Глава первая. Мечта 4 страница

Наконец Турс и Хамбор увидели друг друга. Хамбор свернул свою арбу с дороги и поставил рядом с арбой Турса. Они обнялись как старые друзья.

- А я думал, что ты так: поговорил — и только! — сказал взволнованный встречей Хамбор. — Теперь мы с тобой не расстанемся!

А Турс в душе все еще колебался: ехать или отложить поездку. Очень страшно было за маленького и нездоровую жену. И если б не Хамбор, может быть, ему легче было бы принять решение. А может, сказать новому другу? Может, предложить и ему остаться здесь на месяц?

В это время на дороге из Джараха к Тереку показался верховой. Он ехал быстро, торопился. Ингуши сразу узнали лошадь под всадником. Это был известный в горах иноходец Гойтемира. Потом узнали и всадника - родственника старшины. Подъехав, тот соскочил с коня. Люди окружили его.

- Меня послал Гойтемир, - сказал он, едва переводя дыхание, словно бежал. - Он не может ехать. У него нездорова жена... Сын родился!

Люди переглянулись.

— Сыну Гойтемира дай Бог счастья! Но я по носу его отца, который больше похож на земляную грушу, чем на настоящий нос, еще третьего дня понял, что он зря решил ехать, не спросив совета у жены! - злобно сказал Хамбор, не обращаясь ни к кому.

Кто ты? Я не знаю тебя, старик, но если твой рот не способен говорить иное, я заткну его! - гневно ответил Хамбору родич Гойтемира и, положив руку на кинжал, направился к нему.

Но народ зашумел, кто-то схватил его и отвел в сторону. А Хамбор, не обращая внимания на угрозу, продолжал:

- У меня тоже есть жена. Она больна и скоро умрет. Мы увидимся С нею, если даст Аллах, только на том свете. Наши два сына, которые бились с гяурами на стороне имама, уже там... Но я иду. Кто кому служит! Кто Аллаху, а кто царю и жене...

Турс слушал его и испытывал чувство стыда за свои сомнения.

- Посторонись! Посторонись! - раздался крик.

По дороге скакали два кавалериста. Подводы с трудом сворачивали к обочине. За кавалеристами мчался с грохотом рыдван, запряженный четверкой. За ним скакало еще двое верховых. Заметив их еще издали, офицер из головы партии вернулся назад, навстречу рыдвану, который перед подъемом сбавил ход. Военный, находившийся в рыдване, встал.

- Салам алейкум, Хамбор! Салам алейкум, Турс! — обратился он к горцам.

И те с удивлением узнали самого Мусу.

- Во алейкум салам! - ответили они в один голос, до глубины души польщенные тем, что он запомнил их имена и заметил в этой массе людей.

- Ты с нами? До конца? - закричал Хамбор. Переводчик, сидевший рядом с кучером, перевел.

- Когда все мусульмане, желающие выехать из России, выедут, я последним, волею Аллаха, покину эту страну и навсегда присоединюсь к вам, братья мусульмане! — торжественно прокричал в ответ генерал.

Он несколько раз приподнял фуражку над головой в знак приветствия и опустился на сиденье. Офицер партии поехал рядом. Перебрасываясь фразами, они двигались рысью, обдавая переселенцев серой пылью.

Мимо Джараховского ущелья проходили последние подводы. Гараку не верилось, что Турс вот так же сейчас уйдет. Он с надеждой смотрел на него, ожидая последнего слова, и Турс понял это. Пришло время или ехать, или остаться.

- Люди, - сказал он, - нам пора в дорогу, как вам в борозду. Жена и сын пока останутся с вами... Но прежде чем уехать, я обязан выполнить свой долг. Снимите с арбы мешок с ячменем и овцу! - крикнул он молодым людям.

- Зачем?! Тебе овца пригодится на племя!

- Мы это сделаем сами! - поняв его намерение, закричали родственники.

Но Турс не слушал их. Когда к нему подвели овцу, он сказал:

- У меня родился сын. И я хочу отблагодарить того, кто дал эту жизнь!

Он снял с себя черкеску, расстелил ее на молодой траве и попросил подойти к нему самого старшего джараховца. Взяв у него посох, он положил его на черкеску, засыпал зерном и отдал это зерно старику.

- Ты по всем правилам! Ну, дай Бог сыну изобилия, - пожелал старик Турсу, пересыпая в полу черкески зерно, покрывшее посох.

