Реймс, Галич, Капоретто 4 страница

Что же касается того результата войны, который теоретически должен был бы стать главным, о котором с 1914 по 1918 гг. говорили и на фронтах, и в тылах, кричали на мирных конференциях — сделать эту войну последней, обезопасить мир от подобных катастроф на будущие времена, то в данном направлении была сделана лишь робкая и неуверенная попытка в виде Лиги Наций. Однако этот орган получился практически “мертворожденным”, и уж во всяком случае, беззубым и недееспособным. Сенат США отказался ратифицировать Версальский договор с приложением о Лиге Наций — не желая быть связанным никакими “коллективными” условностями во внешней политике. И в организации остались верховодить те же Англия и Франция. Поэтому и ее действия превратились лишь в некое вторичное отражение международной линии Парижа и Лондона. Лига попустительствовала там, где это считали нужным политики двух стран, издавала решительные резолюции, где они считали это выгодным, и стыдливо умолкала при угрозе противодействия — англичане и французы хорошо помнили, что огромные потери и затраты большой войны для них, в общем-то, не окупились. Откуда и пошла “политика пацифизма” за чужой счет, докатившаяся до Мюнхена.

Были и попытки наказания военных преступников. Так, в марте 1919 г. открылся суд над лидерами “Иттихада”, виновными в геноциде христиан в Османской империи. Но стоит отметить, что суд этот был не международным. Его организовали “старотурки”, пришедшие к власти после капитуляции Порты, стремившиеся очистить свою страну от вины в чудовищных преступлениях и показать, что эта вина лежит не на турецком народе, а на младотурецкой партии и правительстве. Были представлены многочисленные документы, выступали свидетели зверств — причем большей частью тоже турки, возмущенные этими злодеяниями. Некоторых обвиняемых повесили, вроде бывшего вали Кямиль-бея, но в основном на скамье подсудимых оказалась лишь “мелкая сошка”, и большинство отделалось мягкими или относительно мягкими наказаниями. А главные виновники получили смертный приговор заочно, поскольку успели скрыться. Хотя возмездие их все же настигло. Один из членов правящего “триумвирата”, Джемаль-паша, бежал в Афганистан, где стал военным советником. Но был убит дашнакскими мстителями во главе с Геворкяном, когда приехал в Тифлис для переговоров с советским руководством. Другой “триумвир”, Талаат-бей, обосновался в Берлине. Жил инкогнито, редко показываясь на людях. Но тоже был выслежен и застрелен армянским студентом С. Тайлеряном (в связи с приговором Стамбульского трибунала Берлинский суд оправдал его).

А Энвер-паша бежал в Советскую Россию. Встречался с Лениным, выступал в Баку на Конгрессе Народов Востока. Но натуре “бонапарта” претило пребывание на третьих ролях, и он решил устроить собственные “сто дней”. И устроил, перебравшись в Восточную Бухару (ныне Таджикистан), где собрал вокруг себя басмаческие отряды, провозгласил себя “великим вождем ислама” и принял титул ни более ни менее как “верховного главнокомандующего всех войск ислама, зятя халифа и наместника Пророка”. После чего начал войну с “неверными”, то бишь с русскими без различия их политической ориентации. Да такую войну, что ужасались даже солдаты, прошедшие через кошмары гражданской. Целые районы Таджикистана, обвиненные в связях с неверными, превращались в пустыню, где места прежних селений было найти очень легко по смраду разлагающихся изуродованных трупов. Но и в кишлаках вполне лояльных и подконтрольных энверовским бандам, как свидетельствовали современники, не осталось почти ни одного не ограбленного дома, почти ни одной семьи, где кто-нибудь не был бы убит, искалечен, избит или уведен не пойми куда. Почти не осталось не только не изнасилованных женщин, но и девочек и мальчиков старше 5 — 7 лет. Конечно же, население от Энвера отвернулось. Летом 1922 г. он был наголову разбит советскими войсками у г. Байсун, а при попытке уйти окружен и погиб 4.8.22 г. возле кишлака Оби-Дар.

