мать тут была ни при чем; Кит хотелось, чтобы это поняли все.
— Рита, ты всегда могла в Рождество обедать с нами, правда? Тебе совсем не обязательно было стоять и подавать соус и все прочее…
— Конечно, — ответила Рита.
— Не нужно говорить такие вещи, — резко сказал отец.
— Но иногда приходится. Сестра Мадлен считает, что мы редко говорим о самом важном и слишком часто болтаем глупости.
— Она права. Совершенно права, — согласился отец.
«Он ужасно старый, — подумала Кит. — Кивает и повторяет одно и то же, как старик». Потом они долго молчали; казалось, никто не мог найти тему для разговора.
— Можно подавать, сэр? — произнесла наконец Рита.
— Да, пожалуйста. Будь добра…
Лицо отца было усталым, под глазами залегли темные круги. Должно быть, он не спал ночью, вспоминая все прошлые сочельники. Тогда все были заняты делом, а теперь день казался пустым и невыносимо долгим.
— Раз так, начнем с грейпфрута, — бодро сказала Рита. — Знаете, хозяйка учила меня резать его фестонами, чтобы он выглядел как узор или что-то в этом роде… и класть на каждую дольку замороженную вишенку. Долька делится на четыре части, как цветок, а стебелек цветка делается из кусочка ангелики… Хозяйка говорила, что не грех делать вещи красивыми… презентабельными, как она выражалась.
Все сосредоточенно изучали грейпфрут, пытаясь придумать, что сказать.
В горле Кит стоял комок.
— Никто в Лох-Глассе и во всем мире не мог бы придумать ничего красивее, кроме… — неестественным голосом произнесла она, словно читала монолог из пьесы.
— Да, верно, верно… — откликнулся отец. — Все обедают не так..
Фраза осталась неоконченной, но дети поняли, что он хотел сказать. Жители Лох-Гласса задернули шторы и сели за праздничные столы, а во второй половине дня будут смеяться, играть или дремать у камина. Они не сидят прямо, словно аршин проглотили, и не пытаются съесть кусок грейпфрута, до того горького, что щиплет язык, а на глазах выступают слезы. А когда на столе появилось блюдо с индейкой, они вспомнили, как мать часто говорила: «Хорошо, что ты аптекарь, а не хирург, иначе ты зарезал бы всех в этом городке». Она сама научилась разрезать мясо и делала это очень ловко.
— Потрясающе! — Отец улыбнулся одними губами, пытаясь развеселить остальных. — Самая потрясающая индейка, которую мне доводилось пробовать!
Эти слова тоже повторялись каждый год, когда говорили, что Хики ездят на рынок, расположенный в пяти милях от Лох-Гласса, и покупают лучших птиц.
— Эммет, правда вкусно?
Бедный отец взмахнул ножом, криво улыбаясь, словно сказал что-то смешное. Он не понимал, что выглядит как убийца из театра, приезжавшего в Лох-Гласс на гастроли раз в два года.
Эммет молчал.
— Скажи что-нибудь, малыш. Мама не хотела бы, чтобы ты вешал нос, а остальные просидели весь день молча. Сегодня мы празднуем Рождество и вспоминаем лучшую маму на свете, которую не забудем до конца своих дней. Разве это не замечательно?
Эммет посмотрел на покрасневшее лицо отца.
— Папа, это совсем не замечательно, — с трудом произнес он. — Это уж-ж-жасно. — Мальчик заикался еще сильнее, чем раньше.
— Эммет, сынок, мы должны делать вид, что у нас все в порядке, — беспомощно выдавил Мартин. — Правда, Кит? Правда, Рита?
— Мама не стала бы так делать. Вряд ли она назвала бы замечательным то, что совсем не замечательно, — спокойно ответила Кит.
Они слышали, как тикали часы на лестничной площадке. В остальных домах люди уже не разбирали слов друг друга, а они слушали мурлыканье старого кота, тиканье часов и бульканье соуса, все еще стоявшего на плите за их спинами.
