Белые беснуются

21 июля парижская газета "Матэн", первой из западных газет,

опубликовала - неброско, мелким шрифтом на третьей странице - сообщение под

заголовком: "Слухи о расстреле царя".

Текст этого сообщения: "Париж, 20 июля. Агентство Гавас передает:

Русское Советское правительство распространяет радиограмму, излагающую

обстоятельства смерти бывшего императора, в соответствии с полученными этим

правительством сведениями от Уральского Совета. Ввиду того, что силы

контрреволюции вознамерились освободить Николая II, о чем свидетельствует и

организованный ими заговор, ныне разоблаченный, Уральский Совет решил:

расстрелять бывшего царя. В ночь на 17 июля приговор приведен в исполнение".

В Англии с первым сообщением такого рода выступила 22 июля газета

"Таймс", за нею - вся остальная пресса.

Понятно, что и белые узнали о расстреле царской семьи примерно в те же

дни, то есть еще до захвата ими Екатеринбурга.

Утром 25 июля через бреши, пробитые в обороне уральцев артиллерией

Гайды, в южные предместья города хлынула белоказачья конница. Екатеринбург

пал.

Офицеры, посланные Гайдой, кинулись в ипатьевский дом. Этажи пусты,

двери раскрыты настежь. Забегали по дому и по двору дутовские есаулы и

белочешские фельдфебели, они не знали, с чего начать, где искать следы

исчезнувших. Перерыли садик. Обыскали лес за вокзалом. Баграми и неводами

обшарили городские пруды. Лишь 27 июля, когда в контрразведку явился

ободранный, обшарпанный человек и отрекомендовался поручиком Шереметьевским,

проживавшим до прихода белых нелегально в Коптяках, от него впервые услышали

об урочище Четырех Братьев.

Гайда приказал проверить это сообщение. Была сформирована комиссия:

четыре офицера военной академии, председатель - полковник И.И.Жереховский.

Одновременно екатеринбургский, царских времен, прокурор В.Ф.Иорданский,

возвратившийся с дутовцами, приказом No 131 от 30 июля 1918 года поручает

следователю М. А. Наметкину открыть формальное дело о казни Романовых. В тот

же день Наметкин и Жереховский, сопровождаемые белыми офицерами, врачом В.

Н. Деревенько и бывшим камердинером царя Т. И. Чемодуровым, приступили к

поискам в районе заброшенных шахт. Продолжались розыски и в городе. Однако

через неделю, 8 августа, Наметкин от следствия был отстранен "за

недостаточные рвение и принципиальность". Заодно распущена была, как

"слишком либеральная" по составу, и комиссия Жереховского. Следствие

передано в руки И. А. Сергеева, чиновника екатеринбургской дореволюционной

прокуратуры, помогает председатель" старого екатеринбургского суда

В.М.Казем-Бек.

Сергеев привозит в урочище Четырех Братьев местного инженера Котнева и

велит ему приступить к землеройным работам. Доставлены паровые движки с

насосами. Приказано откачать воду из шахт, вскрыть ямы, обыскать дно прудов.

Роют землю у Верхне-Синячихинского завода, за Алапаевском. Нужных для работ

людей хватают среди бела дня на улицах городов, в окрестных деревнях.

Пока ведутся раскопки в лесах и болотах, в контрразведке идут допросы с

пристрастием. Помощники Сергеева рыщут по Екатеринбургу и Алапаевску в

сопровождении белоказачьих патрулей, арестовывают и тащат в камеры пыток

каждого, кто хоть сколько-нибудь причастен к недавним событиям в ипатьевском

доме и Напольной школе. Над рабочими лачугами Алапаевска и крестьянскими

избами Коптяков витает смерть. Сергеев собрал с фабрик и заводов конторские

"Книги учета персонала". По ним, с помощью шпиков, составлены списки

подлежащих аресту и уничтожению советских и профсоюзных активистов, бойцов

охраны Ипатьевского дома и Напольной школы, рабочих, участвовавших 16-18

июля в исполнении приговоров. Обнаружив кого-либо по списку, на месте

убивали.

