Оккупанты 1915-го

Несмотря на фронтовые успехи, внутреннее положение Германии и Австро-Венгрии было довольно тяжелым. Их сырьевые, людские, продовольственные ресурсы были куда более ограниченными, чем у стран Антанты, а на затяжную войну Центральные Державы, как и их противники, не рассчитывали. И уже в 1915 г. запасы, приготовленные на время конфликта, стали иссякать. Военная промышленность все в большей степени переходила на импортное сырье, закупаемое через Швецию, Данию, Голландию, Швейцарию. Распределение этого сырья было строго централизованным и строго лимитированным — все шло через “Военно-сырьевой отдел” и “Военный комитет немецкой промышленности”. В связи с призывами в армию и огромными потерями ощущался острый дефицит рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве. Почтальонами, кондукторами и даже полицейскими стали работать женщины. Дефицит трудовых ресурсов пытались восполнить угонами людей с оккупированных территорий. А Гинденбург и Людендорф в приказах войскам особо требовали: “Берите пленных!” Специально для использования на полях и на заводах.

Ухудшалось положение с продовольствием. Германия первой из воюющих держав, уже в феврале 1915 г., ввела хлебные карточки, по которым полагалось 225 г муки в день на взрослого человека, а детям старше года — 100 г. Причем хлеб выпекали суррогатный, смешивая с картофелем. Яйца стали предметом роскоши. А газеты по правительственным подсказкам писали о вреде сливок и расхваливали “тощий сыр”, изготовленный из снятого молока. Отовсюду шли призывы об экономии. Например, пресса рекомендовала не чистить картошку, поскольку при этом теряется 15% веса. Граждан уговаривали не крахмалить воротнички и манжеты, отложить до победы переклеивание обоев — на клейстер тоже расходовался столь питательный крахмал. Советовали не стирать часто белье — на изготовление мыла нужны жиры. А лаборатория профессора Эльцбахера публиковала результаты своих исследований, что резервы еще можно изыскать — дескать, каждый немец ежедневно выбрасывает в отходы до 20 г жиров при мойке посуды. Продовольствие тоже импортировали — из Болгарии, Румынии. Но ведь за это нужно было платить, а война и без того требовала немалых средств. Вот и выбирай, что и в каких количествах покупать, шведское железо или румынскую кукурузу?

Поэтому сепаратный мир на Востоке представлялся многим германским политикам и военачальникам идеальным решением. Использовать огромные сырьевые и продовольственные ресурсы России, высвободить войска для победы на Западе. Хотя на этот счет существовали различные мнения. Рейхсканцлер Бетман-Гольвег предпочел бы наоборот, мир на Западе и войну на Востоке. В этом его поддерживали многие банкиры, дипломаты, левые либералы, социал-демократы. Одни считали, что лучше договориться с “демократической” Англией и разделаться с “реакционной” Россией. Другие опирались на более прагматичные критерии и полагали, что с англичанами будет договориться проще и выгоднее. Вынашивались даже проекты уступить им владычество над морями. Адмирал Поль писал Тирпицу, что “господин рейхсканцлер неоднократно говорил ему, что для нас совершенно необходимо сохранять флот невредимым до заключения мира”. В качестве разменной монеты — чтобы ценой собственного флота купить у британцев мир. Что, кстати, было на самом деле нереальным. Потому что в ответ на это Германия хотела получить свободу действий на континенте. А англичане не были такими тупыми, чтобы не понимать — при господстве немцев в Европе они запросто смогут диктовать Британии условия и без мощного флота, одной лишь угрозой десанта или блокады подводными лодками, которые можно наклепать быстро и в больших количествах.

