СИЛА И БЕССИЛИЕ СС 2 страница

Когда Улекс через две недели получил сообщение о готовности Лутца представить необходимые доказательства, он тут же пошел к Фричу и Браухичу. Однако ни тот ни другой не согласились поддержать планы Лутце. Главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич, отрицательно относившийся к режиму, но верный присяге, вновь поверил Гитлеру.

Лутце тем не менее не оставил своих попыток склонить Браухича к совместному выступлению против СС, используя свое с ним родство по линии жены, становясь все более настойчивым по мере ухудшения военной обстановки и усиления СС. Деятельность его не осталась вне поля зрения партийных бонз. Министр пропаганды Геббельс с неудовольствием отметил: «Лутце, используя свои семейные связи с Браухичем, все более резко выступает против СС. Он повсюду наводит критику и выражает недовольство, считая, что СА отодвинута на задний план. Следовательно, он попал не в те руки».

А 12 марта 1940 года группенфюрер СС Бергер констатировал: «Поведение начальника штаба СА Лутце начинает становиться опасным не только в отношении СС, но и партии. Устраиваемые им товарищеские вечера, особенно совместно с вермахтом, Лутце использует для пропаганды против СС, причем в форме, недостойной порядочного человека… Считаю необходимым установить за ним наблюдение».

С того момента все высказывания и замечания Лутце регистрировались и доносились в партийную канцелярию. В одном из донесений сообщалось: «Гитлер нарушил свои обещания в отношении церкви… — сказал Лутце. — Мы хотим быть носителями идей, а не кинжалов».

Руководство СС обратило внимание и на сближение Лутце с гауляйтером Польши, явным врагом СС, Хансом Франком.

Созданная Франком так называемая особая служба, нечто вроде частной полиции, просуществовала два года. Тогда оберфюрер СА Пельц, ответственный за восточные районы, предложил использовать в Польше штурмовиков в качестве вспомогательной полиции. Это явилось бы своеобразным противовесом подразделениям СС и полиции безопасности.

Но такое предложение не прошло, Пельц намеревался представить подразделения СА в распоряжение авиационного командования в Кракове (в этом случае он получил бы оружие, включая пулеметы и зенитные орудия). Ставленник Гиммлера Крюгер добился отмены согласия краковского авиационного командования на использование штурмовиков. СА предприняло еще одну попытку: она испросила в министерстве по делам восточных районов разрешение на создание восстановительной службы на всех захваченных восточных территориях. Гиммлеру опять удалось перечеркнуть интригу своего противника.

Известие о том, что Лутце в феврале 1943 года выехал в «королевство» Франка и поселился на его вилле в курортном местечке Криница, вызвало у Гиммлера панику. Он тут же написал Борману письмо следующего содержания: «Считаю пребывание начальника штаба СА Лутце в генерал‑губернаторстве Польша не отвечающим складывающейся обстановке… Думаю, что ему лучше направиться на один из курортов рейха».

Через несколько месяцев Лутце погиб в автокатастрофе. Но хотя СС избавилась от опасного противника, СА продолжала оставаться тем резервом, к которому обращались противники «черного ордена». Даже рейхсминистр по делам восточных районов Альфред Розенберг пытался опереться на лидеров СА, чтобы ослабить железную хватку СС на оккупированных территориях. Все тот же Бергер почувствовал возможность создания новой оппозиции, о чем сообщил своему шефу. «К своему удивлению я установил, — писал он, — что вокруг Розенберга собирается целый ряд гауляйтеров, лидеров СА и партии, считающих его „последним защитником прав“, высказывающих мнение, что рейхсфюрер СС слишком высоко вознесся, и неодобрительно относящихся к росту влияния СС».

Новоколониалисты в России держались по отношению к СС настороженно. Среди десяти генеральных комиссаров, управляющих восточными районами, были два гауляйтера, два обергруппенфюрера СА, два представителя национал‑социалистской партии, два деятеля немецкого рабочего фронта и два чиновника, но ни одного эсэсовца. Не благоволило СС и высокое начальство: рейхскомиссар Украины Эрих Кох (от которого СС хотела избавиться еще в середине тридцатых годов) и гауляйтер «Остланда» Хинрих Лозе (по оценке Бергера, «человек без понятий»). На рейхскомиссариат Москвы планировался обергруппенфюр СА Зигфрид Каше, чудом оставшийся в живых и саботировавший действия СС где только возможно.

