|
Читайте также: |
более 12 стонов, получил легкую, гнедую испанскую лошадь, очень быструю и
горячую. Эту кобылу он назвал Хлоей, причем объяснил отцу, что так же звали
одну его знакомую благочестивую девушку. Но отец заметил все-таки, что имя
это похоже на нечестные языческие клички. Итак, лошади и сбруя были куплены
и изготовлены таким образом, что сам отец оставался все время в стороне.
А после того, как было улажено самое главное дело, стали обсуждать
вопрос об оружии. Децимус Саксон по этому поводу очень много и основательно
спорил. Каждый из них приводил многочисленные примеры из собственного опыта,
стараясь доказать, что присутствие или отсутствие такого-то наплечника или
нарукавника бывает очень полезно или очень вредно для войны. Вашему прадеду
очень хотелось, чтобы я отправился на войну в той же кольчуге, которую он
носил в день Дунбарской битвы и которая носила следы шотландских копий.
Примерили кольчугу, но для меня она оказалась мала. Признаюсь, я был
удивлен, я привык глядеть со страхом на могучую фигуру отца и не замечал
того, что успел его перерасти. Боковая кожа была разрезана, в ней
просверлены отверстия и вдеты шнурки. В таком виде кольчуга стала годной и
для меня. Отец мне подарил также свои наколенники, наручники и боевые
рукавицы. Кроме того, я получил прямой меч и пару больших пистолетов,
которые должен был иметь при себе каждый всадник. Каску отец купил для меня
в Портсмуте; каска была изогнутая, выложена внутри кожей, очень мягкая, но и
крепкая. Когда снаряжение было закончено, Саксон и отец осмотрели меня и
нашли, что я имею все, что должен иметь хороший воин. Саксон купил себе
буйволовый камзол, стальной шишак и пару ботфорт. Отец подарил ему рапиру и
пистолет, так что и у него ни в чем не было недостатка и он был готов ехать
на войну в любое время.
Мы рассчитывали, что когда нам придется ехать, доберемся до лагеря
Монмауза без особенных затруднений. В это смутное время дороги кишели
разбойниками и грабителями, и путешественники обыкновенно ездили вооруженные
и даже в кольчугах и шишаках. Наша внешность, стало быть, не могла вызвать
чьих-либо подозрений на тот случай, если бы нас стали расспрашивать, кто мы
такие и куда мы едем. Саксон уже заранее заготовил длинную историю. Он
готовился уверять всех и каждого, что мы едем к Генри Сомерсету, герцогу
бофортскому, на службе которого мы будто бы состоим. Об этой своей выдумке
он сообщил мне, причем стал учить меня, что я. должен говорить в том случае,
если меня станут допрашивать, но я решительно заявил Саксону, что лгать ни
под каким видом не стану и что предпочитаю в этом случае быть повешенным в
качестве бунтовщика. Саксон широко раскрыл глаза, поглядел на меня, а потом
покачал головой с видом благородного негодования. Затем он заметил, что
проведя несколько недель на войне, я по всей вероятности излечусь от
излишней разборчивости и брезгливости.
- Вот хоть я, например, - заметил он, - я был чрезвычайно благочестивым
дитятей и, бывало, никогда не расставался с молитвенником, но на Дунае я
выучился лгать, мало того, я понял, что ложь есть необходимая принадлежность
военного искусства. Взять хотя бы все эти обходы, засады, ночные вылазки:
что это такое, если не ложь в большом масштабе? Ловким военачальником
называют такого военачальника, который умеет скрывать правду, а сокрытие
правды есть не что иное, как ложь. Разве вы не помните, что во время битвы
при Сеплаке Вильгельм Норманский приказал своим солдатам бежать. Бегство
было притворное, Вильгельму нужно было расстроить ряды неприятеля. Этот
прием практиковался с успехом древними скифами, а ныне к нему тоже с немалым
успехом прибегают кроаты. Скажите, что означает это притворное бегство, как
не самую наглую ложь? А знаете вы, как Ганнибал привязал горящие факелы к
рогам стада быков, и благодаря этому римские КОНСУЛЫ поверили, что армия
Ганнибала отступает, и попались в расставленную ловушку? Разве это не обман?
