7 страница. Не удивительно

Не удивительно. Они так быстро назначили свидание, а ведь на самом деле не знали друг друга, не так ли?

Когда по ней ударил очередной порыв холодного ветра, она вытащила телефон и написала: «Привет, Стефан… жаль, что сегодня не встретились. Может, как-нибудь в другой раз. Э».

Убрав телефон обратно в карман, Элена дематериализовалась домой. Но вместо того, чтобы сразу зайти внутрь, она закуталась в свое шерстяное пальто и начала бродить по растрескавшемуся тротуару, ведущему от этой стороны дома к задней двери. Холодный ветер снова набрал скорость, ударив ее по лицу.

Глаза защипало.

Элена повернулась к нему спиной, пряди волос взметнулись вперед, словно пытались сбежать от холода, и она вздрогнула.

Здорово. Теперь, когда глаза вновь увлажнились, она уже не могла обвинить в этом колючий ветер.

Боже, она что, плакала? Из-за того, что вполне может оказаться каким-то недоразумением? Из-за парня, которого она едва знала? Почему это так много для нее значило?

Ах, да он тут вообще ни при чем. Проблема в ней. Элена ненавидела тот факт, что ничего не изменилось с тех пор, как она вышла из дома – она все еще была одна.

Пытаясь взять все под контроль, буквально, она взялась за ручку, но не смогла заставить себя зайти внутрь. Образ той дрянной, слишком прибранной кухни, привычный звук скрипящей лестницы, ведущей в подвал, и пыльный бумажный запах комнаты ее отца были такими же знакомыми, как и ее отражение в любом зеркале. Сегодня это слишком заметно, яркий свет резал глаза, звук ревел в ушах, нос атаковал ужасный смрад.

Она опустила руку. Свидание было карточкой «освобождение из тюрьмы»[65]. Спасением с острова. Рукой, тянущейся к обрыву, на котором она висела.

Отчаяние, как ничто иное, заставило ее вновь сосредоточиться. Не было смысла идти с кем-то на свидание, если таково ее настроение. Это было бы нечестно по отношению к парню и бесполезно для нее. Когда Стефан снова с ней свяжется, если свяжется, она просто скажет, что была слишком занята…

– Элена? Ты в порядке?

– Люси! – Элена отскочила от задней двери, которую, очевидно, распахнула настежь. – Прости, я просто… просто задумалась. Как отец?

– Хорошо, честно хорошо. Сейчас он снова спит.

Люси вышла из дома и закрыла дверь, не выпуская на улицу тепло из кухни. Спустя два года она стала до боли знакомой, ее одежда в стиле бохо[66] и длинные волосы, цвета соли с перцем, даже успокаивали. Как обычно, в одной руке она держала санитарный чемоданчик, а на другом плече висела большая сумка. Внутри первой был стандартный набор для измерения кровяного давления, стетоскоп, и некоторые несильные лекарства – Элена видела, как женщина пользовалась всем этим. А в сумочке лежали кроссворд «Нью-Йорк Таймс», мятная жвачка «Wrigley», которую ей нравилось жевать, бумажник и персиковая помада, которую она регулярно наносила на губы. Элена знала о кроссворде, потому что Люси с отцом разгадывали их вместе, о жвачке из-за оберток, оставленных в мусорном ведре, помада была очевидна. А насчет бумажника она догадывалась.

– Как ты? – спросила Люси, глядя на нее чистыми и сосредоточенными серыми глазами. – Ты немного рано.

– Он меня продинамил.

То, как Люси положила руку Элене на плечо, – вот, что делало женщину великолепной сиделкой – она одним прикосновением выражала успокоение, тепло и сочувствие, и все это помогало понизить кровяное давление, пульс и волнение.

И прояснить голову.

– Мне жаль, – сказала Люси.

– О, нет, так даже лучше. То есть, у меня высокие запросы.

– Серьезно? Ты казалась довольно рассудительной, когда рассказывала мне об этом. Ты собиралась просто выпить кофе…

– Нет, – почему-то она сказала правду. – Я искала выхода. Что никогда не произойдет, потому что я никогда его не оставлю. – Элена покачала головой. – Но все равно, огромное спасибо, что пришла…

– Это не обязательно должно быть либо/либо. Ты со своим отцом…

– Я, правда, ценю то, что ты сегодня рано пришла. Было мило с твоей стороны.

