Сын степей

Часть первая

(отрывки)

Прошло несколько дней. Кончился мерн-сар – месяц лошади и наступил хен-сар-месяц овцы, соответствующий русскому маю*.

Хутор Мокрая Эльмута, как и все калмыцкие хутора и станицы, готовился к празднику зелени – Урес, издревле отмечаемому, как торжество, посвященное урожаю и новому приплоду.

Еще с вечера Цаган поручила старшему сыну Бадьме, могучего сложения широколицему юноше, вместе с Окой наготовить побольше травы сук-болсо для украшения «барана» – возвышения напротив входа в кибитку, состоявшего из нескольких сундуков, поставленных один на другой и прикрытых кошмой. Слева от «барана» стояла бронзовая фигурка Будды и изображения еще каких-то богов.

Полный Бадьма, который в будущем, 1897 году собирался идти на действительную службу в казачьи войска, был несколько тяжеловат на подъем, младшая сестренка Сакэ слишком мала и поэтому вся работа по заготовке травы – сук-болсо легла на Оку.

Украшать жилище полагалось до восхода солнца, и ему пришлось подняться затемно, когда по черному небу только еще начали перебегать белесоватые полосы.

Ока быстро управился с нелегким делом. Правда, он пытался разбудить старшего брата, но тот только перевалился на другой бок, почесался, пробормотал что-то и снова погрузился в богатырский сон...

– Молодец, сынок, – похвалила Цаган, увидев, что Ока не только украсил жилище, но, как было положено по обычаю, часть железняка вместе с дерном разложил подле эля – привязи для молодых животных.

Постепенно поднимался весь дом. Теперь все ждали появления старшего в роду дедушки Манджи, жившего на окраине хутора.

Тем временем Цаган готовила угощение. Увидев, что мать вынула из сундука несколько длинных, как карандаши, круглых конфет, обернутых цветной бумагой с длинными хвостиками, Ока выпросил одну себе.

Выходя из кибитки, он заметил Сакэ, которая при виде конфеты еще шире раскрыла свои и без того большие глаза. Недолго думая, Ока отдал ей конфету. Как-то уж так у него получалось, что, хлопоча о себе, он хлопотал о других, а желая себе счастья, он иной раз доставлял радость другому. Однако это обстоятельство ничуть не огорчало его. Наоборот, он был только доволен тем, что сделал доброе дело. Так и на этот раз на душе у него стало радостно от сознания того, что он доставил приятную минуту любимой сестренке. С этой мыслью Ока и вышел во двор, куда в эту минуту мощный Бадьма почтительно вводил под руку мелко семенящего дедушку Манджи. Это был совсем древний старик, небольшого роста, с почти лишенным растительности худощавым, в глубоких морщинах бурым лицом. Обычно одежда донских калмыков ничем не отличалась от одежды казаков. Но большинство стариков так же, как и дедушка Манджи, оставались верны одежде старомонгольского покроя. На нем был стеганый бешмет с красным воротником и шапка с четырехугольным желтым верхом.

Вскоре вся семья собралась в кибитке. Дедушка Манджи стал лицом к «барану» и, медленно шевеля непослушными уже губами, торжественно произнес благопожелание.

– Ом мани падме хум! – бормотал он.

Повторив дважды первые слова молитвы, он окунул пучок травы в стоявший тут же сосуд с квашеным молоком, окропил кибитку и головы детей, пожелав благополучия семье и хозяйству.

Потом все вышли во двор.

В посветлевшем небе разливались то розоватые, то густо-малиновые, то золотистые отблески, но самого солнца еще не было видно.

– Смотрите, дети, – сказала Цаган. – Смотрите, солнышко прихорашивается, примеряет разные платья и, похоже, не знает, в каком наряде показаться народу.

– В золотом! В золотом! – закричала Сакэ, хлопая в ладоши и заливаясь радостным смехом.

Действительно, огненный шар торжественно выплывал над степью. Все осветилось. Наступал первый день Уреса.

Дедушка Манджи, обратясь лицом к востоку, произнес хвалу небесной лазури, светилам – Солнцу и Луне. Потом он помянул главу желтошапочных буддистов, к которым принадлежали донские калмыки, и вознес хвалу Далай-ламе. В заключение он поднял сморщенные руки ладонями вверх и помянул места последних кочевий калмыков перед их приходом в Россию – снежную гору Алтай и бурный Иртыш...