Лицо отца было мрачным. Серым и мрачным. Кит смотрела на него с болью. Должно быть, он всю ночь проворочался в кровати, пытаясь понять, почему в тот вечер мать так поступила. Уже в сотый раз девочка думала о том, правильно ли она сделала, что сожгла письмо. И в сотый раз повторяла себе, что правильно. Наверное, отец тоже слышал дурацкую историю, которую рассказывал Кевин Уолл: мол, это он отвязал лодку в тот вечер, когда утонула мать. Этому болвану никто бы не поверил, даже если бы он сказал, что сегодня Рождество.
— Отныне я тоже буду говорить правду, как делала ваша мама… — У отца сорвался голос. — И правда заключается в том, что в доме теперь нет никакого порядка, — сквозь слезы продолжал он. — Это ужасно. Я очень тоскую по ней, и меня не утешает мысль, что когда-нибудь мы увидимся на небесах. Мне так одиноко без нее… — Его плечи дрожали.
Настроение за столом сразу изменилось. Кит и Эммет вскочили, обняли его и долго стояли так Рита сидела, как будто оставаясь на заднем плане. Как кухонные занавески, как старый Фарук, спавший на табуретке у плиты. Как серый дождь за окном.
А потом преграды рухнули, словно прошла гроза и очистила воздух. Они заговорили легко и непринужденно: стягивавший их канат притворства лопнул. В этом не было ничего особенного: разве сестра Мадлен не предсказывала, что рано или поздно так и случится?
И в этот момент раздался резкий и хриплый телефонный звонок. В Рождество кому-то звонят только в одном случае: если что-то произошло.
* * *
В гостинице «Драйден» приложили немало усилий, чтобы устроить для сотрудников веселое Рождество. Все работали здесь много лет, большинство исправно служило в ней в годы войны, а у некоторых, как знал Джеймс Уильямс, вообще не было своего дома.
Елку, поставленную в вестибюле, чтобы создать у постояльцев праздничное настроение, теперь перенесли в столовую. Каждому поручили какое-то дело, включая и супругов Грей. Обязанностью Лены стало оформление пригласительных карточек с указанием места за столом.
Льюис дал ей список:
— Идея дурацкая, но ты сама вызвалась.
— Наоборот, очень хорошая. Думаю, это будет неплохой сюрприз. — Лена попросила его принести пачку линованной бумаги с грифом гостиницы. — Это будет настоящее приглашение, — сказала она и тщательно вывела на каждой карточке имена. Барри Джонс, Антонио Бари, Майкл Келли, Глэдис Вуд… Каждое было написано с большим старанием и обрамлено виньеткой в виде листочков остролиста и ягод.
Сначала все стеснялись. Людям было непривычно сидеть за столом, который они обычно накрывали или убирали. Но Джеймс Уильямс то и дело обносил всех пуншем, и вскоре неловкость прошла. Когда стали разрезать индейку, многие уже достали хлопушки, предназначенные для времени выноса сливового пудинга. Сидевшие за столом двадцать девять человек громко переговаривались между собой.
Незаметно выскользнув в туалет, Лена обнаружила у двери маленькую телефонную будку. Была половина шестого. В прошлом году в это время она гуляла с детьми у озера после праздничного обеда. Мартин тоже хотел составить им компанию, но Лена посоветовала ему немного подремать у камина, в то же время испытывая угрызения совести, что лишила мужа простого удовольствия погулять в Рождество с женой и детьми.
Но теперь никакой жалости к Мартину не было. Ведь она просила его в письме только об одном: вести честную игру. Если бы не Мартин, она могла бы поговорить с Кит и Эмметом, послать им подарки, сказать, что любит их и собирается пригласить в гости на Пасху.
Во рту стояла горечь. Не думая, она шагнула в будку и соединилась с оператором междугородной связи.
— В Лох-Глассе ручной коммутатор. По праздничным дням звонки туда осуществляются только в случае крайней необходимости, — пояснил оператор.
— Это и есть такой случай, — сдавленным голосом сказала Лена.
Послышались щелчки, а затем гудок телефона почты на углу Приозерной улицы и Мэйн-стрит. Казалось, гудкам не будет конца. Лене пришло в голову, что на почту может прийти миссис Хэнли, живущая по соседству, и снять трубку. Она любила совать нос в чужие дела не меньше других; конечно, ей интересно узнать, кто звонит в такой неурочный день.
В конце концов она услышала голос Моны Фиц, недовольной тем, что ее оторвали от послеобеденного сна. Оператор продиктовал ей номер домашнего телефона.