К белогвардейским следователям и истязателям примкнул полковник

Кобылинский. Высланный в начале июня из Екатеринбурга, он добрался до Тюмени

и здесь дождался прихода белых. Вслед за Кобылинским явились помогать

Сергееву Жильяр и Гиббс, доктор Деревенько и камердинер Чемодуров.

Из Ипатьевского особняка их неожиданно выдворил сам Гайда.

Белогвардейский генерал барон А. Будберг, занимавший пост военного

министра в омском правительстве Колчака, позже писал:

"Этот самый Гайда, ныне уже русский генерал-лейтенант с двумя

Георгиями, здоровый жеребец очень вульгарного типа... держится очень важно,

говорит плохо по-русски".,. "Бесконечно больно видеть, что новая русская

военная сила подчинена случайному выкидышу революционного омута, вылетевшему

из австрийских фельдшеров в русские военачальники... Вырастают эти бурьяны

легко, а вырываются с великим трудом..." (1)

Между тем "вульгарный жеребец" стал ближайшим сподвижником Колчака; они

то лобызались, то бранились, пока в конце концов Гайда не убрался из России

восвояси.

Возвратившись в 1921 году в Чехословакию, Гайда и далее действовал как

крайний реакционер, непримиримо враждебный Советской России. Был некоторое

время начальником генерального штаба. Примкнул к профашистским элементам.

Организовал фашистский заговор с целью ниспровержения республики, за что был

предан суду и в 1926 году разжалован. После второй мировой войны за активное

сотрудничество с Гитлером арестован и позднее, по приговору народного

трибунала, расстрелян.

Вернемся в Екатеринбург.

В декабре 1918 года правоведу Сергееву вручают телеграмму из Омска: все

добытые следствием материалы представить Колчаку, незадолго до этого

провозгласившему себя верховным правителем России.

Началась подготовка материалов для будущего суда над участниками

событий "тех трех ночей" в Екатеринбурге, Перми и Алапаевске.

30 декабря 1918 года омский министр эсер Старынкевич телеграфной

депешей в Париж заверяет Союзнический совет, что "для привлечения к

ответственности виновных в цареубийстве адмирал использует в настоящее время

все средства, имеющиеся в его распоряжении" (2).

17 января 1919 года А. В. Колчак поручает "главнокомандующему Сибирским

фронтом" генералу М.К. Дитерихсу по совместительству общее руководство

следствием по делу о казни Романовых.

В ту пору в России находился корреспондент "Таймс" Вильтон, протеже и

соглядатай главы Британской военной миссии генерала Нокса. С момента нового

назначения Дитерихса, повествует корреспондент, "я сделался его спутником и

сопутствовал ему в течение всего 1919 года, столь обильного трагическими

событиями" (3).

25 января И. А. Сергеев в присутствии В. Ф. Иорданского передает

М.К.Дитерихсу данные следствия, собранные с июля по декабрь. 2 февраля

Дитерихс представляет Колчаку доклад об этих данных со своим заключением. 4

февраля, по ознакомлении с документами. Колчак объявляет Дитерихсу, что

итогами следствия "совершенно не удовлетворен" и приказывает "начать все с

начала". 5 февраля Дитерихс и Старынкевич проходят в кабинет Колчака, ведя

за собой мрачную безмолвную личность. Старынкевич представляет: господин

Соколов, чиновник здешней прокуратуры. Не пьет, не курит, усерден, неутомим.

Рекомендуется на место Сергеева.

Холодное, жестокое обличье дитерихсовского протеже пришлось по вкусу

Колчаку с первого взгляда. 6 февраля подписан приказ о назначении Соколова

главным следователем, в подчинении и под руководством Дитерихса. 7 февраля

Старынкевич передает Соколову "на случай возможной ориентировки" все

материалы, накопленные ранее Наметкиным и Сергеевым - этими, по выражению

Вильтона, "двумя жалкими трусами, убоявшимися красных".

Нового следователя принимают для бесед и наставляют Колчак, Нокс и

глава французской военной миссии генерал Жаннен. 4 марта Соколов выезжает в

Екатеринбург, получив на руки следующий документ:

"Верховный правитель России 3 марта 1919 г. No 588/Б-32. гор. Омск

ВСЕМ. Настоящим повелеваю всем местам и лицам исполнять беспрекословно

и точно все законные требования Судебного Следователя по особо важным делам

Н. А. Соколова и оказывать ему содействие при выполнении возложенных на него

по моей воле обязанностей по производству предварительных следствий об

убийстве бывшего императора, его семьи и великих князей.

