Глава 66. Как снимают с креста

Тогда некто, именем Иосиф, член совета, человек добрый и правдивый, не участвовавший в совете и в деле их, из Аримафеи, города иудейского, ожидавший также царствия божия, пришел к Пилату и просил тела Иисусова. И, сняв его, обвил плащаницею, и положил его в гробе, высеченном в скале, где ещё никто не был положен. День тот был пятница, и наступала суббота. Лука, 23:50-54.

Друзья читатели, я надеюсь, вы не забыли Никодима, того самого забавного книжника, который пришёл как-то ночью поболтать с Иисусом и удалился к себе, так и не поверив, что сын Марии — сын божий. Никодим колебался. На заседаниях синедриона он не голосовал ни за, ни против Иисуса, предпочитая мудро воздерживаться от всяких решений.

Бешеная пляска старушки земли в пятницу, предшествующую пасхе, положила конец его мучительной неуверенности. Теперь он знал, чего ему держаться. Подобно сотнику на Голгофе, он сказал себе:

— Воистину, человек сей был сыном божьим!

Его мнение было разделено другим высокопоставленным чинушей, причём дьявольски сходным образом. Речь идёт о влиятельном и могущественном сенаторе, обладавшем сказочными богатствами. Звали его Иосиф из Аримафеи. Он при желании наверняка мог бы спасти Иисуса от подвешивания на кресте, если бы захотел вмешаться в судебное дело и выступить в его защиту. И если он не сделал этого раньше, то вовсе не потому, что боялся, а просто потому, что считал ниже своего достоинства вмешиваться в мелкую тяжбу какого-то плотника с синедрионом.

Необычайный спектакль — всеобщее воскресение давно похороненных покойников — вмиг обратил его в одного из самых ревностных приверженцев Христа. Само собой разумеется, он малость запоздал, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Итак, этот Иосиф Аримафейский пришёл к Пилату и сказал:

— Поздравляю вас, правитель! Вы совершили доброе дело!..

— Позволив распять Иисуса?

— Разумеется!

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Надеюсь, теперь-то вы убедились, что имели дело не с простым тунеядцем?

— Ещё бы, теперь-то я знаю, что свалял дурака. Но послушайте, если бы этот Иисус захотел проявить свою истинную сущность — а как мы с Иродом его уговаривали! — ничего бы этого не случилось.

— Признайтесь лучше, что у вас не хватило твёрдости.

— Дорогой мой, я могу признаться лишь в одном: даже не подозревая о божественном происхождении Иисуса, я, тем не менее, сделал всё, что было в моих силах, пытаясь его спасти. Но ваши иерусалимские жители просто взбесились! Этот парень оказал многим своим соотечественникам значительные услуги, а те вместо благодарности потребовали его смерти. Уверяю вас, я использовал все способы...

— Знаю, знаю: белая хламида, порка, Варавва... А потом вы умыли руки...

— Ещё бы! Я бы вымыл заодно шею, ноги и прочее, если бы понадобилось... Но к чему это вы клоните?

— А вот к чему. Я весьма опечален, что сын божий преставился, а потому хочу, по крайней мере, прилично его похоронить. Я готов даже предоставить ему свой собственный превосходный склеп в одном из моих поместий.

— Пожалуйста, у меня нет никаких возражений. Однако разрешите задать вам один вопрос, уважаемый Иосиф... Я вас спрашиваю: вы вполне уверены, что он умер?

— Приходится верить! Я разговаривал с одним из воинов, охранявших Лобное место, и тот уверяет, что несчастного господа бога нашего на всякий случай проткнули ещё копьём для полной гарантии, так что теперь он наверняка покойник.

Надо полагать, что в это время сотник уже вернулся с Голгофы, ибо Пилат, по свидетельству евангелия, обратился к нему с вопросом, возможно ли удовлетворить пожелание сенатора.

Официальный отчёт сотника подтвердил слова Иосифа Аримафейского, и Пилат объявил, что не станет возражать, если друзья бывшего плотника похоронят его труп.

Выходя из дворца, Иосиф Аримафейский столкнулся нос к носу с Никодимом, который спешил к Пилату с аналогичным делом.