Разве это не преступление против правды? Это положение подробно было
разработано одним знаменитым воином в его сочинении "Можно ли на войне
пускать в ход хитрости, можно ли лгать неприятелю?". Я вам привел, молодой
человек, исторические примеры и мнения великих военных авторитетов, а раз
это так, то я поступаю согласно обычаям войны и советов великих воителей,
если, направляясь действительно в лагерь Монмауза, буду скрывать это и
говорить врагам, что мы едем к Бофорту.
На все эти тонкие доказательства я не отвечал ни слова, я только
повторял, что он может поступать как ему угодно, но только чтобы на меня он
не надеялся. Я, однако, обещал Саксону молчать и не мешать ему ни в чем.
Этим обещанием он вполне удовлетворился.
Теперь, мои терпеливые читатели, я могу наконец увести вас из смиренной
и скучной деревушки, я перестану докучать вам разговорами о людях, которые
были стары, когда я был молод, и которые давно уже покоятся вечным сном на
Бадминтонском кладбище. Вы отправитесь вместе со мной в путь и увидите
Англию того времени. Вы узнаете о том, как мы ехали на войну, и о всех наших
приключениях. Очень может быть, что мой рассказ будет отчасти расходиться с
тем, что написано в книгах Кока и Ольдмиксона и других историков, печатавших
свои сочинения, но помните, дети, что я вам рассказываю о том, что видел
собственными глазами, и что я сам помогал делать историю. А делать историю
не так легко, как сочинять исторические книжки.
12 июня 1685 года, при наступлении ночной темноты в нашем селении и
окрестностях распространилась весть, что Монмауз накануне высадился в Лайме,
небольшом приморском городе, лежащем на границе между Дорсетским и Девонским
графствами. Первую весть об этом подал маяк на горе, запылавший ярким
пламенем, а затем со стороны Портсмута стали доноситься бряцанье оружия и
барабанный бой. Это собирались войска. По нашей деревенской улице то и дело
скакали верховые курьеры, пригнувшись к лошадиной шее. Портсмутский
губернатор посылал доклады о событиях в Лондон и спрашивал наказа, как ему
поступать. Мы стояли, пользуясь ночной темнотой, на пороге и глядели на всю
эту суетню. Небо пылало заревом огней маяка. Вдруг к нашей двери подскакал
маленький человечек и остановил тяжело дышащую лошадь.
- Здесь ли Иосиф Кларк? - спросил маленький человек.
- Это я, - ответил отец.
- При этих людях можно говорить? - спросил всадник, указывая хлыстом на
меня и Саксона, и, получив утвердительный ответ, сказал:
- Сборный пункт в Таунтоне. Скажите это всем, кого знаете. Дайте моей
лошади поесть и напоите ее - очень вас прошу об этом. Мне надо немедля
продолжать свой путь.
Мой младший брат Осия взял на свое попечение измученное животное, а мы
ввели усталого всадника в дом и дали ему чашку пива. Это был маленький,
жилистый, худой человек с родинкой на виске. Лицо и одежда его были покрыты
густым слоем пыли. Сидя на седле, он так закоченел, что не мог сгибать ног.
- Одна лошадь подо мною пала, - сообщил он, - а эта едва ли еще
продержится двадцать миль. Я должен поспеть в Лондон утром. Мы надеемся, что
Данверс и Вильдман поднимут городское население. Лагерь Монмауза я оставил
вчера вечером. Его голубое знамя уже развевается над Лаймом.
- А много у него войска? - спросил с беспокойством отец.
- Он привез с собою только начальников. При нем находятся лорд Грей из
Йорка, Уэд, немец Бюйзе и еще человек восемьдесят-сто. Увы, двоих мы уже
потеряли. Это дурное, очень дурное предзнаменование.
- А что же такое случилось?
- Ювелир из Таунтона Дэр и Флетгер из Сальтуна затеяли какую-то глупую
ссору из-за лошади, и Флетгер убил Дэра. Крестьяне возмутились и требовали
смерти шотландца, и тот должен был бежать на корабле. Это очень грустное
происшествие. Флетгер был опытный вождь и искусный воин.
