Выражение признательности 15 страница

Я хочу знать, почувствует ли мама что-нибудь, если я умру, будет ли Орен встречать меня? Будет ли держать в руках лист бумаги с моим именем, как в аэропорту? Или я там будут одна, навсегда окруженная тишиной?

Черный микроавтобус въезжает в переулок за клубом. Гордон поднимает меня за талию, бросает в салон. Я ударяюсь головой о дальний борт: все плывет, а потом погружается во тьму.

* * *

Я открываю глаза. Должно быть, потеряла сознание. Мы едем, мчимся вперед. Лист темного пластика отделяет салон от кабины. Я не вижу водителя. Он не видит меня. Гордон рядом, наблюдает за мной.

Вспышка: Флинт, наблюдающий, как я просыпаюсь, его рука, летающая по листу бумаги. Его пальцы, разглаживающие шрам над моим глазом… перед тем, как мы поцеловались; это неспешное, идеальное мгновение. «Он не знает. Он никогда не прикоснется ко мне снова. И я никогда не прикоснусь к нему. Не узнаю его настоящее имя».

Это был мой первый поцелуй. Это был мой последний поцелуй.

— Хочешь потанцевать для меня… Пенелопа? Перед тем как я вышибу тебе мозги? Напоследок?

Я сворачиваюсь в клубок у борта, как можно дальше от него, но все равно он от меня слишком близко. Дыхание с шумом вылетает из его ноздрей, он стирает слюну с губ. «Он знает мое настоящее имя. Он знает все». Мозг вертится у меня в черепе. Я чувствую, как он размягчается, готовясь к тому, что его разорвет в клочья быстро летящая пуля.

— Это твоя вина, — он качает головой, словно я — ученица, провалившая экзамен по математике. В голосе разочарование. — Мы говорили тебе: держись подальше. Мы предупреждали тебя. А теперь… — Он закатывает рукава белоснежной рубашки. На предплечье темное пятно: татуировка. Вытатуированный якорь. — Что ж, у меня нет выбора. Такие тупые суки, как вы, никогда не оставляете мне выбора.

Часы на его запястье вспыхивают, когда мы проезжаем мимо уличного фонаря. И тут же еще один элемент пазла встает на место. Я ахаю.

— Ваши часы… они были у Марио на блошином рынке среди других вещей Сапфир… — Я цепляюсь за правду, за ясность мышления, больше мне цепляться не за что. — Он знал о вас и Сапфир…

Вспышка: рыжие крашеные волосы Марио, недоумение, написанное на его лице, когда в тот день он выхватил часы из моих рук. «Ох, они не для продажи».

— Этот паршивый ублюдок полез в мой бизнес. Попытался шантажировать меня. Так что мне пришлось его убить. — Голос Гордона ровный, бесстрастный. — Печальная, но необходимость. Он оказался еще одним, кто забыл, что нельзя будить спящую собаку. Или, в данном случае, спящую шлюху… — Гордон чуть улыбается, красный отсвет задних фонарей падает ему на лицо, безумные тени расцветают вокруг глаз, когда автомобиль дергается, сворачивая с шоссе, быстро съезжает по узкому пандусу, воздух свистит вокруг нас, словно крик.

Нас качает, подбрасывает, трясет. Небо — темный тоннель, в конце которого нет света. Я слизываю с губ запекшуюся кровь. Автомобиль в скрипе рессор выезжает на большую открытую автомобильную стоянку, резко останавливается, меня бросает вперед.

— Не пытайся убежать, красотка. У меня в кармане пистолет, — говорит он, улыбаясь. Два ряда идеальных зубов, все на месте, никаких дыр между ними. — И не пытайся кричать. Никто тебя не услышит.

Зубы. Они танцуют вокруг меня, кружат перед глазами. Кровь. По-прежнему на губах. Я слизываю ее. Три раза. Снова три раза, когда он открывает дверцу одной рукой, а другой крепко сжимает мое запястье, тянет меня за собой, в себя, так близко к нему, что мне хочется блевануть. Но я не могу: в моем теле сейчас все слишком сжато, шок еще не прошел.

