Темная сторона Солнца 8 страница

– И кому его талант нужен, если он денег не приносит? Папа пять раз предлагал ему место управляющего в новом цехе. Знаешь, что он ответил? «Извините, папа, но я художник, а не кондитер».

– Я его понимаю.

– И где он теперь? – поинтересовалась я.

– В общежитии у друга, – размазывая слезы по щекам, ответила Диана. – Ничего, поживет месяц, поймет, что лучше сидеть в тепле и достатке, чем ерундой заниматься.

– М-да. Пойду-ка я, пожалуй, на занятия, – вздохнула я.

– Погоди, оставь нам сигарет немного, – Кристина протянула руку к пачке и как обычно, не спрашивая разрешения, вытащила из нее десяток.

– Пока, девочки.

Конечно же я не пошла на занятия. Я завернула за угол и побежала по серой каше из снега и грязи к театрально-художественному институту. Я мчалась что есть сил. Совершенно забыв, что на мне новые сапожки и юбка. В этот момент я думала только об одном – он свободен! Мой любимый наконец-то свободен!

Сергей стоял возле входа в институт и разговаривал с каким-то парнем. Увидев меня, он улыбнулся и помахал рукой. Я замедлила шаг и пошла ему навстречу.

– Привет, что ты здесь делаешь?

– Да так, встречалась с приятельницей. А ты уже домой?

– Да. Ты, наверно, в курсе, что у меня теперь новый дом. Вместо комнаты с хрустальной люстрой и дубовой мебелью два метра в общежитии и скрипучая кровать.

– Я знаю и… я хочу… Я хотела предложить тебе свою помощь… – выпалила я.

Сергей похлопал по плечу своего собеседника:

– Мы пойдем, Тигран-джан, до завтра.

– До завтра, Сергей-джан. Вечно тебе самые красивые девушки достаются, – хитро подмигнул Тигран.

– Я провожу тебя до остановки, пошли, – сказал Сергей и цокнул языком. – У тебя такая красивая шубка, и вообще ты сегодня необычайно хороша.

– Спасибо.

– Так что ты хотела мне предложить?

– Помощь. Я знаю, что ты ушел от Дианы. У меня есть двести долларов, я могу их тебе дать.

– Лусо-джан, спасибо тебе, но я не возьму деньги.

– Я так и знала!

– Вот и хорошо. Кстати, кажется, это твоя маршрутка.

– Да, моя. Слушай, а можем мы встретиться завтра?

– Конечно. Завтра встретимся после занятий возле памятника Руки Матери.

Садясь в маршрутку, я помахала ему рукой и прошептала: «До завтра, любовь моя». Маршрутка стояла еще минут пять, а я сидела возле заиндевелого окна и пыталась процарапать ногтем на стекле его имя. Мне не хотелось домой. Не хотелось возвращаться в пропахшую керосином и жжеными покрышками квартиру. Я хотела быть с единственным, тем, кого любила всем сердцем.

Маршрутка тронулась. Я решила зайти в гости к бабушке Вардитер, которую не видела почти месяц, с тех самых пор, как она поругалась с Артуром и поклялась, что больше не переступит порог его дома. По появляющимся в доме банкам с вареньем я догадывалась, что мать и Гор тайно навещают ее. Догадывался об этом и отец, но делал вид, что ничего не замечает. Я жалела Вардитер. Именно жалела, а не любила. До встречи с Сергеем я думала, что не способна любить в принципе, но теперь я знала, что моя покалеченная душа не лишена этого чувства.

Бабушка встретила меня со слезами на глазах:

– Совсем забыла меня, как так можно!

Она прижалась лицом к мокрому меху шубки.

– Я не забыла тебя, бабуля, просто поздно прихожу с занятий. К тому же у нас сейчас зачеты и экзамены.

– Как успехи?

– Нормально. За две банки маргарина «Вита» и блок сигарет можно получить зачет. Экзамен дороже, но лучше заплатить, иначе не отстанут.

– Что делать, – вздохнула она, – времена сейчас такие. У них тоже семьи, дети. Давай-ка я кофе заварю.

– Спасибо.

Бабушка была как всегда многословна. Три дня назад она повредила ногу в очереди за хлебом и теперь ходила по квартире прихрамывая и охая.