- Ай-ай-ай! - нетерпеливо воскликнул Саксрн. - Не беспокойтесь, однако,
Флетгера будет кем заменить. Найдутся на его место опытные вожди и искусные
солдаты. Я сомневаюсь, однако, в том, чтобы он знал обычаи войны.
И, говоря эти слова, он вытащил из-за пазухи тоненькую книгу в темном,
переплете и, перелистав несколько страниц длинным пальцем, воскликнул:
- Вот здесь предусмотрены случаи этого рода - слушайте. "Раздел
девятый. Если в военное время кто-либо вызывается на дуэль по поводу личного
характера, то он имеет право отклонить этот вызов". Видите, ученый Флеминг
доказывает, что личная честь человека должна уступать общему делу. Да и со
мною тоже был подобный случай. В то время когда мы стояли под Веной, нас,
иностранных офицеров, пригласили в офицерскую палатку. В числе приглашенных
был один ирландец, шальная голова, некий ОДафий. Он был старшим в полку
Паппенгеймера. Вот этот-то ОДафий потребовал первенства надо мною на том
основании, что он более благородного происхождения, нежели я. В ответ на это
я тронул его перчаткой по лицу, и сделал я это, заметьте, не в гневе, а
просто для того, чтобы показать, что я до некоторой степени расхожусь с его
мнением. ОДафий немедленно же вызвал меня на дуэль. Но тогда я прочел ему
этот раздел из Флеминга, и он согласился, что не имеет права драться со мною
до тех пор, пока турки не будут прогнаны из города. Только после сражения...
- Извините, сэр, я дослушаю ваш рассказ как-нибудь в другой раз, -
произнес курьер и шатаясь поднялся с места. - Я надеюсь найти свежую лошадь
в Чичестере. Время не терпит. Работайте же для великого дела или будьте
вечно рабами. Прощайте.
Он вскарабкался на седло и помчался карьером далее по лондонской
дороге.
- Ну, Михей, настало тебе время ехать, - торжественно сказал отец. - А
ты, жена, не плачь, а лучше ободряй сына радостными словами и веселым
.лицом. Мне нечего говорить тебе, чтобы ты сражался мужественно и
безбоязненно за святое дело. Если война дойдет до этих мест, твой старый
отец также сядет на коня и будет сражаться с тобою рядом. А теперь преклоним
колена и будем умолять Всевышнего о том, чтобы Он ниспослал вам Свою помощь
в этом трудном походе.
Мы все стали на колени в низкой комнате, и старик прочел горячую,
страстную молитву о ниспослании победы. Даже теперь, после стольких лет, эта
картина живо стоит перед моими глазами. Я вижу перед собою суровое
морщинистое лицо отца. Он стоит на коленях, сдвинув брови, и в пламенной
молитве сжимает свои мозолистые руки. Мать моя стоит на коленях рядом с ним;
слезы струятся по ее доброму, кроткому лицу. Она с трудом сдерживает
рыдания, боясь сделать ими мою разлуку с родным домом еще более тяжелой.
Маленькие дети находятся уже в своей спальне наверху, и мы слышим топот их
босых ног по полу. Саксон стоит на коленях, облокотясь руками на сиденье
дубового стула. Его длинные ноги волочатся по полу, а лицо он закрыл руками.
При колеблющемся свете висячей лампы я гляжу на предметы, знакомые мне с
самого детства: на скамью перед очагом, на стулья с высокими спинками и
жесткими ручками, на чучело лисицы над дверью, на картину, изображающую
христианина, который, стоя на горе Веры, смотрит на Обетованную Землю. Все
это, взятое в отдельности, пустяки, но вместе составляет то удивительное
целое, которое мы называем своим домом. Свой дом - это всемогущий магнит,
который привлекает сердце скитальца из самых дальних концов земли. Увижу ли
я этот уголок, или мне придется его видеть только во сне? Да, я оставлял это
тихое убежище и шел навстречу буре.
Молитва была кончена. Все мы встали, за исключением Саксонг, который с
минуту, а то и более, продолжал стоять на коленях, закрыв руками лицо. А
затем он быстро вскочил на ноги. Я сильно подозреваю, что Саксон во время
молитвы заснул, но сам он объяснял, что стоял на коленях несколько дольше
потому, что читал добавочную молитву.