— В Рождество осуществляются только неотложные звонки, — предупредила Мона.
Лена стиснула кулаки от нетерпения. Господи, неужели этой тупице трудно вставить провод этой чертовой штуковины в нужную дырочку? Сделать это гораздо быстрее, чем тратить время на пустую болтовню и пререкания.
— Абонент так и сказал.
— Что ж, ладно…
Лена представила себе, как та надевает очки, чтобы позвонить в дом, находящийся всего в нескольких метрах от почты.
Прозвучало еще несколько гудков, а затем Мартин нерешительно ответил:
— Алло…
Интересно, догадывался ли он, что Лена непременно позвонит в Рождество? Что он не сможет вечно ограждать от нее детей, делая вид, что она мертва? Наверное, он испугался и теперь судорожно пытается придумать, как расхлебать кашу, которую заварил.
— Алло, — повторил Мартин. — Кто это?
Проклятый клубок Его можно было бы распутать в мгновение ока, но это стоило бы Лене жизни. Жизни, которая только начиналась. Она молча нажала на рычаг и услышала голос лондонского оператора:
— Абонент, вы меня слышите? Ваш номер ответил.
Затем Мона Фиц проворчала:
— Какой же это неотложный звонок, если абонент не отвечает?
— Алло… Алло… Кто это? — повторял Мартин.
— Мартин, я ни за что не стала бы вас тревожить, но звонит какой-то мужчина из Англии. Из Лондона. Говорит, что дело неотложное, — сказала Мона.
— Мужчина? — Голос Мартина звучал испуганно, но не виновато. Человек, готовый на все, чтобы избежать пересудов, так не говорит. Впрочем, это лишний раз подтверждало, что она его совсем не знала.
— Может, я говорила с оператором… Подождите, я проверю…
Лена слышала, как оператор подтвердил Моне, что кто-то действительно звонил в Лох-Гласс:
— У меня есть номер телефона абонента. Я перезвоню ему и все выясню.
Лена положила трубку. Ее била дрожь. Зачем она сделала такую глупость? Теперь они позвонят в гостиницу и спросят, кто заказывал Лох-Гласс. Монеты в ее руке нагрелись и стали влажными.
Как только зазвонил телефон, она сразу сняла трубку.
— Это вы заказывали Лох-Гласс, Ирландия?
— Нет, — ответила Лена, копируя акцент лондонского кокни.
— Но кто-то с этого номера заказывал Лох-Гласс…
— Нет, я заказывала Лохри… — пробормотала она.
Оператор ответил Моне:
— Перепутали город.
— Не понимаю, как можно перепутать Лох-Гласс и Лохри, — проворчала Мона.
— Ладно, ничего страшного, — промолвил Мартин.
Лена боялась дышать. Внезапно издалека до нее донесся голос дочери, спрашивавшей, кто звонит.
— Никто, Кит. Какой-то человек пытается дозвониться в Лохри.
Ответа Кит Лена не услышала, но Мартин засмеялся. Может быть, дочь сказала что-то вроде «левой рукой чешет правое ухо».
— Абонент, так что, соединить вас с Лохри? — нетерпеливо окликнул Лену оператор.
— Я передумала. Уже слишком поздно.
— Большое спасибо, — ядовито ответил молодой человек.
— Можете больше не перезванивать. — Она хотела убедиться, что может спокойно уйти.
— До свидания.
У Лены кружилась голова. Со дня похорон не прошло и месяца, а ее дочь уже может смеяться. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя и вернуться в столовую.
— Все в порядке? — спросил Джеймс Уильямс. — Вас долго не было.
— Да, в порядке. Я пропустила что-то интересное?
Глэдис Вуд, имя которой она так тщательно выписывала, залихватски нахлобучила на себя бумажный колпак и обнимала Льюиса за шею.
— Прочитайте мое предсказание еще раз! — весело воскликнула она.
— Вы встретите красивого смуглого мужчину, — послушно прочитал Льюис бумажку, которую Глэдис достала из своей рождественской хлопушки.
— Я его уже встретила! — завопила счастливая Глэдис.
— О боже, — прошептал Джеймс Уильямс.
Снисходительная улыбка, с которой он наблюдал за развеселившимися подчиненными, стала слегка напряженной.
— Немного перевозбудилась.
