Финализм — теология нового Интернационала

Большинству людей, выросших в иудеохристианской культуре, но являющихся агностиками, «Откровение» кажется банальным бессодержательным термином, за которым не кроется ничего, кроме поповских басен. Это их проблема. Сам термин «Откровение» представляет собой гносеологический парадокс: не интуиция, не опыт, не созерцание — короче, никакая из форм познания, основанных на нормальной взаимосвязи между объектом и субъектом. Но это и не солипсизм неокантианского типа, ибо источник «Откровения» — вне воспринимающего субъекта. С точки зрения нормальной гносеологии — будь она эллинской или китайской, — «Откровение» есть техническая невозможность. В этом его абсолютная новаторская сила.

Центр теологии, построенной на Откровении, — финализм, бросающий вызов неопределенности и гомогенности привычного опыта. Все существующее в «нормальной» системе субъект-объектных отношений — это бесконечно перетекающая из одного в другое лента бытия, где, согласно древней мудрости, «что вверху, то и внизу». Во врожденном человеку пантеистическом первоощущении нет никакой разницы между прошлым и будущим (время циклично), внутренним и внешним, жизнью и смертью. Это у марксистов называлось «диалектикой».

Финализм предполагает безусловный разрыв. Это — как пробой сплошной гомогенной субстанции, который дает эффект незатягивающейся «черной дыры». Суть теологии в том, что этот разрыв мировой ткани дает смысл всему именно благодаря тому, что становится концом всего. Противостояние простому самотождеству бытия есть революционный прорыв в смысл. Пантеизм бессмыслен, в мировых метафизических системах смысл отсутствует. Там есть мудрость, есть понимание всего и вся. Смысла нет! Смысл — это то, «ради чего». В пантеистическом сознании, где абсолют перетекает сам в себя, как лента Мёбиуса, отсутствует вектор «ради».

Человек является центральным носителем финализма, поскольку осознает собственную смертность. Это абсолютный финал его как конкретной личности и вместе с тем залог того, что «времени больше не будет». Финализм — это откровение о конечности истории, конечности всего материального мира, опирающееся на безусловный факт личной смерти любого. В пантеизме человеку не дают осознать этот финализм. Его учат, что конец его как здесь живущего индивида означает перевоплощение в другом мире, или же, в случае материалистического «пантеизма», бессмертие в социуме в виде своих потомков, своих дел, своего доброго имени и т.д.

Понятно, что финализм наносит жесточайший удар по многовариантному концепту сплошной, пронизанной аналогиями реальности, на которой зиждется общественная дисциплина и в конечном счете господство объекта над субъектом.

Смертный человек в политической теологии есть представитель Бога, который являет абсолютную антитезу и абсолютный финал для любой длительности, протяженности, конец и отмену любого объектного утверждения. Собственно говоря, это и есть монотеистический принцип: «все, что ни есть, все, что ни помыслено — это не Бог». Современные люди не способны к ясному различению между монолатрией (поклонением одному) и монотеизмом (поклонением тому, что представляет собой категорическую оппозицию всему, финал всего). Например, культ «золотого тельца», религия денег — это форма монолатрии. Из широкого спектра идолов для поклонения избран один — деньги. В сфере чисто конфессиональной клерикалы ведут борьбу за то, чтобы интерпретировать монотеизм как монолатрию: из возможных концептов и имен «божества» выбрано одно, на котором сходится цивилизационный консенсус. В действительности монотеизм есть исходящая из самых недр субъективного глубокая волевая перестройка сознания, в котором в качестве приоритетного центра — смысловой оси — выбрана оппозиция всякому возможному бытию. Это альфа и омега рождения к тому парадоксальному смыслу, которое бытие в себе не содержит.

Организующая мысль теологии, которая, напомним, является фундаментальным выражением постидеализма, есть следующая: конечность человека — это краеугольный камень всего мироздания, то, что в результате оборачивается конечностью всего бытия. Человек поставлен Богом в качестве Его представителя в центре вещей не как «аналог» Бога, подобный Ему в атрибутах «величия» и «безграничности»; нет, он является наместником трансцендентного Субъекта именно в роли конца всех вещей, в центре которых поставлен. Но эта же мысль есть главная историософская мысль политического ислама.

Политический ислам

Исторический ислам, бесспорно, предстает последним воплощением монотеистического сознания.

Ислам ненавидят и сверху, и снизу. Его подвергают шельмованию со стороны власть имущих, описывая как цивилизацию агрессии и террора. Его же боятся и критикуют «левые», обвиняя в нарушении прав человека, патриархальном отношении к женщине, клерикальных претензиях на контроль за политической и экономической жизнью и т.п.

Легко доказать, что фактологически эти обвинения легковесны. «Агрессивность» ислама становится дурной шуткой на фоне того, что демонстрировал в течение многих столетий Запад: Столетняя, Тридцатилетняя, Семилетняя и прочие войны, две мировых и т.д. Однако западные идеологи, обвиняя ислам в агрессии, имеют в виду не то, что он организовал больше кровопролития, чем европейцы (это было бы явной ерундой), а вполне реальную вещь: ислам есть стратегически безупречная организация внутреннего сопротивления господству объекта над человеческим фактором. Поскольку современная западная цивилизация солидаризуется с объектным полюсом бытия, успешное противостояние ему должно восприниматься как агрессия.

Критика ислама основана на двух расхожих недоразумениях, или, точнее, двояком непонимании того, чем является религия. Первый аспект этого непонимания связан с представлением западных людей о религии, которое восходит к Сократу и к стоикам. Согласно этому представлению, религия есть личная мораль, индивидуальный этический кодекс, которым одинокий человек руководствуется в простом и жестоком мире. Другое же недоразумение, характерное для «левых», сводится к представлению, что религия — это особая функция жреческой касты, которая должна быть выведена за рамки общественного договора. Тот, кто вводит религию в политику, якобы перестраивает общественный договор под организационное присутствие в этом договоре попов.

Ислам не имеет отношения к этим нелепым представлениям. Проект, явившийся в мир с началом деятельности Пророка Мухаммада (который являлся продолжателем миссии всей цепи авраамических пророков), есть не что иное, как тотальное духовное и политико-экономическое наступление на всемирную абсолютную власть жрецов и выдвинутую ими в качестве высшей исполнительной инстанции сверхэлиту. В этом смысле следует буквально понимать слова Хомейни: «Наша религия — это и есть наша политика».

Ислам категорически антиклерикален и не является индивидуальным кодексом поведения. Это стратегия внутреннего человека, который должен каким-то образом обыграть тюремщиков и захватить тюрьму. Бежать из тюрьмы — бесполезно, нужно победить в ней с тем, чтобы ее уничтожить. Это можно сделать только силами всех заключенных. Именно в этом и состоит главная социально-политическая разница между исламом и другими религиозными традициями: другие предлагают бежать, а бежать, как известно, лучше в одиночку. Увы, поймают!

Конкретным результатом исторической деятельности ислама в мире сегодня является появление нового типа общности, который мы вынуждены назвать известным словом «диаспора». Раньше под ним понималась находящаяся за пределами своей исторической родины и рассеянная среди других народов этническая общность. Теперь же в это слово следует вкладывать новое значение. Это общность, которая, будучи рассеянной среди других народов, связана внутри себя не этническими, а идеологическими и провиденциально-историческими узами. «Диаспора» есть противоположность землячества и должна выступить в качестве нового организатора будущей мировой революции.

Дата добавления: 2015-10-24