Люси улыбнулась, как Катя чуть раньше вечером – сдержанно, грустно.

– Ладно, оставлю эту тему, но мнение свое не изменю. Ты можешь завести отношения, оставаясь при этом хорошей дочерью для своего отца. – Люси оглянулась на дверь. – Слушай, тебе придется присматривать за раной на его ноге. Той, что он сделал гвоздем. Я наложила новую повязку, но волнуюсь о ней. Думаю, попала инфекция.

– Хорошо, спасибо.

Когда Люси дематериализовалась, Элена зашла в кухню, закрыла дверь, заперла и направилась в подвал.

Отец спал в своей комнате, на огромной викторианской кровати, массивное резное изголовье напоминало обрамленный изгиб надгробия. Его голова покоилась на стопке белых шелковых подушек, а кроваво-красное бархатное одеяло было идеально подогнуто на середине груди.

Он выглядел как отдыхающий король.

Когда психическое расстройство всерьез взялось за него, его волосы и борода поседели, из-за чего Элена начала волноваться, что на нем станут проявляться перемены, свидетельствующие о конце жизни. Но пятьдесят лет спустя он все еще выглядел так же, на лице – ни морщинки, руки сильны и уверены.

Это было так сложно. Она даже представить не могла жизни без него. А также – настоящей жизни с ним.

Элена прикрыла дверь и пошла в собственную комнату, где приняла душ, переоделась и растянулась на кровати. Все, что было у нее – так это двуспальная кровать без изголовья, одна подушка и хлопчатобумажные простыни, но ее не волновали роскошные вещи. Ей нужно место, куда можно положить уставшие кости в конце каждого дня, и только.

Обычно она немного читала перед сном, но не сегодня. У нее просто не было сил. Потянувшись в сторону, Элена выключила лампу, скрестила ноги в щиколотках и вытянула руки.

Улыбнувшись, она поняла, что они с отцом спали в абсолютно одинаковой позе.

В темноте, она подумала о Люси, и о том, как та относилась к болезни отца. Быть хорошей медсестрой значит беспокоиться о состоянии пациентов, даже когда ты уходишь. Обучать членов семьи тому, что требуется для лечения на дому, быть источником.

Эту работу нельзя просто свалить на кого-то другого, потому что твоя смена закончилась.

Она снова со щелчком включила лампу.

Встав, она подошла к лэптопу, который бесплатно забрала из клиники, когда там усовершенствовали компьютерную систему. Интернет-соединение было медленным, как и всегда, но, в конце концов, она получила доступ к базе медицинских файлов клиники.

Она зашла при помощи своего пароля, произвела один поиск… потом другой. Первый был побуждением, второй – любопытством.

Сохранив результаты обоих, она закрыла лэптоп и взяла телефон.

Глава 11

На самом рассвете, перед тем, как на востоке начал собираться свет, Роф материализовался в густом лесу на северной стороне горы Братства. На «Охотничьей ферме» никто так и не показался, и неминуемые лучи солнца заставили его уйти.

Веточки громко трещали под его ботинками, тонкие сосновые иголки ломались на холоде. Снег еще не выпал, чтобы приглушить шорохи, но Роф чувствовал его в воздухе, ощущал морозное покалывание глубоко в носовой полости.

Потайной проход в святая святых Братства Черного Кинжала находился в конце пещеры, далеко в задней ее части. Роф на ощупь нашел механизм на камне возле двери, и тяжелый булыжник скользнул за стену скалы. Он ступил на дорожку из гладкого черного мрамора, и дверь позади него закрылась.

Он усилием мысли зажег факелы по обе стороны от него, огонь распространялся вперед, освещая массивные железные ворота, установленные в конце восемнадцатого века, когда Братство сделало из этой пещеры Гробницу.

Когда он подошел ближе, толстая ограда показалась его размытому зрению строем вооруженной стражи, дрожащее пламя оживляло то, что на самом деле не двигалось. Силой мысли он раскрыл две половины и продолжил путь по длинному коридору, который с пола до потолка, высотой сорок футов, был оборудован полками.

Друг с другом стояли принадлежавшие лессерам сосуды, всех видов и форм, создавая витрину, олицетворяющую поколения убийств, совершенных Братством. Самые древние были грубыми, самодельными вазами, привезенными из Старого Света. С каждым ярдом сосуды становились все современнее, а у следующих ворот стояла ширпотребная дрянь, сделанная в Китае и проданная в Таргете[67].