Отец возложил на мою голову руку и призвал на меня благословление неба.
Затем он отвел в сторону Саксона, и я услыхал звон золота. Из этого я
заключил, что отец дал Саксону денег на дорогу. Мать прижала меня к своему
сердцу и всунула мне в руку небольшой листок бумаги.
- Эту бумажку ты прочти в свободное время, - сказала она, - я буду
счастлива, если ты станешь исполнять наставления, которые на ней написаны.
Я обещал матери исполнить ее просьбу, а затем, вырвавшись из ее
объятий, вышел на темную деревенскую улицу. Мой длинноногий товарищ следовал
за мной.
Было около часа утра, и все жители села давно спали. Мы миновали
"Пшеничный Сноп" и дом старого Соломона. Что бы сказали мои друзья, если бы
увидели меня в полном воинском снаряжении? Вот и дом Захарии Пальмера.
Конечно, и он спит. Но нет, дверь внезапно растворилась, и плотник выбежал
на улицу. Его длинная белая борода развевалась, так как дул свежий ночной
ветер.
- Я ждал вас, Михей! - воскликнул он. - Мне говорили о высадке
Монмауза, и я догадался, что вы не станете терять времени. Благослови вас
Бог, мой мальчик, благослови вас Бог! У вас сильные руки, но мягкое сердце.
Вы добры к слабым и суровы к угнетателям. Знайте, что любовь и молитвы всех
тех, кто вас знает, будут с вами.
Я пожал его протянутую руку, и мы двинулись далее. Не раз я оглядывался
назад. Старик продолжал стоять, говоря нам свои добрые пожелания. Это был
последний человек, которого я видел в своей родной деревне.
Через поля мы добрались до дома Витера, того фермера-вига, у которого
находились наши лошади. Здесь Саксон надел кольчугу и каску. Лошади ожидали
нас уже оседланные и взнузданные, ибо отец, как только узнал о высадке
Монмауза, сейчас же дал знать Витеру, что лошади скоро понадобятся. В два
часа утра мы, вооруженные и верхами, уже подъезжали к Портсдаунской горе,
направляясь в мятежный.лагерь.
Глава VIII
НА ВОЙНУ
Взобравшись на Портсдаунскую гору, мы оглянулись. Налево, внизу,
виднелись огоньки Портсмута и очертания кораблей в его гавани, а направо
Бэрский лес весь пылал.
Это зажгли костры, игравшие роль сигналов. Население извещалось о
вторжении неприятеля. На вершине Ботсера пылал целый столб огня; огни,
постепенно умножаясь, уходили на север в Беркширское графство и в восточную
часть Суссекса. Сигнальные огни состояли из громадных куч хвороста и
смоляных бочек, воткнутых на высокие шесты. Около Портчестера нам пришлось
проехать совсем близко от одного из этих сигнальных костров. Сторожа,
заслышав топот лошадиных ног и звяканье оружия, громко закричали "ура". Они
приняли нас за королевских офицеров, отправленных на запад.
Саксон, как только оставил порог нашего дома, сейчас же снял с себя
маску благочестия, в которой он щеголял перед отцом. В то время как мы
галопировали в темноте, он отпускал двусмысленные шуточки и распевал не
всегда приличные песни.
- Черт возьми! - воскликнул он откровенно. - Приятно чувствовать себя
свободным. Можно, по крайней мере, говорить свободно, не прибавляя к каждому
слову аллилуйя или аминь.
- Но ведь вы же сами затеяли эти благочестивые упражнения, - ответил я
сухо.
- Да, вы правы, ей-Богу, правы. На этот раз вы попали в точку. У меня
такое правило: уж если нужно делать что-либо, делай это дело первый и
обгоняй всех, что бы там ни было. Это чертовски хорошее правило, благодаря
ему я получил эту славную лошадку. Скажите, разве я вам не рассказывал, как
меня взяли в плен турки? А это преинтересно. Я был отправлен в качестве
военнопленного в Стамбул. Всех нас было взято в плен сто человек, а то,
пожалуй, и больше. Часть их погибла под палками, а другие и до сих пор сидят
на султанских галерах, прикованные к веслам. Эту жизнь им придется вести до
смерти. А смерть их заранее известна: одних турецкие надсмотрщики плетью
запорют, а других избавит от рабства и страдания генуэзская или венецианская
пуля. Только мне одному удалось выбраться на свободу.
