В Кафиристане

Подготовка к походу в Трансоксиане популярностью не пользовалась. Воевать надоело всем. К тому же если воинов не страшили долгие странствия по холодным землям, то им не по душе были климатические «излишества» стран, где «было жарко, как в аду». Считалось, что условия Индий годились только для конных наскоков на жертву, когда можно было быстро возвратиться в родные горы, так хорошо защищавшие от преследователей, а не для кампании, предусматривавшей углубление на территорию врага. Громкая известность индийской империи производила на рядовые массы отпугивающее впечатление. Впервые тогда воспротивилась и элита, откровенно выступившая против похода. Пассивное сопротивление элиты выводило Тамерлана из себя, но он делал вид, что ничего не происходит, и отдавал приказы так, как будто бы они вызывали у всех радость и удовлетворение. Воины повиновались, так как были к этому приучены, но их сердца к этой затее явно не лежали, что вскоре обнаружилось по прибытии в Кафиристан.

В начале 1398 года Тамерлан послал своего внука Пир-Мухаммеда в Мултан, что, на взгляд индийцев, являлось вполне классическим набегом; привыкнув к тому, что из Центральной Азии периодически налетали всадники, в этом налете предвестия будущего нашествия они не усмотрели. Принц долго топтался перед городом и овладел им лишь в мае. Спустя время Тимур направил туда очередной корпус войск, во главе которого поставил еще одного внука, Мухаммеда-Султана, которому предстояло действовать в южной части Гималаев, в направлении на Лахор. Сам же Тамерлан должен был вести основные силы своей армии.

Как многие его прославленные предшественники, Тамерлан мог бы пренебречь этими «неверными», «погаными» кафирами, говорившими на наречии дардской семьи языков, родственном одновременно санскриту и фарси, поклонявшимися странным деревянным болванам и доселе не причастившимися исламу. Кафиристан отказывался принимать ислам до конца XIX века, когда, устав от преследований, все его население разом приняло это вероисповедание, за что местность получила название Нуристана, то есть «страны тех, кои (наконец) получили свет». То ли Великий эмир не устоял перед страстью к приключениям, то ли он опасался за свои тылы, которым могли угрожать эти жители гор, то ли — впрочем, в этом позволительно усомниться — ему захотелось распространять свою веру посредством оружия, только он вдруг решил вступить в Кафиристан. [100]

Кажется невероятной эта повесть о человеке в летах, вторгнувшемся в страну, почти неприступную в период таяния снега, и совершившем это без видимых причин, но преследуя, однако, весьма важные цели. Как было бы прекрасно, если бы об этой истории нам поведал какой-нибудь сказитель и чтобы из нее родился один из тех эпических романов, которыми так богата Азия. То, что мы знаем, то, что до нас донесла не поэзия, а летопись, способно привести в изумление, но со всем этим не может не расцениваться как преувеличение теми, кто знаком с реалиями. Нет, великих подвигов не совершалось, не было ни Роланда, ни Ронсево, всего лишь мелкие сшибки, но, увы, жесточайшие, происходившие на скалистых вершинах, в узких ущельях, где реки смывают все на своем пути. Представим себе ночные переходы в час, когда холод превращает в лед все, что днем журчит и струится; сутки ожидания, стоя или лежа в грязи, делающей всякое продвижение вперед невозможным, промокших людей и животных, тщившихся спастись под одним и тем же войлоком; головокружительные спуски по скользким и крутым склонам, остановить которые могут лишь вбитые в почву колья; отощавших и выбившихся из сил лошадей, срывающихся в ущелья, иной раз вместе со всадником; долгие пешие переходы… Один только Тимур ехал на коне, когда для этого появлялась возможность; в другое время он сидел на некоем подобии ломовых дрог, удерживаемых на дороге с помощью веревок, тогда как его слуги на руках несли его лошадь. Однажды, когда нельзя было проехать ни на коне, ни в санях, Великий эмир взял палку и, втыкая ее в снег, хромая, прошел более километра пешком.

Как-то на пути встретилась крепость, возведенная на горном пике. Снежные заряды летели один за другим, и овладеть цитаделью было явно невозможно. Разъярившийся до бешенства Тамерлан созвал эмиров и командиров, обрушил на них потоки брани и даже угрожал саблей. Никто и не попытался защищаться. Люди стояли, преисполненные покорности, в мрачном молчании, чуть дыша. Но вот его гнев схлынул, и он сел играть в шахматы, как если бы находился у себя в самаркандском дворце. Однако он взъярился вновь, когда один из его ближайших советников заметил, что столь малая крепостица таких усилий не стоит. Мудрый, но неловкий, человек был лишен всех званий и всего имущества и тут же отправлен в ссылку на кухню, где и дожил до конца дней века своего. Эмиры упрямились. Тимур тоже. Верх взял он. Воины предпочли штурм смерти от холода, голода и безделья. Защитникам цитадели была устроена отменная кровавая баня. Лишь после этого Тамерлан велел сняться с лагеря. [101]

По прибытии в Кабул он, в очередной раз следуя одному из свойственных ему капризов, велел ратникам, как если бы ничего более важного в тот момент для него не существовало, выкопать длинный оросительный канал, позволивший построить в том краю множество новых поселений.

Дата добавления: 2015-10-24