Урок смутьянам

Но рядовой англичанин вовсе не был тем британским бульдогом, на которого возлагал надежды генерал Джерсон. Он совершенно не желал быть бульдогом. Он по‑прежнему был живым человеком, настроенным весьма скептически, и его новомодные взгляды внушали острую тревогу руководителям нации. И воинственный пыл его по преимуществу обращен был не против указанного ему врага, но против того Владыки и вдохновителя, который один еще мог привести англичан к победе.

Декрет об охране общественной безопасности стал теперь в стране основным законом. Он, пожалуй, и не вполне соответствовал конституции, но диктатура вытеснила конституцию. Однако он повсеместно вызывал возражения. Всеобщая апатия сменилась духом противодействия, который проявлялся тем более дерзко, чем сильней его преследовали. На севере, на востоке и западе народ протестовал, возмущался, отказывался повиноваться. Непокорные рабочие нашли юристов, объявивших правление Верховного лорда незаконным, и собрали средства на организацию сопротивления. В доброй половине городов представители власти отказались подчиняться Верховному лорду, и их пришлось сместить при помощи военного суда. Никогда еще разрыв между стремлениями народа и волей имущих и правящих классов не был столь явным и столь глубоким. Какой же непрочной, оказывается, была верность империи!

Напряженное положение внутри страны и вне ее приводило Верховного лорда в отчаяние.

– Англичане мои, – говорил он, – англичане, вас обманули. – Он стоял с пачкой донесений о ходе мобилизации и повторял: – Нет, этого я не ждал.

Чтобы убедить эту героическую и нежную душу, что репрессии – суровая необходимость, Джерсону пришлось пустить в ход все свое умение. И, однако, именно потому, что Верховный лорд отошел в сторону и держался в тени в памятном случае с больницами, о нем сложилось неверное мнение, и репрессии, к которым он вынужден был прибегнуть, сочли естественным проявлением присущей ему жестокости и самонадеянности. Карикатуристы изображали его со свирепо выпученными глазами и злобным оскалом зубастого рта. А рукам его, право же очень красивым, придавали сходство с когтистыми лапами. Никогда еще на него так яростно не нападали. «Я должен быть тверд, – повторял он про себя, – пройдет время, и они поймут».

Но как трудно истинному сыну отечества быть твердым и непреклонным со своим введенным в заблуждение народом! В Южном Уэльсе, Ланкашире и Мидленде пришлось подавить бунты с помощью штыков и ружейного огня. В Глазго были жестокие уличные бои. Список пострадавших рос. Убитые вскоре уже исчислялись сотнями. «Задушите беспорядки в зародыше, – настаивал Джерсон. – Арестуйте зачинщиков и расстреляйте нескольких, если уже вам не по нраву стрелять в толпу. Мы упускаем время, набор новобранцев почти всюду затягивается».

Итак, зловещие статьи закона об антиправительственной агитации, которые на бумаге, казалось, выражали неколебимую решимость, были приведены в действие. Военные власти арестовывали людей направо и налево. В расставленные сети попалось и некоторое количество стреляных воробьев, но еще прежде, чем военные суды принялись за дело, Верховный лорд понял, что судить придется главным образом пылких юнцов. К большинству этих молодых подстрекателей, к студентам, надо будет, разумеется, проявить снисходительность. Но Джерсон твердил свое: надо потрясти умы, пусть вся страна содрогнется.

– Стреляйте не медля, – говорил он, – и тогда потом сможете прощать. Война есть война!

– Стреляйте не медля, – говорил он, – и все остальные станут шелковыми и как миленькие пойдут в армию. Положите конец беспорядкам. И пусть болтают про вас все, что хотят.

Тут Верховный лорд почувствовал, что его преданная секретарша по скорбному, но решительному лицу его с нежностью и проникновением угадывает все, что творится в его душе.

– Да, – согласился он, – придется стрелять… хотя эти пули разрывают мне сердце.