– Совсем люди озверели. Знаешь, кто меня толкнул? – сморщившись от боли, она вытянула перевязанную шерстяным платком ногу.

– Кто?

– Сын нашей соседки – Артак. Мало того что толкнул, так еще и не извинился. Так и не досталось мне хлеба в тот день. Пришлось покупать на базаре. Э-э-х, ашхар-ашхар.

– Почему ты не уедешь к Карену в Москву? Он ведь звал тебя, я знаю.

– Э-э-эх, Лусо. Куда я поеду? Как все брошу? Я здесь всю жизнь прожила. Здесь могила моего мужа и дочери. Нет, не поеду. Да и…

– Что?

– Ничего, пей кофе, пока горячий.

Я знала, что скрывалось за репликой «да и…» Что бы Вардитер не говорила, у нее была еще одна причина оставаться в Ереване. Здесь она могла хоть как-то контролировать моего безбашенного отца. Вот и теперь она посмотрела на меня и вздохнула:

– Как он там?

– Все так же.

– Не злись на него. Ему тоже нелегко. Я себя вспоминаю. Знаешь, как мне было тяжко, когда мы с твоим дедом переехали из деревни в этот проклятый город? У-у-у-у.

– Я не понимаю тебя, ба. Иногда ты осуждаешь его поведение и даже ругаешься с ним, но иногда мне кажется, что именно ты делаешь все, чтобы мать оставалась с этим негодяем. Зачем тебе это надо?

– Лусо, – она строго посмотрела на меня, и я заметила, как она невольно сжала кухонное полотенце. – Ты думаешь, что твоей матери было бы легче одной? Посмотри на соседку Лалу. Не успела с мужем развестись, как на следующий день стала заниматься проституцией. Нет, я не хочу такой судьбы для своей дочери. Удел женщины – уважать мужа и терпеть.

– Тебе легко говорить. Судя по рассказам, мой дед был золотым человеком.

– И-и-и-и-щ, балам,[20 - Детка (арм.).] у каждого человека есть свои недостатки. Твой дед тоже пару раз на меня так прикрикнул, что я чуть сознание не потеряла.

– Пару раз не в счет. Папаша орет на мать каждый день. Хорошо, если не бьет.

– Я поговорю с ним. Позже поговорю.

– Ты всю жизнь с ним ведешь переговоры. А толку – ноль. Ладно, расскажи, что у тебя нового.

Новости были безрадостными. Сосед Самвел что-то нахимичил с электричеством и соседку Термине ударило током, когда она полезла в ванну. Муж Термине в отместку украл кабель у соседа и пригрозил убить его. Соседка Лиана придумала новый рецепт быстрого приготовления сига с картошкой и поделилась им с бабкой Вардитер.

– Берешь кастрюлю, наливаешь воды, сига укладываешь кусками, потом лук, потом картошку и томатную пасту добавляешь. И выходит тебе и суп, и второе. А еще из сига очень вкусные котлеты получаются – от мясных не отличишь. Еще я научилась делать котлеты из лука и манной крупы. Хочешь научу?

– Ты лучше сама приготовь, а я в гости приду. Ненавижу стоять у плиты, ты же знаешь, – улыбнулась я.

Бабушка проворчала: «И кто тебя замуж такую возьмет…», но продолжила рассказывать новости. Сосед Сероп слег с ревматизмом. Теперь его дочери Алисе приходится самостоятельно искать топливо и ходить за хлебом. Пару дней назад она предложила Вардитер купить у нее теплое одеяло из верблюжьей шерсти. Рассказывая об этом, Вардитер расплакалась:

– Пришла, говорит, возьми, бабушка, одеяло, дай хоть сколько-то денег. Папа сыра хочет, а мне зарплату задерживают. Я дала ей пятьдесят долларов из тех денег, что мне Карен прислал. Сказала, что не возьму ее одеяло. Пусть лучше отца им накроет. Хороший человек наш Сероп, дай бог ему здоровья. А она пришла на следующий день и снова принесла мне одеяло. Говорит, папа сказал, чтобы ты взяла. Я взяла то одеяло и пошла к Серопу, а он лежит на кровати – еле дышит. И весь такой худой, что щепка. Пожурила я его, сказала, что негоже соседям друг с другом торговаться, а он плачет и говорит: «Бабушка Вардитер, знала бы ты, как я хочу умереть. Сил моих нет смотреть, как моя Алисочка надрывается. Добраться бы до окна и вниз головой прыгнуть, но ноги не ходят». Я его отругала, а сама иду домой и реву. До сих пор успокоиться не могу.