На полках осталось не так много места, и это угнетало Рофа. Он своими руками помогал строить это хранилище мертвых врагов, вместе с Дариусом, Торментом и Вишесом, они трудились целый месяц, работая днем, и ночуя на мраморной дорожке. Это он решал, как далеко им копать, и по мере необходимости ярд за ярдом расширял коридоры с полками. Когда они с братьями закончили все возводить и перевезли сюда более старые сосуды, Роф был уверен, что им не понадобится столько места. Безусловно, к тому времени, как они заполнят хотя бы три его четверти, война закончится.

И вот он теперь, спустя века, пытается найти свободные полки.

С пугающим предчувствием Роф почти невидящими глазами оценил оставшееся место на самых первых полках. Было сложно не воспринимать это как доказательство того, что война близится к завершению, что на этих грубоколотых каменных стенах покоился вампирский эквивалент календаря Майя.

Представляя себе, как рядом с другими встает последний сосуд, Роф не видел победного сияния успеха.

В скором времени либо вымрет вся раса, нуждающаяся в защите, либо Братья, которые должны ее защищать.

Роф вытащил из куртки три сосуда и поставил их вместе маленькой группой, а затем отошел назад.

Он был ответственен за многие из этих сосудов. До того, как стал Королем.

– Мне уже известно, что ты сражаешься с лессерами.

Роф резко повернулся на властный голос Девы-Летописецы. Ее Святейшество сейчас парила сквозь железные ворота, черная мантия была примерно в футе над мрамором, а из-под ее полы сиял свет прародительницы расы.

Когда-то этот свет был ослепительно ярким. Теперь же он едва отбрасывал тень.

Роф отвернулся к сосудам:

– Значит, вот что Ви имел в виду. Когда говорил о том, что спустит курок.

– Да, мой сын приходил ко мне.

– Но Вы уже знали. И это не вопрос, кстати.

– Да уж, она их ненавидит.

Роф обернулся и увидел, как Ви проходит через ворота.

– М-да, кто бы мог подумать, – произнес Роф. – До воссоединения матери и сына… рукой подать. – Он позволил перефразированной лирике раствориться в воздухе. – Никто.

Дева-Летописеца вышла вперед, медленно двигаясь мимо сосудов. В старые времена – да ладно, хотя бы год назад – она бы определяла направление разговора. Теперь же она плыла по течению.

Ви издал звук полный отвращения, словно давно ждал, чтобы Дражайшая Мамочка вразумила его Короля, но не был впечатлен ее реакцией.

– Роф, ты не дал мне закончить.

– И, по-твоему, я сделаю это сейчас? – он провел пальцем по краю одного из трех сосудов, которые добавил к коллекции.

– Ты позволишь ему закончить, – равнодушно произнесла Дева-Летописеца.

Вишес сделал шаг вперед, твердо ступая ботинками по полу, который сам помогал выложить.

– Я говорю о том, что если ты выходишь на улицы, делай это не в одиночку. И скажи Бэт. Иначе ты – лжец… и увеличиваешь шансы оставить ее вдовой. Да пошло все к черту, игнорируй мое видение, на здоровье. Но, по крайней мере, будь практичен.

Роф расхаживал взад и вперед, думая над тем, что место для этого разговора было слишком-мать-его-идеально – его окружали последствия войны.

В конце концов, он остановился перед тремя сосудами, которые присвоил сегодня:

– Бэт считает, что я загородом с Фьюри. Знаешь, работаю с Избранными. Лгать хреново. Но мысль о том, что на поле осталось всего четыре Брата? Еще хуже.

Повисла длинная пауза, во время которой единственным звуком было потрескивание факела.

Ви нарушил молчание:

– Думаю, тебе нужно собрать Братство и объясниться с Бэт. Как я уже сказал, если ты хочешь сражаться, вперед. Но только так, чтобы все об этом знали, ясно? Таким образом, ты будешь там не один. Как и мы. Прямо сейчас, когда нужно чередоваться, один из нас остается без напарника. И если ты присоединишься к нам на законных основаниях, то решишь эту проблему.

– Господи, – Рофу пришлось улыбнуться, – знай я, что ты со мной согласишься, давно бы все рассказал. – Он посмотрел на Деву-Летописецу. – Но как же законы? Традиции?