И приказ был подписан.

Поднялась буря – протесты, угрозы, страстные мольбы о милосердии. Этого следовало ожидать. От многого Верховного лорда удалось уберечь, но он знал, что недовольство растет. И оно находило отклик в его чувствительной душе.

– Великий народ не должны останавливать судьбы отдельных личностей. Меня просят помиловать этого молодого бристольца Кэрола. Из‑за него, кажется, особенно разгорелись страсти. Многообещающий юноша, как будто… да. Но какие ядовитые речи он произносил! И он ударил офицера…

«Неужели Кэрол умрет?» – кричали бесчисленные, неизвестно кем расклеенные плакаты со стен улицы Уайтхолл. Губы лорда протектора сурово сомкнулись: пусть не рассчитывают его запугать! И в ответ на этот неуместный вызов юный Кэрол и тридцать пять его товарищей были на рассвете казнены.

Этот неизбежный в условиях войны акт был встречен воплем негодования. Секретариат Верховного лорда был еще слишком малочислен и неопытен, чтобы должным образом оградить его от взрыва возмущения, да и что‑то в душе его было настроено на прием этих враждебных волн. Неожиданно, как снег на голову, свалился где‑то пропадавший, но по своему обыкновению неистребимый сэр Басси. Это опять был прежний сэр Басси, самоуверенный и резкий, как до войны.

– Расстреливать мальчишек! – начал он с места в карьер. – Убивать честных и откровенных людей только за то, что они с вами не согласны! Кой черт!. Это вам не Италия! Все это устарело на сто лет. И зачем вы вообще развязали войну?

Верховный лорд не успел ответить, Джерсон опередил его.

– Вы что, не знаете, что такое дисциплина? – сказал он, точно прочел мысли Верховного лорда. – Никогда не слыхали, что такое военная необходимость? Мы воюем, понятно?

– А почему мы воюем? – крикнул сэр Басси. – Какого черта мы воюем?

– А на кой черт тогда флоты и армии, если не пускать их в дело? Как иначе улаживать споры между государствами? На что нам наше знамя, если оно не будет развеваться на полях сражений? Не по одним только уличным мальчишкам и большевистским агитаторам плачет пуля, понятно? Наша империя ведет бой не на жизнь, а на смерть. Она взывает к каждому своему сыну. И вы знаете не хуже меня, сэр Басси, чего ей не хватает для победы… А сырье поступает через час по чайной ложке!

Джерсон повернулся к Верховному лорду, о сэре Басси забыли, словно его тут и не было.

– В мирное время можно быть мягким как воск. В своем отечестве, понятно, не обойтись без проволочек и надувательства, но когда дело доходит до внешней политики и до войны, тут шутки плохи. Тут нужна стальная воля.

– Стальная воля, – эхом отозвался Верховный лорд.

– Нужны газ Л и стальная воля.

– Мы поставим на своем, mon general, – сказал Верховный лорд. – Можете на меня положиться.

– Тогда пора уже взять быка за рога…

Но никакие протесты и противодействия военной дисциплине не были столь тягостны для Верховного лорда, как неожиданное появление немолодой женщины – миссис Кэрол. На обращения, протесты, манифестации, на угрозы убить его и еще на многое он мог отвечать непоколебимой твердостью, ледяным спокойствием. Иное дело с миссис Кэрол. Она нанесла удар не с той стороны. Она не угрожала, не оскорбляла. Кэрол был, видимо, ее единственным сыном. И она хотела его вернуть.

