Сирийская кампания

Миновав Малатью, египетский город-аванпост в Восточной Анатолии, который был взят 15 сентября 1400 года, и Антиохию, Тимур вступил в пределы Сирии. Султан Фарадж немедленно приказал своим войскам собраться под Алеппо. По его словам, ощущение было такое, что возвратились счастливые дни Байбарса (1260–1277), когда Мамлюки, самые первые, и совершенно самостоятельно, одолели монголов. Воистину, если Осман являлся серьезным противником, то и Мамлюк ему не уступал ни в чем. Кое-кто сказал бы, что у Тимура вскружилась голова, что от избытка самомнения он не заметил, что сам себе приготовил погибель. Фараджевы ратники кричали: «Аллах акбар!» — точно так же, как воины Тимура. Сирийско-египетские полки оказались сметенными в первой же сшибке, и Джагатаиды без помех подошли к Алеппо (30 октября). Крепость, представлявшая собой одно из лучших творений мусульманской военной архитектуры, казалась неприступной, однако Тимуровы лучники были столь метки, что подняться на ее стены так никто и не осмелился. А когда за работу взялись «саперы», цитадель поспешила сдаться.

Дорога к Дамаску была свободна. Хама и Хомс раскрыли свои ворота не колеблясь и потому были обложены данью весьма легкой. В Баальбеке, где Тимур поставил свой шатер, его военачальники и ратники занялись «туризмом», так как о его руинах был наслышан весь мусульманский мир. Предоставив своим людям небольшой отдых, Тамерлан отправился полюбоваться ливанскими кедрами и сделал остановку в Канабине, где находился престол маронитского патриархата и проживало сотни две монахов. Известно, что они находились под защитой друзов, коим Тимур обещал чернецов не беспокоить и был ими принят как самодержавный государь. Оттуда он поехал к Тиру, где хранился «Соломонов резервуар». Тем временем его войска захватили Триполи и Библос, тогда как его эскадроны опустошали земли Сайды и Бейрута.

Следующую остановку Великий эмир сделал в древнем арабо-римском городе Анджар (сегодня этот город находится в Ливане); далее, в начале декабря, его войско подошло к Дамаску, который уже был готов распахнуть свои врата, как вдруг сам мамлюкский султан явился во главе отменно оснащенного войска, и тогда город решил отбиваться. Себе на погибель.

Фарадж возложил все свои надежды на убийство Тамерлана, о чем он договорился с сектой исмаилитов, или «гашишистов». Заговор раскрыли, убийц схватили и жестоко пытали, и они вынуждены были открыть, на кого работали. Неосторожный Фарадж взял карту, которую теперь надо было разыгрывать, то есть браться за оружие. Не имея желания нападать на Дамаск, Тимур сделал попытку выманить оттуда Мамлюка и дать ему бой на открытой местности; но его усилия оказались напрасными. Тем более что один из Тимуровых сестричей перебежал к Фараджу. Великий эмир потребовал его возвращения. Но Мамлюк отдать юношу отказался, принял его прекрасно, даже устроил в его честь фейерверк. [110]

25 декабря 1400 года Тимур снялся с лагеря, находившегося западнее города, чтобы перенести его на северо-восток, в самую середину прекрасных гутских огородов. Мамлюкам показалось, что появилась возможность напасть на Джагатаидов во время этого маневра. То, чего так желал Великий эмир, осуществилось волею случая; если, конечно, это не была его военная хитрость. Итак, сражение стало неизбежным! Тамерлан действовал с привычной для него быстротой, и сшибка обернулась для сирийско-египетской армии подлинным конфузом. На поле брани осталось лежать множество убитых. Был схвачен и сиятельнейший перебежчик; поскольку он являлся царским отпрыском, проливать его кровь запрещалось и пришлось поставить его в палки перед фронтом, и не более того.

Обескураженный Фарадж, сознавая меру враждебности его окружения к нему, под покровом темноты тайно покинул город и поспешил в Каир. Брошенный Дамаск направил к Тимуру делегацию с предложением капитуляции. Делегация состояла из цвета интеллектуальной элиты, среди которой находился и один из величайших историографов ислама, «тунисец» Ибн Хальдун, состоявший на службе у мамлюкского султана. Был ли Тамерлан о нем наслышан? Как бы там ни было, он ему обрадовался и долго с ним беседовал. Они оценили друг друга по достоинству. Тимур расспрашивал магрибинца об истории Северной Африки и ошеломил его рассказом о прошлом Трансоксианы и Ирана. За первой беседой последовали другие. Историк вручил государю несколько небольших подарков, а Тимур выказал достаточно деликатности, горячо благодаря за них.

Между тем Джагатаиды вступили в Дамаск; обложив его значительной данью, они собрали относительно мирно. Не взятою оставалась цитадель; для того чтобы принудить ее капитулировать, понадобилось сорок три дня. Торопившийся Тимур неистовствовал; он разболелся, и в очередной раз его наперсники было решили, что конец его близок. Но он выздоровел, оставаясь, однако, в мрачном расположении духа. За внезапными приступами ярости следовали периоды глубочайшей подавленности. Он всегда старался обходиться без нарочитых грабежей, но вдруг сам отдал город на разграбление своим воинам — скорее всего потому, что ему становилось все труднее их сдерживать среди этих непомерных богатств, тогда как эта проклятая крепость отказывалась сдаваться. На улицах горели костры, и вот пожар (может, несколько пожаров, случайных) охватил город; жертвой огня стала древнейшая мечеть, построенная Омейядами и украшенная великолепной мозаикой. Укрывшиеся в ней люди погибли. Происшедшее инкриминируется Тамерлану как одно из величайших преступлений, но, по всей видимости, вины его здесь не было. [111]

19 марта Великий эмир покинул опустошенный Дамаск, где несколькими днями ранее сделал ему прощальный визит Ибн Хальдун. Тамерлан, который по привычке ежедневно отправлял в Самарканд толпы грамотеев, ученых и художников, покушаться на его судьбу не стал. «Куда теперь ты намереваешься пойти?» — спросил он его. Ибн Хальдун ответил со всей подобающей почтительностью. Тимур его понял и продолжил: «Ты должен вернуться в свою страну, к своим». Не чуждый возвышенным чувствам, Тамерлан не мог не сочувствовать жильцу высоких эмпирей.

Овладев Хомсом, Тамерлан бросил свои войска на Пальмиру и Антиохию; его следующей жертвой стала Хама. По непонятным причинам — и уж, конечно, не потому, что ее жители проявили недостаточное внимание к памятникам, возведенным по его слову, — он повелел ее разграбить. После этого он покинул Сирию и больше о ней не думал, так что Мамлюки тут же прибрали ее к рукам. Было ли в его планах дойти до Каира? Покуда Османы могли напасть на него со стороны Северного Ирана, не думать об этом он не мог. Сирийский поход продолжался почти шесть месяцев, и позволительно спросить себя: отчего Баязид так и не воспользовался этим временем, чтобы напасть на Великого эмира с тыла?

Дата добавления: 2015-10-24