Бадьма поднес старику чашу с квашеным молоком и пучок травы. Старик вновь окропил головы детей, поклонился на четыре стороны, а потом, шепча что-то, подошел к элю и окропил привязанных там молодых животных...

Теперь можно было переходить к угощению. Цаган и Бадьма взяли дедушку Манджи под руки и как дорогого гостя повели в жилище, где был накрыт круглый низенький столик. Цаган усадила старика на почетное место. Дети по знаку матери опустились на войлок.

–Нехорошо встречать праздник без хозяина дома, – сказал старик.

– Совсем плох стал Джума, – подхватила Цаган, – у нас Манычуков был и обещал его посмотреть.

–А-а, Манычуков, – старик со значительным видом покивал головой. – Хороший он человек... Санжикова Доржи знаешь? Бык забодал его. Манычуков вылечил...

Цаган налила в чашку араки,** но перед тем, как передать ее старику, чуть обмакнула в чашке палец и щелчком сбросила с ногтя каплю – Будде.

«Вот это да, – удивился Ока, – бурхану каплю, а деду целую чашку!»

Впрочем, через секунду он уже думал о другом. Его занимал завтрашний день. С утра в четырех верстах от Гремучего должны были произойти важные события – обычное освящение древнего кургана, а потом народный пир и состязания в борьбе силачей, метании аркана и скачки…

*Хён-сар – по старомонгольскому календарю, принятому еще в древности калмыками, все месяцы носили названия животных. Например, январь- месяц зайца, февраль-месяц дракона и т.д .(калм.)

** Арака – водка, приготовленная перегонкой молока .(калм.)

«…» Вокруг, казалось, без конца и края расстилалась дикая степь. Покрытая ярко-зеленой травой, вся усыпанная желтыми ирисами, лазоревыми и ярко-красными тюльпанами, степь цвела под безоблачными небом. В чистом воздухе стоял свежий запах трав и цветов…

«…» Только табуны золотистых донских лошадей да редкие зимовники конезаводчиков, состоящие из двух-трех домов, можно увидеть среди необъятного простора. Рядом высятся огромные скирды ароматного, как чай, душистого сена.

В начале мая степь покроется цветастыми рубахами косцов. С косьбой надо спешить. Уже нет-нет, да и дохнет жаром из астраханских песков. Знойный суховей, волна за волной, понесет на своих черных крыльях мириады раскаленных песчинок. Все вокруг закроется удушливой мглой. Пожухнет трава. Цветы рассыпятся в прах…

Так будет до осени, когда вдруг загремит гром, и ливневые дожди, несущие жизнь и прохладу, хлынут на иссохшую землю.

Страшна степь зимой, когда сплошные бураны с воем и свистом кружат снежные вихри, а ледяной ветер прожигает насквозь все живое….

«…» В глубине базарной площади несколько казаков-калмыков, вскочив на лошадей, уже окружали сбежавшего дикаря. Сильный, как лев, жеребец метался между табунщиками, пытавшимися заарканить его. Он взвивался на дыбы и, стоя на задних ногах, злобно оскалившись и прижав уши, бил передними копытами воздух.

Но вот петля одного из арканов захлестнулась вокруг его упруго изогнутой шеи. Жеребец пригнул голову в тщетной попытке перегрызть петлю длинными желтыми зубами. Но тут вторая петля захлестнула его, с силой и сдавив горло.

Задыхающийся, весь, дрожа, мокрый от пота, словно его только что выкупали, дикарь был вынужден сдаться.

«Человек сильнее всего», – подумал Ока, наблюдавший за ловлей. И сознание этого наполнило гордостью все его существо…

«…» – Ну, хорошо, – согласился джангарчи, раскурив свою трубочку. – Друзья мои, родичи, братья, я буду «Джангар» говорить. Я буду говорить о стране Бумбе, которую давно ищут калмыки, и сюда, в эти степи, пришли ее искать... Была и есть такая страна. Я слыхал это давно. Еще мой дедушка говорил. А он был очень старый. А я был совсем мал. Вот такой, – старик показал на Оку. – Даже гораздо меньше, но хорошо помню, что он говорил... Очень хорошая эта страна Бумба. Я и от других людей слышал о ней. Я слышал, что калмыки когда-то жили не в России, а в другой стране – Джунгарии. Плохо жили там калмыки. Хуже, чем теперь мы тут живем. Хотя и тут несладко.