– Ну же, ну, успокойся! – Я обняла ее и смахнула слезу.

Казалось, мы плакали целую вечность, но когда Вардитер вытерла мокрые щеки и, посмотрев на часы, всхлипнула: «Тебе пора, поздно уже», я поняла, что не выплакала и десятой доли тех слез, которые накопились за последний год. Я вернулась домой поздно. Как обычно, выслушала длинную тираду отца: «Шляешься по ночам непонятно где…» – и отправилась спать.

Глава 8

ВСТРЕЧА СО ШКОЛЬНЫМ УЧИТЕЛЕМ

Вардитер не спалось. Всю ночь она ворочалась на скрипучем диване, а с первыми проблесками солнца пошла в гостиную и достала из комода старый альбом с фотографиями. О, сколько раз она пересматривала эти фотографии! День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием. Она разговаривала с каждым снимком так, словно отматывала ленту времени назад и возвращалась в прошлое.

Улыбающаяся женщина с тугой черной косой целует в ямочки пухлого младенца и приговаривает: «Спи, балам-джан, спи, моя Карине».

Эта же женщина, но с коротко стриженными кудрями и первыми морщинками под глазами смотрит на первоклассницу и машет ей рукой: «Учись хорошо, джана моя, Карине!»

Она же, с первой сединой в гладко причесанных волосах и упрямыми морщинами на лбу, хмурится, глядя вслед бегущей по аллее девушке: «И-и-и, Карине, как не стыдно тебе носить такие короткие юбки».

Вдоволь наговорившись с дочерью, Вардитер закрыла альбом и посмотрела в зеркало, в котором отразилась седовласая старуха с худым морщинистым лицом. Внезапно она услышала за спиной голос внучки:

– Доброе утро? Что это у тебя?

– Доброе, Арев-джан, да так… – махнула рукой старуха. – Смотрела альбом со снимками твоей матери. Я его каждое утро листаю. Разговариваю с моей Карине.

– Ух ты, я его уже давно не видела. – Анна села рядом. – Дай-ка мне.

– Смотри. – Старая женщина протянула ей альбом и вздохнула: – Руки дрожат. Э-э-э-эх, старость не радость.

Анна открыла альбом и провела рукой по первой фотографии. Молодая Вардитер сидела на стуле, держа на руках пухлого младенца с большими испуганными глазами – новорожденную Гоар. Рядом стояли ее старший сын Карен – в стоптанных ботинках, старенькой рубашке и брюках, которые явно были куплены на вырост и Карине – в ситцевом платьице, с озорной улыбкой и высунутым языком. Позади высился муж Вардитер – кудрявый черноволосый мужчина. Это была единственная фотография, на которой был ее муж. Вардитер хранила ее как зеницу ока.

– А ты была красавицей, ба, – улыбнулась Анна.

– Да ладно тебе. Женщина себе и женщина. Чем будешь сегодня заниматься?

– Не знаю еще. Сергей должен заехать. Он обещал показать мне город.

– Врешь, поди. Наверно, поедешь искать этого негодяя? – Старуха умоляюще посмотрела на внучку. – Хоть ты мне не ври. Всю жизнь все мне врут.

– Да, ты права. Я уже разговаривала с господином Пароняном, сегодня хочу поговорить с учителем Лусо.

– И что этот Паронян? – брезгливо фыркнула старуха. – Все такой же надменный? Помню я его. Приходил как-то к нам в гости. Весь из себя культур-мультур. Тьфу! Такие культуры и погубили мою Карине.

– Да ладно тебе. Мужчина как мужчина. Правда, толку от него никакого. Он сказал, что ничего не знает.

– Никто ничего не знает, уж поверь моему слову. Не знает и знать не хочет. Арев-джан, ну что, тебе заняться больше нечем? Столько лет не была в Ереване. Походи, посмотри город, с парнем этим, как его, с Сергеем погуляй. Зачем тебе ворошить прошлое?

