Новое задание

Ясная, морозная декабрьская ночь. Наша небольшая автоколонна мчится по расчищенному от снега Ленинградскому шоссе. Скоро Москва. Город, обычно встречающий путников многоцветьем огней, сейчас погружен в темноту.

Вот и первые ощетинившиеся стальными ежами и надолбами окраинные улицы. Нас останавливают, проверяют документы. Наконец добираемся до центра. Диктор объявляет отбой воздушной тревоги. На улицах пока никого, лишь на мотоциклах проносятся патрульные да четким строем проходят подразделения.

Находим нужный адрес, приводим себя в порядок, ужинаем и сразу же ложимся спать. Утром я иду в штаб ВВС. Там один из оперативных работников знакомит меня с общей обстановкой на Западном фронте, объясняет, что контрнаступление под Москвой проводится поэтапно.

— Первый этап, — говорит он, — начавшийся шестого и закончившийся семнадцатого декабря, как известно, завершился разгромом ударных группировок противника. Затем войска левого крыла Западного фронта развернули бои за освобождение Калуги и выход в район Юхнова.

«Опять Юхнов, — подумал я. — Видно, накрепко связала меня судьба с этим городком». Правда, мне еще не сказали, где предстоит действовать нашему отряду, [109] но я уже не сомневался, что выбрасываться нам доведется вблизи Юхнова. Дальнейшая беседа подтвердила мою догадку. На нас возлагалась задача перехватить основные коммуникации неприятельской группировки, действующей против левого крыла Западного фронта.

— Когда полетим? — спросил я.

— Возможно, завтра, двадцать восьмого декабря. А может быть, дня через два-три...

Когда вернулся к десантникам, они, естественно, стали спрашивать, в какую сторону им лыжи навострить.

Николай Харитонович Щербина, перешедший со своей группой линию фронта днем позже, чем весь отряд, отозвал меня в сторону и спросил:

— Ну что... завтра-послезавтра?

— Угадал.

— А чего же тут гадать? Я даже могу сказать куда.

— А ну, а ну?..

— Не иначе, как на Варшавское шоссе, — продолжал Щербина, — где же лучше преградить путь отступающим?

Да, комиссар был прав. А это значило, что и для немцев наша высадка вблизи Юхнова не будет неожиданностью.

На другой день меня вновь вызвали в штаб ВВС фронта. Мне вдруг напомнили, что я являюсь начальником парашютнодесантной службы, и прямо сказали, чтобы на этот раз с отрядом не летел, а занялся своими делами в штабе.

Мне как-то даже не по себе стало. Я считал, что в районе Юхнова, где знал каждую кочку, быть обязан. Обратился к командованию с просьбой разрешить возглавить десант. Видимо, мои доводы убедили начальство, и я получил «добро».

В тот же день отправился на Внуковский аэродром: парашютисты были там.

Неожиданно встретился с капитаном Андреем Кабачевским. Он так торопился, что поговорить нам не удалось. Андрей лишь успел шепнуть, куда и с каким заданием летит. [110]

Вскоре подошел и наш черед садиться в самолеты. Еще через некоторое время тяжело нагруженные машины начали взлетать. Вдруг в небо взвились две зеленые ракеты — и отправка остальных кораблей была приостановлена. Справляюсь, в чем дело.

С командного пункта сообщили, что резко ухудшилась погода. Радиокоманды полетели к тем экипажам, которые находились в воздухе. Но не все они смогли принять приказ на посадку, и часть десанта была выброшена. После стало известно, что, рассчитывая на скорую подмогу, приземлившиеся бойцы атаковали вражеский аэродром. Не получив подкрепления, они в неравной схватке погибли.

Тогда же я узнал о смерти лейтенанта Алексея Касимова. Он пал в бою при переходе линии фронта. Алеша был совсем еще юным. Только-только став летчиком, он рвался в бой. Однако машин не всем хватало. Касимов не мог бездействовать. Вместе с другими «безлошадными» он изъявил желание стать временно десантником. Несмотря на молодость, Касимов был серьезным и рассудительным командиром.

Во время первой нашей беседы он сказал мне:

— Не думайте, что прошусь во вражеский тыл из любви к острым ощущениям. Я хорошо понимаю, что это такое. Мне всего двадцать два года и очень хочется жить. Но кто-то же должен идти в атаку? Не всем удается дойти до неприятельских окопов, а все равно они делают нужное дело.

Алексей Касимов до последнего дыхания верно служил Родине, и я считаю своим долгом рассказать все, что знаю об обстоятельствах его гибели.

После изнурительного марша по заснеженному полю группа Касимова на лесной поляне близ реки Ламы обнаружила вражескую артиллерийскую батарею на огневой позиции.

Лейтенант Касимов решил атаковать противника. Как только наступили сумерки, парашютисты налетели на гитлеровцев и разгромили их. Захватив двух пленных, они быстро перешли Ламу по льду и выбрались на хорошо укатанную зимнюю дорогу. Здесь они почувствовали себя вне опасности. Бойцы начали громко разговаривать, делясь впечатлениями о только что закончившемся бое. Временами даже слышался [111] их смех. От очередного его взрыва с придорожных берез, показавшихся впереди, сорвалась стая тетеревов. Проводив ее глазами, Алексей Касимов вдруг заметил за деревьями какие-то фигуры. Присмотрелся — навстречу десантникам двигались люди, одетые в серые шинели и светлые дубленые полушубки.