Басан Манжиев раскурил потухшую трубочку, затянулся, и, выпустив дым, продолжал:

– Старые люди говорили, что в той стороне, где садится солнце, есть страна чудес Бумба. В ней всегда тепло. Степи большие. Трава всегда зеленая. Много хорошей воды. И много в ней рыб и птиц. И нет в ней ни жадных нойонов, ни зайсангов, и все люди равны.

Старик помолчал и, покачиваясь, прикрыв глаза, начал читать нараспев:

...Счастья и мира вкусила эта страна,

Где неизвестна зима, где всегда – весна,

Где, не смолкая, ведут хороводы свои

Жаворонки сладкогласые и соловьи,

Где и дожди подобны сладчайшей росе,

Где неизвестна смерть, где бессмертны все,

Где небеса в нетленной сияют красе,

Где неизвестна старость, где молоды все,

Благоуханная, сильных людей страна,

Обетованная богатырей страна...

Старик закончил песнь, помолчал и продолжал – ровным голосом:

– И вот, друзья мои, калмыки от плохой жизни покинули Джунгарию и пошли искать эту страну. И как пришли сюда, весной это было, так и думали, что это и есть страна Бумба. Но оказалось, что тут такой страны нет, а идти дальше их не пустили. И даже сам богатырь Хонгор не мог ничего сделать. Но все же старые люди говорили, что жить в России лучше, чем в Джунгарии. Вот так мы и живем, но о стране Бумбе не забываем….

«…» Садитесь, покурите, а я расскажу вам одну старую сказку.

Баатр Басангов достал из очага уголек и, собираясь с мыслями, раскурил потухшую трубку.

– Было это давно. Очень давно. – Начал он, бросив добрый взгляд на Оку, который присел, желая послушать. – Да. Так вот, жили в одном хотоне муж и жена. Это были очень трудолюбивые люди. У них была хорошая гэр*, устланная не кошмой, а домотканым ковром. Все было у них хорошо, но в главном им не везло: у них пропадали дети сразу после рождения.

– Как пропадали? – спросил Джума, – А что же.

Властным движением руки старик оборвал его на полуслове.

– А ты, парень, помалкивай! – произнес он, строго посмотрев на него.– Пора бы тебе знать, что первый признак уважения к человеку – это выслушать его до конца. Если не знаешь – учись!.. Так вот слушайте. Я говорил, что дети у них исчезали сразу же после рождения. Тогда пошел отец на святую гору Сумеру и поведал свое горе великому Сакья-Муни. Выслушав его, всевышний сказал ему, чтобы он взял себе на воспитание какого-нибудь дикого зверя. Отец пошел в степь, поймал сурка и принес его домой. Сурок прижился, жил и веселился, доставляя радость своим приемным родителям. Прошло не много и не мало лет, и родился у них сын небывалой красоты. Он подрастал, и они с сурком играли как братья.

Баатр Басангов помолчал, сухо покашлял и продолжал при общем молчании

– Но вот однажды мать вечером возвращалась домой. Вдруг навстречу ей выбежал сурок весь забрызганный кровью. Увидев это, женщина вскрикнула: «Так вот кто пожирал моих детей!» Она схватила камень и убила животное. Потом, заливаясь слезами вбежала в кибитку…И что же она там увидела?

Старик обвел взглядом присутствующих.

– Ну вот ты, Джума, как ты думаешь, что она там увидела?

Табунщик помедлил с ответом.

– Мертвое дитя? – предположил он не совсем уверенно.

Баатр Басангов отрицательно покачал головой.

– В том то и дело, что нет! Ребенок смеялся, а рядом с ним в луже крови лежал страшный дракон.

– Так значит?

– Да. Сурок загрыз дракона, который пожирал детей этой женщины. Он спешил к ней навстречу, чтобы рассказать о своей схватке с чудовищем… Так что, сынки никогда не торопитесь судить о человеке, тем более с чужих слов. Сначала сами хорошо присмотритесь к нему…

*Гэр – кибитка (калм.)

Вместе с весной близился Цаган Сар, самый большой праздник весны, испокон веков отмечаемый калмыцким народом.

Цаган Сар почти всегда приходится на месяц лу сарин – месяц дракона, т. е. на конец февраля или начало марта.