Скоро мне предстоит уйти в пустое и безлюдное место, и жизнь моя оборвется. Идея лишена здравого смысла. Жить в одну секунду и уже не жить в следующую. Бессмысленно бессмысленно бессмысленно. Чепуха. Нежизненно.

Я практически ничего не вижу. Лишь несколько полосок света вырываются из многоэтажного склада, который высится перед нами: «ДЖОНС ИНДАСТРИЭЛ КЕМИКЛС ШИППИНГ».

Сделай так, чтобы он говорил. Сделай так, чтобы он говорил. Это единственный путь, единственный шанс.

— Охранник! — выкрикиваю в его слишком близкую грудь. — Вы его подставили, так? — Я пытаюсь вырваться, но он подтягивает меня еще ближе.

Мне вспоминается большой красный нос Винни. Как он пренебрежительно фыркнул, глянув на меня, когда заглянул в отдельную кабинку в «Десятом номере». «Мистер Джонс, прислать вам другую девушку?» И Гордон с улыбкой отвечает: «Нет, Вин. У меня есть девушка, спасибо». И потом, на тротуаре неподалеку от моего дома. Снова он. Убирает мобильник. Запрыгивает в седан.

— Умненькая ты у нас, так? Соображаешь, что к чему. — Его рука скользит по моей спине, сжимает ягодицу. — Винни достаточно долго работал у меня. Я о нем заботился. Теперь он должен расплатиться со мной. — Он смеется, без капли веселья. — При такой работе, как у него, всегда существует опасность получить тюремный срок.

— Моя фотография из школьного ежегодника… это тоже вы. Кислота… — Я пытаюсь изгнать ужас из голоса, но не получается. — Вы проникли в мою школу, вы… вы узнали, где мой шкафчик.

— Твой шкафчик? — на мгновение на лице Гордона написано полное недоумение, и я точно знаю, что он понятия не имеет, о чем речь. Потом он наклоняется ко мне, улыбается. — Знаешь что? Это твоя проблема. С самого начала. Ты думала, это шутка. Как думала и она. Ты думала, я чертов клоун, да? Я ей говорил. Я говорил ей, что не отпущу. Она мне не поверила. И не оставила мне выбора… — Он еще ближе подтягивает меня, вдавливает лицом в свою грудь — его рука на моем затылке, — и я дышу только одеколоном, которым благоухает его рубашка. Его рот у моего уха. Шипящее, вонючее дыхание.

— Вы… вы правы, — говорю я ему, в его грудь, стараясь выдавить из себя правильные слова. — Ей не следовало оставлять вас. Она… она… — «Пожалуйста, слушайте, пожалуйста, услышьте меня». — …ошиблась. Любой, кто уходит от вас, ошибается. Я… я очень сожалею. Отпустите меня, и я обещаю, что никогда…

— Заткнись, мертвая девочка, — обрывает он меня, отталкивает, и я оказываюсь в гигантских, мясистых руках другого мужчины. Улавливаю запах сигаретного дыма, въевшегося в его кожу, одежду. Я задыхаюсь, он зажимает мне горло. Я пытаюсь кричать, но с губ не срывается ни звука.

— Как мы это сделаем, босс? — Голос хриплый, слова тяжелые, бьют по ушам. Я узнаю голос. Этот человек угрожал мне в «Десятом номере».

Щелк. Передергивание затвора. Приглушенные голоса, руки опять заворачивают за спину. Сердце то бьется, то останавливается. Мои папа и мама, которых я поймала на кухне целующимися, когда он готовил обед. Шалфей, чабрец, тыква, ризотто.

— Закрой ей глаза, Фрэнк.

— Это не имеет значения, босс.

— Просто закрой их.

Еще: мы с Ореном у воздуховода в нашем старом доме в Балтиморе. Зима, мы накрываемся одеялом и наслаждаемся теплым воздухом. Он обдувает наши щеки, и запах у него такой приятный.