(подпись): Адмирал А. Колчак

Исполняющий обязанности Директора канцелярии Верховного Правителя

генерал-майор

(подпись): В. Мартьянов" (4).

Через месяц, сообщает Вильтон, "когда я приехал в Екатеринбург, Николай

Алексеевич Соколов уже ушел с головой в свою работу следователя. Страсть к

охоте быстро сблизила меня с ним" (5).

Колчаковский следователь Соколов - законченный литературный образ. Он

словно бы сошел со страниц Достоевского, олицетворяя галерею премерзостных

персонажей, выведенных великим писателем...

Аккуратный зачес жиденьких волос. Желтовато-землистое лицо, украшенное

остреньким, похожим на буравчик, носом. Глаза почти без ресниц; тонкие губы;

манера говорить с попавшей в его руки жертвой - тихо, монотонно, не

горячась; возраст неопределенный - то ли раньше времени состарился, то ли

хорошо сохранился; нелюдимость, полное безразличие к людям, способность

хладнокровно мучить их. Возможно, как и Смердяков, Соколов в детстве тоже

любил вешать кошек.

Заброшенный в Омск Вильтон надивиться не мог "бесстрашию и упорству, с

каким Соколов углубился в собирание материала для будущего суда" (6).

Откуда он взялся, этот Соколов? Уроженец Пензы. Окончив Харьковский

университет по юридическому факультету, там же, в Пензе, служил в окружном

суде следователем по уголовным делам. После Октября 1917 года бежал в

Саратов, прятался в деревне Медведевке. В 1918 году переоделся мужиком,

пересек линию фронта и через Свияжск и Уфу пробрался к белым в Сибирь.

Получил в омском суде должность следователя по особе важным делам. Здесь и

обратил не себя внимание Старынкевича и Дитерихса...

Наделенный особыми полномочиями на всех российских территориях..

подпавших под власть белых, белогвардейский экзекутор день и ночь отдает

приказы о розысках и арестах... Ордера на аресты, протоколы допросов,

инструкции и распоряжения. Никому, кроме адмирала и Дитерихса, он не

подотчетен и не подчиняется; его требования обязаны выполнять все белые

власти, вплоть до командующих армиями. Им составлен проскрипционный список

на 164 человек, "пребывающих по ту или эту сторону фронта", и разослан по

штабам армий и отделам контрразведки с предписанием: "по мере продвижения

вперед - разыскивать, задерживать и препровождать" к нему, Соколову. Он

единолично решает вопрос о жизни и смерти каждого, кто случайно или не

случайно схвачен.

Он ждет, когда сойдет снег, чтобы вновь начать с урочища Четырех

Братьев. А пока что ведет "опрос свидетелей". Рядом с ним - с раскрытым

блокнотом - Роберт Вильтон, которому, по его же словам, в петроградском

журналистском мире в 1917 году уже никто руки не подавал. С ним и подружился

в Омске в 1919 году Соколов. Набухает актами и протоколами заведенное

Соколовым досье. Множатся бумажные стопы "признаний", и "покаяний". Стоны

избиваемых снова оглашают Екатеринбург, Пермь и Алапаевск, окрестные поселки

и деревни. Кому удалось уйти от Сергеева, тот находит смерть у Соколова. В

слепом бешенстве следователь "верховного правителя" истязает всех, кто

попался ему на глаза. Подвергнут допросу с пристрастием и чудом избежал

смерти Н. Н. Ипатьев, владелец особняка. Схвачен, подвергнут пыткам и

расстрелян П. Т. Самохвалов, шофер автомобиля, перевозивший 30 апреля 1918

года троих Романовых со станции в ипатьевский дом. Расстрелян бывший боец

охраны Михаил Летемин, у которого обнаружен спаниель Романовых Джой.