Лена изумилась собственному красноречию, так как была уверена, что после пережитого в телефонной будке вообще не сможет говорить.
— Триста шестьдесят четыре дня в году эта женщина работает в гладильной и ведет себя тихо как мышка. На Рождество регулярно напивается и все остальное время просит за это прощения.
— Как вы думаете, ее будет тошнить? — спросила Лена так деловито, словно речь шла о времени прибытия поезда.
— Очень возможно.
— Может, кто-нибудь проводит ее в туалет… просто на всякий случай?
Она подарила Льюису новый пиджак на Рождество, заплатив за него кучу денег, и не хотела, чтобы вещь оказалась безнадежно испорченной.
— Вряд ли я подхожу для этой роли… Учитывая, что она обнимает именно моего мужа. Могут подумать, что я нарочно увела ее из комнаты.
— Вы и в самом деле поразительная женщина, миссис Грей, — сказал управляющий и щелкнул пальцами, подзывая к себе старшего швейцара Эрика.
— Лена, — поправила она.
— Лена, — повторил мистер Уильямс. — Эрик, скажите кому-нибудь из женщин, чтобы проводили мисс Вуд в туалет. Немедленно.
Льюис поправил свой воротник и уныло улыбнулся им. «Он мог бы избавиться от нее раньше», — с внезапной досадой подумала Лена. Впрочем, женщины всегда бегали за Льюисом, он к этому привык. Но раз это вызывает у него улыбку, она тоже будет улыбаться.
* * *
— Как ты будешь встречать Новый год? — с любопытством спросила Клио.
— Не знаю. Как всегда.
Клио задумалась:
— А я хочу быть красивой. По-настоящему красивой.
— Ты и так красивая. Разве нет?
— Нет. Я хочу выглядеть как красавица из книжки.
— Ты говоришь о платьях?
— Нет. Я имею в виду свое лицо.
— Нам не разрешают пользоваться косметикой.
— Ну, можно намазать веки вазелином. От этого глаза кажутся больше. И слегка втянуть щеки, чтобы лицо не казалось таким круглым.
Они втянули щеки и дружно расхохотались.
— Мы выглядим так, словно собираемся кого-то поцеловать, — сказала Кит.
— Ты могла бы поцеловать Филипа О’Брайена. Он вечно на тебя пялится…
— А ты кого?
— Может быть, Стиви Салливана, — с хитрой улыбкой ответила Клио.
— Но он же целуется с Дейдрой Хэнли! — Кит удивилась тому, что подруга выбрала юношу, сердце которого было уже занято.
— Она старая и некрасивая. Мужчинам нравятся женщины помоложе.
— Ей всего семнадцать.
— Ну да. Но в пятьдесят третьем Дейдре будет уже восемнадцать, и она с каждым годом будет становиться старше.
— Тебе нравится Стиви?
— Нет. Просто он симпатичный.
— А Филип О’Брайен тоже симпатичный?
— Нет. Но он по тебе сохнет. — Клио все нужно было разложить по полочкам.
Январь выдался снежным. Анна Келли бросила снежок в Эммета Макмагона. По традиции он взял пригоршню снега и сунул ее девочке за шиворот, та завопила, а потом оба засмеялись.
— Ты уже пришел в себя? — спросила Анна.
— От чего?
— Ну, твоя мама умерла…
— Нет, не пришел. Наверно, просто стал немного привыкать.
— Можно мне играть с тобой и Кевином Уоллом? — спросила она.
— Нет, Анна. Мне очень жаль, но ты девочка.
— Так нечестно.
— Ничего не поделаешь, — философски ответил Эммет.
— Кит и Клио тоже не играют со мной, хотя они девочки.
— Они уже большие девочки.
— Они обращаются с тобой так же плохо, как со мной? — Анна надеялась найти в Эммете товарища по несчастью.
— Нет, они совсем не плохие.
— Мне хотелось бы быть старой. Совсем старой. Чтобы мне было лет двадцать. Тогда я знала бы, что делать.
— И что бы ты сделала? — с интересом спросил Эммет.
Анна была смешная. Алое пальто с капюшоном и взволнованное красное лицо делали ее похожей на гнома.