Но в начале лета 1915-го, после Горлицкого прорыва, Бетман и другие политики стали соглашаться, что наступил и впрямь благоприятный момент договориться с русскими. А австрийский начальник Генштаба Конрад полагал даже, что с Петроградом надо заключить не просто мир, а вовлечь его в союз с Берлином и Веной — видать, крепко зауважал русских после полученных ударов. И в этом направлении предпринимались усилия по разным направлениям. Удочки закидывались через судовладельца Баллина, посла в Стокгольме Люциуса, промышленников Стиннеса и Андерсена, банкира Варбурга. На роль посредника склонили японского после в Швеции Усида (похоже, действовавшего без благословения своего правительства и впоследствии дезавуированного). А посол в Константинополе Вангенгейм по поручению канцлера вел переговоры с турками, чтобы вынудить их к обещанию открыть проливы для русских. Лидеры Порты соглашались очень неохотно, со многими оговорками и в обтекаемых формулировках, фактически оставляющих окончательное решение открытым. Но для немцев на данном этапе и этого было достаточно. И они по разным каналам стремились передать в Петроград самые “заманчивые” перспективы. Дескать, России оставят довоенные границы, в том числе и Польшу, за исключением “исправления стратегической границы”, гарантируют ей свободный проход через Босфор и Дарданеллы, чего нынешние союзники, англичане и французы, обеспечить не в состоянии. Директор “Дойче Банка” Монкевиц подкатывался к послу в Швеции Неклюдову с проектом сделать проливы совместной русско-германской территорией при срытых укреплениях.

Однако русская сторона на подобные посулы не склонялась и от каких бы то ни было контактов с противником отказывалась. Почему? Тирпиц, например, приходил к выводу, что имелись две серьезных причины. Союз немцев с Турцией и “невыполнение гинденбурговского плана кампании 1915 г.”. Действительно, Порта до того замарала себя бесчеловечными преступлениями, что переговоры с ее друзьями претили порядочным политикам. И разгромить Россию действительно не удалось. Хотя можно назвать и другие препятствия к реализации германских “миротворческих” планов. Например, то, что авторы этих планов совершенно не представляли себе психологии русских. Ну могла ли рыцарская натура Николая II допустить саму мысль об измене союзникам за какие-то подачки со стороны врага? И он как никто хорошо знал, что Россия со своей стороны ведет войну справедливую. И весь народ это знал. Стоит подчеркнуть, что лозунги “Долой войну” стали появляться гораздо позже, при Временном правительстве, когда страна закувыркалась в хаос и политический раздрай. А в 1915-м подобные лозунги не имели ни малейшего шанса на успех. И даже антиправительственная борьба велась под сугубо патриотическими флагами — с обвинениями “верхов” в предательстве или в неспособности победоносно вести боевые действия. Сами же русские побежденными себя отнюдь не считали, утратив лишь несколько окраинных губерний. Так с чего же тут мириться?

Делались и попытки “закулисного” воздействия на царя, вплоть до использования цепочки Варбург — Гинзбург — Симанович для обработки Распутина. Которого смогли убедить в необходимости “замириться”. Но для изменения позиции государя и императрицы даже “старец” не смог ничего сделать. Из чего, кстати, видно, что его влияние на Николая и Александру Федоровну было все же далеко не безгранично.

А затем наложился еще один фактор, по сути положивший конец всем попыткам прийти к соглашению с русскими. В августе немцы сами опьянели от своих побед (преувеличенных своей же собственной пропагандой). И идея более-менее почетного мира на Востоке их уже больше не устраивала. И когда в рамках последней попытки договориться (или скажем так, последней настоящей попытки) кайзер и правительство издали манифест, что “Германия не ведет захватнической войны”, возмущенный вой дружным хором подняли все — и военные, и парламентарии, и политические партии, как правые, так и левые. Потому что сами теории пангерманизма, пропитавшие мозги нескольких поколений, сама подготовка к будущему столкновению, ради которого немцы столько лет “затягивали пояса”, предусматривали войну именно захватническую. А иначе зачем ее было начинать? И теперь, когда захваты наконец-то начали превращаться в реальность, отказаться от них? Бетман потом вспоминал, что “большая часть германского общества требовала сокрушительной победы и отвергала идею компромисса”. А Эйнштейн, проживавший в Швейцарии, писал: “Победы в России оживили германское высокомерие и аппетит. Наилучшим образом немцев характеризует слово “жадные”. Их почитание силы, их восхищение и вера в силу, их твердая решимость победить и аннексировать новые территории очевидна”.