— Это наши, — решил Касимов.

Колонны продолжали сближаться. С порывом ветра до парашютистов донеслась немецкая речь. Лейтенант Касимов остановил группу, приказал приготовиться к бою.

— Без моей команды не стрелять, — сказал он.

Феликса Курлинэ, знающего немецкий язык, Алексей послал вперед.

Курлинэ стал что-то громко кричать. Ему отвечали.

Подпустив гитлеровцев метров на тридцать — сорок, Касимов скомандовал:

— Огонь!

Потом выскочил на дорогу с возгласом:

— За мной!

Ребята дружно навалились на фашистов.

Курлинэ увидел, как во время схватки Касимов вдруг выпустил из рук автомат, схватился за живот и упал на землю... Феликс Курлинэ принял командование на себя.

Вражеское подразделение не успело развернуться. Оно было полностью разгромлено. Единственный захваченный в плен солдат рассказал, что их взвод, состоявший из тридцати человек, был оставлен в тылу советских войск для выполнения разведывательных и диверсионных задач.

— А почему вы все в русских шинелях и полушубках? — спросил Курлинэ.

— Для маскировки надели...

Потом мы узнали, что, перед тем как столкнуться с нами, гитлеровцы напали на наши санитарные машины, уничтожили раненых, а их обмундирование забрали себе.

Десантников немцы приняли за своих, потому что незадолго до этого встретили свой дозор, с которым чуть было не вступили в бой. Старший дозора предупредил, что следом идут артиллеристы. [112]

Рана Алексея Касимова оказалась смертельной. Он погиб, находясь, по сути, уже на освобожденной от противника родной земле.

В поле вырос еще один холмик. Сколько их уже насыпано на лесных полянах, опушках, вблизи дорог!..

* * *

Во Внуково вернулись самолеты, успевшие сбросить часть десанта близ Юхнова. Командир одного из экипажей доложил, что при заходе на посадку почувствовал на рулях глубины большое давление. Приземлялся на повышенной скорости. Осмотр машины ничего не дал: рулевое управление оказалось в исправности. Летчики и техники терялись в догадках. Причина этого явления стала ясной часов через пять-шесть, когда на командный пункт пришел Петр Нестеренко. Мы удивились: ведь он был среди тех, кто выпрыгнул над Юхновом.

— Ты же должен быть в тылу, — сказал я ему.

Нестеренко засмеялся:

— А я и был там.

— Как же ты очутился здесь?

Нестеренко рассказал, что произошло. Как только он после команды инструктора вывалился в дверной проем, парашют мгновенно раскрылся и стропами зацепился за хвостовое колесо. Как ни пытался Нестеренко высвободить его, ничего не получилось. От вращения волчком закружилась голова.

— Сперва я думал только о себе, — вспоминал Нестеренко. — Потом явилась мысль, что могу стать причиной гибели всего экипажа — вряд ли сумеет летчик совершить посадку, имея на хвосте такой довесок, как моя персона. Запасного парашюта я не взял, предпочел вместо него захватить еще десяток килограммов взрывчатки. И все-таки я решил перерезать стропы: лучше уж погибнуть одному, чем семерым.

Просто, как о чем-то обыденном, рассказал Петр Нестеренко об этом случае, а у меня мурашки по коже забегали. Я зримо представлял себе, как он пилил ножом шнуры. Временами его так сильно закручивало, что он лишался сознания. Петр перерезал девять строп, и тут из окоченевших пальцев выскользнул [113] нож. Это произошло как раз в тот момент, когда самолет перешел на планирование. Может быть, от изменения режима полета, а возможно, от того, что часть креплений уже освободилась, парашют отцепился, купол его наполовину наполнился воздухом, и Нестеренко сумел сравнительно благополучно достичь земли.

На лесной поляне он быстро закопал парашют в сугроб и направился к ближайшей деревне. Там узнал, что аэродром Внуково совсем рядом, всего лишь в четырех километрах...

И вот Нестеренко здесь. Товарищи пророчили ему: два века жить будешь.

В первый день 1942 года мне пришлось расстаться со старшим политруком Николаем Харитоновичем Щербиной, с которым нас крепко связала боевая судьба. Мы вместе держали оборону на Угре, дважды побывали в тылу врага. Теперь его назначили комиссаром воздушнодесантного полка.

— Значит, покидаешь нас? — с грустью спросил я.

— Приходится, — улыбнулся он.

— Ну что ж, от всего сердца желаю боевой удачи. Может быть, за линией фронта встретимся.

— А еще лучше — в Берлине, — сказал Щербина.

Слова его оказались вещими. Весной 1945 года мы хотя и не встретились, но оба побывали у рейхстага. А пока я крутился как белка в колесе. Готовил к выброске в разные места небольшие разведывательные группы, планировал доставку 1-му гвардейскому кавалерийскому корпусу, совершавшему рейд по тылам противника, оружия, боеприпасов, продовольствия, фуража. Больше всего, конечно, уделял внимания десанту, предназначенному для действий в районе Юхнова. Его состав намного увеличивался. К нам прибыли бойцы из бригады Ковалева и 250-го стрелкового полка. На Внуковском аэродроме была сосредоточена чуть ли не вся транспортная авиация Западного фронта.

Дата добавления: 2015-10-24