Два высокопоставленных лица поздоровались, обменялись новостями и, выяснив, что ими руководит одна и та же идея, решили объединить свои усилия.

И вот уже вдвоём они отправились за бальзамировщиком, ибо хотели сделать всё как полагается.

Тут нелишне будет напомнить об одном важном обстоятельстве: всё это происходило в пятницу и час был уже довольно поздний. Нужно было спешить, так как следующий день, суббота, считался днём священного ничегонеделания.

Итак, Иосиф и Никодим развили бешеную активность. Ради кругленькой суммы бальзамировщик согласился отложить свой ужин и начал собирать инструменты. Пока он готовил пелены и благовония, Иосиф с Никодимом снова вскарабкались на Голгофу, надеясь встретиться там с родственниками покойного.

В самом деле, все три Марии, в числе которых была и мать Иисуса, не уходили от подножия креста, и любезный Иоанн был вместе с ними.

— Мамочка, не убивайтесь так! — говорил любимый ученик Христа.

— Ах, Иоаннчик, сынок мой! — отзывалась Мария из Назарета.

Заслышав такое, Никодим от изумления открыл рот и вытаращил глаза. Однако нас его удивление не поражает, ибо мы знаем, что старого книжника не было на Лобном месте в тот трогательный момент, когда Иисус назначил малютку Иоанна своим заместителем по сыновней части.

Первым к группе женщин приблизился Иосиф Аримафейский.

— Сударыня, — проговорил он, почтительно склоняясь перед Марией из Назарета, — примите наши самые искренние соболезнования. Понесенная вами жестокая утрата поистине невосполнима, и мы вам глубоко сочувствуем.

Мать Иисуса разразилась рыданиями. Несмотря на все неприятности, которые причинял ей старший сын, она все-таки предпочитала его остальным своим детям.

— Сударь, — ответила она, — благодарю вас за то, что вы пришли сюда в столь скорбный час и не остались глухи к нашему горю... Однако с кем имею честь?.. Мне кажется, я не имела счастья...

— Иосиф Аримафейский, сенатор, — представился тот, поклонившись.

Все три Марии отшатнулись.

— Простите, — заговорила Мария Магдалина, — но, если вы действительно сенатор, как вы говорите, мы не понимаем, о каком соболезновании может идти речь? Разве вы не были в числе врагов Иисуса?

Иосиф Аримафейский объяснил, как обстоят дела, и заодно представил Никодима. Сначала Марии слушали его недоверчиво, но предъявленное им разрешение за подписью Пилата на снятие тела смогло их убедить. Наиболее хорошее впечатление произвёл на них Никодим, вслед за которым прибежал бальзамировщик с большим набором всяческих благовоний. Присутствовавший при этом евангелист Иоанн ничтоже сумняшеся говорит о ста фунтах состава из алоэ и смирны (глава. 19:39). Без малого пятьдесят килограммов духов — это вам не шутка!

Сенатор привёл с собой своих рабов с лестницами, клещами, верёвками, пеленами и прочими принадлежностями, необходимыми для снятия с креста доброго сына божьего.

Операция эта была явно не из лёгких, особенно если учесть, что палачи наверняка приколотили свою жертву на совесть. Тем не менее, как уверяют священники, она прошла вполне благополучно, и руки Иисуса даже не были при этом оцарапаны.

Кое-кто из моих читателей может скептически заметить:

— Должно быть, мессир Христос при этом едва не сорвался от смеха! Ещё бы: ведь он только притворялся трупом, потому что бог не может умереть. Он и не умирал ни на секунду, а последний вздох и прочее — весь этот спектакль был задуман для публики с галёрки.

Но тут я не могу согласиться. Мессир Иисус был действительно мёртв, и слуги Иосифа Аримафейского с бальзамировщиком Никодима возились именно с трупом.

Мои друзья священники объяснят вам даже, куда именно отлетела его душа, ибо, по их мнению, у нас есть душа, обладающая своей особой жизнью, независимой от жизни тела.

Так вот, душа Иисуса, покинув свое земное пристанище, как говорят мистики, спустилась, подобно Орфею, в обитель теней. И там, по словам богословов, она увидела души всех умерших со дня сотворения мира.