Мотивы их неприязни к СС были самыми разнообразными. Неоимпериалист Кох, жестоко расправлявшийся со славянскими «недочеловеками», опасался за свое положение феодала. Лозе считал методы СС слишком жестокими.

Изменение характера войны на Восточном фронте побудило некоторых лидеров СС абстрагироваться от концепции «сверхчеловеков» и смягчить обращение со славянскими народами. Даже Бергер летом 1943 года стал сторонником дифференцированной восточной политики. Перейдя в качестве начальника политического управления в «восточное» министерство, он сделался ярым помощником Розенберга в его борьбе с самоуправством Коха.

Генрих Гиммлер словно заглянул в пропасть. В будущем его ожидали новые столкновения с партией.

Как только Адольфа Гитлера покинуло военное счастье, во властных структурах усилилась поляризация. СС и партия грызлись между собой все сильнее. В ходе войны, как отмечал британский историк Хью Тревор‑Ропер, партийная машина взяла на себя право руководства вооруженными силами и прежде всего — вопросы управления и обеспечения, строительства укреплений и эвакуации, становясь даже могущественнее при новых поражениях немецкого оружия. В лице Мартина Бормана после отлета Рудольфа Гесса в Англию партия обрела человека, старавшегося решительно отстранить СС от рычагов управления третьего рейха. Действовал он без лишнего шума, незаметно, повсеместно и эффективно, осуществляя контроль за ставкой фюрера, за отношениями Гитлера с партией, держа в своих руках гауляйтеров и руководителей государственного аппарата.

Гиммлера не покидала мысль о возможной дуэли с партией, зная о ее неприязни к себе. Поэтому он старался избегать возможных столкновений, пока это позволял престиж ордена. Партийная бюрократия — аппаратчики, люди, жаждавшие получения высоких должностей, золотых петлиц и богатств, — отвергала с презрением этого учителишку с его культом ордена и древних германцев, даже внешне не производившего должного впечатления. Для партии он оставался чужаком, какую бы форму ни надевал. Казавшийся всемогущим, рейхсфюрер СС болезненно реагировал на любую партийную критику. Если в кругу своих приближенных он иногда позволял себе грозные высказывания, что, мол, порядок в Германии будет установлен лишь тогда, когда последний гауляйтер будет повешен на фонарном столбе, то партийным иерархам достаточно было кашлянуть, чтобы сбить Гиммлера с толку.

Даже его письменные приказы и распоряжения о недопустимости слежки за партийными функционерами и вмешательстве СД в партийные дела свидетельствовали о слабости Гиммлера. С раздражением воспринимал он жалобы и замечания борманской канцелярии в отношении критических заметок и статей в адрес партии на страницах «Черного корпуса», изливая свой гнев на ее редакторов. Когда, например, руководительница имперского женского союза Гертруда Шольц‑Клинк подвергла критике «Черный корпус» за шутливую заметку редактора газеты Михеля Мумма по поводу высказывания одного из местных партийных вожаков («Мы размножаемся») в связи с рождением очередного ребенка, Гиммлер строго указал:

«Рейхсфюрер СС не желает, чтобы в „Черном корпусе“ впредь печатались статьи Михеля Мумма, поскольку они слишком часто дают повод к жалобам и недовольству».

Когда рейхсляйтер Карл Филер высказал возмущение, что «Черный корпус» использует, «как когда‑то еврейские газетенки, любой повод заклеймить все чиновничество, как бюрократов и консерваторов», или Борман потребовал оставить в покое отдельных товарищей по партии, редакция получала очередной нагоняй от Гиммлера. 2 мая 1941 года он написал главному редактору: «Это происходит оттого, что ваша когда‑то высокочтимая газета снизошла до кухонных сплетен. Откажитесь, наконец, от этих глупых шуточек, которые нисколько не интересуют читателей, доставляя удовольствие лишь господам писакам, желающим удовлетворить свою внутреннюю потребность».