Существовали и проекты привлечения к ответственности “европейских” военных преступников. Велись расследования, составлялись их списки. В них, кстати, фигурировал и капитан Геринг. И за расстрелы заложников, когда он был еще пехотным офицером, и за обстрелы и бомбардировки населенных пунктов, когда стал летчиком (в то время бомбардировка мирных городов еще не дошла до уровня “правозащитных акций”, как при современных ударах по Югославии и Ираку, она сама по себе считалась военным преступлением). Но никакой международной правовой базы или судебного органа для наказания за подобные злодеяния так и не возникло. Слишком много было противников “создания прецедента”. Ведь и англичане с французами в своих колониальных владениях порой вытворяли то же самое, что немцы в Бельгии или Польше. Скажем, 13.4.1919 г., когда начались волнения в индийском штате Пенджаб, ген. Дайер учинил войсками бойню мирного населения в Амритсаре, где было перестреляно, зарублено, забито прикладами и штыками около тысячи человек, в том числе много женщин и детей, а 2 тыс. получили увечья и ранения. Правительственная комиссия действия Дайера оправдала, наказания не понес никто. Так как же тут немцев обвинять?

Были попытки привлечь некоторых из них к национальному правосудию. Но нейтральные страны, где укрылись многие преступники, — Голландия, Швеция, Швейцария — отказывали в выдаче за отсутствием юридических оснований. А Германия — объявляя подобные действия лишь желанием расправы победителей над побежденными. И дела о зверствах на оккупированных территориях благополучно заглохли. Так, Людендорф сперва предпочел сбежать в Швецию. Нет, судить проигравших военачальников в те годы никому бы и в голову не пришло, но уж он-то хорошо знал за собой и другие дела, кроме командование войсками. Однако уже вскоре счел безопасным вернуться. Участвовал в Капповском путче, потом примкнул к нацистам и отличился в “пивном путче”. Из-за авторитета ему все сходило с рук, он был избран депутатом Рейхстага от НСДАП, писал брошюры, где развивал расовую теорию и теорию “тотальной войны”. Мирно скончался в 1937 г. Ну а Гинденбург в силу своей чрезвычайно раздутой популярности с 1925 г. стал несменяемым президентом Германии. Но личными талантами он и раньше не отличался, а теперь, когда ему перевалило за 80, окончательно впал в маразм. Безвылазно “работал с документами” в загородном поместье, а дела решали советники, которые и уговорили его в 1933 г., незадолго до смерти, привести к власти Гитлера.

72. После антракта…

Еще в апреле 1916 г. министр иностранных дел Сазонов предупреждал: “Мы должны быть готовы к тому, что германский вопрос будет актуален на протяжении многих десятилетий…” История показала, что он был прав. И Вторая мировая война стала не просто “следствием” Версальской политики — а на самом-то деле явилась прямым и непосредственным продолжением Первой мировой. Ведь идея “реванша”, выдвинутая нацистами, подразумевала не только преодоление условий капитуляции и восстановление границ 1914 г. Она заведомо включала в себя и выполнение всех прежних планов пангерманизма, которые не удалось реализовать в ходе Первой мировой — и установление гегемонии в Европе, и завоевание “жизненного пространства” на Востоке с широкой программой колонизации и “германизации”, и освоение Азии в направлении Персидского залива и Индии, и создание мировой колониальной империи. Все то же самое. И обосновывались эти программы точно так же, как прежде, — доказательствами того, что немцы являются самой образованной, самой трудолюбивой, самой дисциплинированной нацией, а следовательно, в “естественном отборе” им должна принадлежать власть над миром. Повторялись все прежние тезисы “места под солнцем”, “окружения”, борьбы со “славянством” и с “западной плутократией”. Так что сваливать вину за развязывание Второй мировой на одних лишь нацистов было бы неправомочно. Не стоит забывать, что они обрели всенародную поддержку — и обрели именно из-за реанимации старых надежд и идеалов.

