Глава тридцать вторая. На то, чтобы прийти в себя, Глории потребовалось время

На то, чтобы прийти в себя, Глории потребовалось время. Она не хотела никого видеть, ни с кем говорить, считала, что справляться с последствиями пережитого должна самостоятельно. Сообщения, поступавшие на ее автоответчик, она игнорировала, – два из них пришли от директора средней школы, еще парочка от подруг, не понимавших, куда она подевалась. По крайней мере, хоть кому-то ее не хватает, и то хорошо.

Несмотря на изнурительную усталость, она провела первые две ночи, цепляясь то за одеяло, то за края кровати, накрывая голову подушкой, чтобы заглушить эхо выстрелов; избавиться от едкой вони обожженной кожи и сгоревшего пороха, от ударившей в нее теплой струи. Она поднималась, шла в уборную и бегом возвращалась в кровать, испуганная тенями ветвей и перезвоном ветряных колокольчиков, которые, по уверениям ее домовладельца, наполняли дом положительной энергией ци.

И дело было даже не в ощущении вины, а в ужасе перед тем, что она позволила подвести себя к самому порогу смерти. Глория всегда гордилась своим здравым смыслом. В чем же было дело?

Не в любовных утехах. Не в состоянии ее ума. И определенно не в том, что историю Карлос рассказал весьма убедительную.

В скуке, решила Глория. Соединившейся с одиночеством. Обзаведись-ка ты хобби, сказала она себе.

Ей казалось, что она провела в Мексике год, а не пару дней. В Агуас-Вивас время выглядело совсем иначе, оно становилось там бесконечно медленным и бесконечно знойным.

А в Лос-Анджелесе уже почти наступило Рождество. Люди здесь либо весело щебетали, либо помышляли о самоубийстве. Либо и то и другое сразу.

Почувствовав себя немного оправившейся, Глория позвонила в школу и сообщила, что, к сожалению, вынуждена отказаться от вакансии. Она решила поискать работу иного рода. В какой-нибудь большой компании, где можно быть безликой и беседовать с коллегами, не обзаводясь среди них друзьями. Впрочем, и оставаться на такой работе до конца своей жизни она не собиралась.

Самое главное, чтобы работа не мешала ей учиться по вечерам. Она обратилась в несколько учебных заведений, готовивших медицинских сестер, попросила прислать ей бланки вступительных заявлений. Некоторые из этих заведений показались ей многообещающими.

– МИСС МЕНДЕС?

Воскбоун – не то расстроенный чем-то, не то испытывающий неуверенность в себе. То, что он позвонил, подумала Глория, свидетельствует о наличии у него определенной отваги. И настойчивости. Оказывается, под его пластмассовой оболочкой таится донжуан.

– Надеюсь, я вам не помешал.

– Нисколько, детектив. Я и сама собиралась позвонить вам сегодня вечером.

– Угу. Зачем?

– Я пересмотрела ваше предложение.

– Вы… пересмотрели?

– Правда, я уже очень давно не танцевала, – сказала она. – Вам придется дать мне пару уроков.

– Это… Спасибо. Вы серьезно?

– Да, – ответила она. – А как же еще?

– Рад слышать, мисс Мендес. Очень рад. Хотя я позвонил вам по другому поводу.

Теперь настал ее черед ощутить неловкость.

– О, – сказала она.

– Нет-нет, – заторопился Воскбоун. – Я благодарен вам за то, что вы решили изменить вашу политику.

– Политику?

– Относительно свиданий с представителями органов охраны правопорядка. Вы… пожалуй, это можно выразить так: вы сделали этот день удачным для меня.

– Ну да, – отозвалась Глория, подумав: наверное, мою политику и вправду следовало обновить.

– Я сочту за честь возможность показать вам основные па, – продолжал Воскбоун. – Люди нередко побаиваются танцев, в особенности латиноамериканских, в которых содержится элемент чувственности, отталкивающий тех, кто не желает самозабвенно отдаваться, если можно так выразиться, ритму танца. Но когда человек преодолевает начальную застенчивость…

– Детектив.

Он ее не услышал:

–…большого удовлетворения. Многие называют это раскрепощением. А сами па сальсы на деле не так уж и сложны. Очень раскованные движения бедер, руки – ну, в общем, я вам все покажу. Прежде чем отправиться в клуб, проведу для вас урок. Помню, когда я в первый раз…

– Детекти-ив.