Мать расы повернулась к нему и сдержанно произнесла:

– Столько всего изменилось. Что значит еще одна перемена? Ступайте с миром, Роф, сын Рофа, и Вишес, дитя моего чрева.

Дева-Летописеца исчезла, словно дыхание холодной ночью, обратившись в эфир, будто ее здесь никогда не было.

Роф прислонился к полкам и, когда в висках застучало, приподнял темные очки и потер свои бесполезные глаза. Остановившись, он опустил веки и замер как камень, окружавший его.

– Выглядишь помятым, – прошептал Ви.

Таким он и был, не так ли? И это так печально.

***

Торговля наркотиками – весьма прибыльный бизнес.

В своем личном офисе в ЗироСам Ривендж подошел к лежавшей на столе ночной выручке, тщательно проверяя сумму до последнего цента. айЭм делал то же самое в ресторане «У Сола», и каждый раз с наступлением ночи первым делом они встречались здесь и сравнивали результаты.

Как правило, они сходились в цифрах. В ином случае он полагался на айЭма.

Благодаря алкоголю, наркотикам и сексу, выручка превышала двести девяносто тысяч в одном лишь ЗироСам. Двадцать два человека работали в клубе за оклад, включая десять вышибал, трех барменов, шесть проституток, Трэза, айЭма и Хекс; издержки на них всех составляли примерно семьдесят пять штук за ночь. Букмекеры и определенные дилеры, – те торговцы наркотиками, которым он позволял сбывать товар на своей территории, – вели дела на комиссионной основе, и все, что оставалось за минусом их доли, принадлежало ему. Также, каждую неделю или около того, он или Хекс с Маврами заключали крупные сделки с избранными торговцами, у кого была собственная сеть по продаже наркотиков либо в Колдвелле, либо на Манхэттене.

В общей сложности, каждую ночь после всех затрат на персонал у него оставалось, грубо говоря, двести тысяч, чтобы заплатить за наркотики и алкоголь, которые он продавал, отопление, электричество и капитальный ремонт, а также позаботиться о семерых уборщицах, приходивших в пять утра.

Каждый год от своего бизнеса он получал около пятидесяти миллионов чистыми – звучит неприлично, но так и есть, особенно учитывая, что Рив платил налоги лишь на долю этих денег. Дело в том, что наркотики и секс были рискованным бизнесом, но и потенциальная выгода – громадной. А ему нужны были деньги. Очень. Поддержание привычного стиля жизни матери, которого она заслуживала, требовало многих миллионов долларов. К тому же, у него есть собственные дома, и каждый год он менял Бентли, как только выходила новая модель.

Но самые высокие личные расходы приходили в виде маленьких черных бархатных мешочков.

Рив взял одну из ведомостей, присланную из ювелирного магазина в Нью-Йорке. Доставка теперь осуществлялась по понедельникам – вместо последней пятницы месяца: с открытием Железной Маски выходной день ЗироСама перенесли на воскресенье.

Он развязал атласный шнурок и открыл мешочек, высыпав на ладонь горсть рубинов. Четверть миллиона долларов в кровавых камнях. Он вернул их на место, завязал шнурок в тугой узел и посмотрел на часы. Около шестнадцати часов до того, как ему придется ехать на север.

Первый вторник месяца был днем откупа, и он платил принцессе двумя способами. Одним из них были драгоценности. Вторым – его тело.

Но и она платила свою цену.

От мысли о том, куда он направляется и что ему придется сделать, покалывало шею, и он не удивился, когда зрение начало меняться, темно-розовый и кроваво-красный вытеснили черные и белые цвета его офиса, поле зрения сравнялось в плоскую грань.

Выдвинув ящик, Рив взял одну из его чудных новых упаковок дофамина и шприц, который использовал последние пару раз, когда делал инъекции в офисе. Закатав левый рукав, он затянул жгут посреди бицепса – по привычке, а не по необходимости. Его вены были такими опухшими, словно под кожу забрались кроты, и он почувствовал укол удовлетворения оттого, в каком состоянии они находились.

На игле не было колпачка, и он наполнил шприц движением человека, делавшего это далеко не в первый раз. Рив не сразу нашел нормальную вену, снова и снова пронзая себя тонким стальным копьем, совершенно ничего не чувствуя. Он понял, что наконец попал в нужное место, когда дернул шприц и увидел, как кровь смешалась с прозрачным лекарством.