Большая, толстая, пропахшая сигаретами рука ложится мне на глаза, холодное металлическое кольцо прижимается к моему виску, дыхание Джонса вибрирует в моих ушах. Мои ноги дрожат и подгибаются. Сапфир тянется ко мне сквозь густой воздух. Я чувствую ее крылья, порхающие вокруг меня, чувствую, как я сама начинаю кружиться и кружиться, уменьшаясь в размерах и изменяясь, поднимаясь все выше и выше над моим телом, хотя часть меня остается приклеенной к земле, и эти руки — я по-прежнему чувствую их — сжимают мою телесную часть, тяжелую, уставшую, объятую ужасом, тогда как другая часть, именуемая душой, лишенная веса, поднимается, как туман.

Откуда-то издалека до меня доносится голос Гордона:

— Пора.

Воздух становится застывшим, и густым, и тягучим, и каждое мгновение моей жизни — прошлое, настоящее, будущее — разделяется, измельчается, превращаясь в ничто.

И эту секунду, которая дольше вечности, я пребываю в ужасе: а вдруг миссис Ким, учительница физики, ошиблась? Я не превращусь в молекулы, не стану всем. Я исчезну, и — щелк — Орен не будет меня ждать, потому что он тоже исчез, и я никогда никогда никогда не смогу увидеть его снова. Мы все уходим, и уже не возвращаемся, и все это ложь, и Флинт никогда не узнает… никогда не узнает… никогда не прикоснется… никогда не полюбит…

— Ладно, босс, поехали.

Никогда не узнает, что я люблю его, никогда ничего не узнает, никогда не вырастет, никогда не понюхает, не поцелует, не попробует…

А потом я вдруг слышу крики, шум автомобиля — ближе, ближе, — другие голоса, вижу цвета — синий, красный, — кричат уже совсем рядом.

Я чувствую, как его руки отпускают меня — их отрывают от меня, быстро, как пластырь, появляется другая пара рук. Слезы текут по моим щекам, рыдания такие сильные, что я ничего не слышу, ничего не вижу. Но эти новые руки, они поднимают меня, они вбирают меня в себя — я не знаю, как, не знаю, кто это и откуда. Не знаю, что происходит.

Внезапно: сосна, снег, клевер, трава, запахи Флинта, везде, окутывают меня.

Может, что-то там есть, когда все заканчивается. Может, там воспоминания, воспоминания о человеке, которого ты любила при жизни. Может, это как-то связано с белым светом в тоннеле, и меня несет к нему, и так будет, пока мы не сольемся воедино.

Флинт.

Флинт обнимает меня, а я ничего не понимаю. Не понимаю, жива я или умерла, или нахожусь где-то между жизнью и смертью. Я прижимаю рот к его плечу. Звуки вокруг нас — крохотные островки паники, находящиеся очень далеко: крики, лязгание, хлопание, вой сирен. Я пытаюсь говорить, но слова расплываются, как тушь на глазах, так что говорит он: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш», — снова и снова. И: «Ло, господи, ты в порядке. Ты в порядке. Ты в порядке», — и он гладит мои волосы, и прикосновения его пальцев такие приятные, такие настоящие.

Я отрываю голову от его плеча и смотрю на него. Он плачет и одновременно смотрит на меня — мы оба плачем. Огромные, толстые слезы скатываются по его лицу. По его прекрасному лицу. «Ло. — Это все, что он может сказать, снова и снова. — Ло. Ло. Ло. О господи».

— Флинт, — выдавливаю я из себя каким-то образом, и это приятно — слышать собственный голос, произносящий его имя. Наши тела дрожат вместе в темноте, на апрельском холоде, в этот растянувшийся момент, когда все запахи, все звуки, каждая слезинка, скатывающаяся мне в рот, такие трепещущие и совершенные, что я наконец понимаю, что к чему. «Я живая», — кричу я ему в грудь. Он, дрожа, крепче прижимает меня к себе.

— Ты живая. — От него так хорошо пахнет. Так хорошо. — Ты живая.

Глава 31

— Я вернусь через пару секунд, — говорит патрульная Гарднер. Шум и гам кливлендского полицейского участка проникает в щели двери кабинета, накатывает на нас симфонией звуков. — Нужно вам что-нибудь еще? Второе одеяло? — Мы с Флинтом качаем головами, и она улыбается, мягко закрывает за собой дверь кабинета. Это удивительно, но теперь здесь все выглядит по-другому: Флинт, горячий шоколад, флисовое одеяло на наших плечах.