– Угу?

– Позвонили-то вы почему?

Пауза.

– Это касается мистера Перрейра. Сегодня утром со мной связался сотрудник отдела пропавших без вести. К ним поступил звонок из нашего консульства в Соноре, а туда звонили из мексиканской полиции. Простите, что сообщаю вам печальную новость, но его тело найдено. – Воскбоун помолчал, ожидая ответа. – Мисс Мендес?

– Я слушаю, слушаю.

Но ведь они с Фахардо согласились: земля уже укрыла все и не стоит говорить об этом кому-то.

– Что вам еще сообщили? – спросила она.

– Тамошние власти считают, что он стал жертвой угонщика автомобилей. Преступник оставил на теле мистера Перрейра удостоверение личности, но забрал содержимое его бумажника, включая банковскую карточку. Весьма вероятно, что деньги со счета снял…

Она уже знала более точную версию событий, о которых рассказывал Воскбоун. Однако он не знал того, что ей таковая известна. Вот пусть и не знает, по крайней мере, ему не в чем будет ее обвинить.

– А как же ПИН-код? – спросила она, надеясь, что Воскбоун сочтет ее вопрос за проявление обычной забывчивости.

– Каким-то образом преступник раздобыл и его, – ответил Воскбоун. – В наши дни злоумышленники способны проделывать с помощью компьютеров самые удивительные вещи. Из-за широко распространившегося использования Интернета кража личности быстро обращается в…

Наверняка Фахардо расстарался, решила Глория. И это ее немного встревожило. Если на Teniente нажать как следует, он может и не отвертеться.

–…Возвращено в Соединенные Штаты, – говорил между тем Воскбоун.

– Что-что?

– Я о его теле.

– А, – отозвалась она.

Воскбоун заговорил о похоронах. Глория прикинула, на что это будет похоже – горевать, когда горе уже миновало. Наверное, хотя бы часть его вернется, остаточная, та, которую не удастся выкорчевать из сердца, пока Карла не предадут земле.

– Тем временем, – говорил Воскбоун, – я свяжусь с Максин Гонзага и сообщу ей о наших находках.

Чьих это – наших? – подумала Глория.

– Если честно, мисс Мендес, я не могу с уверенностью сказать, какую процедуру положено использовать в подобной ситуации. Возможно, им снова придется провести предварительное слушание по делу о наследовании. В этом случае управлению государственного администратора опять понадобится ваша помощь, и немалая. Все это время вы вели себя как человек чрезвычайно терпеливый, надеюсь, такой вы и останетесь. – Воскбоун откашлялся. – И надеюсь… хотя я… надеюсь, что ваше предложение… э-э… все еще остается в силе.

– Это вы о танцах?

– Угу. Э… да.

Глория поджала губы:

– Конечно, остается.

– Очень вам благодарен.

– Не за что.

– Может быть, мы сейчас и договоримся относительно…

– Я вам позвоню.

– Угу. У вас есть мой номер?

– Есть.

– Ну хорошо. Хорошо. Спасибо, мисс Мендес.

– Детектив? Раз уж мы собрались с вами на танцы, вы, может быть, перестанете называть меня «мисс Мендес».

– Угу. Вы предпочли бы…

– Как насчет «доктор Мендес»?

– Если это… угу… если это для вас предпочтительнее, то я…

– Я пошутила, детектив. Называйте меня Глорией.

– Глория. Хорошо. Буду. Глория.

– А я стану называть вас Джоном.

– Да. Отлично.

– Договорились?

– Договорились, – ответил он.

– Ну, до свидания, Джон.

– Берегите себя, мисс Мендес.

Еще через пару дней ей позвонила Максин Гонзага и сказала.

– В Тарзана живет человек по имени Джек Геруша.

Глория смутно припомнила, как звонила ему, получила от него разнос и прервала разговор.

– И что же?

– Он сейчас в доме престарелых, – сказала Гонзага. – Не хотите съездить туда?

Приют престарелых «Златые годы» выглядел как поблескивающий брикет комковатой ореховой пасты, затесавшийся в приземистую вереницу торговых центров и ошарпанных «линкольнов», проживших уже по полтора отведенных им срока. Дикая жара уступала в его вестибюле место кондиционированным сорока восьми градусам.

– «Златые» – это правильное слово? – поинтересовалась Гонзага, пока они ожидали дежурную сестру.