- Турс! Как жаль, что на этот раз у тебя не родилась девочка! - засмеялся все тот же горец с сиплым голосом. - Ведь тебе пришлось бы засыпать посох зерном, поставив его! Вот тогда бы ты никуда не уехал! Куда же в путь без хлеба!

В народе засмеялись.

- Братья, я вижу, как вам не хочется расставаться, со мной. Но камни не пашут. У нас если один брат сыт - второй голоден. Если есть земля у отца, то ему нечем наделить сына... Кому не известно, что дождь в родном краю - масло, а солнце - целебное лекарство! Но об этом не стоит говорить... Сын родился за одним из камней, которые бросали друг в друга наш богатырь Калой-Кант и его враг кабардинский князь. Так пусть тому, который, впервые открыв глаза, увидел над собой не отчий кров, а голубое небо и этот камень, будет имя - Калой! - С этими словами Турс зарезал жертвенную овцу...

Когда арбы Хамбора и Турса тронулись, из-за валуна появилась Доули. В ней, казалось, не было ни кровинки. Низко натянув на глаза темный платок, под которым она несла маленького Калоя, она неверной походкой пошла за арбами.

Турс остановился.

- Ты что? - спросил он ее тихо, когда она приблизилась.

- Иду, — едва ответила Доули, не поднимая глаз.

- Но ты не сможешь. Путь далек, - прошептал Турс.

- Я буду с тобой...

- А он? Он может погибнуть!

- И ты можешь погибнуть. А он всего лишь твой сын...

Турс на мгновение задумался, потом громко, так, чтобы слышали все, сказал:

- Нет. Он не только мой сын, он сын моего рода! Гарак, увидев, замешательство брата, подбежал к нему.

- Не уходи! - вырвалось у него. - Ведь нас только двое!.. Если надо будет, я наймусь к людям... я милостыню пойду просить!..

Хамбор стоял в стороне и выжидающе смотрел. Он все понимал. Совсем недавно он сам пережил такое. Но для него это уже был вчерашний прожитый день.

- Я остаюсь один, как палец!.. - Гарак опустил голову.

- Дай! - крикнул тогда Турс жене и принял из ее дрожащих рук живой комочек в тряпице, который исчез в его руках.

- Гарак! - сказал он громко, обводя всех взглядом. Казалось, что смотрит он на людей серым бельмом. И им стало жутко.

- Люди! — воскликнул Турс. — Свидетель Бог, свидетели вы! Пусть никто не думает, что я все хорошее ищу для себя. Пусть Гарак не будет одиноким... Я отдаю ему Калоя. Я отдаю ему мое сердце, которое бьется в нем, — и Туре высоко поднял сына, — оно остается с вами, здесь, на этой земле!.. - с этими словами он передал Калоя брату, и арбы тронулись.

С последним поворотом скрылся из виду Хамбор, а за ним - большой босоногий Туре и едва живая Доули.

Долго стоял онемевший Гарак с ребенком на руках и ничего не видящими глазами смотрел на опустевшую дорогу...

Далеко за полдень подводы достигли реки Кистинки. Здесь, на берегах белого потока, широко разбежавшегося по черной пойме дробленых камней, сделали привал. Час спустя партия снова втянулась в ущелье и поползла вверх. Мужчины задержались у воды. Они припадали к ней и жадно ловили холодные струи, прибежавшие сюда из-под ледниковой вершины Ахкарой-Лома*, чтобы проститься со своими. Напившись последний раз из родной реки, люди набивали газыри родной

землей, которая для ингушей, орштхоевцев и чеченцев кончалась здесь, на границе с Грузией.

Опустели серые громады гор, на которых, вцепившись корнями в расщелины скал, стояли редкие сосны. О чем-то шумел Терек. Кипела Кистинка. Мрачно смотрели вслед уходившим горцам руины замка царицы Тамары.

Турс велел Доули сесть на арбу.

- Перестань, - сказал он ей, видя, что она не в силах удержать слезы.

- Овца и та блеет, когда ее уводят от стада, - бросил Хамбор. - Пусть плачет. Это нелегкий день!

Поздно вечером подошли к почтовой станции Казбек. Остановились на берегу Терека. Запалили костры. Мужчины занялись скотиной. Женщины стали готовить пищу. Наскоро поужинав, ложились спать тут же у костров. Обессилев за день, засыпали быстро. Надвигалась прохладная мочь.