В голове по-прежнему все спутано: сине-красные огни патрульного автомобиля, их мигающие отражения от асфальта, от темной стены склада Гордона; копы, выкрикивающие приказы, лязгающие пистолетами, наручниками, фонариками. Металл, прижатый к моему виску, лицо Гордона Джонса в салоне черного микроавтобуса, краснота вокруг его глаз. «Закрой ей глаза, Фрэнк», — раздается у меня в голове его голос.

Флинт поднимает руку к моей шее, рисует маленькие кружочки у основания черепа. Симметрия меня успокаивает.

— Я не думал, что мы сможем тебя найти, — признается он, голос дрожит, в нем слышится дробь дождя по крыше. — Я получил твою записку. Я… Ло… я… мне следовало быть с тобой… следовало помочь тебе… — Он целует меня в макушку… моя кожа на голове вибрирует. — Пророк. Он передал мне твои слова… — Его голос залипает в горле. Он знает, что я его люблю. — Я пошел в «Десятый номер», чтобы найти тебя, но тебя там уже не было. Этот психопат, наверное, уже успел тебя схватить. Я нашел твой рюкзак. — Он сглатывает слюну. — Я понятия не имел, где тебя искать. Вышел из «Десятого номера» и увидел патрульную Гарднер. Она какое-то время уже занималась Джонсом. Я приехал с ней в патрульном автомобиле, — говорит он.

Флинт еще туже натягивает одеяло вокруг нас, его пальцы мягко массируют мне затылок, блуждают в волосах. Я тянусь к одной из кружек с горячим шоколадом, которые патрульная Гарднер принесла нам, дую в нее, чувствую, как тепло поднимается к лицу, чувствую, как его длинные пальцы поглаживают мне волосы, уши. Нежную кожу на висках.

«Закрой ей глаза, Фрэнк».

— Гарднер сказала мне, что вновь подняла дело Сапфир благодаря тебе, — продолжает он. — Она не вдавалась в подробности, но каким-то образом пришла к выводу, что в этом замешал Джонс. Ей пришлось убеждать лейтенанта, чтобы тот направил патрульных на его склады. Наконец сегодня получила разрешение, пусть даже дело считается закрытым. Этим вечером они много чего нашли: фотографии, которые он держал в папках с документами. Фотографии тела Сапфир, распечатки эсэмэсок, которые он ей посылал. Я рассказал ей, что Сапфир говорила мне о нем, но очень мало. Я знал, что какой-то парень из клуба достает ее, но ничего больше. И она никогда не упоминала имен.

Я смотрю на него и вижу, что лицо бледнее, чем обычно, и его голубовато-зелено-золотистые глаза потускнели, полны горя. Он смещает руку на мою спину, мягко поглаживает. Теперь я натягиваю одеяло, под которым мы сидим. Считаю его ресницы, семь, восемь, девять. Останавливаюсь на девяти. Девять достаточно. Девять освобождает мои голосовые связки, теперь слова могут добраться до моих губ.

— Сапфир говорила тебе о нем?

Флинт кивает.

— Так… она была твоей подругой? Все время.

Он шумно сглатывает.

— Да, была, — отвечает он. Потом слова льются потоком. — Она стала мне как сестра. Суррогатная сестра. Я потерял свою… она осталась дома, когда я ушел. Я так горевал из-за того, что оставляю ее… — Он хватает кружку, целую минуту держит в руках, прежде чем отпивает глоток.

— Я не знала, что у тебя была сестра, — спокойно говорю я. — Сколько ей лет?

— Ей было девять, когда я ушел. Теперь четырнадцать, — он качает головой, шумно сглатывает. — Я писал ей каждую неделю, поэтому знаю, что мой отчим принялся за старое: пьет, и бьет ее, и… — У него перехватывает дыхание, он смотрит вниз, на сжатые кулаки. — Я не знаю, что еще. Но уверен, что ничего хорошего.

Флинт придвигается ко мне, утыкается носом в мое правое плечо, целует его. Я поворачиваю голову и целую другое. Он смеется и снова целует правое, так что я должна поцеловать левое. Он опять целует правое. Я целую левое и отстраняю его рукой, чтобы он больше этого не делал. Поскольку шесть — то, что нужно. Больше — перебор.