– Ты знаешь, что Лусине была влюблена в Сергея?

– Нет. Лусо как мать была. Скрытная, такая скрытная, у-у-у. Я его всего раз и видела – за день до ее смерти. Мне кажется, он неплохой парень.

– Обычный. Ничего особенного.

– А почему же ты тогда покраснела? – От пытливого взгляда старой женщины ничего не ускользало.

– Вот еще выдумала! Покраснела! И вообще, давай поговорим о ком-нибудь другом, например, о моей сестре.

– Ну слава богу, – перекрестилась Вардитер. – Я уж думала, ты о ней даже не вспомнишь.

– Я помню. И пытаюсь разобраться в своих чувствах. Скажи мне, а она вспоминала меня? Только не ври, пожалуйста.

Старуха опустила глаза и покачала головой:

– Нет.

– Никогда?

– После того, как Артур выгнал ее из дома, Лусо поселилась у меня. Я знала, что ей будет трудно жить здесь и предложила поехать в Москву к дяде. В разговоре я упомянула твое имя. Она рассердилась и сказала, что не желает слышать о тебе. Никогда. Пригрозила, что уйдет из дома, если я нарушу обещание. Я и не вспоминала.

– За что Артур выгнал ее?

– Артур объяснил, что вспылил и ударил ее. Она отказалась это комментировать. Я и не спрашивала. Главное, что она пришла ко мне. Бог знает какие еще глупости Лусо могла совершить, если бы ей некуда было идти. Я бы этого не вынесла. С меня хватило моей несчастной Карине.

– А Артур? Он не искал примирения?

– Поначалу нет. Год они не разговаривали. Но потом заявился к нам и сказал, что они переезжают в деревню. Что Лусо может поехать с ними, чтобы там начать новую жизнь. Даже прощения просил у нее.

– А она?

– А что она? Сказала, что у нее своя жизнь и другой ей не надо.

– Почему она так люто ненавидела меня?

– И-и-и-и-щ, Арев, – махнула рукой старуха. – Лусо себя ненавидела. Как думаешь, разве может человек, который ненавидит себя, любить кого-то?

– Не знаю, мне кажется, она любила тебя, возможно, Сергея.

– Не знаю, что там у них было с Сергеем, но точно знаю, что ко мне она не испытывала ничего, кроме жалости. Уж поверь мне, балам-джан, я-то в состоянии отличить жалость от любви. Знаешь, я иногда жалею, что послушалась твою покойную мать. Все-таки надо было отдать вас Карену. И тебя, и Лусо. Но как, как я могла ослушаться ее? Как я могла не исполнить ее последнюю просьбу? Нет, я поступила так, как должна была поступить, что уж теперь сожалеть.

– Я все-таки не могу понять одну вещь. В предсмертном письме Лусо написала, что ненавидела меня за то, что всю жизнь чувствовала себя моей тенью и завидовала, что меня, а не ее отдали Карену. Я могу понять ее чувства, но, черт подери, почему она не позвонила мне, когда узнала о своей болезни? Почему ты ничего не сказала моему отцу?

– Лусине долго скрывала свою болезнь. Скрывала до последнего. А потом было уже слишком поздно. Да и она не хотела. Сказала, что уйдет из дома, если я позвоню Карену. Грех такое говорить, но мне кажется, она искала смерти. И нашла ее, моя бедная девочка.

– О да. Она нашла смерть, оставив мне кучу неразгаданных тайн.

– А ты плюнь на них, – Вардитер погладила внучку по голове. – Лучше думай о сестре что-нибудь хорошее, чтобы ей там было легче. Я вот каждый день думаю. И молюсь за нее. И за тебя молюсь. За всех. Даже за Артура молюсь.

– Я честно стараюсь вспомнить что-то хорошее, но не могу. И от этого на душе становится еще горше. Каждую ночь я плачу от бессилия, с тех пор как переступила порог этого дома. Я пытаюсь вспомнить хотя бы одну ее улыбку, одно ласковое слово, но моя память упорно рисует ее искаженное злобное лицо. Чужое лицо. И больше ничего.