Доули так ослабела, что не сошла с подводы. Турс развел костер, сварил сушеное мясо, разогрел лепешки в золе, накормил ее. Потом позвал Хамбора, и они вместе поужинали.

Хамбор сделал вид, что очень устал, и лег на свою арбу. А Турс продолжал сидеть у костра, подбрасывая хворост и задумчиво глядя в огонь.

Черная мгла окутывала лагерь. Еще где-то слышался детский плач, протяжно мычала корова, псы переселенцев и местные овчарки лениво перебрехивались на разные голоса. Но постепенно стихло все...

И тогда где-то в небе раздался дребезжащий металлический гул. Он ударялся о скалы, нарастал и, убегая, замирал в ущелье... Вот второй, третий удар... Звонил большой колокол. Турс помнил, как в дни его детства ингуши еще звонили в колокола у себя в ауле.

Но как этот звон могуч! Откуда он? Турс поднял голову. Перед ним высоко на черной горе виднелось множество огоньков. Это был храм. За ним, как чудо земное, белела огромная вершина Бешломкорта*, которая светилась в самую темную ночь сиянием ледников.

Перед Турсом пронеслись воспоминания детства. Вот он мальчиком стоит и церкви в Бейни и молится, как учили старшие, повторяя одно слово «очи», «очи»... Но от этих молитв жизнь не становилась легче. Почти всю свою юность, раздетый и босой, ходил он по горам за овцами, и только овчарки делили с ним его холодную, сиротскую судьбу. Позднее в надежде найти защиту от множества своих бед народ снова начал молиться старым богам. Люди говорили лестные слова богу солнца и кричали «гелой». Молились идолу Тушоли, задабривали подношениями злых духов, а жизнь оставалась прежней.

Тогда Турс стал совершать намазы новому богу - Аллаху, но его постигло самое большое несчастье: царь отнял землю в долине, а свирепый сель лишил всего в горах... И вот он идет в страну самого Аллаха. Он идет к нему. Что даст он?..

Из темноты на свет огня вышел горец. Турс поднялся навстречу человеку. Судя по войлочной шапке, это был грузин.

Турс немного говорил по-грузински, грузин немного говорил по-ингушски. Народы-соседи, народы-братья. Они понимали друг друга.

- Садись, — пригласил Турс гостя и пододвинул к нему сковородку. - Только пури* нету.

Грузин из уважения к Турсу съел кусочек мяса и поблагодарил его. Потом достал из сумки круг кукурузного хлеба, круг сыра, кусок копченого курдюка и подал их Турсу.

- Хлеба надо бы еще, но мука кончилась. Не хватило до урожая. Турс был удивлен и взволнован. Он взял подношение, поблагодарил

незнакомого друга и отнес все в арбу. Он увидел, что и у других костров стоят грузины. Они пришли, чтоб проститься с соседями.

- Что у вас, праздник? - спросил Туре грузина, когда снова раздался колокольный звон.

- Нет. Не праздник. Горе... На Цминда-Самеба* старики молятся за вашу дорогу...

Еще долго сидели Турс и гость у костра. И была у них обида на жизнь за то, что люди должны искать свое счастье где-то за семью горами, а не там, где они рождены.

Когда в ауле пропели первые петухи, Турс и гость обнялись, и грузин исчез в темноте. Турс подошел к кибитке.

- Ты не спишь? - тихо спросил он жену.

- Нет, - ответила Доули.

Он прикрыл ее овчиной и прилег рядом.

Ночью ему померещился чей-то тоскливый голос, «Может, это в храме на горе?..» Он прислушался, поглядел с арбы. У костра сидел человек и тихо пел:

...Пророчили муллы нам страшный суд; Мы видим: родные бросают родное... Вот он, день страшного суда!..

Это пел одинокий Хамбор.

Короток сон дальних путников. Еще при свете больших звезд они снова собрались в дорогу. И снова буйволиный рев и блеяние овец смешались с возгласами взрослых и плачем детей.

Кто-то первый был уже далеко в пути, когда последние подводы только покидали остывающие костры у Казбека.

Вот шум подвод и скрип колес смешался с ревом Терека и затерялся где-то в бездонной кутерьме ущелья.

Турс, как и вчера, шел последним, за последней арбой. Долго раскачивался на серой дороге его могучий, темный силуэт. Но наконец не стало и его. Ушли.

Они покинули родные горы, когда над ними стояла глухая ночь и было еще очень далеко до рассвета.

Дата добавления: 2015-10-28