Она возникла в его кабинете, словно внезапная мысль. Это была точь‑в‑точь старушка привратница в Сэмфор‑парке близ дома, где мистер Парэм провел детство. У той старушки, чье имя он давно позабыл, тоже был единственный сын года на три, на четыре старше юного Парэма, и он работал в саду мистера Парэма‑старшего. Все звали его Фредди. Он был очень приветливый, славный паренек, и мальчики жили дружно, водой не разольешь. Он много читал, любил пересказывать прочитанное, а однажды поделился со своим приятелем ужасной тайной. Он уже наполовину решил стать социалистом, да‑да, он уверен, что священное писание – почти сплошь враки. Они заспорили, поссорились, ибо юный Парэм впервые услышал призыв к неповиновению, а чувство долга и дисциплины было у него в крови. Но, в сущности, что общего могло быть у этого давно забытого деревенского парнишки с юным Кэролом? Теперь он уже годился бы Кэролу в отцы.

Нелегко проследить, каким образом старой миссис Кэрол удалось дойти до Верховного лорда. Она, видно, обладала редким даром проникать сквозь запертые двери. Казалось бы, секретарям следовало ее задержать. Но легкое недоверие к ближайшим помощникам, боязнь замкнуться в слишком тесном кругу, побуждавшие Верховного лорда быть как можно доступнее для простых смертных, оставляли подобие лазейки, через которую вполне могла проникнуть эта настойчивая женщина. Так или иначе, она стояла перед ним, бедно одетая, с изможденным лицом, привычно сжимая руки, и ее поразительное сходство с матерью Фредди вытеснило из его мыслей все обстоятельства дела.

– Вот начинают войну, гонят мальчиков на убой, а каково матерям да родным, и не думают. А ведь мать и вспоила, и вскормила, и всю жизнь на детей своих положила. Мой сын был хороший, – сказала она убежденно. – А вы велели его застрелить. Он был хороший мальчик, на все руки мастер.

Она извлекла откуда‑то несколько бумажек и дрожащей рукой протянула их Верховному лорду.

– Вот смотрите, это он рисовал, он тогда еще не ходил на завод. Королевские дети и те так не умеют, я видала. Такой он был умный, разве можно его расстреливать. Неужто уж ничего нельзя сделать?

– А подрос он, купили ему конструктор, и чего только он не строил: и семафор у него загорался, прямо как настоящий, и ветряная мельница – дунешь, а она вертится. Не диво, что его взяли на завод. Я бы вам их принесла, показала бы, была б я в надежде, что вы через них одумаетесь. Вы бы диву дались. А теперь уж ему ничего не смастерить, ничего не придумать, успокоилась его бедная головушка.

История не сообщает нам, случалось ли Александру Македонскому, Цезарю или Наполеону, сурово покарав кого‑нибудь, стать жертвой преследования такой вот старой женщины, которая так стискивала бы руки, словно хотела уничтожить содеянное, и при этом пыталась бы смягчить свое невыносимое упорство мольбой о милосердии. Она чуть не валялась в ногах у Верховного лорда.

– Но поймите, сударыня, – сказал он. – Его разум служил дурным целям. Он был мятежник. Бунтовщик.

Но миссис Кэрол не соглашалась.

– Никакой Арти не бунтовщик. Уж мне ли не знать? Да он еще маленький такой был хороший – прямо страх меня брал, уж такой старательный, первый мне помощник. И здоровый был и веселый, а уж такой ласковый, я все, бывало, думаю: «Не захворал бы…» А теперь вы его застрелили. Неужто ничего нельзя сделать? Ну, хоть что‑нибудь!

– Она измучила меня, – сказал Верховный лорд своей секретарше, – совсем измучила.

Сказав это, он на время почувствовал некоторое облегчение, но ненадолго.

– Я не могу свернуть со своего пути, хотя бы пришлось претерпеть все муки ада, – сказал он без большой, впрочем, убежденности. Потом отбросил мученический венец. И чуть было не разгневался. – Проклятая старуха! Неужели никто не может втолковать ей, что война есть война? Ей здесь не место. Пусть она больше не приходит.

Но она приходила снова и снова. И чем дальше, тем чаще Верховному лорду казалось, что преследует его не живой человек, а смутный, неотвязным, бесконечно тягостный сон.

Дата добавления: 2015-10-28