Можно рассмотреть и состав коалиции, который Германия собрала для рецидива агрессии. В ней не заняла прежнего места только Турция. Хотя в Берлине о прошлом союзе с ней помнили и ценили его. Так, один из идеологов нацизма К. Окай в 1935 г. выпустил толстенную книгу “Энвер-паша, большой друг Германии”, эпиграфом к которой послужило хвалебное высказывание Гитлера о лидере “Иттихада”. Указывалось, что “только Энвер правильно понимал и ценил дружбу с Германией”. И если выше приводился ряд параллелей между кампаниями геноцида в Османской империи и в Третьем Рейхе, то далеко не все сходные черты являются случайными совпадениями. Фюрер о “полезном опыте” иттихадистов хорошо знал, учитывал его и использовал. На совещании высшего командования в Оберзальцберге 22.8.39 г., перед вторжением в Польшу, он говорил: “Наша сила заключается в стремительности и в жестокости. Чингисхан сознательно и с легким сердцем обрекал на смерть тысячи женщин и детей. История же видит в нем только великого основателя государства. Мне безразлично, что говорит обо мне слабая европейская цивилизация. Я дал приказ (и велю расстреливать каждого, кто произнесет хоть одно слово критики) о том, что цель войны заключается не в том, чтобы достичь установленных линий, а в том, чтобы физически уничтожить противника… Только таким путем мы сумеем получить жизненное пространство, в котором мы нуждаемся. Кто сегодня еще говорит об уничтожении армян?” А в 1943 г. с большой помпой прошла церемония перевозки из Берлина праха Талаата-паши для перезахоронения на родине. Организацией этой церемонии лично занимались Гитлер и Борман…

Нацистами делались попытки привлечь к прямому сотрудничеству наиболее радикальные исламистские группировки в Афганистане и Иране, существовали прочные “рабочие контакты” с муфтием Иерусалима. Да ведь и Турция идею о вступлении в союз отвергла не сразу. Теоретически она была отнюдь не против вторжения в Закавказье, в 1941 г. сосредоточив на границе 26 дивизий. И сперва-то ее пыл пришлось охлаждать вводом в Иран британских войск и трех советских армий, 53-й, 47-й и 44-й — отвлеченных туда в тяжелейшей ситуации августа 41-го. А в критические месяцы Сталинграда и битвы за Кавказ на границе с Турцией так и оставалась 45-я армия, а в Иранском Азербайджане — 15-й кавкорпус со стрелковой дивизией и танковой бригадой. Но уроки Сарыкамыша и Эрзерума в Стамбуле еще не забыли и не стали спешить ввязываться в драку с русскими. Предпочли выждать, когда их окончательно сломит Германия. А вдобавок по своему прежнему обыкновению темнили и заигрывали с обеими сторонами, уверяя и англичан, что вторжение в Закавказье можно осуществить в качестве их союзников. Чтобы не допустить туда немцев… Но, кстати, ведение войны самой Германией было возможно лишь благодаря поставкам из Турции хромовой руды. Министр вооружений Шпеер признавал, что прекратись эти поставки, и вся военная промышленность через полгода начала бы “голодать”, а через год остановилась. Однако поставки прекратились лишь тогда, когда пути им перекрыло советское наступление на Балканы… Между прочим, Сталин такой игры туркам не простил и намеревался серьезно наказать их, а заодно восстановить прежние южные границы. В 1946 г. он дал указание Димитрову предъявить территориальные претензии Стамбулу, а первому секретарю ЦК Армении Арутюнову намекнул: “На гербе вашей республики изображен Арарат, так не пора ли это сделать реальностью?” Но уже начиналась холодная война, и Турцию с готовностью взяли под покровительство западные державы, а на глобальный конфликт советское руководство не пошло.

Что же касается других союзников Вильгельма II, все они так или иначе очутились в одном лагере с нацистами. Если Австрия была поглощена Германией, то произошло это все же не совсем “насильно”. Еще в 1921 г. большинство австрийцев в ходе плебисцита высказались за “аншлюс”, да победители не позволили. И в 1938 г. очень и очень многие искренне радовались, что снова оказались не в крошечном государстве, а в составе великой империи. А в рядах вермахта и СС австрийцы ни в лучшую (по нравственности), ни в худшую (по боеспособности) стороны отнюдь не выделялись. Как, кстати, и уроженцы Эльзаса и Лотарингии — как правило, о своих “национальных особенностях” они начинали вспоминать лишь в плену. Весьма показательной в данном плане выглядела и позиция Венгрии. В советские времена в связи с союзом по Варшавскому пакту внедрилась версия, будто мадьяры были чуть ли не подневольными помощниками Гитлера. (И нечто подобное утверждалось на Западе — в связи с симпатиями к венгерской антисоветской борьбе). Но в действительности было далеко не так.