— Так что случилось с твоей сестрой? Разве ты не мог кому-нибудь сказать, копу или социальному работнику?

— Мой отчим — коп, — говорит он, и рот превращается в узкую полоску. — Я знал, что мне надо вытаскивать ее оттуда своими силами, ни к кому не обращаясь. Я хотел, чтобы она убежала и приехала сюда… мне требовались деньги, чтобы послать ей… на которые она смогла бы уехать. — Он ерзает на сиденье, трет рукой щетинистую щеку. — А потом один друг из Малатесты познакомил меня с Марио, который сказал, что готов покупать у меня всякую всячину и по хорошей цене. И если сначала я просил милостыню и рылся в мусорных баках, то после этого разговора начал подворовывать. Всякую ерунду. Мелкие вещички, главным образом.

— Кто-нибудь знал? Об этом?

Он опять сглатывает слюну.

— Сапфир. Сапфир знала, — отвечает он. — За пару недель до того, как ее убили, она дала мне кое-что из своих вещей, чтобы я продал их Марио. О той цепочке с подвеской сказала, что они ей не нужны… сказала, что подарил их какой-то очень богатый человек, какой-то клиент из клуба, который запал на нее. Приставал, говорила она.

— Это все? Это все, что она о нем говорила?

— Да. Упоминала о нем один-единственный раз. Предложила мне продать цепочку с подвеской, потому что они, вероятно, стоили дорого. Я выручил за них сто пятьдесят баксов, но настоящая цена, скорее всего, раза в три выше. Такой была Сапфир, знаешь ли. Всегда старалась помочь. И она не хотела оставлять их у себя… Не хотела держать у себя его вещи.

Теперь многое прояснялось.

— Она дала тебе и его часы, так?

Он кивает, смотрит на свои руки.

— Он напился пьяным в клубе и отдал ей часы… пытался заплатить ей за… ну ты понимаешь. Она разозлилась. Думаю, она хотела вернуть их ему… — Он какое-то время молчит. — Я тревожился из-за нее. Она казалась… пребывала в смятении. Волновалась. Я поговорил об этом с Марио, когда закладывал у него часы. Он тоже знал Сапфир. Один район и все такое. — Флинт качает головой. — Марио заинтересовался. Ему хотелось знать, кто этот парень, где Сапфир его встретила. Я сказал Марио, что он, должно быть, ее клиент из «Десятого номера». Я думал, Марио хочет ей помочь. — Он смотрит на меня, его глаза широко раскрыты, он хочет, чтобы я его поняла.

— А вместо этого он хотел шантажировать Гордона, — медленно говорю я, как только этот последний элемент пазла становится на положенное ему место. — И когда Сапфир убили, наверняка подумал, что теперь он в шоколаде.

На лице Флинта написано страдание.

— Мне следовало убедить Сапфир поговорить со мной. Но она не любила рассказывать о себе, знаешь ли. Предпочитала ни с кем не делиться своими проблемами.

— Это мне известно, — отвечаю я. Сердце громко бьется, сотрясает все тело. — Когда ты в последний раз видел ее?

— Она позвонила мне за день до того, как это произошло… за день до ее убийства. Попросила зайти. Когда я пришел, набросилась на меня чуть ли не с кулаками, так злилась. Обвинила меня в том, что я залез в ее дом, рылся в ее вещах. Я ответил, что у нее паранойя. Но потом сообразил… сообразил, что паранойей и не пахло. Это был Гордон или один из его парней. Думаю, искал улики, которые могли связать Гордона с ней. Какие-нибудь записи, все такое.

— Гордон, вероятно, послал к ней Винни, — говорю я. Отличная возможность кого-то подставить: отправить человека обыскать дом, в котором через день произойдет убийство. Тут в голове возникает новая мысль. — День после убийства. Ты был около ее дома, рылся в мусорных баках. Что ты в действительности там делал?