– Она тоже страдала, хотя и скрывала это. Знаешь, Арев, мне кажется, вы обе слишком гордые. Это у вас от матери. Она была гордячкой, как и вы. Но посмотри, Арев, куда завела вас гордость? Подумай об этом, балам-джан, хорошенько подумай.

– Погадаешь мне на кофейной гуще? Я и чашку перевернула.

– Еще одна! – нахмурилась Вардитер. – Сестра твоя все просила, теперь ты. Гадалка я вам, что ли?

– Да ладно, все знают, что ты хорошо гадаешь, ну же!

– Хорошо, давай. – Вардитер взяла чашку, повертела ее и прищурилась. – Хм, вижу скорое замужество. Через три недели или три месяца. Муж у тебя будет среднего роста, красивый, явно из наших. Вижу у него на груди какую-то отметину. Кажется, шрам от удара ножом. А может, след от операции, но выйдешь ты за него через три недели или три месяца.

– Три года! – прыснула Арев.

– Точнее через три месяца. Попомни мое слово. Будет скромная свадьба, а за ней длинная светлая дорога. И дети будут. Вах, балам, смотри сюда, – старуха оживилась и ткнула пальцем в чашку. – Видишь, видишь детей?

– Я вижу точки и линии.

– Нет, это дети. Мальчик, а потом девочка. И даже я доживу до этого светлого дня. Вижу себя с большим подносом, полным сладостей.

– А что случится в ближайшее время, видишь?

– Хм, да ничего особенного. Какие-то разговоры по телефону, поездки, приятные подарки, потом дорога, но перед этим… Перед этим… – Старуха побледнела и поставила чашку на стол.

– Что ты там увидела?

– Ничего особенного.

– Да ладно тебе, скажи.

– Ничего я не вижу, хватит баловаться глупостями, – отрезала Вардитер. Она тяжело поднялась и молча ушла к себе в комнату.

Через минуту вернулась бледная, как смерть.

– Возьми, – прошептала она, разжимая ладонь. – Это крест твоей покойной матери. Пусть он защитит тебя от всего плохого.

– Ты увидела в чашке что-то дурное?

– Возьми и ничего не спрашивай. И больше не заставляй меня гадать на кофе. Это все от сатаны, прости меня, Господи.

– Хорошо, – ответила Арев и взяла крест.

Это был маленький золотой крестик с характерным для армянских крестов ажурным узором.

Через час приехал Сергей. Пока Анна собиралась, старая женщина угощала гостя кофе и свежей пахлавой. Она смотрела на гостя и думала, почему ее внучка Лусо поругалась с таким хорошим и вежливым парнем? Понимая, что спрашивать такие вещи в лоб некрасиво, Вардитер маялась и нервно теребила передник, наблюдая за тем, как гость уплетает пахлаву. В конце концов, любопытство взяло вверх. Сев на краешек стула, она положила руку на его плечо и вкрадчиво поинтересовалась:

– Скажи мне, балам-джан, почему вы с Лусо поругались?

Гость закашлялся и опустил глаза:

– Я был виноват перед ней, бабушка, простите меня.

– Я-то прощу, что уж мне делать, но ты хоть Арев не обижай. Бедные они у нас, бедные. Шутка ли, без матери родной жить.

– Я не обижу ее.

– Вот и правильно. Пусть хоть одна женщина в нашем роду будет счастлива.

– Сергей, нам пора, – послышался из коридора голос Анны.

– До встречи, бабушка, – гость сжал руку Вардитер. – Не переживайте, все будет хорошо.

В ответ та махнула рукой: «Э-э-х!». Когда за гостями захлопнулась дверь, старуха взяла чашку и внимательно всмотрелась в кофейные разводы. Она отчетливо видела два мужских силуэта. Один мужчина лежал, а второй замахнулся на него кинжалом. Чуть поодаль стояла женщина. Вардитер перекрестилась и вымыла чашку. Она долго стояла перед образом, бормоча слова молитвы и воздевая руки к небу: «Господи, спаси и сохрани мою внучку. Убереги ее от зла. Прошу тебя, Господи, оставь мне хотя бы ее. Забери лучше меня, ибо я грешна».

– Куда едем? – спросил Сергей Анну.