Поплатились жизнью: монтеры, чинившие в комнатах Романовых электропроводку;

слесари, ремонтировавшие в доме водопровод; работники столовой, откуда

носили Романовым обеды; кладовщики базы, отпускавшие царской семье продукты;

соседи Ипатьева - за то, что подглядывали в щелку ипатьевского забора, за

то, что с противоположного тротуара смотрели, как охрана ставит забор. И

бесновалась сим манером колчаковская юстиция по своим канцеляриям и узилищам

вплоть до погожих весенних дней, когда снова стали возможны близ Коптяков и

Алапаевска "работы на местности".

И вот уже снова вокруг шахт и прудов люди с баграми, крючьями и

насосами. Изрыты и перепаханы многие десятины леса. Обследованы 29 шахт.

Кой-какую сувенирную мелочь Соколов собрал, но на край болота, где были

зарыты недогоревшие останки, так и не набрел. Он вместе со своими

помощниками шныряет в зарослях кустарника, подбирая то пуговицу от

императорских брюк, то кусок погона с николаевским вензелем; и каждую такую

находку актирует, фотографирует, направляет на экспертизу.

Из урочища Четырех Братьев, забрызганный глиной и болотным илом,

колчаковский нетопырь уходит в последние минуты, когда на коптяковской

опушке уже замаячили красные.

Это показались передовые разъезды одного из полков Красной Армии,

развернувшей летом 1919 года на Восточном фронте успешное контрнаступление.

13 июля части 5-й армии освободили Златоуст, тем самым открыв себе ворота на

равнину Западной Сибири. Пока 5-я армия проводила златоустовскую операцию,

2-я и 3-я армии развернули наступление на екатеринбургском направлении.

Пройдя от Кунгура двухнедельный путь тяжелых боев, советские войска 14 июля

вступили в Екатеринбург.

Позднее, в эмиграции, Соколов объяснял настойчивость своих поисков тем,

что их якобы "требовала" и "результатов их ждала потрясенная Россия" (7). На

стороне красных, писал он, "прятались цареубийцы", сражались же против них

"истинно русские простые люди", жаждавшие "рассчитаться за безвинно

убиенного императора" (8). Вслед за Соколовым то же утверждает в наше время

шпрингеровская пресса: "Отступление и крах сибирской белой армии были для ее

солдат крушением надежд на отмщение за погибшего царя" (9). В

действительности покатившуюся на восток колчаковскую армию, а вместе с ней и

людей типа Соколова, осыпало проклятьями все трудовое население Урала и

Сибири - оно оплакивало гибель от рук белогвардейщины своих близких и

родных.

Ужасы белого террора открыли глаза многим из тех сибиряков и уральцев,

кого Колчак силой загнал в свое войско. О том, каково было подлинное

отношение этих простых людей к идеям и практике монархической реставрации,

свидетельствуют многочисленные письма и записки, которыми солдаты

колчаковских полков усеяли пути своего отступления.

Приводим некоторые из бесхитростных человеческих документов,

подобранных в те дни в траншеях и на полях боев красными разведчиками

(полностью сохранены орфография и пунктуация оригиналов).

"Добрый день товарищи красноармейцы.

Приветствуем вас за ваши блестящие успехи. И шлем все насильно

мобилизованные фронтовики Тобольской губернии вам горячий привет с

пожеланием всех благ в мире.

Мы чувствуем что близок час расправы над колчаковчиной вам нужна

нанести на них сейчас последние могучие удары и армия Колчака рухнет. Просим

вас товарищи красноармейцы воодушевлять малодушных, поднять воинственный дух

в Красной армие... Ну досвиданье товарищи надо удерать. Да здравствует

Красная армия. Да здравствует Всероссийская Советская Федеративная

Социалистическая Россия. Солдаты сибиряки".

"Товарищи.

Напирайте попуще, и тем более сторайтесь обходом захватить всех нас в

плен сейчас солдаты все растроены и все готовы покинуть Колчака и прочих

преспешников царского режима. Но только одно не может подняться дух всердцах

нашей темноты. Под страхом кракодилов и посредству ихних царских плетий и

растрелов нам приходитца пока остатца в рядах белой банды. Но это будет не

долго скоро настанет расправа над буржуазеей. Мы все знаем что мы идем под

палкой насильно мобилизованные чехами и золотопогонщиками, нас много побили

в Тюмени в восстании против царских погонов. Отпечатайте наше не складное

писание в прокламацее чтобы знали все товарищи как мы воюем. Да здравствует

Совет. Мир хижинам. Война дворцам. Солдаты тоболяки" (10).