У Гиммлера были и личные причины поддерживать хорошие отношения с партийным кардиналом Борманом. В 1940 году шеф СС фактически порвал с женою Маргой, особой нервной и взбалмошной, и завязал любовные отношения со своей бывшей секретаршей Хедвигой Хёсхен Поттхаст, красивой девушкой, уроженкой Кёльна. Дочь торговца, родившаяся 6 февраля 1912 года, она после окончания мангеймской высшей торговой школы поступила в 1937 году на работу в секретариат рейхсфюрера СС в качестве секретарши. Хедвига произвела на него большое впечатление. Он хотел было развестись с женою, но так и не решился. Любовный роман имел свои последствия: в начале 1942 года Хедвига родила дочку Хельгу, а в 1944 году еще и Нанетту‑Доротею.

Гиммлер попал в сложное положение. Он не мог более допустить, чтобы маленькая дочка жила с ее матерью в квартире, арендуемой у семьи Мюллеров в берлинском районе Штеглиц по улице Бисмаркштрассе, 48. Надо было найти для них дом, причем спешно, так как родители Хедвиги требовали, чтобы дочь прекратила свою связь с рейхсфюрером СС. Они считали, что Гиммлер, будучи женатым человеком, не должен был брать ее на содержание. Невестка Хедвиги Хильда Поттхаст, жена погибшего на Восточном фронте ее брата Вальтера, написала ей письмо: «Из‑за родителей мне хотелось бы, чтобы ты поскорее вышла замуж. Боюсь, что у тебя с родителями примирения не будет. Но они простят тебя, если ты с ним расстанешься или же он освободится для тебя… Ведь он женат, и они видят во всей этой истории обман жены и неуважение к тебе. Твоя мать спрашивала, знает ли его жена о его связи, и я вынуждена была сказать, что, судя по моим сведениям, нет. Она расценила это как трусость с его стороны. Твои родители очень за тебя переживают…»

Гиммлер должен был приобрести дом, если не хотел потерять Хедвигу, но на какие средства? Хозяин империи СС, распорядитель заводов и фабрик, повелитель самого большого полицейского аппарата, личных капиталов не имел. И он вынужден был взять в партийной кассе кредит. Борман распорядился выдать ему 80 000 марок, на которые Гиммлер построил для Хедвиги домик у озера Кёнигсзее в районе Шёнау. Между Гиммлером и Борманом возник временный альянс, так как жившая в одиночестве любовница Гиммлера подружилась с женою Бормана Гердой, дом которой находился неподалеку.

Как и их жены, Борман и Гиммлер поддерживали тесные контакты между собой. Герда Борман даже написала своему мужу записку: «Папочка, можно с трудом себе представить, что бы могло произойти, если бы вы с Генрихом обо всем не побеспокоились. Фюрер ведь не может делать все сам. Поэтому вы должны держаться друг друга и проявлять взаимную заботу».

И Борман старался, заботясь, чтобы влияние «дядюшки Генриха» не переходило определенных границ, поддержав его даже тогда, когда тот впал в малодушие. Однако он устраивал ему головомойки за любую попытку критиковать шефа — Гитлера. Как‑то Гиммлер пожаловался приятелю, что Гитлер бывает к нему несправедлив и он хорош лишь тогда, когда успешно формирует новые дивизии. Борман успокоил его, но в то же время предупредил, чтобы он не слишком критиковал Адольфа Гитлера. А своей жене Герде сказал: «У него невыносимо холодная критика. Что бы ни говорилось и ни делалось, фюрер остается фюрером! Что бы мы делали без него?»

Такому духовнику Гиммлер не хотел противопоставлять агрессивную мощь «черного ордена», пока не затрагивались существенные интересы СС. И он запретил любую критику в адрес партии.

Однако шеф СС недооценил степени тщеславия и рвения своих подчиненных, у которых не было личных причин отказываться от нападок на партию. Одним из них был Отто Олендорф, стоявший во главе СД внутренних районов страны и бывший самой противоречивой личностью в СС: с одной стороны, он приказал уничтожить 70 000 евреев, а с другой — выражал недовольство примитивностью власть имущих. Он так и остался загадкой для историков.

Друзья Олендорфа попытались даже изобразить его впоследствии как некоего сопротивленца, глашатая «позитивной оппозиции», как выразился Юстус Байер, один из районных партийных деятелей. Но они умолчали о том, что эта оппозиция не была добровольной, так как бригадефюрер СС Олендорф оказался скорее жертвой автоматизма, самим же им придуманного. Его идея заключалась в регистрации без всяких прикрас мыслей и поступков немцев, о чем он затем докладывал два‑три раза в неделю в так называемых «сообщениях из рейха» высшему руководству. Естественно, что такая важная политическая область жизни народа, как партия и ее деятельность, не обходилась молчанием.