— По правде говоря, в день нашей ссоры я оставил в ее доме зажигалку. Серебряную, с моими инициалами. Единственную мою ценную вещь. Я собирался продать ее. Если не хватит денег на переезд Анны — моей сестры — сюда. Я подумал, что она могла выкинуть зажигалку, потому что разозлилась на меня. Потом начал волноваться, а вдруг ее найдет полиция. Тогда копы могли подумать, что я имею отношение к этому убийству. Я тревожился, что ты можешь подумать, будто я имею отношение к этому убийству.

Я смотрю на его пальцы, прижатые к кружке.

— Я так и думала. Какое-то время. Потому и убежала… в тот день в твоем месте, после того, как мы…

Какие-то мгновения мы сидим молча. Струйки пара поднимаются над нашими кружками, перекрещиваются, плывут к потолку.

— Сегодня, придя к парикмахерской, — говорю я, горло пережимает, — я обнаружила, что ты съехал. Совсем.

— Почти совсем, — поправляет он меня, чуть улыбаясь. — Я запаковал все свои вещи и подарил Малатесте. Уже садился в автобус, знаешь ли. «Отправляйтесь на запад, молодой человек»^[31], и все такое. Но потом я вспомнил, что забыл тебе кое-что сказать.

— Что?

Он отвечает не сразу.

— Что я не хочу оставлять тебя, — признается честно, поднимая на меня глаза. — Что не могу оставить тебя. — Он касается пальцем шрама над моим глазом. Я замираю. — Ты устанавливаешь свои правила. Не идешь на компромисс. Это потрясающе, Ло. Ты потрясающая.

— Ох, — выдыхаю я. Я хочу ответить тем же, хочу говорить ему: «Я тебя люблю» — снова и снова, но горло сжимает от чувств, а сердце распирает, оно гонит кровь с невероятной скоростью. — Ох, — это все, что мне удается сказать, прежде чем внезапно появляется патрульная Гарднер, в руках у нее одеяло, на губах улыбка, которую она не может подавить.

Она заходит, кладет толстое одеяло на стол.

— Я знаю, вы говорили, что вам ничего не нужно, но отопление у нас плохое, и вы можете замерзнуть. — Она снова уходит, закрывает за собой дверь.

— Знаешь, она напоминает мне тебя, — говорит Флинт, сверкая глазами, пододвигает руку к моей. — Она влетела в «Десятый номер», не дожидаясь подмоги или чего-то такого. Она хотела поговорить с Джонсом, и она собиралась поговорить с Джонсом. Слава богу. Иначе мы бы тебя не нашли. — Флинт смеется, до сих пор ему с трудом верится, что им это удалось, качает головой. — Знаешь, Джонс задолжал одной из девушек сорок баксов. Она как раз кричала об этом, когда мы пришли. Мол, убежал, когда она делала ему массаж, и не рассчитался. Ужасно злилась из-за того, что осталась без денег. — Он пожимает мою руку три раза. Три. Хорошо. — Патрульный сообщил, что автомобиль Джонса мчится по Сент-Клер-авеню. Гарднер догадалась, что он направляется к своему складу. Мы едва успели. — Он вновь кладет руку мне на спину. Проводит пальцем по позвоночнику. Я дрожу, придвигаюсь к нему.

— Этим утром я нашла симку Сапфир, — объясняю я. — Благодаря ей узнала, что это он, точнее, узнала, что это Якорь — такое Сапфир дала ему прозвище. Он пытался заставить ее спать с ним, и я не думаю, чтобы она согласилась. Я думаю, она…

— Она постояла бы за себя, — заканчивает мою мысль патрульная Гарднер. Мы не слышали, как открылась дверь, и она вошла с лейтенантом Флэком, офицером, который выезжал на убийство Марио после того, как я нашла его тело. — Сапфир угрожала опубликовать его угрозы, если он от нее не отстанет, — продолжает патрульная Гарднер. — Он собирался заняться политикой. Такие разоблачения могли сорвать его планы, погубить бизнес, семью. Мы уверены, что именно поэтому он ее убил. Она стала обузой.

Флэк подходит ко мне, кладет руку на плечо.

— Пенелопа, как приятно видеть тебя вновь. Как хорошо, что ты цела и невредима. — Он убирает руку, и Флинт касается другого моего плеча, легонько. Потом плеча, которого касался Флэк, и еще раз. Он меня знает. Знает, что мое число — три. На душе разом теплеет.