– В школу, в которой я когда-то училась, – ответила та и махнула рукой проезжающей мимо машине. – Ты знаешь, меня пугает наша бабуля. Стала мне гадать на кофейной гуще, а потом побледнела и зачем-то дала мне крест матери.

– Старые люди обычно суеверны. Не обращай внимания.

Школа №178 ничем не отличалась от многих школ Еревана, располагавшихся в спальных районах. Просторный вестибюль с колоннами на первом этаже. Высокие окна с выгоревшими на солнце занавесками и хиреющими от недостатка полива цветами на подоконниках. Скрипучий, почерневший от времени паркет. Длинные, уходящие вдаль коридоры и ряд некогда ослепительно белых, а ныне обшарпанных дверей классов. Образование в таких школах оставляло желать лучшего, но именно в эту школу Гоар и Артур решили отдать свою дочь Лусине, а бабка Вардитер настояла, чтобы Арев училась вместе с сестрой. Арев проучилась в школе год, и это был единственный недолгий период в жизни сестер, когда они начали сближаться.

В отличие от бойкой, пышущей здоровьем сестры, Арев росла хилой и болезненной, часто пропускала занятия то из-за ангины, то из-за других болезней. Первые полгода обучения дались ей с трудом. Ей частенько приходилось краснеть за свое незнание и оставаться после уроков, чтобы наверстать упущенное. Лусине старалась поддержать сестру по мере своих сил. Частенько она подсказывала ей правильные ответы, за что получала выговор от учителей. «Она моя сестра, я должна ей помогать», – возмущалась Лусине, когда ее выставляли из класса за очередную подсказку. Она давала сестре списывать, но делала это так, чтобы учитель заметил летящую через парту скомканную промокашку.

Лихо подтягивалась на турнике в физкультурном зале и, наблюдая за тем, как Арев тщетно пытается подтянуть подбородок к перекладине, подбадривала ее, крича на весь зал: «Ну же, сестра, давай! Смотри, как я подтягиваюсь. Давай!» Она вдруг стала напрашиваться в гости к Арев – навестить больную сестру и подолгу засиживалась в ее комнате, рассказывая, что за последние несколько недель в школе ровным счетом ничего не изменилось, а значит, Арев может не беспокоиться и сидеть дома, пока не выздоровеет окончательно. Бабка Вардитер радовалась происходящим переменам. «Я же говорила, что они подружатся, как только повзрослеют», – приговаривала она, наблюдая за тем, как сестры, сидя бок о бок на диване, листают букварь.

В конце года сестрам выдали табели и выяснилось, что, несмотря на болезнь, Арев догнала Лусине по всем предметам. «Смотрите, девочка болела, а какая успеваемость», – сказал учитель, вручая Арев табель с пятерками. Она улыбнулась и посмотрела на сестру. Лусо сидела за партой, и когда подняла глаза на Арев, те были полны плохо скрытой ненависти.

После уроков она заманила сестру на школьный стадион и долго гонялась за ней, размахивая портфелем, пока не догнала и не ударила ее с размаху по плечу, Арев упала лицом на асфальт и вскрикнула от боли.

– Я буду лучше тебя, все равно буду, – прошипела сестра, схватила валявшийся рядом портфель и широким взмахом разбросала его содержимое по стадиону, после чего показала язык и убежала.

Арев молча поднялась и стала собирать разбросанные тетради, книги и вылетевшие из расколовшегося на части пенала карандаши и ручки. Дома она соврала, что упала на уроке физкультуры, но Лилит, которая сердцем чувствовала, что дочь что-то скрывает, открыла ее портфель и увидела разбитый пенал и книги в изодранных целлофановых обложках.

– В следующем году мы переведем тебя в другую школу, – сказала она, укладывая дочь в постель.

– Хорошо, – ответила Арев.

Позже она поняла, что причина снисходительности сестры крылась отнюдь не в любви к ней и даже не в жалости, а в чувстве собственного превосходства, которым Лусине упивалась, возможно, первый и последний раз в жизни.

Остановившись возле двери с табличкой «История», Анна вздохнула. «Господи, помоги мне», – подумала она и три раза стукнула костяшкой указательного пальца по потрескавшейся краске.

– Входите, – послышался голос за дверью.

Анна открыла дверь и заглянула в класс. Он был пуст.