Ослабив жгут и нажав большим пальцем на поршень, он посмотрел на воспаление в своей руке и подумал о Элене. Хоть она и не доверяла ему, отвергала влечение к нему, и столкнет небеса с землей, только чтобы не идти с ним на свидание, девушка все равно хотела быть спасителем. Она по-прежнему хотела лишь лучшего для него и его здоровья.

Именно такую женщину называют достойной.

Он ввел уже половину лекарства, когда зазвонил его телефон. Быстро взглянув на экран, на котором высветился незнакомый номер, Рив не стал отвечать на звонок. Эти цифры знали лишь те, с кем он хотел говорить, и список этот был чертовски коротким: его сестра, мать, Хекс, Трэз и айЭм. И Брат Зейдист, хеллрен его сестры.

И больше никто.

Вытащив иглу из васкулярной выгребной ямы, он выругался, услышав писк, говоривший о том, что было оставлено голосовое сообщение. Он получал их время от времени, люди оставляли хлам своих жизней в его небольшом уголке технопространства, не зная, что ошиблись номером. Он никогда им не перезванивал, никогда не писал «Вы не туда попали». Они узнают об этом, когда тот, кому они, по их мнению, звонили, не отвечал тем же.

Закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Рив бросил шприц на ведомости, ему было все равно, подействует ли лекарство.

Он сидел в одиночестве в своем логове беззакония, в тихий час после того, как ушел персонал, и перед тем, как придут уборщицы, ему было абсолютно наплевать, вернется ли его плоское зрение к трехмерному или нет. Наплевать, появится ли вновь многоцветный спектр. Он не думал каждую секунду о том, станет ли когда-нибудь снова «нормальным».

Вот она, перемена, понял Рив. До сих пор он всегда отчаянно хотел, чтобы лекарство подействовало.

Что послужило переломом?

Рив не стал отвечать на этот вопрос, взял мобильник и нащупал свою трость. Со стоном, он осторожно встал и направился в свою личную спальню. Онемение быстро возвращалось к ногам и ступням, быстрее, чем во время поездки из Коннектикута, но, с другой стороны, это было в порядке вещей. Чем меньше потребности симпата давали о себе знать, тем лучше действовало лекарство. И, надо же, забавно, его взбесило то, что его наняли для убийства короля.

В то время как одиночество, в каком-никаком, но доме, не оказывало такого воздействия.

В офисе уже была включена система безопасности, и Ривендж привел в действие вторую, в его личных покоях, затем закрылся в комнате без окон, где время от времени спал днем. Ванная находилась напротив, и он скинул на кровать соболиную шубу, прежде чем зайти внутрь и включить душ. Пока он ходил по комнате, пробирающий до кости холод обосновался в его теле, исходя изнутри, словно из-за инъекции Фреона[68].

И этого он боялся. Рив ненавидел всегда быть холодным. Проклятье, может, ему следовало просто дать себе расслабиться. Не похоже, что он собирался с кем-то общаться сегодня.

Да, но если он значительно занизит дозу, последствия будут не самыми приятными.

Из-за стеклянной дверцы душа начал подниматься пар, Рив разделся догола, оставив на мраморном столике между раковинами свой костюм, галстук и рубашку. Встав под струю, он сильно задрожал, застучав зубами.

Он ненадолго прислонился к гладким мраморным стенам, держась в центре под четырьмя головками душа. Горячая вода, которую он не чувствовал, стекала вниз по его груди, туловищу, и Рив пытался не думать, что принесет с собой следующая ночь, но не смог.

О, Боже… хватит ли ему сил сделать это в очередной раз? Поехать туда и отдаться той сучке?

Да, но альтернатива… она доложит Совету, что он симпат, и его зад депортируют в колонию.

Выбор очевиден.

Провались оно пропадом, не было тут никакого выбора. Бэлла не знала, кто он, и раскрытие семейной лжи убьет ее. И она окажется не единственной пострадавшей. Его мать будет сломлена. Хекс разозлится и в итоге погибнет, пытаясь спасти его. Как и Трэз с айЭмом.

Рухнет целый карточный домик.

Он заставил себя взять золотой кусок мыла с прикрепленного к стене керамического держателя и намылил ладони. Дерьмо, которым он пользовался сам, не было какой-то модной пенящейся хренью, – гребаный «Дайал»[69], дезинфицирующее средство – словно грейдер[70] на коже.