Такими письмами, как пунктиром, отмечен был путь бегства колчаковского

воинства из Екатеринбурга, Алапаевска и Омска, из других уральских и

сибирских городов и селений, где на костях народных справляли монархисты

поминки по императору.

В обозе белого воинства тащился следователь Соколов, увозя с собой на

восток коробки и пакеты с "вещественными доказательствами".

Эту коллекцию он надеялся представить Колчаку, но им не довелось

свидеться больше. Нет верховного правителя, но есть подписанный им мандат.

Соколов и в пути, пробираясь из Омска через Читу на Харбин, продолжает

требовать у попутчиков, удирающих вместе с ним из России, новых показаний.

От него отмахиваются: угомонитесь, не до вас, унести бы ноги. Нет, не

отстает.

Он увозил с собой пуды бумаг. Многое пришлось бросить в дороге, на

сибирских просторах. Но кое-что попало кружным путем в Европу...

19 марта 1920 года на Харбинском вокзале появились трое господ. Каждый

нес по небольшому ящику. Вскоре показался и четвертый. Встретившись, они

направились к составу, стоявшему в тупике. Это был поезд генерала Жаннена.

Пришедшие вызвали дежурного офицера и попросили его передать генералу, что

"в соответствии с ранее достигнутой договоренностью" доставлены и должны

быть приняты для отправки из Маньчжурии "екатеринбургские священные

реликвии". Офицер ушел и, вернувшись, сказал, что генерал разрешает. Трое

были: Дитерихс, Соколов и Жильяр; четвертый - Вильтон.

ящики с реликвиями вскоре оказались в Пекине, на попечении французского

посла Воррэ; тот, в свою очередь, переадресовал их в Тяньцзинь, на

французский военный транспорт, который и доставил их в Марсель. Затем

"реликвии" переданы были великому князю Николаю Николаевичу. Одновременно

Жаннен, прибывший к этому времени с Дальнего Востока, подает докладную

записку Жоржу Клемансо, в которой излагает екатеринбургское дело, а заодно

историю Соколовского багажа. Таким образом, Клемансо был первым из западных

лидеров, получившим весной 1920 год да подробную информацию об уральских

событиях лета 1918 года.

Что же касается Соколовских сундуков, то след их быстро затерялся.

Николай Николаевич передал реликвии на хранение бывшему русскому послу в

Риме М. А. Гирсу - дуайену (старшине) уже не существовавшего тогда русского

дипломатического корпуса в Западной Европе. Куда девал их Гирс - неизвестно.

На протяжении полувека следы коптяковских "реликвий" то всплывают, то снова

пропадают. Согласно некоторым американским источникам, Гирс вместе с князем

Н.А. Орловым расторговали "священные реликвии" еще в двадцатые годы. Соколов

жаловался, что даже ему самому недоступны его трофеи.

Впрочем, Гирс и Орлов незадолго до начала второй мировой войны сдали

кое-что из содержимого сундучков на хранение в сейф парижского страхового

общества. Гестапо в 1943 году взломало сейф, рассчитывая, по-видимому,

обнаружить в нем царские драгоценности. Драгоценностей не оказалось, а

документами 1918 года, "утратившими актуальность", гитлеровцы не

интересовались. После войны представители парижской эмигрантской общины, во

главе с великим князем Андреем Владимировичем и В. А. Маклаковым,

организовала специальный Комитет по спасению императорских реликвий, который

обшарил чуть ли не весь Париж, но сундучки так и не нашлись. В эмигрантской

среде ходили слухи, что означенные реликвии, пройдя по рукам спекулянтов,

попали за океан и осели в сейфах Манхэттэн-банка, где в настоящее время и

находятся.

Между тем, Александров, приводя эту версию в своей книге, вместе с тем

утверждает, что один из трех ящиков находится... в его руках! Александров

будто бы перекупил его у спекулянта в Париже и, вскрыв, обнаружил в куче

битого стекла много уцелевших фотонегативов. Снимки сделаны будто бы

Николаем II в Тобольске и Екатеринбурге. В подтверждение автор публикует в

книге серию снимков...