Будапешт, правда, тоже колебался, не желая повторять ошибок прошлого. Но характерно, что венгры соблазнились на союз, когда фюрер поманил их совместным походом на Югославию. Все на тех же ненавистных для них сербов! Причем решение правительства о союзе вызвало в полном смысле общенародное ликование. Как вспоминал писатель Й. Дарваш, “чуть ли не всех охватила лихорадка расширения границ, у торжествующей страны в хмельном угаре кружились головы — и если бы кто-нибудь осмелился в тот момент испортить праздник, поставив вопрос о том, чем же придется за все это платить, он наверняка был бы смят и растерзан”. Даже левые оппозиционеры критиковали правительство не за альянс с немцами, а за то, что оно продешевило, — мол, нужно было требовать и Хорватию, и Словакию, и Закарпатье, и Галицию. А левая газета “Мадьяр немезет” предлагала Гитлеру сделку — вы нам Закарпатье, а мы вам — помощь против России. По воспоминаниям того же Дарваша, когда германская армада пошла через Венгрию на Белград, “жители Будапешта, убаюканные легендой о непобедимости Германии, махали платками, кричали “ура”, хлопали в ладоши, даже не подозревая, что приветствуют своих будущих убийц…”

Впрочем, и сами мадьяры вели себя в войне отнюдь не ангельски. Достаточно вспомнить массовые расправы над сербами и евреями в югославской Воеводине в январе 1942 г. Сперва под предлогом поисков “четников” прошли этнические чистки по селам, где сотни людей даже не расстреливали, а обезглавливали топором. А затем прокатилась двухдневная бойня в г. Нови-Сад. Богатые семьи вырезали прямо в домах, в сочетании с грабежом. А 3,5 тыс. чел. собрали на берегу Дуная. Эту толпу заставили раздеться, и всех — и глубоких стариков, и детей, и подростков, и матерей, которым “милостиво” разрешили взять с собой коляски и не снимать пеленок с младенцев, погнали обнаженными на лед замерзшей реки. Здесь расстреляли и спустили трупы в проруби. Осуществляли это отнюдь не нацисты или “салашисты”, а обычные венгерские солдаты и военная жандармерия из Сегедского корпуса под командованием ветерана Первой мировой генерал-лейтенанта Ф. Фекетхалми-Цейдлера.

Были бесчинства мадьяр и в Советском Союзе. В 1942 г. в Будапеште вышла книга свежих воспоминаний “Военный дневник”. И один из авторов, взводный командир Шандор Криштоф, подробно расписывал, как он и его подчиненные помогали немцам в “спецакциях” в украинских селах, какое наслаждение доставляло ему собственноручное убийство женщин и детей, смаковал подробности и в заключение имел наглость благодарить Бога, что смог поучаствовать в уничтожении славянской и еврейской “заразы”. Кстати, этой книге в Венгрии была присуждена конкурсная литературная премия! О зверствах мадьяр на Черниговщине вспоминают в своих мемуарах А.Ф. Федоров, Б.Д. Полищук. А комдив Шафаренко описывает, как отбив у венгров с.Сторожевое под Воронежем, солдаты нашли там трупы расстрелянных крестьян, а рядом — кучу запакованных посылок домой с награбленным добром. И сражались, кстати, мадьяры куда лучше итальянцев или румын. Сражались стойко, “идейно”. А сломались и захандрили лишь с января 43-го, когда их 2-я армия была разгромлена в Острогожско-Россошанской операции. Но и позже, при наступлении советских армий на Карпаты и Венгерскую равнину, мадьярские войска дрались отчаянно — даже после того, как немцы свергли их правительство и оккупировали их страну.

О своей старой русофобии и прогерманских симпатиях не забыла и Финляндия. И изображать дело так, будто бедные финны всего лишь хотели восстановить территориальную справедливость, вряд ли корректно. Они и на фронтах сражались не хуже немцев, а очевидец, живший в войну ребенком в Починковском районе на Смоленщине (далековато от Карельского перешейка), рассказывал автору, как сперва в их селе стояла германская часть и вела себя относительно прилично. Но затем вместо нее пришел батальон финнов, и в первый же день, безо всякого повода, вывели всех мужчин за околицу и перекололи штыками. Примерно так же, как в Первую мировую, вели себя и другие сателлиты Германии. Болгария сразу же вспомнила о своих претензиях к Югославии и Греции. Хорваты принялись сводить счеты с сербами. Словаки при удобном случае сдавались или переходили на сторону русских. А Румыния раскатывала губы на территориальные приобретения — абы побольше. И на Молдавию, и на Одессу, и даже на междуречье Днестра и Буга, где романоязычного населения никогда и в помине не было. Тем не менее эту область объявили “исконной” румынской “Транснистрией”, развернув там после “присоединения” политику романизации и… введя телесные наказания. Ну а после Ясско-Кишиневской операции, когда запахло жареным, Бухарест очень легко повернул штыки на 180 градусов и перекинулся в антигитлеровскую коалицию.