Гинденбург, например, требовал обязательно больших аннексий в Прибалтике. И обосновывал: “Мне они нужны для маневрирования моего левого фланга в следующей войне”. Откуда видно, кстати, что сепаратный мир мог дать России разве что недолгую передышку — после победы на Западе немцы все равно намеревались возобновить боевые действия против нее. Но и сам Бетман, склонившийся было к мысли о поисках компромисса и еще в июле вытягивавший у турок обещания для царя, тоже “передумал”. И мириться соглашался лишь на условиях фактической капитуляции. 11.8 он представил Вильгельму доклад, где говорилось: “Если развитие военных операций и события в России сделают возможным отбрасывание Московской империи на восток и лишение ее западных провинций, тогда наше освобождение от этого восточного кошмара будет целью, достойной усилий, великих жертв и исключительного напряжения этой войны”.

Ему вторил министр иностранных дел фон Ягов, представивший 2.9 меморандум о “восточной угрозе”: “До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние западной цивилизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, ее фундаментальная византийско-восточная культура отделяет ее от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной германо-латинским народам Запада…” Как видим, терминология уже очень и очень смахивает на грядущие труды доктора Геббельса… Но у кайзера и у самого успехи вскружили голову. Завоевания на Востоке, впечатляющее отражение англо-французского наступления на Западе… он уже считал себя победителем! И если летом по поводу подводной войны косноязычно оправдывался перед американцами, будто нашкодивший мальчишка, то осенью вдруг ошарашил посла США Джерарда высокомерным заявлением: “Я не потерплю никаких глупостей от Америки после окончания этой войны”. А относительно возможности договориться с Петроградом резюмировал: “Теперь я не согласен на мир. Слишком много германской крови пролито, чтобы все вернуть назад, даже если есть возможность заключить мир с Россией”.

А его подручные уже вовсю перекраивали мировые карты! 13 — 15.10 Бетман-Гольвег и Фалькенгайн утрясли прежние разногласия и пришли к соглашению, что пора начинать создание пресловутой “Срединной Европы”, федеративного надгосударственного образования, куда войдут Германия, Австро-Венгрия и Турция, будут включены территория Бельгии, Польши, Прибалтики и прочих земель, отвоеванных у России. Указывалось, что “следует высвободить балканские государства от русского влияния” и превратить их в зону германского влияния. Предполагалось, что в этот федеративный союз должны войти также дружественные к немцам Голландия и страны Скандинавии, но рейхсканцлер предостерег — мол, пока делать этого не стоит, поскольку для Германии сейчас важнее их нейтралитет, позволяющий вести через них внешнюю торговлю. А 11.11 к проекту присоединилась и Австро-Венгрия в ходе переговоров своего министра иностранных дел Буриана с Бетман-Гольвегом.