— Лейтенант Флэк разрешил мне продолжить расследование убийства Сапфир, хотя мы уже арестовали подозреваемого, — говорит мне патрульная Гарднер. — Он мне поверил. И я ему за это очень благодарна.

Флэк потирает глаза. Выглядит уставшим.

— Я рад, что поверил, — говорит он. — Похоже, этот наш Гордон — недостающее звено в расследовании еще двух убийств. Такое ощущение, что мистер Джонс очень настаивал на том, чтобы все всегда было, как он скажет.

— Неудивительно, что она спрятала симку в статуэтке-бабочке, — теперь мне понятна логика Сапфир. — Она знала, что он будет искать ее мобильник, чтобы уничтожить улики.

— Псих, — кулак Флинта с силой опускается на стол. — Ох.

Патрульная Гарденер переглядывается с лейтенантом Флэком, оба смеются.

— Не могу с тобой не согласиться. Флинт, я хочу, чтобы ты немного задержался, хорошо? Мне надо задать тебе несколько вопросов. Обычная рутина. Тревожиться не о чем. — Она поворачивается ко мне. — Пенелопа, твой отец будет здесь с минуты на минуту, чтобы отвезти тебя домой. Не возражаешь? — Она подходит ко мне, кладет руку мне на голову, убирает.

Я застываю, потом киваю.

— Хорошо, — блекло улыбаюсь, стараясь не думать об отце, о том, каким злым он приедет.

Патрульная Гарднер улыбается в ответ, ее круглые щеки пылают красным, большие темные глаза весело сверкают.

— Первая встреча с родителями? — спрашивает она Флинта. Тот кивает, сглатывает слюну. — Лучшего времени и места не найти, правда?

Она подмигивает, они с Флэком уходят. Плечо Флинта под одеялом трется о мое.

Проходит минута. В комнате все застыло. Снаружи доносятся телефонные звонки, голоса, лязгание, шуршание, какофония звуков, далеких-предалеких. Флинт берет мою руку, проводит указательным пальцем по линиям ладони. Смотрит на меня, не отрывая пальца.

— У тебя длинная линия жизни, — он улыбается, на щеках появляются глубокие ямочки. — Из уважения к намерениям вселенной, я должен проследить за тем, чтобы ты жила очень, очень долго, — он целует мою ладонь.

Я хочу заловить ладонью его тепло, распространить по всему телу. Хочу, чтобы оно осталось во мне.

Но сначала я предлагаю ему другую руку.

— Еще два раза, — говорю я ему, положив голову на плечо. — Этого хочет вселенная.

Глава 32

Дверь открывается, и я поднимаю голову с плеча Флинта, опять испуганная: папа здесь. Он стоит в дверях, четко очерченная, темная фигура. А потом бежит ко мне. «Пенелопа… Ло…» — голос срывается. Я не знаю, что сказать, как объяснить. Сижу, приклеенная к стулу, к коленям Флинта, вся дрожу. Меня охватывает стыд маленькой девочки.

Потом он делает нечто такое, чего не делал давным-давно. Наклоняется и обнимает меня. И он плачет. Я чувствую его слезы на моих щеках, и он целует меня в макушку и еще крепче обнимает.

— Ло… мне все равно. Я просто так рад, что ты жива и здорова… — Он замолкает, икает от волнения. — Моя маленькая девочка. Моя крошка.

Я мягко отстраняюсь.

— Флинт, это… мой отец. — Флинт поднимается, настороженно, вытирает руки о штаны. — Папа, это мой… Флинт. Это Флинт.

Я краснею. Мы оба краснеем.

— Флинт. Привет. — Папа справляется с нервами, протягивает руку. Флинт тянется к ней, и я вижу, как трудно ему не поклониться, не снять с головы воображаемую шляпу, не заговорить смешным голосом, но они обмениваются крепким рукопожатием, и Флинт отступает на шаг, чтобы встать рядом со мной. Я чувствую жар его кожи сквозь мою куртку, он проникает в меня. Мне тепло, и я в безопасности, такие ощущения у меня впервые за очень долгое время.

Патрульная Гарднер широкими шагами входит в комнату. Смотрит на моего отца.