В общем, “действующие лица” во “втором действии” остались почти те же. Только вместо Турции добавились Италия и Япония, обиженные Антантой при прошлой “дележке пирога”. И сценарий остался очень похожим, во многом повторив план Шлиффена — последовательный разгром противников сперва на Западе, потом на Востоке. Только достигалось это уже не рискованной игрой на разнице сроков мобилизации, а куда более надежными дипломатическими средствами. Да и прочие планы, воплощаясь через новых исполнителей, стали более обоснованными, более обеспеченными техническими средствами, но и более масштабными и более наглыми, отбрасывая уже любые “условности”. Между прочим, к началу “второго акта” и главный режиссер первого был еще жив. Вильгельм II благополучно проживал в голландском г. Доорне. Он был вполне обеспечен, поскольку в отличие от русского царя сохранил значительные личные капиталы. И соответственно, местные власти относились к нему почтительно. Очень увлекался выращиванием тюльпанов. Он ни в чем не раскаивался, ничего не переосмыслил. Просто считал — где-то допустили досадную ошибку.

Приход к власти Гитлера и развернутую им подготовку к войне кайзер горячо одобрял. А когда она началась, был просто счастлив. Писал, что нападение на Польшу проведено “замечательно”, “в старом прусском духе”. В июне 1940 г., при вторжении в Бельгию и Голландию, трогательно приветствовал германские войска, проходившие через Доорн. И слал восторженные телеграммы фюреру, восхищаясь “новым порядком”. Вильгельм писал: “Рука Господа созидает новый мир и творит чудо… Возникают Соединенные Штаты Европы под предводительством Германии”. Осенью 1940 г., после покорения половины Европы, он в одном из писем восклицал: “Череда чудес! Старый прусский дух короля Фридриха, Клаузевица, Йорка, Гнейзенау и т.д. вновь явил себя миру, как в 1871 году… Блестящие генералы, командующие армиями в этой войне, вышли из моей школы, в мировой войне они лейтенантами, капитанами и молодыми майорами сражались под моим началом. Ученики Шлиффена, они воплотили в жизнь его планы, разработанные под моим руководством. Они сделали это точно так же, как мы в 1914 году”. Того, чем завершилось “воплощение в жизнь” его планов, Вильгельм не увидел. Он умер в Доорне перед самым нападением на Россию, 4.6.1941 г.

73. Герои снова в строю…

А ну-ка шашки под-высь! Мы все в боях родились,
Нас крестила в походах шрапнель,
Пеленала шинель, да шальная метель
Колыбельные песни нам пела...

Из к/ф “Я, Шаповалов Т.П.”

Образно говоря, Вторая мировая выглядела как повторная атака тех же самых позиций после неудачи первого штурма. Атака, осуществленная после получения свежих подкреплений, более тщательно продуманная и подготовленная. А для многих участников столкновение стало не новым, а повторным в прямом смысле слова. Как уже отмечалось, из Первой мировой вышло почти все германское военное руководство — генштабисты, командующие, старшие офицеры… Но ведь и большинство советских военачальников вышло из той же войны. А тех, кто помоложе, в училищах и академиях готовили бывшие военачальники Первой мировой… Некоторым из генералов как будто пришлось вернуться в собственное прошлое после четвертьвекового перерыва. Так, прапорщик Суджанского полка Георгий Сафонов завершил Первую мировую на Румынском фронте, останавливая немцев под Яссами. Великую Отечественную генерал-лейтенант Сафонов встретил там же, командуя Приморской армией и возглавив оборону Одессы. Иван Конев в прошлой войне дослужился до фейерверкера в артиллерийской бригаде. А в июле 41-го, брошенный со своей 19-й армией под Витебск, вынужден был принять первый бой по “старой специальности” — когда прибыл туда только со штабом, организуя оборону из случайных частей и подразделений, заменил убитого командира батареи, а потом и наводчика, и сам стрелял по лезущим немецким танкам.