Сотрудники Олендорфа протоколировали факты мании величия и заносчивости партийных бонз, недостатки партийной пропаганды, хозяйственные упущения в районах и округах. Так что у Олендорфа даже появилось опасение, что донесения его ведомства могли создать у руководства мнение: «партия представляет собой нечто негативное и вредное и фюреру вместе с рейхсфюрером СС необходимо принять жесткие меры по искоренению в ней бюрократизма». В своих распоряжениях он указывал поэтому на необходимость укрепления власти национал‑социализма, говоря, что «правовая действительность должна обязательно увязываться с основными политическими и мировоззренческими положениями национал‑социализма».

В отношении принципов свободы человека мысли его нисколько не отличались от манипуляторов правами типа Роланда Фрайслера, обозвавшего попытавшегося выступить с критикой полицейского режима Ханса Франка «сообщником британских плутократов». В своем докладе в октябре 1942 года Олендорф блестяще доказал, что бесправие — есть высшее проявление права, поскольку, мол, направлено не на обеспечение прав каждого человека в отдельности, а на безопасность всего общества. Правовое обеспечение, по его мнению, равнозначно понятию безопасности рейха, и если в результате деятельности слабого в мировоззренческом плане судейского корпуса возникнут какие‑либо угрозы, полиция должна внести свои коррекции и подправить слишком слабые приговоры. Да и само понятие правового обеспечения Олендорф считал «банальным».

Видя недостатки, глупости и порочность в партии, идеальная картина национал‑социализма у ортодокса Олендорфа стала, однако, постепенно тускнеть. Каждый новый доклад подчиненных углублял в нем уверенность, что партия больна раком, метастазы которого скоро проникнут в здоровые органы режима. По поводу его подавленного настроения Гиммлер сказал: «По‑видимому, у него больна печень или желчный пузырь. Его доклады становятся все мрачнее, и он смотрит на мир столь пессимистично, что за этим наверняка скрывается какая‑то болезнь, сказывающаяся на его психике».

До шефа СС не доходило, что интеллектуал Олендорф страдал от того, что ежедневно читал в докладах своей службы, из которых следовало: симпатии населения в отношении партии и режима падают с каждым днем.

Вот каковым было, например, донесение из Бюнде от 13 мая 1941 года: "Ни одно событие не вызывало до сих пор такой реакции, как известие о том, что заместитель фюрера Гесс улетел в Англию. Распространяются самые невероятные слухи, и люди не верят в его умопомешательство. Отмечены разговоры о моральном поражении… новом разрыве между «старыми бойцами…»

А 24 июня 1941 года из Миндена пришло сообщение: «Событие прошедшего воскресенья — начало войны с Россией — подействовало почти на всех ошеломляюще. Даже и то, что фюрер испросил благословение Бога на ведение этой войны, не окрасило настроение населения в розовые тона».

Чем ожесточеннее становились боевые действия, тем пессимистичнее звучали донесения. И все большей критике подвергалась пропагандистская деятельность партии и Иосифа Геббельса. В донесении из Эрфурта от 12 января 1942 года говорилось: «Пропаганда, развернутая прессой в последнюю неделю, производит на население угнетающее впечатление. Ни заголовки, в особенности в газете „Тюрингер гауцайтунг“, ни комментарии к отдельным сообщениям не носят серьезного характера, а предлагающиеся выводы настолько утрированы, что газета вообще не принимается уже всерьез».

В очередном донесении Олендорф вычитал: «Статья доктора Геббельса в „Рейхе“ от 11. 01. 1942 года не нашла у населения восторженного восприятия. Если он утверждает, что место Черчилля на сцене в варьете, а не в правительстве огромной империи, то это ведет к недооценке противника. Доктору Геббельсу, как руководителю немецкой пропаганды, пора прекратить произносить подобные глупости».

По поводу другой статьи Геббельса из Эрфурта доложили: «Это слова, которые могли бы быть восприняты из уст какого‑нибудь квартального партийного деятеля, но не рейхсминистра пропаганды».