Не желали упустить своего и турки. У них успехи были гораздо скромнее, но немцев они уже считали без пяти минут победителями и выпрашивали заготовки для собственного “Великого Турана”. Уговаривали при грядущей дележке добычи передать им Среднюю Азию, Казахстан, воссоздать Крымское ханство, а Поволжье превратить в Казанское ханство (разумеется, зависимые от Порты). Правда, насчет таких запросов им отвечали уклончиво. Но планы освоения западных российских окраин немцы разворачивали вовсю. Ягов 30.10 писал: “В ходе столкновения германского и славянского миров панславянские тенденции в России будет укрепляться, и традиционные династические связи между нами и Петербургом будут окончательно похоронены, а Россия останется нашим врагом и в будущем. Следует решить вопрос, не диктует ли необходимость выдворения полуазиатской Московской империи за Буг рассматривать как императивно необходимую, поскольку нынешний поворот истории обязывает нас, как представителей западной культуры, отбросить славян за Эльбу, Одер и Вислу”. Польшу, “славянское государство без монгольского элемента” (и оттесненное “за Вислу”) он предлагал сделать “буферной зоной”, подконтрольной Германии. И указывал: “Теперь, когда мы отбрасываем русский кошмар на Восток, по меньшей мере линия Митава — Буг должна рассматриваться как желательная военная цель”. Свои проекты предлагали и другие деятели. Видный идеолог Шиман утверждал, что “русское государство не является продуктом естественного развития, а конгломератом народов, удерживаемых вместе искусственно монархией, которая дегенерировала в деспотию”. Поэтому рекомендовал отделить российские национальные окраины и создать из них марионеточные государства, управляемые Германией “на римский манер”. Его предложения поддерживал целый ряд таких столпов пангерманизма, как Рорбах, Хадлер, Клас, Лезиус. Вторая группа идеологов — Майнеке, Дельбрюк, Шефер — выступала за прямую колонизацию.

Чтобы выработать общую концепцию, фон Ягов в сентябре-октябре направил в инспекционную поездку по захваченным территориям высокопоставленного сотрудника МИДа тайного советника М. Серинга, доклад которого и послужил основой для выработки главных принципов оккупационной политики. В этом докладе предлагалось провести будущую границу с Россией по линии “озеро Пейпус (Чудское) — Двина — Ровно — река Збруч”. Главными целями германского “освоения” должны были стать Литва и Курляндия. Отмечалось, что в Курляндии 10% немецкого населения, уже имевшихся там, “будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Экономические меры и германские средние школы сделают свое дело”. А туда, где немецкое влияние окажется недостаточным, надо направлять переселенцев из Германии и расселять “на землях русской короны, в имениях крупных русских землевладельцев, на землях русской церкви”. Предлагалась и репатриация в завоеванные регионы 2 млн. немцев из внутренней России — роль этих “фолькиш” считалась для колонизации очень важной, их выделяли как “этническую группу с самым высоким уровнем рождаемости в Европе”. И, как утверждал Серинг, “через 2-3 поколения Курляндия станет полностью германской”. В Литве он видел задачу более сложную — тут для германизации следовало соблазнить экономическими выгодами и сделать “немцами” наиболее производительных крестьян. А поляков из Литвы следовало “депортировать”. Куда — не сказано. Но обращает внимание, что это писалось уже после турецкого “опыта” с “депортацией” армян, к которому, кстати, германское министерство иностранных дел имело непосредственное касательство. Так что читается жутковато…

На базе этих проектов в Берлине с 1915 г. прошло несколько конференций по колонизации и германизации захваченных областей. А практическая реализация этих планов была временно возложена на командование Обер-Ост во главе с Гинденбургом и Людендорфом. И вот что вспоминал впоследствии Людендорф: “Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия. Население, представляющее собой такую смесь рас, не может создать собственную культуру, оно подвергнется польскому доминированию”. Поэтому он соглашался, что Литву и Курляндию следует германизировать, а “Польша должна признать германское главенство”. По воспоминаниям современников, Людендорф в своем штабе, размещенном в Ковно, теперь “изучал демографическую статистику как боевые сводки”. А для проведения в жизнь приказов по административному управлению был назначен генерал-интендант окупированных земель Эрнст фон Айзенхарт-Роте. В чем же выражалась “цивилизаторская работа” людей, гордо называвших сами себя “представителями западной культуры”? Нет, до депортаций в 15-м дело не дошло. Видимо, все же предпочли отложить до мирного времени. Но первое, с чего началось внедрение “культуры”, было установление на занятых территориях судов военного трибунала. С расстрелами за малейшую провинность, взятием заложников.