Его шлюхи пользовались таким же. По их просьбе именно «Дайал» он клал в душевые комнаты.

Он придерживался правила Трех раз. Три раза он проходился вверх и вниз по своим рукам и ногам, туловищу и прессу, шее и плечам. Три раза водил рукой меж бедер, намыливал член и яйца. Глупый ритуал, но таковыми были побуждения. Он мог использовать три куска «Дайала» и все равно чувствовать себя грязным.

Забавно, его шлюхи всегда удивлялись тому, как с ними обращались. Каждая новенькая думала, что ей придется заниматься с ним сексом при найме, и они всегда были готовы к побоям. Вместо этого, девочки получали собственные раздевалки с душем, надежный график, охрану, которая никогда и ни за что к ним не прикасалась, это называлось уважением… что значило, что они сами выбирают своих клиентов, и если из-за подонков, заплативших за честь быть с ними, с их головы упадет хотя бы волос, девушкам стоило сказать лишь слово, и на обидчика свалится гора дерьма.

Не раз одна из женщин показывалась у него в офисе и просила поговорить с ним наедине. Обычно это случалось спустя месяц работы здесь, и слова всегда были одинаковыми и говорились с долей смущения, которое, будь он нормальным, разбило бы ему сердце:

«Спасибо вам».

Рив не был большим любителем объятий, но все-таки ненадолго притягивал их к себе. Никто из них не знал, что делал он это не по доброте душевной, а потому, что был одним из них. Жестокая реальность заключалась в том, что жизнь поместила их всех туда, где им быть не хотелось: на спины перед людьми, секса с которыми они совсем не желали. Да, были те, кому нравилась эта работа, но, как бывало со всеми, работать они хотели не всегда. И Бог свидетель, клиенты показывались постоянно.

Как и его шантажист.

Выход из душа был чистейшим, неразбавленным адом, и Рив откладывал колючий холод так долго, как только мог, съежившись под струей, уговаривая себя покинуть кабинку. Спор продолжался, он слышал, как вода ударяется о мрамор и стучит по медному водостоку, но его онемелое тело не чувствовало ничего, кроме легкого потепления внутренней Аляски. Он понял, что закончилась горячая вода только потому, что дрожь усилилась, а ногтевые лунки вместо бледно-серых стали темно-синими.

Он вытерся на пути к кровати и как можно быстрее забрался под норковое одеяло.

Как только Рив подтянул его к горлу, пикнул телефон. Очередное голосовое сообщение.

Да что такое, сегодня его телефон напоминал Гранд Централ[71].

Проверив пропущенные вызовы, он увидел, что последний был от матери, и быстро сел, хоть вертикальное положение и оставило его грудь обнаженной. Мамен была настоящей леди и никогда не звонила, поскольку не хотела «мешать его работе».

Он нажал на несколько кнопок, ввел пароль и приготовился удалить ошибочное сообщение с неверного номера, которое пришло первым.

«Вам звонок от 518-бла-бла-бла…». Он нажал на «решетку», чтобы пропустить номер и приготовился нажать на семерку, чтобы избавиться от сообщения.

Он уже начал опускать палец, когда женский голос произнес:

– Привет, я…

Этот голос… этот голос принадлежал… Элене?

– Черт!

Однако голосовая почта была непреклонна и плевать хотела на то, что сообщение от Элены было последней вещью, которую он стал бы удалять. Рив выругался, а система продолжала работать, пока он не услышал нежный голос матери на Древнем Языке:

– Приветствую, дражайший сын, надеюсь, у тебя все хорошо. Прошу простить вмешательство, но я подумала, может быть, ты сможешь ненадолго заехать домой в ближайшие пару дней? Я бы хотела поговорить с тобой кое о чем. Люблю тебя. До свидания, мой кровный первенец.

Рив нахмурился. Так официально, вербальный эквивалент продуманной записки, написанной ее прекрасной рукой, но просьба была не характерна для нее, и это придавало ей срочности. Но вот только он в заднице… неудачный выбор слов. Завтрашний вечер не был вариантом из-за его «свидания», поэтому все переносится на послезавтра, предполагая, что он будет в приемлемом состоянии.

Он позвонил домой, и когда один из додженов взял трубку, сказал горничной, что будет там в среду ночью, как только сядет солнце.

– Сэр, если позволите, – сказала служанка. – Воистину, я рада, что вы приедете.