Партийному руководству очень скоро стало известно о «сообщениях из рейха» Олендорфа, которые вызвали переполох у аппаратчиков. Против системы сбора информации службой безопасности поднялась целая волна протестов. Партийные функционеры жаловались Мартину Борману и упрекали рейхсфюрера СС, что СД переходит установленные границы. Дело стало принимать такой оборот, будто бы в СД засели вражеские агенты. Польский генерал‑губернатор Ханс Франк заявил, что «эти донесения — не более как измышления шпиков самого гнусного порядка». Гауляйтер Альберт Флориан написал в партийную канцелярию 30 ноября 1942 года: «Мои предположения, что СД сует свой нос в партийные дела.., к сожалению, подтвердились. Исходя из целей самозащиты… я прикажу всем своим сотрудникам не выполнять просьб и обращений СД без моего личного разрешения».

«Я запрещаю вынюхивание любого рода сведений со стороны СД, — сообщал гауляйтер Карл Вайнрих, — Мы ведь не в России, где все подвержены слежке ГПУ».

Партийные функционеры, проводя превентивные меры против СД, пытались вскрыть и парализовать агентурную сеть службы безопасности. Руководитель данцигской районной партийной организации Кампе на совещании местных партийных деятелей задал с трибуны вопрос: «Кто из вас является так называемым доверенным лицом СД?»

Когда один из них (это был некто Поле из городка Прауста) видимо, не видя в этом ничего предосудительного, подтвердил это, Кампе обрушился на него, сравнивая доверенных лиц со шпионами, не имеющими ни родины, ни совести. Из зала послышались крики: «Шпион!», «Это — методы Чека!» и тому подобные. Кто‑то из присутствовавших позже заявил: «Должен отметить, что был очень удивлен, видя ту ненависть, которая проявилась со стороны партийных лидеров по отношению к СС».

Возмущенные аппаратчики ставили перед информаторами СД ультиматум: быть либо с НСДАП, либо с СС. Кампе, в частности, наставлял Поле, что нельзя одновременно подчиняться гауляйтеру и «господину Гиммлеру». Руководство СА запретило любое сотрудничество с СД. Так, шарфюрер СА Герман Шпрингер, являвшийся заместителем квартального представителя СД, получил из своего полка уведомление, в котором говорилось: «В соответствии с приказом начальника группы СА „Висла“ штурмовики не должны находиться на службе СД. В течение восьми дней вы обязаны представить письменное объяснение и клятвенное заверение, что вышли из СД. В противном случае вы будете уволены из СА».

Аппаратчики стремились изобразить доверенных лиц СД как доносчиков, врагов партии и их обезвредить. Тот же Кампе устроил партийный суд над Куртом Элертом — консультантом СД, обвинив его в противоправных действиях, несовместимых с членством в НСДАП.

Целый ряд партийных функционеров объявили СД самый настоящий бойкот. Гауляйтер Вильгельм Кубе, генеральный комиссар Белоруссии, запретил всем своим сотрудникам общение с представителями службы безопасности: никто из них не имел права посещения административных помещений СД, а служебные вопросы надлежало решать только в здании рейхскомиссариата, имея предварительно разрешение самого гауляйтера.

Даже Борман сделал 2 февраля 1943 года предупреждение Гиммлеру: «Недавно я уже обращал ваше внимание, что у многих гауляйтеров сложилось впечатление, будто бы СД видит свою главную задачу в наблюдении за политическим руководством и слежкой за работой партии. Мне представляется необходимым, чтобы вы в ближайшее же время направили всем гауляйтерам циркулярное письмо с объяснением истинного положения дел».

Поскольку шум, поднимаемый партийными функционерами, становился все громче, Гиммлер был вынужден уступить. 18 марта 1943 года он направил Борману письмо, в котором заверил того, что «СД имеет строжайший приказ не заниматься внутрипартийными делами». Борман был удовлетворен, зная, что Гиммлер не очень‑то и любил Олендорфа.

«Честно говоря, я не перевариваю Олендорфа, — признался Гиммлер своему лечащему врачу Керстену. — Это — человек, не понимающий юмора, считающий, что знает все лучше других, и видящий в себе рыцаря, охраняющего святой Грааль, имея партийный значок в золоте и невысокий порядковый номер члена партии».