— Я бы вернулась сюда, отвела Клио и Кит на озеро, столкнула их в воду и утопила! — с жаром воскликнула она. Но тут же спохватилась: — Ох, Эммет… Эммет, прости меня!
Анна побежала за ним.
— Я дура. Поэтому со мной никто и не играет. Я забыла, вот и все. Просто забыла.
Эммет обернулся:
— Да, конечно. Но это была моя мать. И я ее не забыл.
Слова «мать» и «забыл» он произнес с трудом. По лицу Анны потекли слезы.
В этот миг из гаража вышел Стиви Салливан:
— Эй, Эммет, оставь ее в покое. Она еще маленькая. Не заставляй ее плакать.
Эммет круто развернулся и пошел домой.
Заплаканная Анна посмотрела на Стиви.
— У меня нет друзей, — сказала она.
— Да, это проблема, — ответил Стиви и посмотрел в сторону магазина готового платья Хэнли, надеясь увидеть свою энергичную подружку Дейдру, которая идет по занесенной снегом лох-гласской улице и думает об их следующем свидании.
* * *
Джеймс Уильямс был заинтересован в том, чтобы постояльцев, приезжающих в гостиницу «Драйден», встречал первым именно Льюис Грей. Поэтому он заботился о том, чтобы этот красивый ирландец был ухожен и хорошо одет.
— Мне разрешили отдавать рубашки в прачечную гостиницы, — гордо сказал Льюис Лене. — Ты сэкономишь уйму времени на стирке и глажке.
Времени действительно не хватало, но Лене нравилось заниматься этим: стирка и глажка были частью игры в мужа и жену. В Лох-Глассе она никогда не гладила. Это делала Рита. А ей приходилось ломать голову, на что тратить время в доме, где она чувствует себя чужой.
А Льюис рассказывал ей о своих новых успехах.
Раньше наниматели хотели получить доказательства того, что ты умеешь выполнять определенную работу и находить общий язык с другими. Война все изменила. Теперь в письменных рекомендациях и опыте работы никто не нуждался.
Льюис считал, что стойка регистрации — это сердце гостиницы, и Лена знала, что он не преувеличивает. Все в «Драйдене» должны были держать его в курсе гостиничных дел. Вместе с экономкой и старшими горничными он составлял расписание уборки номеров. Обсуждал с шеф-поваром целесообразность вывешивания копии меню в вестибюле. Именно Льюис предложил, чтобы каждый швейцар носил на груди табличку со своим именем.
— Спасибо, но я и сам знаю, кто я такой, — огрызнулся старший швейцар Эрик, кусавший себе локти из-за того, что в свое время взял на работу этого карьериста.
Льюис не обратил на его тон никакого внимания.
— Конечно, знаете, Эрик. И все остальные тоже. Но как быть с американцами? Им захочется запомнить славного парня, который так хорошо принимал их в «Драйдене».
Эрик признавал разумность довода, но это никак не сказывалось на уровне его чаевых. Потому что большая часть долларов, переходивших из рук в руки, попадала к Льюису Грею. Американцы высоко ценили услуги человека, который помнил их имена и давал ценные советы, как лучше провести отпуск.
Никто не называл Льюиса администратором; он был «мистером Греем со стойки регистрации». Постояльцам советовали по всем вопросам обращаться к нему, и Льюис никогда их не разочаровывал.
— У меня в жизни еще не было такой хорошей работы. Я должен сделать все, чтобы стать здесь незаменимым, — говорил он, и Лена признавала его правоту. Никакие самые блестящие характеристики не позволили бы Льюису занять столь высокую должность в других гостиницах того же класса.
Специального образования у Льюиса не было, но он с успехом заменял отсутствие диплома природным умом и обаянием. Даже в дни дублинской молодости, работая в торговле, он не проявлял нетерпения в общении с людьми, стремился сделать как можно больше и извлечь из происходящего максимальную выгоду. В этом человеке соединилось многое. А лукавая мальчишеская улыбка делала его неотразимым. Его жалованье росло из месяца в месяц. Рос и его авторитет. Как-то Лена заметила, что за стойкой регистрации находится маленький склад, и благодаря ее советам это помещение мало-помалу преобразилось. Все старые коробки, сломанные велосипеды и трехногие стулья вынесли. Их место заняла мебель, слишком старая для спален и приемных. Льюис нашел стойку для зонтиков и вешалку красного дерева с медными крючками для верхней одежды. Теперь он мог не вешать пальто в раздевалке для служащих. Льюис не строил из себя лорда — просто нашел неиспользуемое помещение. И привел его в порядок, сделав своим кабинетом.