Но если народ отмечал Цаган cap как праздник радости и веселья, то ламаистское духовенство стремилось придать ему религиозное толкование, отмечая его как день памяти победы бурхана Окон-тенгри над злыми чудовищами – мангасами…

«…» К такому большому празднику, как Цаган cap, в каждой семье, смотря по достатку, заготавливали множество всяческой снеди. По обычаю все хуторяне и станичники посещали и поздравляли друг друга. Иногородние поздравляли казаков, казаки иногородних. Молодежь и семейные ездили верхом от кибитки к кибитке. Стариков возили на подводах. Даже посторонний человек принимался, как дорогой гость. И надо было всех угостить. Поэтому Цаган перед праздником исколола все руки иглой, нанося затейливые узоры на обувь, чтобы заработать немного лишних денег. Ока тоже недавно прислал матери десять рублей – треть годового заработка простого табунщика.

Мальчик еще никогда не видел мать в таком уборе. Поверх терлика на ней была длинная синяя безрукавка, обшитая по краям серебряным позументом. Волосы, расчесанные на прямой пробор, покоились за спиной в шиверликах* с серебряными токугами. **

В кибитке было тепло, уютно, пахло горьковатым дымом кизяка, и Ока, глубоко вздохнув, с удовольствием потянулся.

– Вставай, милый, – сказала Цаган. – Я просушила твою одежду. Вставай, все уже ушли на гулянье.

Едва Ока успел одеться и, наскоро поев, подняться из-за столика, как за дверью послышался старческий кашель, и в кибитку вошел дедушка Манджи. Он еще с порога развел руки в стороны.

– Овлин аюлас менд гарвт!***– торжественно произнес он, подходя к дочери, обнимая и трижды целуя ее.

*Шиверлик – чехлы для кос (калм.)

** Токуг – подвески к шеверлыкам. (калм.)

*** Овлин аюлас менд гарвт! – из зимней невзгоды благополучно вышли (калм.)

Часть вторая

«…» – Послушай, сынок, – ласково заговорила Цаган,– скоро на службу идти. Ты знаешь закон: на службу идти только женатым…

«…» – Я уже была у зурхачи*,– продолжала Цаган. – Он смотрел священные книги, считал звезды на небе и говорил, что все благоприятствует тому, чтобы Занда была в нашем доме.

Говоря это, Цаган с тревогой думала о том, как отпраздновать свадьбу.

Помощь в устройстве свадьбы пришла неожиданно. Дедушка Манджи, накопивший за свою долгую жизнь сто двадцать рублей, с радостью отдал их для внука...

Свадьба прошла для Оки, как в тумане. Ему только запомнилось, как в день обручения им в числе подарков вручили кирпичный чай в знак будущего довольства, клей и ремень для укрепления и прочности союза молодоженов.

На свадьбу собралось много народу. Торжество началось с поклонения молодых вечному желтому солнцу. Потом гелюнги заставили их подержаться за шага-чимгэн – берцовую кость барана, что символизировало верность брачующихся. Затем выступил с благопожеланием сам главный бакша. Это был полный человек с лишенным растительности пухлым лицом. Глядя на убеленного сединами благообразного старца никто не мог бы и подумать, что он главный картежник, проигравший в карты корову, принадлежавшую Цаган.

Бакша говорил:

– Подобно тому, как могущественные повелители устраивали брачные пиры, точно так же и ныне по нашим древним законам привезли мы эту благонравную девицу торжественно и чинно, посадив ее рядом с женихом. Мы призываем благословить этот их союз.

Сказав это, бакша подал знак одному из гелюнгов, худощавому человеку с сухим лицом аскета. Тот начал совершать обряд жертвоприношения богу огня, сжигая на очаге мясо, жир и вылепленные из хлебного мякиша символические фигурки.

Бакша продолжал:

– Могущественный повелитель огня! Вкусив эти жертвы, соблаговолите преподать покой, блеск, долгоденствие и богатство брачующимся. Да исполнится все ими задуманное. Всесовершенный Будда! Соизвольте одарить брачующихся единогласием и здравием, увеличением рода и полным согласием. Да уподобятся они производящим всяческую пользу и добро небесам и матери земли. Да будут святиться их мысли подобно солнцу и да будут они чисты, как луна...»

* Зурхачи – звездочёт -астролог – (калм.)

Дата добавления: 2015-10-02