Правда, эти очаровательные богословы забывают, что всего пять минут назад уверяли нас, будто в час смерти Христа произошло всеобщее воскресение покойников на всём земном шаре. Но не будем педантами! Стоит ли так ехидничать по поводу бесконечных противоречий, в которых путаются церковники? Ведь, в конечном счёте, это вызывает скорее смех, чем негодование. Посмеёмся же и пойдём дальше!

Итак, остальные души встретили душу Иисуса с небывалым энтузиазмом. Ей устроили настоящую овацию. Если наверху, на земле, смерть сына божьего оплакивали, то здесь, внизу, началось такое веселье, что дым коромыслом!

— Добрый наш Христос! Как он мил! Как любезен! Он умер за нас! Он спас нас! Он пострадал за нас! Как это великодушно!

Особенно радовалась вдова Юдифь, та самая, которая убила Олоферна, чтобы угодить старине Саваофу. И как ещё радовалась!.. Сейчас вы поймёте почему. Юдифь, согласно библейской легенде, обладала всеми достоинствами на свете: ни одна девственница не была более неё достойна занять место в раю. Но, увы, всё из-за того же первородного греха рай оставался для неё недостижимой мечтой. Вместе с Авраамом, Моисеем, Давидом, Иаковом и прочими Юдифь вынуждена была дожидаться часа искупления в мрачном обиталище теней, которое богословы-католики почему-то называют также преддверием рая.

Вот почему сейчас душа Юдифи не могла удержаться от того, чтобы не облобызать душу Иисуса. Разумеется, это был целомудренный поцелуй — объятия душ не могут оскорбить блюстителей нравственности.

— Ах, спаситель мой, как ты добр! — воскликнула она.

— Душенька моя! — отвечал ей Иисус.

Короче, там царило в тот день такое бурное веселье, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Христа расспрашивали, как прошли его страдания, — так любители музыки обсуждают премьеру какой-нибудь оперы.

— Говорят, вас выпороли. Это правда? — интересовалась душа Гедеона.

— Да, и надо сказать, среди тех, кто меня хлестал, я заметил одного сержанта с такой тяжёлой рукой, что только держись!

— Тем лучше, тем лучше! — закричали души, радуясь, что теперь-то райские врата распахнутся перед ними настежь.

Наконец Иисус заставил души рассчитаться по порядку, запомнить свои номера и повёл их за собой, чтобы представить своему отцу Саваофу. Старина бог-отец был несказанно обрадован тем, что его царство небесное отныне наполнится пёстрой толпой искупленных душ, — всё-таки какое-то развлечение! И повелел принять всех наилучшим образом.

Когда процессия уже входила в рай, душа Иисуса вдруг воскликнула:

— Господи, ведь завтра воскресенье!.. Не спохватись я вовремя, оказались бы наши пророки лжецами... Весьма сожалею, господа, но вынужден вас покинуть. Мне ещё надо вернуться в мое тело, чтоб на пасху воскреснуть. До скорого свидания, отец мой, до скорой встречи, любезные души!

И с этими словами божественная душа кубарем скатилась вниз на землю.

Пока на том свете происходили все эти события, на этом свете друзья Иисуса бальзамировали его труп. Вот как это обычно делалось.

Из тела вынимали все внутренности, а из головы — мозг. Затем все полости и вены заполняли разными благовониями. После этого тело погружали в ароматные масла и, наконец, бинтовали погребальными пеленами.

Таким образом, Иисуса выпотрошили, как цыплёнка, и, когда душа его вернулась к месту погребения, куда Иосиф Аримафейский, Никодим, Иоанн и святые Марии положили его труп, она не могла не заметить, что там многого не хватает. Однако довольно! Божественное провидение решило, что Христос после своего воскресения проведёт на земле всего сорок дней — о чём же тут разговаривать? Раз Иисус всемогущ, для него прожить это время без мозгов и желудка было легче лёгкого (смотри евангелия от Матфея, 27:57-61; Марка, 15:42-47; Луки, 23:50-56; Иоанна, 19:38-42).

Дата добавления: 2015-10-24