– Что происходит? – Наступила долгая пауза, и его внутренняя дрожь усилилась. – Поговори со мной.

– Она… – голос на другом конце немного охрип. – Она прелестна, как и всегда, но мы все рады, что вы приедете. Если вы меня извините, я передам ваше сообщение.

Линия умолкла. В глубине души у него зародилось плохое предчувствие, но он по глупости проигнорировал его. Он не мог поехать туда. Никак не мог.

Кроме того, может, это ничего не значило. Паранойя, в конце концов, была побочным эффектом слишком большой дозы дофамина, и видит Бог, Рив принимал больше, чем нужно. Он отправится в убежище при первой же возможности, и с мамэн все будет в порядке… Погодите, зимнее солнцестояние. Вот в чем дело, должно быть. Несомненно, она хотела спланировать празднество, включающее Бэллу, Зи и малышку, поскольку у Наллы это будет первый ритуал солнцестояния, а его мать воспринимала такого рода вещи очень серьезно. Может, она и жила на этой стороне, но традиции Избранных, в которых она родилась, все еще оставались значительной частью ее жизни.

Конечно, все дело в этом.

Вздохнув с облегчением, он сохранил номер Элены в адресной книге и перезвонил ей.

Все, о чем он мог думать, пока шло соединение, не считая «возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку», это надежда, что с ней все хорошо. И это глупо. Словно она стала бы ему звонить, возникни у нее проблемы?

Тогда почему она…

– Алло?

Звук ее голоса сделал то, чего не смогли горячий душ, норковое одеяло и восьмидесяти градусная температура[72] воздуха. Тепло разлилось по его груди, разогнав онемение и холод, наполнив его… жизнью.

Он приглушил свет, чтобы всем своим существом сосредоточиться на Элене.

– Ривендж? – сказала она после недолгой паузы.

Он откинулся на подушки и улыбнулся темноте.

– Привет.

Глава 12

– У тебя кровь на рубашке… и… о, Боже… на штанине. Роф, что случилось?

Стоя в своем кабинете, в особняке Братства, перед любимой шеллан, Роф сильнее запахнул отвороты косухи, подумав, что, по крайней мере, он смыл с рук кровь лессеров.

– Сколько из того, что я вижу, принадлежит тебе? – понизила голос Бэт.

Она была прекрасной, как и всегда, – единственная женщина, которую он желал, единственная его супруга. В джинсах и черной водолазке, с ниспадающими на плечи темными волосами, Бэт была самой привлекательной женщиной, какую он когда-либо видел. И тем не менее.

– Роф.

– Не вся. – Кровь из раны на плече, без сомнений, залила всю его майку, но он прижимал к груди гражданского мужчину, чья кровь, конечно же, смешалась с его собственной.

Не в силах оставаться на месте, он обошел кабинет, от стола к окнам и обратно. Под ногами лежал Обюссон голубых, серых и кремовых цветов, сочетавшихся с бледно-голубыми стенами, волнистые ворсинки ковра выгодно подчеркивали изящную мебель и витые молдинги времен Людовика XIV.

На самом деле, ему никогда не нравился этот декор. И сейчас отношение не изменилось.

– Роф… как она там оказалась? – судя по настойчивому тону, Бэт уже знала ответ, но надеялась, что есть другое объяснение.

Собравшись с духом, он повернулся к любви всей своей жизни, стоявшей в противоположном конце вычурной комнаты:

– Я снова сражаюсь.

– Ты что?

– Сражаюсь.

Бэт не сказала ни слова, и он был рад, что двери кабинета закрыты. Он знал, к какому заключению она придет, и что оно неизбежно приведет лишь к одному – она вспомнит обо всех тех «ночах загородом» с Фьюри и Избранными. Обо всех тех случаях, когда он ложился спать в футболках с длинными рукавами, скрывающими раны, потому что «простыл». Обо всех извинениях «я хромаю, потому что слишком много тренировался».

– Ты сражаешься. – Она спрятала руки в карманах джинсов, и хотя Роф видел не особо много, он чертовски хорошо знал, что черная водолазка идеально дополняла ее взгляд. – Для ясности. Ты говоришь, что собираешься начать сражаться. Или что ты уже сражаешься какое-то время.

Вопрос был риторическим, но, очевидно, она хотела, чтобы он раскрыл всю ложь:

Дата добавления: 2015-11-04