Вне всякого сомнения, из‑за Олендорфа Гиммлер не стал ввязываться в споры с партией. Поэтому он ограничивал сферу деятельности СД, отдавая одно распоряжение за другим.

«Сообщения из рейха», посылаемые Гиммлеру, часто возвращались Олендорфу в разорванном виде с угрозой арестовать его и разогнать все его управление, если он будет продолжать совать свой нос в партийные дела. Гитлеру рейхсфюрер эти «сообщения» не посылал, говоря: «Они обычно столь пессимистичны, что могут отрицательно повлиять на настроение фюрера и снизят его работоспособность».

«А если они соответствуют действительности?» — спросил Керстен.

«Это все равно, — отреагировал Гиммлер. — Я должен избавить фюрера от мелких негативных факторов, хотя кое‑что и представляется важным».

Но Олендорф не спешил исполнять приказы рейхсфюрера, и его сотрудники продолжали вести наблюдение за партийными аппаратчиками. Тогда Геббельс решил привести в движение лавину, которая с помощью Бормана должна была похоронить Олендорфа. Он потребовал запретить «сообщения» или, по крайней мере, представлять их в министерство пропаганды для подготовки объединенной информации.

К тому же министр пропаганды запретил распространение «сообщений» в отделах своего министерства, хотя они подчас и отражали истинное настроение населения.

12 мая 1943 года Геббельс записал в своем дневнике: «Рейхсфюрер СС проявил готовность прекратить сбор информации службой безопасности, так как она носит пораженческий характер».

Когда в августе 1943 года Гиммлер был назначен рейхсминистром внутренних дел, отношения его с шефом партийной канцелярии Борманом резко обострились, и между СС и партией возникла конфронтация.

Борман присоединился к кругу противников СД и потребовал неукоснительного выполнения партийных распоряжений, которые гласили: оценка внутрипартийных дел и дача характеристик на государственных чиновников относятся исключительно к сфере деятельности партии.

Противники службы безопасности шаг за шагом ограничивали активность аппарата Олендорфа. Летом 1943 года число лиц, получавших «сведения», было значительно сокращено, а через год они были вообще запрещены. Одновременно Борман запретил всем функционерам НСДАП сотрудничать с СД даже на общественных началах. Вскоре такой запрет вынес немецкий рабочий фронт. СА сделало это раньше.

Стал ли Генрих Гиммлер выступать против преследований своей службы безопасности и мобилизовал ли в ее защиту все имеющиеся у него силы? Нет, он и не посмел возражать. По этому поводу Олендорф сказал: «У него была сила, но он ею не воспользовался: и сам Гиммлер, и его сила оказались мыльным пузырем».

Чтобы как‑то спасти СД, Гиммлер прибегнул к тактике оттягивания переговоров с партийной канцелярией о новых задачах службы, надеясь на чудо. И эти переговоры шли до самого конца войны. Вместе с тем Гиммлер своей властью передал СД целый ряд функций полицейско‑правового характера, принадлежавших министерству внутренних дел.

Уклонение Гиммлера от схватки с партийным аппаратом свидетельствовало о внутренней слабости ордена, прикрытой с фасада тоталитарным единением. Дело в том, что руководство СС так и не решило до конца, в чем собственно заключаются ее интересы. Монолитность «черного ордена» была на самом деле мифом.

Да Гиммлер и не питал иллюзий в этом плане. Еще в 1940 году, выступая перед офицерским составом лейбштандарта «Адольф Гитлер», он высказал свою озабоченность: «Войска СС будут живы только в том случае, если будет жива СС как организация и если весь корпус осознает, что одна его часть немыслима без другой».

А в октябре 1943 года, обращаясь к группенфюрерам СС в Познани, он сформулировал свою мысль еще более отчетливо; «Нельзя допустить, чтобы СС и полиция отделились друг от друга. Случится беда, если оба этих ведомства, ложно понимая свои задачи, попытаются стать самостоятельными. Это будет означать конец СС, закат „черного ордена“. Если внутренние связи нашей организации ослабнут, то все, можете быть в этом уверены, в течение жизни одного поколения или даже раньше возвратится в прежнее ничто, не имеющее практически никакого значения и веса».