– Не самое правильное из всех, какие я знаю, – ответила, растирая ладони, Глория. – Я полагала, старики всегда мерзнут.

– А я – что им всегда жарко.

– Но как же плохое кровообращение?

– Доказательство нагляднее некуда, – сказала Гонзага. – Это же иглу какое-то, черт бы его взял.

Они приехали сюда к ленчу. Их провели в столовую, заставленную голубыми пластмассовыми столиками на шесть персон. Обитатели приюта жевали творог и переговаривались. Столовая смахивала на школьный кафетерий, наполненный группками, чтобы не сказать кликами, вполголоса обменивавшихся сплетнями заговорщиков. Здесь были столики маразматические, столики энергические, столики женщин с окрашенными в пастельные тона волосами, столики одиночек, бросавших свирепые взгляды на каждого, кто попадался им на глаза. Глория улыбалась мужчинам, и те отвечали ей плотоядными ухмылками. Один из них сказал: «О, приветик, красотка» – и его узкогубая соседка молча и смачно шлепнула болтуна по плечу.

Джек Геруша важно, как раджа, восседал в углу. Его обслуживала личная медицинская сестра, кормившая старика с ложечки желе и истекавшими соком кусками персика. В отличие от прочих здешних жителей, обходившихся пластмассовыми столовыми приборами, Геруша пользовался настоящими, да еще, судя по всему, и серебряными.

Максин представилась и представила Глорию, назвав ее своим партнером.

– А я Селия, – сказала сестра. – Поздоровайтесь с вашими гостьями, мистер Геруша.

Гepyшa поднял правую руку, на которой отсутствовал мизинец, чарующе улыбнулся, согнул два из четырех уцелевших пальцев, указательный и безымянный, и показал своим гостьям средний.

После чего отдал им честь, откинулся на спинку кресла и мгновенно заснул.

Селия пожала плечами:

– Он иногда бывает большим брюзгой.

Они отошли на несколько столиков. Глория взглянула на горло старика. Он не брился – или его не брили – самое малое неделю.

Гонзага спросила:

– Сестра Ричардс предупредила вас о нашем приезде?

– Да, вы по поводу его родственника. Я и не знала, что у него какие-то родственники есть.

– А кто же его сюда поместил?

– Он и поместил. Ему надоело самому подтирать себе задницу. – У Селии приподнялся кверху уголок рта. – Теперь это моя привилегия. Он мог обзавестись персональной медицинской сестрой и остаться дома, но ему охота, чтобы его окружали люди, на которых можно орать. Три месяца назад он еще жил сам по себе. Потом с ним приключился удар – не сильный. И теперь он катится по наклонной плоскости и уже забыл половину того английского, какой знал. Еще он любит позвонить наугад по телефону и обругать того, кто снимет трубку. Ну а уж когда ему самому звонит какой-нибудь телефонный торговец, он бедняге такого перцу задает!

– Женат он был?

– Нет. Ни семьи, ни детей. У него был брат, но и тот давным-давно умер.

– Чем он занимался раньше? – спросила Глория.

– Я думаю, был ювелиром. О прошлом он рассказывать не любит, да и понять его удается не всегда. Насчет ювелира, это я сама вывела из его разрозненных замечаний. Он иногда разговаривает сам с собой. У него есть ящик с разными бирюльками, так он и с ними часами разговаривает.

– С неодушевленными предметами? – спросила Гонзага.

– Ну да, с теми, что хранятся в его комнате, – сказала Селия. И, поняв, что им хочется взглянуть на эти предметы, предложила: – Давайте сходим туда, пока он спит.

Даже не видя прочих помещений дома престарелых, Глория готова была назвать комнату Геруша огромной. Она сказала об этом Селин, и та объяснила:

– Раньше тут было две комнаты. Он оплатил снос стены, которая их разделяла. Джилл говорила, что ему могут достаться по наследству какие-то деньги, это верно?

– Возможно, – ответила Гонзага.

– Ну так он в них не нуждается.

Она открыла стоявшую при кровати тумбочку и достала из нее деревянный ящик с наклейкой НАСТОЯЩИЕ ФЛОРИДСКИЕ КЛЕМЕНТИНЫ. Ящик содержал несколько десятков обтянутых черным бархатом коробочек. В первой, открытой Гонзага, покоилась пара великолепных серег: больших, с розоватыми жемчужинами в оправе из старинного золота.