- Но как же вам удалось бежать? - спросил я.
- Этим я обязан разуму, который мне дарован Провидением, - любезно
объяснил Саксон. - Я заметил, что у этих неверных есть слабая сторона -
очень уж они преданы своей проклятой религии. Вот я и стал работать в этом
направлении. Прежде всего я стал приглядываться, как совершает свои утренние
и вечерние молитвы наш приставник. Выучившись молиться по-турецки, я и сам
стал проделывать то же, что и турок, но только с тою разницей, что молился я
гораздо дольше его и с несравненно большим рвением.
- Как?! - воскликнул я в ужасе. - Вы притворились магометаннином?
- Ничего подобного, я совсем не притворялся, а на самом деле перешел в
мусульманство. Конечно, это между нами. Смотрите не рассказывайте об этом в
лагере Монмауза. Там, наверное, много этих благочестивых ханжей, которые
меня поедом съедят.
Я был страшно поражен этим бесстыдным признанием. И такой-то человек
руководил благочестивыми упражнениями в христианском доме! Я прямо не мог
говорить от неожиданности, а Децимус Саксон, пропев несколько куплетов
какой-то очень легкомысленной песенки, продолжал:
- Молился я по-турецки упорно, и вот меня отделили от прочих пленников
и перевели в особенное помещение. Тогда я удвоил свое мусульманское усердие.
Тюремщики смягчились окончательно, и двери тюрьмы передо мною отворились.
Мне позволили отлучаться куда угодно и когда угодно, обязав лишь, чтобы я
приходил в тюрьму раз в день. И какое употребление, вы думаете, я сделал из
данной мне свободы?
- Ну? Вы способны на все, - ответил я.
- Я немедленно отправился в их главную мечеть, бывший храм Премудрости
Господней, и стал ждать. Когда мечеть отперли и муэдзин стал созывать
правоверных, я вошел в мечеть первый и вышел последний. Так я поступал
ежедневно. При этом, если я видел, что турки стукаются лбом о пол один раз,
я стукал лбом дважды. В то время как прочие делали поясные поклоны, я
простирался на полу. Благодаря такому моему поведению слухи об обращенном в
истинную веру гяуре разнеслись по всему городу, и я получил репутацию
святого. Мне даже дали отдельную хижину, где бы я мог предаваться
благочестивым упражнениям. Дела у меня пошли отлично, стали появляться
деньжонки, и я одно время подумывал о том, чтобы навсегда остаться в
Стамбуле и, объявив себя пророком, написать дополнительную главу к Корану.
Но тут произошла глупая история, и турки заподозрили, что я шарлатан. Чепуха
вышла: один благочестивый турок пришел ко мне за наставлением и застал у
меня девчонку. Ну и пошла писать губерния! Сплетни пошли по всему Стамбулу.
Я подумал-подумал да и удрал на левантинском судне, а Коран так и остался
недоконченным. Пожалуй, это вышло к лучшему. Глупо было навсегда отказаться
от христианских женщин и ветчины, и из-за чего отказываться-то?! У этих
ихних гурий всегда воняет изо рта чесноком, а баранина, которую турки имеют
обыкновение жрать, отвратительна.
Беседуя таким образом, мы миновали Фэрхам и Ботлей и выехали на
Бишопстокскую дорогу. Известковая почва, по которой нам приходилось доселе
ехать, сменилась песками. Лошади ступали мягко, и стук копыт не мешал
разговору. Впрочем, говорил всегда один Саксон, а я только слушал его. Я
думал о недавно покинутом родном доме и о том, что нас ждет впереди, и
веселая болтовня мне казалась тяжелой и неуместной.
По небу ходили облака, но месяц по временам выглядывал из-за туч и
освещал вившуюся перед нами бесконечную дорогу. По обеим сторонам дороги
попадались там и сям домики с садами, подходившими к самой дороге. В воздухе
пахло спелой клубникой.