Не секрет, что для советских армий начало войны было отнюдь не блестящим. Захватчиков, правда, встречало ожесточенное сопротивление, но далеко не везде. Целые батальоны и полки в первых же сражениях сдавались или даже переходили на сторону противника, в результате чего всего за полгода в плену оказалось 3,9 млн. чел. Сотни тысяч просто дезертировали, пробираясь домой или оседая в “примаках” у местных вдов и солдаток. Что, если разобраться, стало действием той же самой идеологической отравы, которая когда-то погубила царскую армию: зачем сражаться и погибать, если противник — это твои “братья по классу”? Отметим — сдавалось и разбегалось как раз то поколение, которое выросло в период оплевывания патриотических ценностей, русской истории и духовности, и культивирования вместо этого химер “мировой революции”. А раз подобные химеры после всех понесенных жертв и лишений оказались несостоятельными, то чего ради воевать?

А на смену сдавшимся, на подкрепление растерянным и дезориентированным двадцатилетним, шли люди постарше. Еще сохранившие в душе понятие Отечества. В том числе и ветераны Первой мировой, прекрасно знающие, что “германца”, раз он пришел в Россию, надо бить. Понимающие, почему его надо бить. И как его надо бить. Вот несколько эпизодов из воспоминаний К.К.Рокоссовского. В период отступления зашли в деревенскую избу, где лежал больной старик, дважды раненный в Первую мировую. Посмотрел он на командиров и сказал: “Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы делаете?” Как пишет маршал: “Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их, как пощечину. А старик добавил: “Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию”… А вот другой случай — когда Константина Константиновича направили с группой офицеров организовывать “из ничего”, из отступающих частей и разрозненных подкреплений, оборону под Ярцевом. При атаке немцев собранные с миру по нитке бойцы привычно побежали. “Среди бегущих — солдат, такой усач из мобилизованных, хлебнувший первой войны. Он бежит и покрикивает: “Команду подай!… Кто команду даст?… Команда нужна! — что-то созрело в нем, и он сам гаркнул, — Стой! Ложись! Вон противник — огонь! — я этого усача и сейчас представляю, как живого”.

Таких ветеранов было много среди ополченцев. И Рокоссовский, кстати, их вообще очень ценил. В боях на Смоленском направлении и при обороне Москвы, получая наспех собранные пополнения, выявлял участников прошлой войны и назначал командовать отделениями, взводами, ротами. То же было и позже. При формировании Брянского фронта ген. Батов встретил однажды в окопах бывшего сослуживца Баркова, некогда командовавшего отделением в 3-м лейб-гвардии стрелковом полку. Рокоссовский, узнав об этом, сразу спросил: “Батальон потянет?” (в результате рядовой ополченец был назначен помощником командира роты). Потому что солдаты Первой мировой были Воинами с большой буквы, прошедшими огонь и воду, имевшими великолепную выучку и знавшими, что это такое — сражаться за Родину. И как раз по этой причине происходил “парадокс” — во все времена и во всех армиях мира ополченские дивизии считались “второсортными”. А в Великую Отечественную они, плохо вооруженные, состоящие из запасников старших возрастов, стояли насмерть и побеждали врага, часто превращаясь потом в Гвардейские.

По некоторым версиям, даже песня, звавшая народ на борьбу: “Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой”, была написана еще в 1916 г. рыбинским учителем Александром Адольфовичем Боде, только слова были чуть-чуть другие — “С тевтонской силой темною, с проклятою ордой…” А в 1941 г., будучи “русским немцем” по национальности и не имея поэтому шансов донести песню до слушателей, Боде подарил ее Лебедеву-Кумачу. Но если это остается лишь версией, то можно привести и факт, что во время знаменитого парада на Красной площади 7 ноября 1941 г. оркестром дирижировал военинтендант I ранга В.И.Агапкин — автор марша “Прощание славянки”. И мелодия этого марша вдохновляла бойцов, уходящих с парада на позиции, точно так же, как вдохновляла воинов Первой мировой.