Еще одним актом “цивилизаторской работы” стало разрушение системы образования. Согласно приказам германского командования, отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Все учебные заведения, не соответствующие этому требованию, закрывались — и русские гимназии, семинарии, реальные училища, церковно-приходские школы, и национальные — польские, литовские, латышские. Которые в “реакционной” России все же существовали (скажем, польский университет в Вильно, учрежденный еще Александром I), но вот для “высококультурных” германских властей оказались нетерпимыми. Немецкий язык был объявлен и единственным официальным языком в оккупированных областях — на нем должны были писаться все вывески, говорить в местных административных и хозяйственных учреждениях. Соответственно, и руководящие посты могли занимать только немцы или лица, свободно владеющие этим языком. Стоит ли удивляться, что по наблюдениям Тирпица, посетившего Либаву, местные жители там были настроены откровенно антигермански?

В сельской местности, в районах расквартирования войск шли повальные реквизиции, выливавшиеся в обычные грабежи. А частенько и без всяких реквизиций германские солдаты дополняли свой паек в ближайших деревнях. Даже Людендорф признавал, что “у населения отбирали лошадей, скот, продовольствие, брали все, что придется”. Все это сопровождалось издевательствами, изнасилованиями. Пытающихся защитить свое добро убивали — или “официально” расстреливали по приказам германских офицеров. Задокументированы и факты, когда наступающие немцы использовали мирных жителей в качестве “живого щита”. Бесчинства на оккупированных территориях, кстати, продолжались и на Западе. Все так же казнили заложников — разве что масштабы этих расправ снизились, вошли в “упорядоченное” русло. Но военные трибуналы действовали на полную катушку. Например, по всем западным газетам нашумел расстрел бельгийской патриотки сестры милосердия Эдит Кавелль. Ну а германские соединения, отводимые в тыл для отдыха, оттягивались так круто, что превращали любой город в большой импровизированный бордель. Солдатня безобразничала, била стекла и витрины, а всех французских или польских женщин считала бесплатным “персоналом заведения”, предоставленным в их полное распоряжение. Хватали первых попавшихся дам и девушек на улицах, врывались в дома. Как говорил начальник французской разведки ген. Нюдан, демонстрируя ген. Ингатьеву донесения агентуры об этих оргиях: “Без пьянства и разврата немцы не могут воевать”. (Любопытно, что одним из первых распоряжений военных властей после занятия Варшавы стало указание о возобновлении работы здешних знаменитых публичных домов, считавшихся чуть ли не лучшими в Европе).

От немцев не отставали и австрийцы. Они и на собственной территории вели себя как завоеватели. В большинстве “освобожденных” сел болталось по несколько повешенных — для острастки русин. Зафиксировано несколько случаев, когда “за связь с врагом” вешали всю семью, включая детей. А те львовские дамы и господа, которые кричали “ура” и махали цветами царю, угодили в жуткий концлагерь Телергоф, специально созданный для “русофильской” славянской интеллинегции, туда слали и по доносам, и за неосторожное слово, а в результате отправили почти всю галицийскую интеллигенцию — за исключением, конечно, немцев, социалистов, националистов-“мазепинцев”, евреев и униатов (кто и писал доносы). Нет, газовых камер в лагере еще не было. Но голод, побои, болезни, тяжелая и грязная работа уже были. Были поверки, когда тысячи мужчин и женщин часами стояли на “аппельплаце” под зноем, дождем, на холоде. А за какую-нибудь провинность могли поставить и на сутки — причем в одном белье. Был очень быстрый суд, выносивший смертные приговоры за “бунт” (в том числе и неповиновение). Были карцеры с кандалами, порками, подвешиванием за руки и ноги в горизонтальном положении, бастонадой по пяткам. Были садисты-надзиратели, забивавшие людей насмерть, доводившие до самоубийства. Словом, только техника еще “отставала” — но из Телергофа мало кто возвращался.