Колчаковский следователь Соколов, очутившись за рубежом, не сидел сложа

руки. Он заявил, что на основании полученных в Омске в феврале 1919 года

полномочий "возобновляется следствие по делу об убийстве царя". Он намерен

подвергнуть серии опросов своих коллег по эмиграции, прежде всего ее

лидеров. Бывшие сенаторы, министры и главнокомандующие, бывшие златоусты

Таврического дворца, эсеровские и кадетские, проходят чередой перед

колчаковским следователем.

Соколову дали показания: Г. Е. Львов, А. Ф. Керенский, В. А. Маклаков,

генерал В. И. Гурко, А. В. Кривошеин и Д. Б. Нейгардт, А. Ф. Трепов, бывший

начальник глазного управления почт и телеграфов Б.В.Похвиснев, Н. Е. Марков

2-й, бывший заместитель Керенского по министерству юстиции П. Н. Переверзев,

кадетский лидер П. Н. Милюков, фрейлина А. А. Вырубова, графиня Н. С.

Брасова (Шереметьевская), министр двора В. Б. Фредерике, дворцовый комендант

В. Н. Воейков, генерал П. П. Скоропадский, бывший военный министр В. А.

Сухомлинов, бывший председатель Государственной думы М.А.Родзянко, бывший

военный и морской министр во Временном правительстве первого состава А. И.

Гучков, В. В. Шульгин, иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов), поручик Б. Н.

Соловьев, великий князь Д.П.Романов, князь Ф. Ф. Юсупов, балерина М. Ф.

Кшесинская.

Свое следствие Соколов продолжал на протяжении нескольких лет, пока не

обнаружил, что его обокрали. Бывший начальник Соколова Дитерихс, располагая

в копиях основными материалами следствия 1918-1919 года, издал (конечно, под

одним своим именем) в 1922 году объемистое двухтомное сочинение "Убийство

царской семьи и членов дома Романовых".

Соколов прекратил допросы и, в свою очередь, сел писать книгу.

Закончить труд, однако, не успел, помер где-то под Руаном. Книгу дописали и

на нескольких языках выпустили в свет сподвижники покойного.

В каких отношениях с правдой состояли Соколов и его коллеги?

Приблизительно в таких же, в каких состоял близкий друг колчаковского

следователя Роберт Вильтон. Вот одна из его фальсификаций. Снимок красного

уголка какого-то советского предприятия Вильтон снабдил подписью: "Красная

инквизиция на Урале. Комната пыток". На снимке можно разглядеть "орудия

пыток": трибуну, колокольчик, графин с водой и стакан. Снимок Вильтон тиснул

в своей книге (Вильтон (Уилтон) Роберт. Последние дни Романовых. Перевод с

английского князя А. М. Волконского. Изд-во "Град Китеж", Берлин, 1923).

Еще один поборник той же соколовской правды, белоэмигрантский писатель

Брешко-Брешковский в одном из своих романов, изданных в веймарской Германии,

поведал, как Ермаков и Юровский в июле восемнадцатого года представили

президиуму ВЦИК головы казненной царской четы. Оказывается, следовательским

методом Соколова была "раскрыта", а художественным талантом

Брешко-Брешковского донесена до широкой публики та тайна, что у большевиков

в первые годы революции практиковалась такая форма отчетности о проделанной

работе: представление начальству отрубленных голов... (11)

Писатель Борис Зайцев, пребывавший с 1922 года в эмиграции и не

питавший никаких симпатий к советской власти, и тот в сердцах воскликнул:

- Эва, как паскудно разбрехался Брешка!

(1) Алексей Будберг. Дневник белогвардейца (Колчаковская эпопея).

Прибой, Л., 1929, стр. 17-18

(2) Illustrated news, 21.IV.1919

(3) Вильтон, стр. 11

(4) Соколов, стр. 25.

(5) Вильтон, стр.11

(6) там же

(7) Двуглавый орел, Берлин, 1922, N 9

(8) Там же.

(9) Welt am Sonntag, 16.IV.1968

(10) Рабочая революция на Урале. Эпизоды и факты. Екатеринбург. 1921,

стр.181-182

(11) И. Василевский (Не-Буква). Что они пишут. Пг., 1923, стр. 29

Дата добавления: 2015-10-02