Льюису доставляло удовольствие, что люди, занимавшие в гостинице более высокое положение, чем он, относятся к нему с почтением, однако соблюдал осторожность.
— Во время дежурства я не могу работать в кабинете за закрытой дверью, — сказал он Лене.
— Разве нет кого-нибудь в мастерской, кто вставил бы в дверь стеклянную панель, как у Айви? Ты завесишь ее тюлевой шторой и будешь видеть, когда ты нужен.
Льюис так и сделал.
Если Джеймс Уильямс и замечал маленькие завоевания нового клерка, то, видимо, одобрял их, потому что никаких разговоров на эту тему не было. Во всяком случае, теперь никто не входил в кабинет Льюиса Грея без стука.
Шли месяцы. Их любовь становилась крепче. Лена в этом не сомневалась. Они говорили обо всем на свете. Льюис хвалил ее за смелость. «Ты героиня, настоящая героиня, — искренне восхищался он, обнимая ее. — Ты львица, тебе все по плечу».
Временами Лене казалось, что все остальные лондонцы тоже начали новую жизнь. Похоже, тысячи людей расставались с привычным стилем и осваивали новый; и это было не так трудно, как казалось на первый взгляд. Она обзавелась новым мужем (во всяком случае, для окружающих), новым домом, новой работой и новой внешностью. Никто из жителей Лох-Гласса не узнал бы в ухоженной и нарядно одетой женщине, быстро идущей по лондонским улицам, Элен Макмагон, унылую жену жизнерадостного местного аптекаря Мартина Макмагона. Если бы эти люди видели, как она корпит над папками и подыскивает молодым клиенткам рабочие места в больших компаниях, они бы сильно удивились. Миссис Макмагон, любившая уединение и избегавшая долгих бесед, советовала девушкам работать над собой, убеждала их, что не боги горшки обжигают, рекомендовала поступить в вечернюю школу или на специальные курсы, изменить внешность. Откуда миссис Макмагон из Лох-Гласса знала такие вещи и почему люди верили ей?
Вспоминая тринадцать лет, прожитых в маленьком городке на берегу озера, Лена понимала, что она могла бы сделать там очень многое. Могла бы работать у миссис Хэнли и превратить этот чопорный магазин в процветающее предприятие, убедить ее закупать одежду, которая доставляла бы удовольствие жительницам Лох-Гласса, яркие наряды для детей… Посоветовала бы одной из дочерей миссис Хэнли стать портнихой и открыть при магазине ателье.
А Милдред О’Брайен? Лене ничего не стоило помочь ей превратить старомодную гостиницу в такой же современный отель, каким стал «Драйден» при Льюисе.
Если бы она убедила Мартина позволить ей работать в аптеке, то оформила бы такие же витрины и стенды, как в крошечном помещении своего агентства. Особенно если бы у нее были образцы мыла и косметических средств. Она украсила бы витрины растениями, задрапировала их яркими тканями, чтобы ни один человек не мог пройти мимо. Но Мартин не хотел и слышать об этом. «Моей жене работать не придется!» Он говорил это, пыжась от гордости. Так, словно его многочасовое стояние за пыльным прилавком превращало Элен в королеву, которая не ударяет палец о палец.
Все эти годы она была благодарна Мартину — нетребовательному мужу, который увез жену в мирный городок на берегу большого красивого озера, когда она тосковала по Льюису. Он не задавал ей вопросов, избавил от тревоги и обеспечил спокойную жизнь.
Но сейчас ее отношение к Мартину кардинально изменилось. Она вспоминала добродушные шутки и гримасы, которые он корчил, пытаясь насмешить ее. Во всех его поступках она видела сознательное стремление запереть ее, как птицу в клетку. Этот человек не смог смириться с тем, что его жена ушла к другому, и дошел до того, что попросил своего друга Питера опознать чужие останки как ее собственные.
Что за люди там жили? Настоящие варвары. Она родила двоих детей в стране варваров.