— Мистер Марин, — она протягивает ему руку, пожимает его, — я надеюсь, вы знаете, какая удивительная молодая женщина ваша дочь?

Мой отец смотрит на меня не мигая.

— Да. Знаю. Спасибо вам. За все, патрульная.

— Должна сказать, — продолжает патрульная Гарднер, — что именно Пенелопа заставила меня заняться этим делом. И, поверьте мне, хватало людей, которые изо всех сил пытались помешать ей в поисках истины. Большинство бы в такой ситуации дало задний ход. Я уверена, Ло теперь все об этом знает. — Она переводит взгляд в пол, глубоко вдыхает, вновь смотрит на нас. — У меня дочь такого же возраста, что и Сапфир. У нее тоже были проблемы с наркотиками… теперь она, слава богу, выкарабкалась. Услышав об этом деле, я задалась вопросом: а если бы такое случилось с моим ребенком? Стала бы я копать глубже? Приложила бы больше сил к расследованию? — Патрульная Гарднер улыбается мне. — Я думаю, встреча с Пенелопой заставила меня сделать для Сапфир все, что в моих силах. — Она сжимает мне плечо, два раза. Я сжимаю еще один, когда ее рука опускается. Потом другое плечо, трижды.

— Извините. — Я чувствую себя дурой, зная, что они все видели, зная, что я должна что-то сказать.

— Королева Пи, — говорит Флинт, широко раскрытые глаза сияют, он тыкается «медвежьими ушками» в мое плечо, — теперь тебе волноваться не о чем.

Мой живот наполняется теплом. Папа смотрит. Патрульная Гарднер смотрит. А мне все равно. Мы стоим вчетвером, неровным кружком, на пыльном полу. Флинт в высоких коричневых ботинках с торчащими языками, папа в кожаных мокасинах, Люси в грязных кроссовках «рибок», я в потрепанных кедах.

— Нам пора домой, Ло, — наконец говорит папа, в голосе слышна хрипотца. — Мама волнуется.

Я киваю, внезапно чувствую себя усталой, очень усталой, слишком усталой, чтобы смущаться, или бояться, или нервничать: количество адреналина в крови заметно уменьшилось, наваливается сонливость, я поворачиваюсь к Флинту:

— А куда пойдешь ты? Обратно в парикмахерскую?

Патрульная Гарднер мягко прикасается к руке моего отца, как бы невзначай отводит в сторону. Они начинают свой разговор, слишком формальный.

— Думаю, в Малатесту, — отвечает Флинт. — Если они меня пустят, если еще не обменяли все мои вещи на несколько тюбиков ультрамариновой краски. — Он вновь обнимает меня, вжимает в себя. — Слушай, я ведь смогу скоро увидеть тебя, так?

Я смотрю на дыру его рубашки на плече, придвигаюсь поближе, чтобы увидеть кожу. «Да, — отвечаю я его сосновым иголкам, и его клеверу, и его траве, и его снегу, его щетинистому лицу. — Да. — И еще раз: — Да».

Он кладет подбородок на мою макушку. Я чувствую, как он двигается. Когда Флинт говорит, чувствую, как его маленькие волосики трутся о мои волосы, но не отдергиваю голову.

— Хорошо. Потому что я думаю, ты должна мне как минимум свидание. Знаешь, за спасение твоей жизни и все такое.

* * *

По пути домой папа по большей части молчит, разве что спрашивает несколько раз: «Ты уверена, что тебе не надо заехать в больницу?» На что я отвечаю: «Не надо. Уверена». Я тоже ничего не говорю, но молчание наше мирное. Наверное, мы думаем об одном и том же, пока дорога расстилается перед нами длинным черным языком: если бы они приехали минутой позже, мы бы сейчас не сидели в этом автомобиле.

Папа включает радио. Я наблюдаю, как он ведет машину, выискиваю мои черты в его лице, те, которые перешли ко мне по наследству: черные волосы (они уже тронуты сединой, как и у мамы), высокий лоб (раньше он говорил, что нам нужно дополнительное место, чтобы разместить наши очень большие мозги), светлая кожа, раскрасневшаяся от холода.

Дата добавления: 2015-11-04