– Здравствуйте, – сказала она, озираясь по сторонам.

– Здравствуйте, – снова послышался голос.

Из-под парты вылез невысокий мужчина. Второй кандидат в отцы разительно отличался от первого. Жидкие грязные волосы, зачесанные так, чтобы скрыть залысину на макушке, сиротливо свисали на оттопыренное ухо. Острый нос с горбинкой, тонкие, в мелких трещинках губы, маленькие пронырливые глазки, выпирающие скулы и впалые щеки, которые не знали бритвы без малого неделю, говорили о том, что человеку глубоко безразлично, как он выглядит. Анна взглянула на его одежду и отметила засаленные манжеты и пожелтевший воротник расстегнутой рубашки. «Вот уж воистину человек-история», – подумала она.

– Вот, все-таки нашел, – отряхивая пыль с брюк, незнакомец помахал в воздухе книжечкой размером со спичечный коробок. Книжечка раскрылась, и Анна увидела классическую шпаргалку-ленту, которую испокон веков используют школьники и студенты. Она прыснула. Такие же шпаргалки делали ее однокурсники в институте. Резали тетрадь на длинные полоски и склеивали их в бесконечную ленту, которая исписывалась почерком настолько мелким, что впору было разглядывать ее под микроскопом.

– Учишь их, учишь… – покачал головой незнакомец и неожиданно хихикнул, как нашкодивший школяр. – Но я-то помню, кто за этой партой сидел.

– А мне больше нравились шпаргалки «длинные юбки»!

– Это как?

– Да все просто. Берется длинная юбка, к ней подкалываются шпаргалки, а во время экзамена юбка задирается и списывается все, что надо.

– Вот, девушки! Пользуетесь своим положением. Знаете ведь, что приличный мужчина не будет заглядывать вам под юбку, и придумываете черти что. Ну вот скажите мне, разве не легче выучить предмет, чем писать шпаргалки?

– Иногда легче. Смотря какой предмет.

– М-да, – учитель посмотрел на ленту и усмехнулся: – Небось Карапет всю ночь писал эту оду собственной лени.

– Возможно.

– Ну да ладно. Вы, я так понимаю, по поводу трудоустройства? Хочу вас огорчить – уже взяли человека на мое место. В новом учебном году он приступит к исполнению своих обязанностей, а я наконец-то смогу уехать в деревню и жить в свое удовольствие. Должно же быть у человека удовольствие, хотя бы на старости лет?

– Должно, – согласилась Анна, садясь за парту, – но я по другому поводу. Вы – Арташес Киракосян?

– Слушаю вас внимательно.

– Тридцать восемь лет назад вы работали в школе номер шестьдесят пять. Так ведь?

– Кажется, да. Не могу точно сказать. Я во многих школах работал.

Анна достала из сумки черно-белую фотографию с подписью внизу «8 «Б», 1970 год» и протянула ее собеседнику.

– Это ведь вы?

Киракосян хмыкнул и водрузил на нос очки в старой роговой оправе.

«Что-то здесь не так», – подумала Анна, обратив внимание, как задрожали его руки, едва он взял фотографию.

– Ну да, это я, а что? – настороженно спросил он.

– Среди ваших учениц была Арутюнян Карине. Вторая слева в нижнем ряду.

– Возможно, и была, вы думаете, я помню всех своих учеников? А вы, собственно, ей кем приходитесь?

– Я ее дочь – Арев.

– А-а-а-а, и что? – Киракосян направился к доске и взял кусочек мела. – Извините, но мне тут надо кое-что написать к следующему уроку.

«Он что-то скрывает, точно скрывает! Почему отвернулся от меня? Видимо, боится выдать себя», – подумала Анна.

– Я хотела поговорить о своей матери Арутюнян Карине. Вы ведь помните ее?

– Нет, не припоминаю. Я же уже объяснил, что не могу всех помнить. Это все? Извините, но вы меня отвлекаете.

– Вы не можете ее не помнить. Это точно. Я должна вам сказать…

Анна замолчала, продумывая следующий ход. У нее уже не осталось сомнений, что друг матери скрывает некую тайну, которую ни за что не выдаст, если она не пойдет ва-банк.

Дата добавления: 2015-10-24