- Приходилось ли вам убивать в запальчивости человека? - спросил меня
Саксон.
- Никогда.
- Эге! Ну, когда вы услышите звяканье скрещивающихся стальных клинков и
взглянете врагу прямо в лицо, то сразу же позабудете все нравственные
правила, наставления и прочую чепуху, которой вас обучил отец и другие.
Искусство фехтования тоже на войне неприложимо.
- Но я не изучал фехтовального искусства, - ответил я, - отец показал
мне лишь, как надо наносить прямой, честный удар; этот меч разрубает
квадратный дюйм железной полосы.
- Для меча Скандерберга нужна и рука Скандерберга, - заметил Саксон, -
я осматривал этот меч - великолепный клинок. Такие мечи некогда имели все
правоверные пуритане, и ими-то и заставляли своих противников заучивать
священные тексты и петь благочестивые псалмы.
Это было время, когда считалось нужным
Больше грешников лупить,
Чтобы рай на свете водворить.
Итак, вы фехтовальному искусству не обучались?
- Нет, не обучался.
- И не беда. Для старого и опытного воина вроде меня знание этого
искусства составляет все, но для нового Геркулеса вашего типа главное
заключается в силе и энергии. Я часто замечал, что люди, навострившиеся
попадать в набитого соломой попугая и рубить голову деревянному турку,
оказываются никуда негодными на войне. Да это и понятно.
Вооружите-ка попугая самострелом или дайте турку не деревянному, а
живому в руки ятаган, - и тогда эти ученые стрелки и драгуны сейчас же
почувствуют себя неспокойными. Я убежден, мистер Кларк, что мы будем с вами
добрыми товарищами. Позвольте, как это говорится у старика Бутлера? Да:
Друзьями были баронет
И сквайр, и зла меж ними нет.
Знаете, живя в вашем доме, я не смел цитировать "Гудибраса" из боязни
рассердить вашего отца. Бедовый он старичок!
- Послушайте, - сказал я сурово, - если вы хотите, чтобы мы на самом
деле были добрыми товарищами, отзывайтесь об отце с большей почтительностью
и без этой противной фамильярности. Отец едва ли стал бы вас держать у себя
в доме, если бы знал историю вашего перехода в мусульманство.
- Верно! Верно! - подтвердил искатель приключений, посмеиваясь. - Между
мечетью и пуританской молельней большое расстояние. Но, пожалуйста, не
горячитесь, мой друг. У вас нет сдержанности в характере. Я уверен, что с
годами ваш характер сделается более ровным. Как же, помилуйте? Едва
познакомившись со мною и не успев поговорить и пяти минут, вы уже собирались
мне проломить голову. А после этого вы все время гонялись за мной, как злая
собака, и кусали меня каждый раз, когда вам казалось, будто я уклоняюсь от
истинного пути. Я должен вам напомнить, что вы теперь вступаете в военную
среду, в среду людей, которые дерутся на дуэлях из-за всякого пустяка. Вы
скажете одно неосторожное слово, а вам всадят рапиру в живот.
- Прошу и вас помнить о том же самом, - ответил я запальчиво. -
Характер у меня мирный, но я не выношу двусмысленных слов и угроз.
- Боже мой! - воскликнул Саксон. - Я вижу, что вы уже хотите изрубить
меня в куски и привезти в лагерь Монмауза в разобранном виде. Ну-ну! Мы еще
успеем с вами повоевать, так ссориться друг с другом совершенно лишнее.
Скажите, что это за дома виднеются перед нами там налево?
- Это деревня Сватлинг, - ответил я. - А там направо в ложбине - видите
огоньки? - это город Бишопсток.
- Значит, мы отъехали уже на пятнадцать миль. Поглядите-ка - на востоке
розовые пятна: это уже заря занимается. Эге! Но что такое? Должно быть,
кроватей мало стало, если люди спят на больших дорогах.
Темное пятно на дороге, которое я видел еще издали, оказалось при нашем
приближении человеческой фигурой. Человек лежал ничком, вытянувшись во весь
рост и положив на голову скрещенные руки.
- Должно быть, какой-нибудь пьяный из ближайшей гостиницы, - заметил я.