Что-то они Глории напомнили. Ну да, фотографию молодого Джозефа Геруша и его девушки, Глории Фахардо.

Ее кулон с огромной жемчужиной.

Селия начала открывать одну шкатулку за другой. Во всех лежали жемчужины – десятки жемчужин, облизываемых язычками золотистого пламени. Великолепные, чистые, казавшиеся съедобными – некоторые были размером с виноградины; в их отличавшиеся поразительной тонкостью работы оправы были вкраплены крошечные бриллианты или рубины. Жемчужины, похожие на миниатюрные надувные шары. Ящик, в котором когда-то лежали давно уже сгнившие мандарины, хранил сокровища пирата.

– Госсподи… – прошелестела Гонзага.

– Да уж, – согласилась сестра. – И кто знает, что у него в банке лежит?

Удивительно, думала Глория, как только Геруша решился держать здесь такое богатство. Персонал дома производит вроде бы приличное впечатление, но какие же нечеловеческие усилия необходимы, чтобы воспротивиться искушению прикарманить одну из этих драгоценностей. Тем более что и принадлежат-то они такому противному брюзге. А следом ей пришло в голову, что поначалу этого добра здесь могло быть гораздо больше, чем она видит сейчас.

– Когда я несколько месяцев назад звонила старику, он разговаривал со мной, как бедняк, – сказала Глория. – Еще и наорал на меня за то, что ему сократили выплаты по медицинскому страхованию.

– Никакой он не бедняк, – сказала Селия. – Просто немыслимый скряга.

Под шкатулками обнаружилась аккуратная пачка почтовых открыток. Гонзага начала перебирать их, передавая по одной Глории. Ставшие хрупкими, пожелтевшие, открытки позволяли проследить извилистый путь Джека Геруша от Гавайев до Фиджи, Японии и островов Микронезии. Написаны они были наполовину по-английски, наполовину по-русски, а адресованы жившему в Сан-Диего, штат Калифорния, человеку по имени Антоп.

– Кто это? – спросила у сестры Глория.

– Его брат.

– Антоп? – удивилась Гонзага.

– По-моему, это произносится как Антон.

– Это в какой же стране оно так произносится?

– Я думаю, он родом из России, – сказала Селия. – Он что-то говорил про нее.

– Но он же служил в армии США.

– Во время войны с Японией. Наверное, как раз оттуда он жемчужины и привез. Жемчуг Южных морей, да? По-моему, это так называется.

– Антон еще жив? – спросила Гонзага.

– Его брат умер много лет назад, – ответила Селия.

– Погиб в автомобильной катастрофе, – добавила Глория.

Гонзага и Селия удивленно повернулись к ней.

– Откуда вам это известно? – спросила Гонзага.

– Правда? – спросила Селия.

Глория ответила:

– В свидетельстве о рождении Джозефа Iepyuia, которое хранилось в банке, были названы его родители. Энтони и Кэтрин. Оба погибли году в шестидесятом – шестьдесят первом. Примерно так.

– Давайте мы у него спросим, – предложила Селия. – Он, конечно, многого уже не помнит. Да и ведет себя – вы сами видели как. Но спросить будет невредно.

Когда они возвратились в столовую, Джек Iepyuia еще спал. Однако служительницы столовой уже укладывали стулья на столы, и Селия разбудила его:

– Мистер Iepyuia, эти леди хотели бы задать вам вопрос.

Iepyuia всхрапнул, потер ладонью лоб и сказал:

– Пошли на фер.

– Мистер Iepyuia, у вас был брат? – спросила Гонзага.

– Ангел где? – требовательно осведомился он, глядя на Селию и щелкая пальцами.

Она, округлив глаза, завернула его столовое серебро в бумажную салфетку, оторвала от другой салфетки полоску и повязала ее бантиком на головке вилки. Результат и впрямь походил на ангела – но, правда, изгваздавшегося в каком-то соусе и фруктовом соке.

– Ну вот, – сказала Селия и, улыбаясь, вставила «ангела» в нагрудный карман Iepyuia. – Эти леди интересуются вашим братом, мистер Геруша.

– На фер.

– Его звали Энтони? – спросила Бюрия.

При упоминании этого имени лицо Джека Iepyuia обмякло. Он уставился на Бюрию, как на выросшее из пола привидение.

– А Джозеф был его сыном?