И между прочим, эта кампания тоже была сродни грандиозной этнической чистке. Без поголовного истребления — но в результате целенаправленного массированного удара по интеллигенции, уничтожения православных священников и прочих подобных мер уже через несколько десятилетий исчез… целый народ. Православные прикарпатские русины, говорившие на одном из наречий русского языка, изменились до неузнаваемости, превратившись в “западэньцев” — ревностных униатов, ненавидящих “москалей” и считающих “ридной мовой” смесь украинского и польского, внедрявшуюся учителями-“мазепинцами”.

Едва утвердившись в Луцке, австрийцы ознаменовали свое господство весьма символично — возвели в красивом городском саду напротив здания уездного суда целую шеренгу виселиц. Добротных, профессионально сколоченных саперами. И по свидетельствам очевидцев, не пустовали они никогда, а бывали дни, когда за разные прегрешения казнили по 40 чел.. На Юго-Западном фронте к своим удалось пробраться нескольким пленным — рассказывали, что их с товарищами пригнали на строительство укреплений. Пленные отказывались помогать врагу — тогда их держали по несколько дней без еды. Если и это не помогало, начинали расстреливать небольшими партиями. Причем осуществляли это не солдаты, а кадеты из военных училищ, будущие офицеры. И со второй-третьей расправы, видя, как на расстрел ставят земляков, обычно не выдерживали, соглашались работать. Российское правительство образовало чрезвычайную следственную комиссию по расследованию зверств оккупантов, и в 1916 г. она выпустила обзор собранных материалов, где приводились многочисленные факты убийств и истязаний гражданских лиц и пленных.

Но пожалуй, тут стоит еще раз вернуться к теме “сепаратного мира”. В принципе, можно бы и не возвращаться, но уж слишком часто эта тема муссируется в литературе, причем с различных точек зрения. Кто обвиняет царя и царицу в попытках “предательства”, кто наоборот, сетует по поводу упущенных возможностей выйти из войны. Дело в том, что по этому поводу немцы продолжали подъезжать и в конце 15-го. Министру двора Фредериксу было прислано письмо из Берлина от его знакомого Эйленбурга. Другим каналом стала фрейлина М.А. Васильчикова, застрявшая в войну в своем австрийском поместье. Через нее австро-германские предложения о мире рассылались министрам, Родзянко, членам царской семьи, а в декабре отправили в Россию и саму Васильчикову, вручив ей письма для царя и Сазонова от принца Гессенского (брата императрицы), от Франца-Иосифа и передав устные “приветы” от Вильгельма. Во всех посланиях гарантировались самые легкие и выгодные условия мира и следовали призывы “положить конец недоразумению” между Россией и Центральными Державами. Ответ царя был однозначным. В письме Эйленбурга, зачитанном ему Фредериксом, он подчеркнул слова о “старой дружбе” и написал на полях “Эта дружба умерла и похоронена”, а Васильчикову за согласие взять на себя посредническую миссию выслал в поместье под Черниговом. Все письма были оставлены вообще без ответа, чтобы даже “нет” нельзя было истолковать как завязку диалога.

Но суть-то даже не в этом — для правильной оценки подобных шагов немецкой дипломатии достаточно сопоставить даты. Потому что германское правительство идею компромиссного мира с Россией отбросило еще в августе и больше к ней не возвращалось, напротив — активизировало планы по отчленению и германизации российских территорий. А значит, вся декабрьская возня с письмом Эйленбурга и Васильчиковой была обычной провокацией — чтобы вбить клин между державами Антанты и в самой России посеять недоверие к правительству. Впрочем, посудите сами, каким образом засылаются в страну “тайные эмиссары”? Попасть в Россию, не привлекая внимания, можно было через Швецию, Румынию, но Васильчикову переправили демонстративно… через фронт! С белыми флагами и парламентерами! Чтобы и солдаты видели, и офицеры, и разговоры пошли. И пусть царь на германские предложения реагировал отрицательно, это было и не важно — зато расползались слухи, что переговоры о сепаратном мире ведутся…

Дата добавления: 2015-10-28