Генерал армии И.М. Третьяк, в 41-м только что закончивший училище и направленный в 32-ю дивизию, державшую оборону на славном Бородинском поле, в своих мемуарах вспоминает старшего адъютанта батальона — бывшего штабс-капитана, пошедшего на фронт добровольцем, который учил их, зеленых лейтенантов, как нужно воевать. А на Волоколамском направлении встала на смерть диаизия бывшего брусиловского фельдфебеля генерала Панфилова. Много ветеранов было во второочередных сибирских дивизиях, брошенных на Московское направление и преградивших врагу путь к столице. Значительный процент “стариков” был и в кавалерии. Как вспоминал командир 1-го гвардейского кавкорпуса П.А. Белов, в прошлом Черниговский гусар, после первых приграничных схваток на доукомплектование его частей приходили сплошь старые казаки, бывшие солдаты и унтера конных полков царской армии и гвардии. И может быть, характерно, что как раз корпус Белова начал контрнаступление под Москвой первым, на 10 дней раньше, чем на других участках. И отбил у врага те самые первые километры, вернуть которые немцы уже не смогли. Километры, которые стали первыми шагами на пути к Берлину. А участник Первой мировой и партизанской борьбы с немцами в 18-м, старый солдат Конопля, тяжело раненный в атаке на г. Клин, говорил военному корреспонденту: “Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют, старого черта? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет. А там хоть выписывай мне старшина наряд прямо в ад…”

Да, Первая мировая была достойной школой. И те, кто ее прошел, делились своим богатым опытом, позабытым или отброшенным в советские времена. Так, Тимошенко, Жуков, Конев, начальник инженерных войск Западного фронта Галицкий, Рокоссовский, Болдин вместо принятой в Красной Армии “ячеечной” системы обороны — цепочки одиночных окопов, настойчиво внедряли в подчиненных войсках прочные траншейные позиции, какие русская армия хорошо умела создавать в 1915 — 1916 гг. И инструкторами назначали тех, кому самому доводилось тогда строить позиционную оборону. А Рыбалко при формировании своей армии в Кобылинских лесах даже лично учил командиров, как правильно оборудовать окопы, блиндажи, укрытия от артогня. Рокоссовский при содействии Тимошенко еще летом 41-го организовал у себя месячные курсы младших лейтенантов — для экстренной подготовки командных кадров из отличившихся солдат со средним и высшим образованием, по аналогии с курсами прапорщиков в царской армии.

Но опыт прошлой войны откликался порой и трагическим эхом. Так, катастрофа евреев на Западной Украине усугубилась тем, что при отступлении советских войск они в своей массе отказывались эвакуироваться. Их старики помнили о хорошем отношении к их народу прежних германских и австрийских властей и внушали соплеменникам, чтобы те не поддавались на призывы уходить. А информацию о расправах со стороны нацистов заведомо отвергали, как лживую пропаганду. Дескать, этого просто не может быть, поскольку немцы высококультурные люди, представители великой западной цивилизации… Не секрет и то, что никакого массового народного сопротивления в первые полгода войны не возникло. Потому что и украинское, белорусское, русское население западных регионов помнило “культурную” оккупацию 1918-го и по сравнению с большевистскими коллективизациями и репрессиями считало ее вполне допустимой. В селах часто встречали немцев хлебом-солью и колокольным звоном. Но ведь прошлая “мягкость” оккупантов проистекала уже от их слабости, а теперь они считали себя на вершине могущества. И германское командование получило в прошлой войне не только военную выучку. Оно стало применять точно такие же методы, как в 1914 — 1915 гг. в Бельгии, Франции, Польше — “превентивный” террор. Сразу запугать, чтобы и мысли не возникло о враждебных акциях. Только в 1941 г. эти методы приобретали более широкие масштабы, подкрепляясь расовыми и идеологическими теориями.

Точно так же улицы захваченных городов сразу оклеивались приказами с угрозой смерти за все, от “саботажа” до незарегистрированных домашних животных. Точно так же сразу катились расстрелы заложников по любому поводу (как в первый день оккупации Минска — 100 чел. за какой-то оборванный провод). И деревни заполыхали, когда никаких партизан еще в помине не было. Если в Первую мировую расстреливали священников, якобы способных организовать сопротивление, то теперь пошли чистки “коммунистических активистов”, к коим до кучи причисляли всяких бригадиров, агрономов, депутатов захудалых сельсоветов, да еще и казнили вместе с семьями (скажем, в Бахмаче сожгли в станционном складе 300 “стахановок” с детьми). Так же, как в прошлую войну, покатились “реквизиции” с насилиями и грабежами. И так же хватали гражданских мужчин призывного возраста, для количества присоединяя к военнопленным. А осенью 41-го начали подгребать и “примаков”, осевших по деревням и считавших войну для себя закончившейся. Тогда-то народ и стал браться за оружие, уходить в леса. Когда стало ясно, что под оккупантами — это все равно не жизнь.

Дата добавления: 2015-10-28