Iepyuia нахмурился.

– Фарюга, – пробормотал он.

– Что это значит? – спросила Гонзага.

– Может быть, это русское слово, – сказала Бюрия.

– Миссис Бахов говорит по-русски, – сказала Селия, указав на еще сидевших за их столиком женщин с крашеными волосами. – Секундочку.

Пока они ожидали ее возвращения, Глория спросила у Геруша:

– Жену Антона звали Кэтрин?

Лицо старика снова обвисло.

– Катерина, – мечтательно пробормотал он.

Глория открыла сумочку, достала фотографию Карла, подержала ее перед глазами Джека Геруша. Некоторое время старик смотрел на нее, слегка покачивая головой, и наконец сказал:

– Иосиф. Фарюга.

Лицо его смягчилось чем-то вроде скорбного выражения. Он тяжело вздохнул и залепетал нечто – неразборчиво, картаво и слюняво.

Вернулась Селия.

– Она говорит, что «фарюга» означает «вор».

– Он что-то украл у него? – спросила Гонзага.

– Драгоценности, – ответила Глория. – После смерти родителей. Украл дядины сокровища.

– И должно быть, украл немало, – заметила Гонзага. – Аж на одиннадцать миллионов долларов, так?

– Я уверена, что столько они стоить не могли, – сказала Глория.

– Где же тогда он взял такие деньжищи?

– Нам же ничего не известно о двадцати годах его жизни, – ответила Глория.

– Катерина… – пробормотал Геруша. А затем выпрямился и начал выбираться из кресла. Селия подошла, чтобы помочь ему. Он сердито оттолкнул девушку, сцапал трость и потопал к двери.

– Извините, – сказала Селия.

– Да ничего страшного.

Глория и Гонзага смотрели, как девушка нагоняет старика. Он приволакивал левую ногу.

– Вы действительно думаете, что так все и было? – спросила Гонзага.

– Вполне возможно, – ответила Глория. – Или же у меня воображение разыгралось.

– Надо будет выяснить это. Попробую обратиться в Министерство по делам ветеранов, в тамошнем архиве могут найтись сведения о родных старика. Можно установить его связь с Антоном, или Энтони, или как его там. – Гонзага произносила все это быстро, напористо. – Знаете, а ведь, похоже, мы напали на новый след, способный привести нас к цельной картине. Может же существовать масса людей, которых мы пока и найти-то не пытались. Кто-то, знающий обо всем этом намного больше того, что удалось выяснить нам. Я думаю…

Глория, слушая ее, время от времени кивала в знак согласия. Гонзага хотела начать с самого начала и думала, что им удастся выяснить все, понять все до последней точки.

А Глория не испытывала уверенности в том, что ей хочется узнать что-либо сверх того, что она уже знала.

Может быть, Карл и был вором. А может быть, деньги – или драгоценности? – или и то и другое? – принадлежали отцу Карла, а дядюшка был двуличным лжецом. Но могло быть и совсем иначе, и Карл нажил деньги каким-то другим путем.

Возможно, это удастся выяснить, возможно, не удастся.

И, глядя в спину уходящему старику, Глория вдруг поняла, что она с этой историей покончила. И ничего больше знать не желает. Неведение, которое жгло ее не один день и мучило не одну ночь, быстро блекло, обращаясь в воспоминания, в опыт, который она уже мысленно видела вставленным в рамочку и застекленным. И она сознавала: это конец ее любви. Потому что любовь есть желание понять, а освобождение от нее позволяет удовлетворяться одними вопросами – без ответов.

Ей было спокойно.

Гонзага же, напротив, деловито сплетала предположения в теорию и вытягивала из нее нить расследования. Ей понадобится помощь Глории, они…

– Я не уверена, что смогу быть вам чем-то полезной. На этот раз.

Гонзага прервалась на полуслове:

– Что?

– Я говорю, что не знаю, смогу ли быть вам полезной.

– Вам не хочется выяснить все обстоятельства?

– Хочется, – ответила Глория. – Вроде как.

– Вы же стремились участвовать в расследовании.

– Я помню.

Пауза.

– Меня это и сейчас интересует, – сказала Глория. – Просто мне пора вернуться к собственной жизни.

Гонзага кивнула:

– Понимаю.

– Но вы все-таки дайте мне знать, если выясните что-то новое.

– Конечно.

– И если я смогу чем-то помочь, – если вам не удастся найти ответы самой, – звоните мне, не стесняйтесь.

– Обязательно. Спасибо, что составили мне компанию. И спасибо за все, что сделали.

– И вам спасибо за то, что терпели меня.

– Да ну. Вы здорово нам помогли.

– Вы не должны благодарить меня за это, – сказала Глория.

– Кто-то же должен, – возразила Гонзага.

Глория пожала плечами:

– Не думаю.

Они встали и направились к выходу из приюта. Глории пришлось бороться с искушением сунуть руку в карман и поиграть с ее новыми жемчужными серьгами.

– ДАВНЕНЬКО НЕ ВИДЕЛИСЬ, – сказал, вскальзывая в кабинку, Реджи.

Они встретились в «Настоящем буфете». Реджи пришел прямо с заседания городского суда и еще не успел стряхнуть с себя принятую там манеру держаться: напыщенную, развязную и полную довольства тем, что ты стоишь на стороне закона, который неизменно прав.

– Виновен или не виновен? – осведомилась Глория.

Он смерил ее взглядом, говорившим: «Вернись на землю».

– Что он наделал?

– Ударил жену по лицу тарелкой, которая показалась ему недостаточно чистой. – И Реджи, окинув взглядом поверхность стола, принялся сковыривать с нее бородавку засохшего джема. – Сильно ее поранил.

– Она поддержала обвинение? – Глория знала, что жены редко идут на это.

– Пыталась отвертеться, однако помощник окружного прокурора настоял на своем… ишь упрямая какая.

Реджи поковырял бородавку вилкой, та рассыпалась, он смахнул ее со стола.

– С первого раза я бы тут есть не решился, – сказал он.

– Мы могли встретиться и где-нибудь еще.

– Не-е… – Он провел ладонями по животу. – Я это место ни на что не променяю. Мне здесь нравится.

Официант им достался лохматый, сивый, с кулачищами размером в стыки водопроводных труб и экземными. Пока он принимал их заказ – гречишные оладьи, ветчина для Реджи, большой гренок для нее, – глаза его увлажнились; у Глории создалось впечатление, что он того и гляди лопнет по швам от какого-то засевшего в нем престарелого недуга.

– Сейчас все будет, – пообещал он и удалился, пошатываясь.

Реджи, вглядевшись в его спину, сказал:

– К концу третьего дня творения этот тип уже существовал.

– Надеюсь, он не станет дышать на твою еду.

– А на твою?

– Мою я заказала для видимости, – ответила Глория.

Реджи рассмеялся, хлопнул ладонью по столу:

– Ну, не сомневаюсь, что кто-то ее все же съест…

Глория принялась расспрашивать его о суде, о работе. Как и всегда, у Реджи нашлось много чего сказать ни о чем, и она позволила ему болтать сколько хочет. Вернулся официант, вооруженный тарелками, коими он захлопал по столу так, точно старался пришибить побольше мух.

– Оладьи, – сказал он, метнув тарелку с ними в сторону Реджи.

– Спасибо, – сказала Глория.

– Больше ничего не хотите, а? – спросил у нее официант. – Может, вам масла принести?

– Нет, благодарю вас.

– Ну ладно, угощайтесь, – распорядился он и ушел.

Глория смотрела, как под завязкой его передника попрыгивает, точно помпа, костлявый зад.

– Место – неповторимое, – сказал Реджи. Он уже уплел третью часть ветчины, жуя ее, как бобр, стирая салфеткой соус с губ. – Не хочешь немного?

Глория бросила поверх оладий свой гренок:

– Обойдусь.

– Дело твое, – сказал Реджи. – Ну, так что ты поделываешь? Как отдохнула? Мне нужна полная картина.

– Неплохо.

– На водных лыжах каталась?

– Нет.

– Плавала?

– Тоже нет.

– Ну прошу тебя, скажи мне, что ты не только загорала, – попросил Реджи.

– Пожалуй – только.

– Тоска какая, – вздохнул он.

– Кроме того, я познакомилась с мужчиной.

Вот тут он мгновенно насторожился:

– Да? И кто он?

– Несущественно, – ответила Глория.

– Как это? Нет, брось, что за чушь.

– Правда. Несущественно.

– Глория… – укоризненно произнес Реджи. – Фотографии есть?

– Фотографии не получились.

– Ойй… перестань…

– Извини.

Она наблюдала за тем, как Реджи пытается изобразить безразличие, – весьма вдохновительное зрелище.

– Ну что же, рад за тебя, – наконец сказал он. – Отличная новость.

– Я не спала с ним.

Реджи дернулся – так, точно его гусь клюнул.

– Гиги.

– Ты ведь это хотел узнать, верно?

– Нет-нет. Послушай… нет. Я не… я… как ты могла поду… нет, серьезно. – Он выкатил глаза, совершенно как персонаж мультфильма. – За кого ты меня принимаешь?

– Ладно, забудь, что я это сказала.

– Послушай, ты можешь делать все, что захочешь. Я же не опекун твой.

– Это я знаю.

– Можешь спать с ним, можешь не спать, делай как хочешь. Да хоть с лилипутками спи. Мне до лампочки.

– И это знаю.

– Но… раз уж ты мне все рассказала, так… я скажу это один раз и больше ни разу не повторю… я думаю, что ты приняла правильное решение. Насчет не спать с ним. Я в такие дела нос совать не собираюсь и так далее, но я бы это не одобрил.

– Ты о сексе? Раньше, помнится, одобрял.

– Я только о данном случае говорю, – заявил он. – За меня не беспокойся. Ты же понимаешь, что я имею в виду. Не следует торопить события. Да еще с не знакомым тебе человеком.

– Почему же не знакомым? Мы с ним прекрасно поладили.

– Прошу тебя, Гиги.

– О чем?

– Ну как можно узнать человека всего за неделю?

– А как его за год можно узнать? – поинтересовалась она.

– Ну, год, он же больше недели, – сказал Реджи.

– Ты полагаешь?

– Полагаю, – ответил он. – А как же.

Она на минуту задумалась о Teniente Тито Фахардо: страстность и отстраненность, убежденность в собственной правоте и граничащая с жестокостью вседозволенность, сомнения в себе и тщеславие. Задумалась о Карле, о Реджи, о своем брате, о своей матери. Хорошо все-таки, что она не стала психологом, как Аллан Харролл-Пена, потому что, если быть с собой честной, ни одного из них она в нечто целостное собрать не сумела бы.

А сама она? Рассказывая о себе Карлосу, разбивая свою жизнь на главы, – что дала она ему? Даже не репрезентативную выборку свойств ее натуры. Потому что каждую минуту на поверхность ее сознания всплывают, побулькивая, новые составляющие этой самой натуры. Ну и слава богу. Приятно будет заново познакомиться с собой завтра поутру.

Ей захотелось рассказать Реджи все. Как-никак история интересная.

Прочие посетители забегаловки откашливались, разглаживали на столиках какие-то бумаги, разговаривая друг с другом, разговаривая и разговаривая.

Один короткий рассказик, он же никому вреда не причинит.

Реджи простонал:

– Даже не думай. Если ты собираешься заделать мне лишний геморрой, я слушать ничего не желаю.

Приковылял официант, уронил между их тарелками заляпанный жиром счет.

– Мне, вообще-то, пора, – сказала Глория.

– Правда?

По тому, как он произнес это, Глория поняла, что Реджи спрашивает: «Очередное свидание?»

– У меня встреча с Барбарой, – сказала она.

– Собираешься рассказать ей, как отдыхала?

– Может быть.

– Во всех подробностях?

– Может быть.

– Подробнее, чем мне?

– Наверное.

Он покачал головой:

– Ну вы, ребята…

– Ребята?

– Я про баб говорю, – пояснил он. – Ребята означает бабы.

– А, – отозвалась Глория. – Ну, тогда мы не такие уж и ребята. Верно?

Реджи посмотрел ей в глаза, ухмыльнулся:

– Пожалуй, что нет.

– Спасибо, – улыбнулась она.

– Тебе в адвокаты податься следовало.

– Да?

– Серьезно. Или в копы.

– Что это ты так быстро меня разжаловал? – спросила она.

Реджи притворно набычился, пощипал себя за щеку, нарочито окинул ее взглядом с головы до ног и прикусил губу.

– Э… знаешь что, Гиги…

Глория уже поставила сумочку на стол.

– Моя доля, – сказала она, протянув ему двадцатку.

Таким огорошенным она его еще не видела.

– Да?

– Я знаю, что делаю.

– Ты уверена?

– Как всегда, – сказала она.

Дата добавления: 2015-10-28