Такие высказывания отражают сомнения человека, который, создавая все новые и новые организации, предприятия и фирмы, оказался перед реальной опасностью потери над ними контроля. К тому же склонный к недоверчивости Гиммлер временами задавался вопросом, является ли он все еще хозяином в собственном доме, видя суверенные устремления и жажду власти целого ряда своих подчиненных. А постоянный рост организации вызывал необходимость призыва в ее ряды людей, не соответствовавших требованиям идеального национал‑социалиста".

Даже в верхний эшелон СС постепенно попадали элементы, превращавшие охранные отряды в некую плюралистическую формацию в рамках тоталитарной диктатуры фюрера.

«К сожалению, — возмущался Андреас Шмидт, шеф организации румынских немцев, зять Готтлоба Бергера, — даже члены охранных отрядов в трудные времена не могли создать единый фронт, продолжая свои интриги и усугубляя возникавшие трудности».

Разнообразие интересов организаций, входивших в СС, и внушавшаяся в течение ряда лет идея избранности порождала у многих руководителей СС манию величия, вступавшую в конфликт с общими интересами ордена. Стремившиеся к власти и престижу фюреры СС часто вели между собой борьбу, наносившую ущерб организации, противопоставляя собственные клановые амбиции интересам и даже приказам Гиммлера.

В 1937 году Гиммлер ввел высшие должности для руководства СС и полиции, преследуя две цели: они должны были цементировать эти составляющие в единое целое — «государственный охранный корпус» в округах и землях и осуществлять контроль в качестве представителей Гиммлера над местными подразделениями СС и полиции. Рейхсфюрера СС постоянно преследовал страх, как бы отдельные части громадной империи СС не отделились и не стали самостоятельными, а их обюрократившиеся начальники не подорвали его властные позиции. Так что высшие чины должны были стать и определенным противовесом растущей мощи главных управлений и ведомств СС.

Могучие великие визири берлинских главных управлений и ведомств, однако, постарались лишить вице‑королей эсэсовского султана дисциплинарной власти и ограничить их деятельность представительскими задачами. И если в оккупированных областях Европы Гиммлеру удалось закрепить за ними некоторые властные полномочия, то в самой Германии эсэсовские подразделения старались игнорировать этих вице‑королей, а главные управления и ведомства заботились о том, чтобы они не стали слишком могущественными. Так, главное управление полиции общественного порядка отказывалось предоставить им дисциплинарные права и прерогативу назначения на должности, а в России смогло даже подчинить их себе. Комендант гамбургского концлагеря отказался представить такому чину данные о численности заключенных, ссылаясь на категорическое запрещение, а командир штандарта «Мертвая голова» оберфюрер СС Лео фон Йена оспорил право соответствующего высшего эсэсовского и полицейского чина Крюгера требовать от него данные о численности, боеспособности и настроениях своего полка.

Войска СС всячески сопротивлялись попыткам гиммлеровских чинов получить полномочия на отдачу приказов. Когда тот же Крюгер приказал фон Йену изменить дислокацию его полка в связи с планируемой операцией против польских партизан, тот отказался выполнять его приказ и отослал к своему генеральному инспектору, сказав, что только тот имеет право решать такие вопросы.

Гиммлер, узнав о неповиновении своих подчиненных, был взбешен и отдал целый ряд новых распоряжений и приказов, регламентирующих компетенции высших эсэсовских и полицейских чинов. 16 марта 1942 года он предупредил строптивых начальников: «Прошу подумать о том, что вы сами можете оказаться в подобном положении, не имея ни власти, ни уважения. И что произойдет с СС и полицией через 10 лет, если и далее сохранится такая обстановка».

Гиммлер наделил своих сатрапов расширенными полномочиями, подчинив в зоне их ответственности все подразделения и учреждения СС, начальников полиции общественного порядка, полиции безопасности и СД, а также местные представительства главного административного управления, не забыв и войска СС.

Тем не менее главные управления и ведомства не усмирили свою строптивость, судя по «временным служебным распоряжениям» от 8 января 1943 года, в которых все члены СС подчинялись высшим эсэсовским и полицейским чинам в вопросах поведения и жизненной позиции, приказы же и распоряжения в области своей компетенции могли отдавать соответствующие главные управления и ведомства.

Рейхсфюреру СС стало ясно, что авторитет его высших чинов остался лишь на бумаге.

Дата добавления: 2015-10-28