Саксон поднял свой крючковатый нос кверху. Он был похож на коршуна,
почуевшего падаль.
- Нет, - сказал он, - тут пахнет кровью. Этот человек, кажется, спит
тем сном, от которого не просыпаются.
Он соскочил с лошади и перевернул лежащего человека на спину. При
холодном бледном свете утренней зари мы увидели неподвижные, широко
раскрытые глаза и белое как мел лицо. Чутье старого солдата не обмануло его.
Перед нами лежало существо, испустившее свое последние дыхание.
- Чистая работа, - произнес Саксон, опускаясь на колени возле убитого и
шаря у него в карманах. - Конечно, тут орудовали разбойники. В карманах ни
гроша, то есть ни одного грошика; даже на погребение не оставили ничего.
- Как он был убит? - спросил я, в ужасе глядя на неподвижное лицо,
которое напоминало мне опустевший дам, брошенный жильцом.
- Удар кинжалом сзади и удар прикладом пистолета по голове. Он, должно
быть, умер недавно, а вместе с его жизнью исчезли все деньги, бывшие у него
в кармане. А человек, должно быть, был с положением. Камзол из тонкого
сукна, даже на ощупь видно, что товар дорогой. Панталоны атласные, а пряжки
на башмаках серебряные. Плуты, должно быть, здорово поживились. Знаете что,
Кларк: поедем им вдогонку! Это будет хорошее, большое дело.
- О да, это будет хорошее дело! - воскликнул я пылко. - Что может быть
лучше, как учинить правосудие над этими подлыми убийцами?
- Пфуй! - воскликнул Саксон. - Юстиция прененадежная дама, и притом в
руках у нее есть палка о двух концах. Ведь мы с вами - не забывайте этого -
мятежники и, как таковые, подлежим благодетельному воздействию правосудия.
Не будем же соваться ему на глаза без надобности. Я вам предлагал
отправиться вдогонку за разбойниками совсем с другой целью. Я имел в виду
отнять у них деньги, взятые у этого человека, да заодно отобрать уж и все
то, что при них имеется. Ведь все их состояние приобретено незаконными
путями, а мой ученый друг Флеминг вполне выяснил, что ограбление грабителя -
не грабительство. Но спрашивается: куда нам спрятать труп?
- А зачем нам его прятать? - спросил я.
- Ах, молодой человек, молодой человек! Не знаете вы, что значит война
и военные предосторожности. Представьте себе, что тело это будет найдено
сегодня. Крик и гам поднимутся по всему околотку, и нас с вами, как людей
неизвестных, заподозрят и арестуют. Предположим, мы оправдаемся, хотя это
вовсе не так легко, как кажется. Но судьи, во всяком случае, станут нас
допрашивать, кто мы такие, откуда едем и куда направляемся. Поверьте мне,
что от этих расспросов добра нам не будет. Поэтому, - и обратившись к трупу,
Саксон произнес, - извините меня, мой неизвестный и молчаливый друг, что я
позволю себе сволочь вас вон в те кусты. Вы полежите там денек или два никем
не замеченные, и вследствие этого из-за вас не пострадают порядочные люди.
И он уже схватил труп за ноги. Но я соскочил с лошади и, взяв товарища
за руку, воскликнул:
- Ради Бога, не обращайтесь с телом таким образом! Зачем вы тащите его
за ноги? Уж если, по вашему мнению, нужно его отсюда удалить, то я его
отнесу с должным уважением.
Говоря таким образом, я взял труп на руки и отнес его к кустам желтого
терновника недалеко от дороги. Я положил тело на землю и закрыл его ветвями.
- У вас бычьи мускулы, но сердце женщины, - пробормотал мой товарищ. -
Клянусь обедней, что старый псалмопевец с седой бородой был прав. Кажется,
он сказал о вашем характере именно что-то в этом смысле. Ну, теперь надо
набросать немного пыли на кровавые пятна, а затем мы можем двигаться в
дальнейший путь, не опасаясь быть привлеченными к ответу за чужие грехи.
Дайте я только подтяну хорошенько подпругу, и мы скорее выберемся из
опасного места.
Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Приключения Михея Кларка 5 страница | | | Приключения Михея Кларка 7 страница |