Лена тосковала по своим детям. Правда, она редко говорила о них с Льюисом — он не должен был знать, что дети занимают большую часть ее души. Во многих отношениях Льюис и сам был ребенком… он не захотел бы делить Лену с Кит и Эмметом. Она любила Льюиса и нуждалась в нем, а потому было бы непростительной глупостью плакать и ныть, что она скучает по детям. Это означало бы, что одного Льюиса ей мало, что уход к нему был с ее стороны слишком большой жертвой. Что было бы неправдой.
Сестра Мадлен однажды сказала ей, что рано или поздно люди сами принимают то или иное решение, которое меняет их жизнь. Вот она и решила бросить детей. Нужно помнить об этом и смотреть правде в глаза. Хотя Мартин повел себя неожиданно и придумал сложную шараду, но решение оставить детей приняла она. Потому что Льюис ей дороже. Признать это трудно, но необходимо. Надо погрузиться в новую жизнь и оставить сожаления. Жить как можно полнее, делать то, что можешь. Наверное, в Лох-Глассе несказанно удивились бы, узнав, чего она достигла.
Лена практически руководила агентством Миллара. Ни он, ни Джесси Парк не подали ни одной идеи для составленного ею плана реорганизации. Но они были людьми покладистыми и быстро согласились, что дело нужно расширять. Более крупные и известные компании стали изучать их опыт. В одной из газет появилась статья с фотографиями их нового офиса, но во время съемок Лена предпочла держаться на заднем плане.
— Миссис Грей, пожалуйста, подойдите к нам. Вы — наше лучшее украшение, — звал ее мистер Миллар.
Но Лена подготовилась к этому заранее. Она отправила Джесси к парикмахеру и дала взаймы красивый жакет, заменивший старый кардиган.
— Нет, я тут ни при чем. Вы здесь главные, — говорила она, отказываясь позировать фотографу.
Мало ли кому может попасться на глаза этот портрет?
— Вы неважно выглядите, — сказала ей как-то Айви.
— Да, сегодня мне что-то не по себе, — согласилась Лена.
— А вы не беременны?
— Ничего подобного, — резко ответила Лена.
Айви смерила ее задумчивым взглядом. Эти глазки, похожие на пуговицы, замечали все. Похоже, она понимала, что у Льюиса и Лены не будет детей.
Супруги обсуждали этот вопрос, но карьера обоих складывалась слишком успешно. Наверное, с детьми придется повременить. Эта мысль вызывала у Лены кривую усмешку. Ей тридцать девять лет, в следующем году исполнится сорок Скорее всего, момент уже упущен. А детей, которые родились в Ирландии, она бросила сама.
Она — бездетная женщина.
В Лондоне 1953 года таких женщин начали называть деловыми.
Однажды в пятницу Лена пришла в парикмахерскую и спросила Грейс:
— Не станете возражать, если по моей милости у вас прибавится работы?
Как-то Грейс пришла в агентство Миллара и попросила найти ей место секретаря. Девушка была очень хороша собой, умела вести беседу, но Лена поняла, что в офисе ей делать нечего. При такой внешности и характере ей нужно работать с людьми. Высокая и красивая Грейс Уэст, мать которой была уроженкой острова Тринидад, хотела заниматься канцелярской работой, потому что считала ее престижной. К идее Лены она сначала отнеслась недоверчиво. Многие девушки из Вест-Индии осваивали парикмахерское дело; ничего интересного в этом не было.
— А руководить таким делом не престижно? — спросила ее тогда Лена.
И вот Грейс, элегантно одетая, принимала заказы, составляла расписание, ходила по залу, давая советы мастерам и вызывая восхищение у клиенток.
— Я думаю, миссис Джонс следует добавить немного кондиционера, — говорила она. — А волосы мисс Никсон еще раз прополоскать лимонным соком.
Посетительницы думали, что им оказывают особое внимание, и были очень довольны.
— Какой работы? — притворяясь незаинтересованной, спросила Грейс.
Пока Лену причесывали, она стояла за ее креслом. Волнистыми темными волосами миссис Грей позволяли заниматься только лучшему мастеру салона. Причем бесплатно. Грейс умела возвращать долги. Советы Лены Грей позволили ей приобрести уверенность в себе и нужное положение в обществе.
— К нам приходит множество девушек, понятия не имеющих, как подать себя.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |