Глава пятнадцатая. Я вернулся в середине ночи

Я вернулся в середине ночи. От обилия поглощенной силы казалось, что я не иду, а плыву по воздуху; вот сейчас протяну руку – и переломлю дерево движением пальцев. Ощущение легкой тошноты в теле, на душе – мерзость. Но я не позволял себе думать об этом. Не в том я положении, чтобы ослаблять себя еще и бесплодными муками совести.

Эдрик не спал. Сидел у костра, задумчиво глядя в огонь. Головы в мою сторону не повернул, но я знал: еще до того, как я подошел к стоянке, он каким‑то образом уже почувствовал мое приближение. Ясновидец?.. Нет, он не профессиональный маг, в этом я был уверен. Скорее, создавалось впечатление, что все эти странные способности присущи ему по природе – так же, как они присущи демонам, оборотням и стихиалям.

Я сел напротив. Поразительно, как привлекает наше внимание пламя. Можно часами наблюдать за игрой его алых языков, любовно ласкающих поленья, алчно пожирающих тонкие ветки… Огонь – это чистая энергия, явленная в грубом телесном мире, огонь олицетворяет ту внутреннюю сущность, силу, что стоит за маской видимого мира, ту мощь, которая охлаждаясь, утяжеляясь, приобретает форму вещей нас окружающих. Существовать – означает действовать…

Мы с Эдриком будто бы вышли в какое‑то безвременье, где не было ни прошлого, ни будущего. Два человека в ночном лесу у огня. И все. Есть только сейчас. Нет ни «завтра», ни «вчера». Мы чужие друг другу, но бесформенный мир, лежащий за границами круга света, даваемого костром, чужд нам обоим еще больше…

– Будешь спать? – спросил Эдрик. – Два часа до рассвета.

Я покачал головой.

– Нет. Все равно не смогу заснуть.

– Переизбыток силы?

– Да.

Он некоторое время молчал, а потом спросил:

– Ты знаешь, что вредишь себе еще больше, поглощая силу таким образом? Ты себя разрушаешь.

В его голосе не прозвучало ни осуждения, ни назидательных ноток. Просто констатация факта.

– Да, знаю, – сказал я. – Но у меня нет выбора.

Прошла, наверное, целая минута, а может – и больше, прежде чем он произнес:

– Ты действуешь очень хорошо… для обычного человека. – Короткая пауза. – Впрочем, для того, кто стоит на пороге смерти, это не редкость. Лишившись иллюзорных надежд, человек осознает, кто он таков на самом деле. Но пережить это открытие могут далеко не все – в большинстве случаев правда о себе постигается слишком поздно. Меня удивляет даже не то, как ты действуешь, а то, сколько времени ты сумел продержаться на плаву…

– Не знаю… – У меня были смутные чувства. – Я не уверен, что правильно тебя понял… О чем ты…

– Ты сражаешься за жизнь, как зверь, загнанный в угол. Теперь ты вполне узнал цену условностям и правилам. Весь этот высокоморальный бред, нормы поведения, «хорошее‑плохое» – все это больше ничего для тебя не значит. Трепаться о ценности человеческой жизни могут только люди, которым в данный момент ничего не угрожает. Тогда можно поразглагольствовать о смысле жизни, о правде и добре. О мировом зле. Но когда ты оказываешься в ситуации «или‑или» – или твоя жизнь, или чужая – вот тогда, и только тогда ты узнаешь настоящую ценность человеческой жизни. Она не так уж велика, правда?.. – Эдрик спокойно посмотрел мне в глаза. – И какой бы выбор ты не сделал… начинаешь видеть все немного в другом свете, не так ли?

– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Тебя что – радует то положение, в котором я оказался?

В моем голосе прозвучала скрытая угроза. Но он не обратил на нее внимания и беспечно ответил:

– В некотором смысле – да. Не потому, что тебе плохо или хорошо. Мне нет до этого дела.

– Почему же тогда?..

– Потому, что ты протрезвел.

– В каком смысле?..

– В том смысле, что все люди – пьяны. Опьянены иллюзиями. Придают великую ценность вещам маловажным и не замечают того, что имеет значение на самом деле. Боль, страдание, преддверие смерти – та точка, откуда все видно гораздо ясней. В правильной перспективе. Твой случай уникален тем, что ты, пробудившись, сумел растянуть эти предсмертные минуты на недели и месяцы. Но, к сожалению, ты – как и все остальные пробужденные – обречен. Ведь и ты протрезвел лишь тогда, когда тебя смертельно ранили.

– Думаешь, у меня нет шансов? – спросил я.

Я знал, что он чувствует мою злость.

Эдрик помедлил, а потом ответил:

– Все возможно…

Трещали поленья, пожираемые огнем… Прошло немало времени, прежде чем я нарушил молчание:

– Расскажи о себе.

– Что? – Он мельком посмотрел на меня. Спросил так, как будто бы не расслышал вопроса и просил повторить.

– Ты слышал мою историю. Теперь я хочу услышать твою.

– Я воин, а не поэт, – он усмехнулся. – Даже не сингайл. И не маг. Слова – твоя стихия, а не моя.

– Перестань. Ты обещал.

– Разве?

– Да, обещал. Или у тебя такая короткая память?

Он помолчал, а затем произнес:

– Я не умею рассказывать истории. Что именно ты хочешь знать?

– Кто ты.

Эдрик усмехнулся:

– Поскольку самый простой ответ на вопрос «кто ты?» – это имя, а мое имя тебе известно, остается предположить, что под этим простеньким вопросом скрывается целая куча других. Таких, например: «откуда ты?», «сколько тебе лет?», «кому ты служишь?», «во что веришь?», «каковы твои цели?»…

– Верно, – кивнул я.

– Я родился в Ильсильваре приблизительно тридцать пять лет тому назад. Своих родителей я никогда не знал. Меня воспитала Школа Железного Листа. Слышал когда‑нибудь о ней?

– Нет, – я покачал головой.

– Это довольно… своеобразная организация, – Эдрик ненадолго задумался. – По‑своему, весьма могущественная. Но она редко вмешивается в происходящие в мире события. По крайней мере, открыто не вмешивается.

– Когда она появилась? Каковы ее цели?..

– Школу основал Хелах Первый Освобожденный. Это случилось очень давно. – Эдрик усмехнулся. – Никто уже и не помнит, когда. У Школы долгая история, но я, признаться… никогда ею особенно не интересовался. Школа всегда была немногочисленна, и случались периоды, когда она состояла всего лишь из двух‑трех адептов. Потом мог следовать период расцвета, когда число настоятельниц и мастеров достигало нескольких сотен – затем снова спад… Школа прошла несколько этапов становления, значительно развив первоначальное учение, преподанное Хелахом. Некоторые аспекты учения были переосмыслены, другие – отброшены, методики – значительно усовершенствованы. Но первоначальная идея осталась все той же, что и была. За прошедшие века Школа приблизилась к реализации цели, поставленной ее основателем, хотя извилистый путь, который она прошла, Хелах вряд ли мог предвидеть.

– Что это за цель? – спросил я.

Он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Вернуть то, что отняли у нас боги.

– А, понимаю… Вы служите Адским Князьям?

– Нет.

– Лунным Владыкам?

– Нет. Ты не понимаешь. Мы никому не служим. Только себе самим.

Я усмехнулся.

– Все люди так думают.

Он кивнул:

– И все ошибаются.

– Кроме вас, конечно?

Он не повелся на подначку. Спокойно подтвердил:

– Да. Кроме нас.

– Чем же вы такие особенные?

– Нам известна природа того, что владеет человеком. Сущность желаний, страданий, наслаждений, привязанностей и влечений… Постигая ее в процессе обучения, мы уничтожаем свою зависимость от всего этого и становимся свободны от ложного эго… Это называется Освобождением от Формы. Только освободившийся может стать тел‑ан‑алатритом, совершенным воином. Внутри люди подобны застывшим глыбам – неподвижные, неповоротливые, косные… Освобожденные – как вода; они могут принять любую внутреннюю форму.

– Если все так, – я пожал плечами, – то я не понимаю, что вами движет. Если у вас нет предпочтений… как вы действуете? Почему выбираете то, а не это? Поступаете так, а не иначе?

– Выбор, – сказал Эдрик. – Личный выбор и больше ничего.

– Получается, ваш выбор совершенно произволен? Ты не похож на сумасшедшего.

– У сумасшедших нет выбора. Их влечет то, чего они не понимают и не осознают. В этом смысле – все люди немного сумасшедшие.

– Кроме вас?

– Кроме нас. Нас ничто не влечет. Но мы знаем все влечения.

– Но все‑таки… я не понимаю мотивов. Например, почему ты помогаешь мне. Почему ты едешь на юг, а не лепишь куличики из песка. Если выбор ничем не обусловлен…

– У тебя неверное представление о выборе. Ты думаешь – если он не обусловлен ничем, то совершенно случаен. Это не так. Выбор – не произволен и не предзадан. Он вне того и другого. Свобода выбора – одна из тайн, которая не сводима ни к каким объяснениям, даваемым «извне». Это – один из ключей, которым открывается тайник анкавалэна.

– Что?.. – Мне показалось, я ослышался. – Что ты сказал? Какой еще тайник?.. Анкавалэн – это напиток богов…

– Боги утеряли его в Войне Остывших Светил. Ты ведь наверняка помнишь эти легенды. Анкавалэн был пролит на землю. Теперь он принадлежит людям, но скрыт в них. И поэтому те, кто правят землей и всеми остальными мирами, не желают, чтобы он пробудился. Ведь тогда они, всемогущие властители Сальбравы, утратят могущество, молодость и силу, станут тенями самих себя и, в конце концов, исчезнут.

Я рассмеялся.

– Оригинальное у вас представление о миродержцах. А с чего бы им исчезать? Вы собираетесь покорить Небеса? Скинуть Солнечных Князей с их тронов?..

– Нет, зачем? Этого не потребуется. Они сильны до тех пор, пока питаются нашей силой. Мы им служим, порабощая себя государству, религии, наслаждениям, страху, страданиям. В тот миг, когда мы не принадлежим себе, мы отдаем силу кому‑то другому…

Я вздрогнул. То, что говорил Эдрик, внезапно перестало казаться забавным. Это было слишком уж близко к сути Игры… а об Игре я ему ничего не рассказывал.

– …люди несвободны почти всегда, – продолжал он. – Боги сделали нас своими рабами и употребляют нас, как свою пищу. Школа… ставит своей целью разорвать эту зависимость.

– И что вы сделаете, когда обретете свободу?

– Мы уже ее обрели.

– То есть? Вы открыли способ пробудить силу анкавалэна? – Я рассмеялся. – Ты не мог бы сотворить парочку миров… не то чтобы я тебе не верил, но все же…

– Нет. Еще нет. Мы приблизились к ее сути, мы очень многого достигли, но на «сундуке», который прячет эту тайну, не один замок…

– «На сундуке»? – переспросил я.

– Просто… метафора такая. – Он рассмеялся. – Не обращай внимания.

– Хорошо. А если говорить конкретно? Чего именно вы достигли?

– Ты сам все видел.

Я вспомнил, как утром он – почти без оружия, играючи – справился с отрядом солдат… Это впечатляло.

– Сложно этому научиться? – поинтересовался я.

– Да, непросто. В Школу принимают только детей. Как правило, еще младенцев. Во всяком случае – не старше двух‑трех лет. Но и это считается поздним сроком, предпочитают брать детей до года. Покупают на невольничьих рынках или у многодетных крестьян. Забирают из приютов.

– И когда они вырастают… каждый из них в состоянии справиться с сотней солдат?

– Или с тысячей, – бесстрастно ответил он. – Вас так и разбили, кстати.

– Кого – нас?

– Орден Крылатых Теней. Чванливых хальстальфарских ублюдков. – Теперь он опять улыбался.

– Ах, так вот в чем дело… Я не помню, что тогда произошло. Я ведь говорил тебе. У меня утеряна эта часть памяти. Значит… в политику вы все‑таки вмешиваетесь?

– Иногда. Нечасто. Изгнанные Ордена в Ильсильваре нам были не нужны.

– А почему? Чем они вам помешали?

– Не знаю. – Эдрик пожал плечами. – Я тогда еще не родился.

Я смотрел на него и думал… Он не был похож на ильсильварца. Совсем не похож. Скорее уж – на одного из моих соплеменников. Светлые волосы, голубые глаза, высокий рост… типичный хальстальфарец. По сравнению с ним – я был нетипичным.

Родился после войны… не знает родителей… я вдруг подумал, что его отцом мог быть кто‑то из моих товарищей – из тех, кто занимались грабежами и насилиями в захваченном Льюхвиле. Сам я папашей Эдрика не смог бы стать при всем желании – младшему помощнику лекаря во время войны работы хватало по горло. Я не помню всего, что там было, но помню – обычно я выматывался так, что мечтал лишь об одном: хоть где‑нибудь прикорнуть часок‑другой. Кроме того, тогда я был еще совсем сопляком. С мозгами, основательно промытыми друидской философией ненасилия и любви ко всему живому. Вряд ли у меня в те времена хватило бы смелости прижать в уголке какую‑нибудь смазливую девчонку. Все возможно, конечно, но… вряд ли.

– А кто управляет вашей организацией? – самым невинным тоном осведомился я.

– Прорицательница.

– Она правда может предвидеть будущее?

– Почти все настоятельницы в какой‑то степени на это способны.

– А мужчины?

– У мастеров другие способности.

– И какое положение в Школе занимаешь ты?

– Я тел‑ан‑алатрит.

– Этого трудно добиться?

– Непросто. Для этого нужно выдержать обучение… – Мимолетная улыбка скользнула по его губам. – Что удается далеко не всем. А затем пройти последнее посвящение. Во время него и определяется, кто сумел Освободиться от Формы, а кто – нет.

– И что происходит с несумевшими?

– Они умирают.

– А с прошедшими испытание? Что дальше?

– А дальше – всё.

– Не понял.

– Ты можешь уйти. Или остаться учить молодежь. Во втором случае тебя будут называть «мастером».

– Как я понимаю, ты выбрал первый вариант?

– Совершенно верно. – Он опять улыбнулся. – Как видишь, я здесь.

– Вы поддерживаете какую‑нибудь связь?

– Да, если нужно. Помнишь пожилого человека в трактире? Это была одна из моих настоятельниц.

Мне показалось, что я ослышался.

– «Настоятельниц»?.. Там был пожилой мужчина.

– У них нет пола. Вернее сказать, они могут принимать любой пол по своему усмотрению.

– Почему тогда… настоятельницы, а не настоятели?

– Потому что в Школе они обычно пребывают в женских обличьях. Считается, что женщина управляет лучше. Настоятельницы составляют административную иерархию Школы.

– А мастера?

– А мастера – отдельно. Такие, как я, в Школе ничем не управляют. Да нам это и не надо.

Я подумал, а потом спросил:

– Почему ты сказал, что пройти обучение удается не всем?

– Потому что оно не очень‑то легкое. С точки зрения нормального человека… наверное, все это должно выглядеть как непрерывная цепь издевательств над детьми и подростками.

– И что хорошего может вырасти из детей, «воспитанных» таким образом? – произнося все это, я смотрел на него. Вообще‑то, ответ на мой вопрос находился у меня перед глазами.

– Никто не ставит целью вырастить что‑то «хорошее», – терпеливо разъяснил Эдрик. – Цель – Освободить от Формы. Любыми методами. Выдерживают не все. Некоторые ломаются, сходят с ума, убивают себя, умирают от перенагрузок. Другие закаляются. Как… как клинки, погружаемые после ковки в масло. Потом… потом все это становится неважным. Возникает понимание: ты просто есть. Здесь и сейчас. И ты свободен. А то, что привело тебя к этому пониманию… не имеет значения.

– И как ты теперь к ним относишься?

– Тел‑ан‑алатрит свободен от всего. В том числе и от самой Школы. Я ничего им не должен. И они мне ничего не должны.

– Но если ты не стал мастером… значит, какая‑то неприязнь все‑таки осталась?

– Нет. Я всегда мечтал посмотреть мир. Я знал, что смогу осуществить эту мечту только в том случае, если выживу на последнем посвящении. Иначе из Школы не уйти.

Я помолчал, а потом произнес:

– Мрачная какая‑то у вас организация.

Эдрик кивнул. Он по‑прежнему улыбался. Безмятежной улыбкой младенца.

Дата добавления: 2015-10-28